CC BY
189
В .Я.ГЕЛЬМАН, И.Г.ТАРУСИНА
ИЗУЧЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ ЭЛИТ В РОССИИ: ПРОБЛЕМЫ И АЛЬТЕРНАТИВЫ1
До конца 80-х годов исследования элит оставались своего рода «запретной зоной» в российских общественных науках. Несмотря на то, что данная проблематика была хорошо известна ученым (например, «Властвующая элита» Чарльза Райта Миллса была опубликована еще в 1959 г.), использование теорий элит было ограничено «критикой немарксистских концепций». Сегодня ситуация противоположная. Начиная с 1989 г., когда в Институте социологии Академии наук СССР был создан соответствующий сектор, исследования элит начали быстро развиваться и вскоре институционализировались. Сам термин «элита» стал ключевым понятием не только в научном, но и в политическом дискурсе.
Были написаны десятки книг, сотни статей (см. библиографию: 9; 67, с.132 — 137; 81, с.125—132), защищены диссертации, проведены конференции, семинары, прочитаны учебные курсы и опубликованы учебники по «элитологии» (см., например: 56). Таким образом, с количественной точки зрения изучение элит как новая отрасль политических исследований оказалось гораздо более развито в России, нежели сравнительная политология или политическая экономия. Но как мы можем оценить этот рост с качественной точки зрения? Предложены ли новые теоретические рамки и методологические подходы? Привело ли получение новых данных к выработке исследо-
1 Статья подготовлена на основе авторского перевода публикации: (83).
вательской повестки дня, соответствующей современным международным стандартам? В статье рассматриваются различные стороны этих проблем сквозь призму анализа современных тенденций в изучении политических элит в России (вопросы изучения культурных и научных элит находятся за пределами настоящей работы). Мы начнем с обсуждения институциональных аспектов развития исследований элит в России и затем перейдем к двум основным проблемным измерениям в данной сфере — стратификационным и транзитологи-ческим. В заключении, мы подведем итоги достижений и пробелов в изучении элит в России, а также представим некоторые соображения о дальнейшем развитии исследовательской повестки дня.
Развитие исследований: ученые, институты, работы
В начале 1990-х годов произошел принципиальный поворот российских социальных исследований в сторону изучения элит, а также их влияния на политические, экономические, и социальные процессы в России (81). Причины этого поворота носили как академический, так и в неакадемический характер. В связи с угасанием волны политической мобилизации и активности общественных движений в конце 1980-х — начале 1990-х годов элиты стали важнейшими акторами процесса трансформации в России. Вслед за этим, стремясь осмыслить новые политические тенденции, российские ученые сместили фокус своих научных интересов с уровня массовой политики на уровень элит (15, с. 66—67). Вместе с тем произошли изменения академической инфраструктуры: нехватка государственного финансирования социальных исследований, а также появление возможностей сотрудничества с западными исследователями и фондами, увеличили ценность изучения элит на рынке научной продукции. Возрос и актуальный спрос на текущую информацию об элитах и на ее анализ (справочники, базы данных и т.д.). В то же время российское научное сообщество подвержено воздействию политизации и коммерциализации исследовательского процесса. Значительное число специалистов выступало в рассматриваемый период не только и не столько в качестве ученых, сколько как политические обозреватели, советники, организаторы и/или участники избирательных кампаний. Поэтому их работы нередко отражали политические предпочтения или интересы заказчиков. Наконец, как заметил один московский
социолог, исследование элиты было лучшим средством, позволяющим войти в ее состав (цит. по: 14, с. 19).
Инфраструктура изучения элит в России отражает противоречивые тенденции развития социальных наук в стране в целом. Исследователи элит приходили в данную область знания из разных «дисциплин». Они создавали различные институциональные формы сотрудничества, которые можно классифицировать следующим образом:
1. Постоянные подразделения в рамках институтов РАН или высших учебных заведений.
2. Временные коллективы участников проектов, проводящие исследования на базе тех или иных учреждений и зачастую включающие в себя специалистов из разных учреждений.
3. Неакадемические коллективы и отдельные исследователи из аналитических центров, СМИ и органов власти.
Хотя специальные подразделения по изучению элит в рамках РАН были ограничены сектором изучения элит в Институте социологии (руководитель — Ольга Крыштановская), индивидуальные или групповые проекты по данной проблематике были реализованы в ИМЭМО, ИМЭПИ, ИНИОН, ИЭА и ряде других институтов РАН в Москве, а также в Санкт-Петербургском филиале Института социологии РАН1. Сложнее обстояли дела в высших учебных заведениях, поскольку их научная работа «вторична» по сравнению с учебной деятельностью. Тем не менее в ряде российских университетов были организованы индивидуальные и групповые исследовательские проекты и центры. Они в основном ориентировались на изучение «своих» региональных и локальных элит. Одним из немногих исключений в этом смысле является Российская академия государственной службы, широкая сеть отделений которой позволяет охватывать несколько регионов.
Временные коллективы исследовательских проектов, включающие исследователей из различных учреждений, — относительно новый феномен в отечественных социальных науках. Он отражает изменения в системе финансирования социальных исследований. Участие российских ученых в некоторых сравнительных кросс-национальных исследовательских проектах потребовало привлечения специалистов из различных областей научного знания. Примером
1 В 2001 г. преобразован в Социологический институт РАН.
здесь может служить сравнительное исследование элит Польши, Венгрии и России, проведенное под руководством Ивана Селеньи1. Российская часть проекта была выполнена силами ВЦИОМ, специалисты которого провели как большой опрос элит, так и анализ данных (18; 27). Другие коллективы были организованы вокруг проектов, финансируемых российскими фондами, как, например, проект интервью с представителями российских элит, проведенных в 1992— 1993 гг. группой специалистов из Института социологии РАН и Института проблем занятости (79). Однако неустойчивость финансирования и организационные проблемы, как правило, приводили к тому, что по завершении проекта коллектив распадается.
Наконец, неакадемические проекты, группы и отдельные исследователи в данной области также сильно различаются между собой по своим задачам и формам работы. Некоторые из них широко известны, как, например, информационно-исследовательский центр «Панорама», создавший ряд биографических и других баз данных и справочников о национальных и региональных элитах России. В то время как продукция «Панорамы» носит коммерческий характер, общественное внимание привлекают проекты публичного характера. Примером здесь может служить проект «100 политиков России», который проводился с 1993 г. социологической службой «Vox Populi» под руководством Бориса Грушина. Ежемесячные публикации в «Независимой газете» на основе опросов нескольких десятков московских политических обозревателей, журналистов и других экспертов демонстрировали динамику политического влияния ведущих политиков на текущую ситуацию в России. Результаты этих опросов использовались как ценный источник для анализа тенденций изменения российских элит.
За последнее десятилетие значительно возросло количество конференций и семинаров, посвященных как проблемам российской политики в целом, так и изучению элит. Наиболее заметный цикл семинаров о посткоммунистических элитах (главным образом, России и СНГ) был проведен в 1996-1999 гг. Московским общественным научным фондом (МОНФ) при поддержке фонда Фридриха Эберта (Германия). В пяти семинарах принимали участие исследователи из
1 Theory a.society. - Amsterdam etc., 1995. - Vol. 4, N 5. - Spec. iss.
различных регионов России и стран СНГ, а также ряд западных специалистов (50; 71).
Ведущие российские журналы: политологические («Полис», «Власть», «Pro et Contra»), социологические («Социологические исследования», «Социологический журнал»), а также междисциплинарные («Общественные науки и современность», «Мировая экономика и международные отношения», «Мир России») опубликовали немало статей по данной проблематике. Причем, не только российских авторов, но и современных западных исследователей элит (Мат-теи Доган, Джон Хигли, Джованни Сартори, Дэвид Лэйн), классические работы Гаэтано Моска. В России широко известны работы по изучению коммунистических элит (11; 23), но использование современных западных достижений в российской исследовательской практике все еще недостаточно. Отчасти это связано с проблемами доступа к англоязычной литературе (особенно в российских регионах) и дефицитом языковых знаний у ряда российских политологов. Так, популярный учебник по социальной стратификации включает специальную главу по исследованиям элит (61, гл. 7), где кратко анализируются работы Парето, Моска, Михельса, Ласуэлла, Миллса, а также Джиласа и Восленского. Однако обзор теоретического развития (в данной главе) завершается анализом дебатов между американскими элитистами и плюралистами (Флойд Хантер, Роберт Даль и др.) о распределении власти в местных сообществах в 1950-е — начале 1960-х годов (обзор этих дискуссий см. также: 69).
Темы и перспективы
Тематическая диверсификация в российских исследованиях элит обусловлена как научными интересами ученых, так и внешними ограничениями. Последние, включая проблемы финансирования, приоритеты международных и российских фондов, возможности для карьерного роста, дефицит информации о последних теоретических и методологических достижениях в данной сфере исследований и нехватку научной литературы, играют наиболее значимую роль в развитии познавательного процесса.
Мы можем выделить три тематических направления в изучении элит российскими специалистами: 1) исторические исследования элит; 2) исследования общероссийских элит; 3) исследования регио-
нальных элит. Данные направления слабо соотносятся друг с другом, отчасти из-за различия в генезисе специалистов в соответствующих сферах. Если первое направление является приоритетной сферой интересов историков, то исследования общероссийских элит проводились, главным образом социологами. В то же время региональные элиты привлекали внимание ограниченного числа московских географов и экономистов, а также исследователей, проживавших в соответствующих регионах (см. обзор: 16). Каждое из этих сообществ, как правило, использует присущие их «родным» дисциплинам концепты, методологию и методики и редко обменивается идеями или заимствует их у других сообществ. Неудивительно, что за десять лет эти три источника исследований российских элит не стали основой трех составных частей этой сферы исследований в духе наименования известной работы Владимира Ленина о марксизме. Трудно сказать, носит ли данная тенденция всеобщий для российской политической науки характер, или же она является временным явлением, отражающим проблемы становления политических исследований в России.
Исторические исследования элит сконцентрированы на интерпретациях моделей власти и социальной мобильности советских правящих элит. Одни ученые анализировали различные аспекты генезиса советской номенклатуры (17), а также обстоятельства возникновения и развития этого феномена (32; 33). Другие — уделяли внимание динамике композиции правящих групп советского общества конца 1930-х (6) или 1960-1980-х годов (47; 48). Эти солидно документированные исследования содержат немало количественных (и, иногда, качественных) данных. Их авторы в меньшей степени рассматривают социально-политические объяснения становления советской элиты и предпосылки ее трансформации в постсоветский период, за исключением отдельных замечаний общего характера. Следует отметить, что наряду с анализом документов и архивных материалов некоторые работы, посвященные советским элитам позднесовет-ского периода, используют методы устной истории, как, например, исследование траекторий карьерной мобильности бывших первых секретарей районных комитетов КПСС в Москве после августа 1991 г. (31)
Исторические исследования, основанные на документах, порой носят излишне дескриптивный характер. В то же время возника-
ют попытки макроисторических объяснений роли элит в истории российского общества. Некоторые работы переосмысливают и заново интерпретируют опыт элит советского периода. Например, Дмитрий Бадовский, анализируя позднесоветскую элиту, выделяет в ней «политический» и «управленческий» сегменты (т.е. партийный аппарат У8. бюрократия и топ-менеджеры). Автор также прослеживает источники дифференциации, подрывавшие единство советской элиты и вынуждавшие советских лидеров поддерживать баланс интересов различных групп (3)1. Эта сложность внутриэлитных отношений, по мнению Бадовского, играла существенную роль в трансформации постсоветских элит, способствуя возникновению внутриэлитных конфликтов во время перестройки, а позднее — преемственности неформальных сетевых связей элит и взаимосвязи элит и масс. Сходные интерпретации предлагались некоторыми другими исследователями (см., например: 77).
Заслуживает внимания стремление российских исследователей проследить характеристики развития элит в широкой перспективе российской истории. В этом отношении показательно исследование Оксаны Гаман-Голутвиной (13). Автор выделяет в качестве основной особенности элит в различные периоды российской истории их тесную взаимосвязь с государством, которая рассматривается ею, скорее, как «призвание» (в веберовском смысле), нежели просто гражданская или военная служба. Это подчеркивание государственнического характера российских элит автор связывает с общим рамочным подходом, анализируя мобилизационную модель развития России как основное объяснение процесса преемственности элит, которые наследуют традиции автократии, этатизма и коллективизма. Характерно, что она не проводит различие между элитой как социальной группой и лицами, выполняющими управленческие функции в структуре государства (сходный взгляд см.: 30).
Альтернативное историческое объяснение недемократического характера развития российских элит и российской политики в целом представил в интерпретативном исследовании клиентелизма Михаил Афанасьев (1). Автор применил данный аналитический концепт для
1 Эти аргументы во многом воспроизводили подходы западных исследователей советской политики, работавших в рамках «ревизионистского» подхода (Дж.Хаф, Г. Скиллинг и др.).
анализа истории взаимосвязи элит и масс в России. Он также распространил свой подход на изучение роли патронажно-клиентельных связей в советский период, рассматривая их как механизм социальной адаптации со стороны масс и как механизм управления со стороны элит. По мнению Афанасьева, в рамках советской политико-экономической системы не только местные сообщества, но и производственные предприятия функционально нуждались в создании местнических или секторальных массовых клиентел. Таким образом, возникли основания для становления подобных практик в постсоветской элите. Эта форма «номенклатурного квазикорпоративизма» сохранилась и укрепилась в постсоветский период как единственная модель политического структурирования общества, основанная на вертикальных патронажно-клиентельных связях. Данный концепт, признанный в российском научном сообществе, является редким примером успешной междисциплинарной интеграции, способствовавшей переосмыслению роли элит в современной российской истории.
Исследования национальных (федерального уровня) элит в России, как и в других трансформирующихся обществах, проводятся в рамках двух проблемных измерений. К первому из них относятся стратификационные исследования, в центре внимания которых находится анализ элит как таковых. Элиты в них рассматриваются как особая социальная группа или класс. Основное внимание уделяется их специфическим характеристикам, таким, как композиция, мобильность (генезис, рекрутирование, траектории карьеры), взаимосвязь с другими социальными группами, и, наконец, ценности и установки. Иными словами, различные социологические теории и методы применяются в этих исследованиях для ответов на классические вопросы: «Кто правит?» и «Кто получает, что, когда и как?».
Второе измерение исследований посвящено анализу влияния элит на процессы трансформации политического режима в России. Оно существует в виде транзитологических исследований, в которых преемственность и изменчивость элит рассматривается с точки зрения перспектив демократизации или других последствий смены политического режима. Несмотря на тот факт, что оба измерения изучения элит в России тесно связаны между собой, в их основе лежат различные теоретические посылки и методологические подходы. Эти аспекты исследований заслуживают отдельного внимания (см. ниже).
Крупнейшие проекты по изучению российских национальных элит были выполнены в 1993—1994 гг. двумя группами исследователей. Первый был реализован силами ВЦИОМ как часть уже упомянутого кросс-национального количественного исследования элит. Эмпирическую базу проекта составили стандартные формализованные интервью с 1812 представителями политических, экономических, административных, научных и культурных элит в девятнадцати регионах России. В выборке были поровну представлены «старая» (рекрутированная до 1988 г.) и «новая» элиты (занимавшая элитные позиции с 1993 г.). Исследование уделяло основное внимание генезису и траекториям карьерной мобильности элит в позднесоветский и постсоветский период. Кроме того, в проекте анализировались экономический статус и профессиональная деятельность представителей «старой» и «новой» элит (результаты исследования см.: 18; 19; 20; 27).
Второй проект, осуществленный группой под руководством Константина Микульского, использовал качественные методы сбора данных. В основе исследования — анализ 67 полуструктурированных глубинных интервью с представителями политических, экономических, административных, научных, культурных и региональных элит (79). В интервью информанты представили свои взгляды на процессы политического и экономического развития посткоммунистической России. Хотя исследование сделало доступными данные об установках и ориентациях российских элит, интерпретация этих данных носила ограниченный характер. Некоторые другие эмпирические изыскания были посвящены изучению отдельных сегментов политической элиты национального уровня, например, опросы депутатов верхней (24) и нижней (45) палат российского парламента.
В связи с незначительным влиянием военных элит на российскую политику 1990-х годов (а также отчасти из-за ограниченного доступа исследователей к полю в этой среде) классическая триада Миллса «политическая — экономическая — военная элита» практически не использовалась в российских исследованиях элит. Лишь механизмы взаимодействий политических и экономических элит стали предметом ряда исследований в постсоветский период (см. 4; 29; 71). До сих пор в России слишком мало эмпирически ориентированных работ, посвященных анализу роли элит в процессах принятия политических решений, включая политику в сфере институционального строительства и внешнюю политику. Наконец, изучение политиче-
ской культуры элит не стало приоритетной областью исследований, хотя некоторые установки российских национальных элит по отношению к текущим политическим процессам были также подвергнуты анализу (19).
Исследования региональных элит стали особенно популярны в середине 1990-х годов. Для ученых, работающих за пределами Московской кольцевой автодороги, проведение эмпирических исследований на материале своих собственных регионов было единственно доступным способом научной работы в условиях кризиса финансирования и научной инфраструктуры. Иначе говоря, исследования региональных элит стали своего рода «политической наукой для бедных». Изучение отдельных регионов (case studies) оказалось основным познавательным инструментом как столичных (см., например: 30; 78), так и региональных авторов (см., например: 25; 52; 68; 71). Работы региональных исследователей нередко повторяли выводы их московских коллег или носили сугубо дескриптивный характер, не говоря уже о демонстрации разного рода нонсенсов. В то же время в некоторых работах региональных авторов были представлены интересные наблюдения и выводы о тенденциях развития российских региональных элит. Так, Рушан Галлямов по результатам лонгитюд-ного репутационного анализа пришел к заключению о двух наиболее значимых процессах в развитии элит в республике Башкортостан: «этатизации» и «этнократизации» (то есть резкое увеличение доли представителей органов власти и этнических башкир в составе республиканских элит) (12). Характерно, что, хотя с этими выводами сходны и наблюдения, сделанные Мидхатом Фарукшиным на материале соседней Республики Татарстан (79), сравнительные исследования элит этих двух республик пока не проводились.
Ограниченное финансирование является важной, но не единственной причиной дефицита сравнительных кросс -региональных исследований политических элит в России. Не менее значим тот факт, что создание и поддержание постоянных исследовательских сетей российских исследователей (в особенности, работающих за пределами Москвы) требуют формирования единых теоретических и методологических подходов. Необходимы общий научный язык и стандарты проведения исследований, в то время как генезис и научные ориентации ученых, работающих в сфере изучения политических элит, различаются весьма существенно.
Тем не менее отдельные попытки сравнительных исследований региональных элит весьма интересны. Так, Арбахан Магомедов из Ульяновска рассматривал политические установки элит четырех регионов России (Татарстан, Калмыкия, Саратовская, Нижегородская области), изучая «идеологию регионализма» (47). Автор провел около 150 глубинных интервью с представителями политических и административных элит данных регионов и проанализировал собранные им данные с помощью методологических схем, разработанных Робертом Патнэмом (88; 89). Его интерпретации результатов исследования опровергают устоявшееся мнение о противостоянии «реформаторских» элит одних регионов «консервативным» элитам других. Согласно А.Магомедову, «идеология регионализма» проявлялась более зримо у элит этнических республик, чем у элит областей. Автор воздержался от объяснений причин выявленного феномена политической культуры региональных элит. Наталья Лапина в своем сравнительном кросс-региональном исследовании взаимодействий региональных политических и экономических элит, основанном на проведении глубинных интервью и детальном анализе вторичных источников, представила такие модели, как: «патронаж», «партнерство», «приватизация власти» и «война всех против всех» (54, с. 195—210). Результатом нашего исследования стала сходная типология (64).
Следует отметить, что кросс-региональные сравнения элит, основанные на качественных методах сбора данных (comparative case studies), ставят перед исследователями ряд методологических проблем, вызванных малым количеством изучаемых случаев и сложностями обобщения информации. Остаются открытыми и теоретические вопросы, связанные с «концептуальными натяжками» различного уровня абстракции. Вместе с тем использование количественных данных о региональных элитах, полученных с использованием позиционного (институционального) подхода, не всегда демонстрирует убедительные объяснения. Хотя в последние годы ситуация меняется и в этом отношении. Несмотря на то, что в изучении региональных элит преобладают дескриптивные работы (1; 4; 55: 71), их познавательная ценность уменьшается по мере накопления исследовательских данных.
Теория и методология
Говоря о теоретических рамках изучения элит в России, подчеркнем, что российские исследователи следуют классическим моделям, разработанным в социальных науках, применяя широкий спектр теорий среднего уровня и эмпирических подходов. Функциональный подход к определению элит преобладает среди российских исследователей. Некоторые авторы напрямую заимствовали операциональные определения, например, «властвующей элиты» у Миллса (27) или критерии выделения элит по принципу участия в принятии решений у Хигли (24). Другие исследователи разрабатывали собственные дефиниции и концепты в духе функционального подхода (см., например: 61, с. 298; 79, с. 10).
Юрий Левада выступил активным сторонником меритократи-ческого подхода к изучению элит в России (42, с. 204—215; 269—287). Согласно Леваде, социальные группы, которые претендуют на то, чтобы быть «элитой» в современной России, на деле лишь презенти-руют себя подобным образом. Таким образом, он проводит различие между «публичной элитой», которая демонстрирует свое стремление выглядеть подобно «настоящей» элите, и «социальной элитой», которая предлагает обществу новые практики, установки и модели поведения. В этой связи Левада фокусирует свой анализ на представите -лях новой профессиональной элиты, к которой он причисляет топ-менеджеров, специалистов высокой квалификации и экспертов. В качестве курьеза можно отметить и меритократическую критику правомерности самого использования термина «элита» в России, аргументом в которой служили негативные авторские оценки качеств ведущих российских политиков и предпринимателей, а также политического режима.
Типологии элит в работах российских авторов основываются на функциональных характеристиках различных сегментов элит. Так, принято различать: идеологические, административные, военные, экономические и политические элиты, а также национальные и региональные элиты, кроме того, элиты противопоставляются контр-элитам (34; 79).
Если же говорить об элитах в терминах социальной стратификации, то исследователи традиционно определяли элиту как «слой» (79) или «правящий класс» (61; 65). Немало сложностей вызывали
критерии выделения элиты в процессе смены политического режима в России. Большинство исследователей принимали в качестве основного позиционный (или институциональный) критерий как наиболее надежный при изучении трансформирующегося общества (аргументы см. 62), хотя в некоторых исследованиях (упомянутый проект «Vox Populi» и др.) использовались и репутационные критерии. Наконец, теоретические модели трансформации элит — от классической модели «львов» и «лис» по Парето до современных «соглашений элит» (Хигли и др.) — также успешно применялись современными российскими исследователями элит.
Методологические проблемы в изучении российских элит типичны для российской политической науки. Прежде всего, значительная часть публикаций, особенно вышедших в начале 90-х годов, зависела от политических и/или коммерческих интересов авторов, заказчиков и спонсоров. Кроме того, российским социальным наукам (в том числе и политическим) присуще преобладание качественной методологии в ее антипозитивистском варианте. Развитию такого рода качественных исследований, кроме того, способствуют дефицит финансирования, а также кризис инфраструктуры социальных наук в системе РАН и в высших учебных заведениях. Все эти факторы отражаются на исследованиях политических элит.
В работах российских авторов, посвященных изучению данного феномена, используются общепризнанные методы сбора и обработки данных: анализ документов и биографий представителей элит, а также полуструктурированные глубинные интервью. В свою очередь, вопросы методики тесно связаны с проблемами исследовательского дизайна, надежности данных, возможностью их интерпретации и сравнения, которые не стали предметом академической рефлексии в российском научном сообществе. Кроме того, слабая координация исследований как внутри страны, так и между зарубежными исследователями во многом способствует недоступности полевых данных и/или их коммерческому использованию, что осложняет аутсайдерам, прежде всего молодым ученым, доступ к информации. Наконец, недостаток сравнительных исследований российских элит препятствует развитию познавательного процесса в данной области знания.
Кто правит? Преемственность и изменчивость российских элит
Анализ процессов циркуляции и воспроизводства элит стал приоритетной сферой интересов современных российских исследователей. Многие публикации 90-х годов отражали не только особенно -сти политических изменений, также в них заметна неудовлетворенность ряда исследователей характером и направленностью перемен. Одно из наиболее популярных объяснений неудач процесса трансформации в России связывает результаты перехода с высоким уровнем воспроизводства бывшей советской номенклатуры в постсоветский период. Этим, по мнению многих ученых, трансформация элит в России отличается от изменений элит в странах Восточной Европы.
Результаты различных исследований середины 90-х годов демонстрировали преемственность элит: от 50—60% в сфере бизнеса и предпринимательства до 80—85% в региональных политических и административных элитах (18; 27; 34). Однако объяснения этого факта и его последствий для российских элит были различны. Так, Вадим Радаев объяснил этот и-образный поворот в составе элит, используя концепт «революции» и последующего постреволюционного синдрома (58; 59). Он применил классическую дихотомию Вильфредо Паре-то («львы» У8. «лисы») для анализа двух стадий трансформации российских элит. На первой стадии, по мнению Радаева, произошло рекрутирование в элиту новобранцев — «разночинцев», ориентированных на силовые стратегии, в то время как вторая стадия демонстрировала частичное возвращение ориентированных на компромиссы представителей прежних элит, профессиональные умения и навыки которых оказались востребованными в рутинном управлении постреволюционного периода. Но этот взгляд, однако, не стал преобладающим в российских исследованиях элит.
Напротив, исследователи ВЦИОМ, которые участвовали в кросс-национальном исследовании элит под руководством Селеньи, отмечали, что подобный феномен «политического капитализма» является общей чертой посткоммунистических обществ. В то же время, независимо от них, Ольга Крыштановская представила собственную модель трансформации номенклатуры с помощью двойной конвертации политического статуса в экономически привилегированные позиции в период перестройки и затем возвращение к политической
власти в постсоветский период (34; см. также: 40). Подход, объясняющий неудачи трансформационного процесса успешной конвертацией статуса прежней элиты, оказался популярен не только среди исследователей, он получил распространение на публичном уровне, в среде либеральных политиков и публицистов. После того как Юрий Буртин и Григорий Водолазов описали новый политический и экономический строй в России как «номенклатурная демократия» и «номенклатурный капитализм» (8), влияние наследия «номенклатуры» широко дебатировалось публично в различных контекстах. Некоторые авторы охарактеризовали постсоветскую элиту в России в целом как «постноменклатурный конгломерат» (1; 75). Крыштановская и ее коллеги представили свидетельства того, что основу российского предпринимательского слоя составили выходцы из номенклатуры КПСС и связанных с ней организаций (комсомол и др.) (34; 40). Однако этот вывод не вполне подтверждается результатами других исследований предпринимательства (5; 60). Плотные неформальные сети посткоммунистической номенклатуры, по мнению Крыштанов-ской, во многом облегчили трансформацию советской элиты в постсоветскую олигархию, основанную на тесном переплетении политического и экономического сегментов элиты (37). В конце 90-х годов было популярно представление о российской элите как об «олигархии», с явно негативными коннотациями (см., например: 46; 54; 76). Хотя практика не показывала явного преобладания какой-либо одной политико-финансовой группы, Крыштановская даже обозначила в качестве основы формирования в России олигархии своего рода слияние прежней номенклатуры с новыми группами организованной преступности (35; 36).
Несмотря на широкое распространение концепций воспроизводства и преемственности российских элит, модель конвертации статуса номенклатуры выглядит чрезмерным упрощением и обладает недостаточной объяснительной силой. Разумеется, эта модель демонстрирует, что произошло в ходе трансформации российских элит (и отчасти как происходили эти процессы). Но она недостаточна для того, чтобы понять, почему преемственность элит сохранялась на столь высоком уровне до начала 2000-х годов, что нового мы можем узнать, изучая российские элиты, и каковы тенденции их изменений. Некоторые другие аспекты этого подхода также были подвергнуты обстоятельной критике. Например, Иосиф Дискин отмечал, что сам
по себе тезис о «конвертации» статуса является некорректным в условиях открытой политической соревновательности и необходимости борьбы за голоса избирателей как условия легитимации элит в постсоветский период. По мнению Дискина, если представители советской элиты получили поддержку избирателей в условиях конкурентной электоральной среды, то они не могут рассматриваться как «номенклатура» (24). Другой слабой стороной «номенклатурной» модели является тот факт, что она не позволяет выявить источники возникновения внутриэлитных конфликтов в постсоветский период.
Большее внимание причинам и характеристикам конфликтов в российских элитах уделяют модели: 1) смены поколений и конфликта «отцов» и «детей»; 2) «бунта» сторонников радикальных реформ в элитах; 3) конфликта правящих элит и контрэлит (оппозиции);
4) «бунта» управленческой части советской элиты против идеологической части (67, с. 118—121). Первый из этих конфликтов связан со стремлением к власти молодых претендентов на элитные позиции. Две смены правящих групп (во времена Горбачева и Ельцина) повлекли за собой столкновение между представителями двух поколений элит (53; 77). В то же время ряд авторов обращают внимание на идеологические конфликты между: а) радикальными либералами и сторонниками постепенных реформ (24), б) технократами (директоратом предприятий, правительственной бюрократией) и идеологически ориентированными политиками (3), в) официальными и теневыми (связанными с теневой экономикой) сегментами элит (28). Эти дискуссии и сегодня остаются актуальными.
Переход к демократии?
Политические элиты и российская трансформация
Различие между двумя теоретическими подходами к изучению трансформации политических режимов — структурным и процедурным — общепризнано (46, с. 32—39). Последняя исследовательская перспектива ставит на повестку дня вопрос о роли политических элит в процессе перехода. Хотя аспекты, рассматриваемые западной школой «транзитологии», привлекали внимание ряда российских исследователей, содержание российских дебатов отличается от обсуждения проблем консолидации новых демократий в Латинской Америке, Южной и Восточной Европе. В то время как «транзитология» опира-
ется на телеологическую схему достижения демократии как всеобщей и неизбежной цели политического развития, российский опыт трансформации политического режима вызывает сомнения в объяснительной силе этого подхода.
Ряд российских исследователей утверждает, что результатом посткоммунистической трансформации в России является «полудемократия» (22) или «гибридный режим» (76). К анализу России применялись также модели: «делегативной демократии» Гильермо О'Доннелла (51) (см., например: 14; 74) и «соревновательной олигархии» (26; 46). Процесс трансформации политического режима требует соответствующих объяснений с точки зрения исследования политических элит.
В рамках анализа роли элит в процессе перехода российские исследователи уделяли внимание особенностям крушения КПСС и СССР, а также характеру нового политического режима. Во-первых, как отмечалось, в России не состоялся «пакт» между частью правящих элит коммунистического режима и частью оппозиции, как это произошло в Венгрии и в Польше. Напротив, в рамках типологии моделей переходного периода смена политического режима в России, говоря словами Терри Карл и Филиппа Шмиттера (85, с. 275), рассматривалась как вариант «навязанного перехода» (26; 64). В то же время попытка изменения политического режима во время перестройки рассматривалась как неудачная попытка либерализации без демократизации, непоследовательный курс на примирение сторонников «жесткой линии» в руководстве страны и демократической оппозиции (22; 46; 66). Воздействие «навязанного перехода» на российскую трансформацию расценивалось как негативное, поскольку оно отражало последствия действий «победителей» внутриэлитных конфликтов 1991 и 1993 гг. К ним относят ограничения политической конкуренции в форме несправедливых выборов, клиентелизм и коррупцию, преобладание неформальных институтов в процессе принятия политических решений и т.д. (46; 64; 76).
Во-вторых, влияние внутриэлитного «торга» и соглашений элит в России после распада КПСС не всегда рассматривалось как «движение к демократии недемократическими средствами». Хотя ряд авторов оценивали применимость моделей «соглашений элит» (84) в российском контексте и анализировали возможные выгоды такого рода сценариев (24), их оппоненты высказывали сомнения в эффективности подобных «пак-
тов» (10). Некоторые российские исследователи отмечали, что «торг» элит в России носит характер своего рода «верхушечного сговора» (73) или «извращенной» формы пакта (46, с.63).
В этой связи один из авторов данной статьи (В. Гельман) писал о принципиальном различии между пактами элит, заключаемыми в ходе крушения авторитарного (в том числе — коммунистического) правления и после такового. Если первые служат средством установления рамок политической конкуренции на основе формальных институтов, то вторые (в российском случае) ведут к разделу власти между ключевыми акторами, ограничивая политическую конкуренцию; они основаны преимущественно на неформальных политических институтах. Таким образом, они подрывают перспективы демократизации. Подобную критику высказывал Адам Пшеворский: «пакты могут стать своеобразными «картелями» существующих должностей — «картелями», которые ограничивают конкуренцию, преграждают соперникам путь к успеху и распределяют выгоды, связанные с политической властью, только среди своих» (57, с.134).
Хотя специальных исследований внутриэлитных взаимодействий в России на уровне национальных элит не проводилось, некоторые эмпирические свидетельства, полученные в ходе изучения региональных элит, могут быть полезной «точкой отсчета» для дальнейших исследований. Так, Александр Дука в своем исследовании политических элит Санкт-Петербурга (25) использовал модель перехода от «идеологически единой» к «консенсусно единой» элите через стадию «разъединенной» элиты, разработанной Хигли и его соавторами (84). Однако эмпирический анализ дает основания утверждать, что достижение внутриэлитного консенсуса не ведет «по умолчанию» к демократизации на местном уровне, по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Вместе с тем исследование внутри-элитных взаимодействий в Нижегородской области (64, с. 146—180) во многом подтверждает точку зрения Уильяма Кейса (80), согласно которой достижение консенсуса политических элит при определенных условиях может способствовать «полудемократии».
Вместе с тем роль внутриэлитных конфликтов в процессе российской трансформации также подверглась переосмыслению. В первой половине 90-х годов преобладал взгляд, согласно которому такие конфликты рассматривались как препятствие на пути демократизации страны, в то время как идеи «примирения» элит всячески привет-
ствовались. Однако по мере того, как перспективы демократизации в России становились все более сомнительными, получала распространение альтернативная точка зрения, позитивно оценивающая внут-риэлитные конфликты.
Так, исследование развития политических партий в регионах России продемонстрировало, что неустранимый по принципу «игры с нулевой суммой» конфликт элит является критическим фактором, определяющим успех политических партий на региональных выборах (21) и, следовательно, способствующим региональной демократизации (см. также: 16). В более широкой теоретической перспективе эти дискуссии отражают два различных подхода к анализу социального и политического развития на макроуровне, уделяющие основное внимание социальной интеграции (Толкотт Парсонс) или конфликтам (Ральф Дарендорф, Льюис Козер) как источникам общественного прогресса или упадка.
Как отмечено выше, дефицит сравнительных исследований элит (как кросс -национальных, так и кросс -региональных, а также сравнения элит различного уровня) оставляет открытыми эти исследовательские вопросы. Однако, несмотря на то, что выводы исследований региональных элит лишь в ограниченной степени могут быть перенесены на другие регионы и применены к анализу национальных элит, они могут быть полезны как значимый пункт повестки дня дальнейших исследований.
Вместо заключения
Итак, в посткоммунистической России близка к завершению первая стадия развития исследований элит как новой исследовательской субдисциплины в рамках политических и социальных наук. Эта область знания проходит институционализацию, как в организационном, так и в содержательном аспекте. Если использовать терминологию социологии знания Томаса Куна, то можно говорить о том, что научное сообщество исследователей элит в России возникло, и допа-радигмальная стадия в данной области сегодня исчерпана. Хотя концептуальные схемы анализа элит, предложенные российскими исследователями, пока едва ли претендуют на статус полноценных научных парадигм, они конвенционально используются большинством спе-
циалистов в различных регионах страны. Несмотря на то, что возникающие в России научные сообщества (в том числе и в области изучения элит) находятся в некоторой изоляции от основных тенденций в политических исследованиях, а также сталкиваются с недостатком общих академических стандартов (и с другими академическими и неакадемическими проблемами), эта картина, как представляется, отражает положение дел в российских социальных науках.
Говоря о содержательных достижениях в исследованиях элит в России, мы должны отметить следующее:
— выполнен широкий спектр эмпирических исследований национальных и региональных элит, включая два крупных научных проекта, представляющих количественный и качественный исследовательский дизайн (соответственно, работа ВЦИОМ в проекте под руководством Селеньи и исследование под руководством Микуль-ского)1;
— появление оригинальных интерпретативных моделей, позволяющих переосмыслить исторический опыт развития российских элит;
— концепты «политического капитализма» и «трансформации номенклатуры», признанные как российскими исследователями, так и политической общественностью;
— современные западные теоретические и методологические подходы (Патнэм, Хигли и др.) успешно использованы российскими авторами для эмпирических исследований и теоретических размышлений;
— в российском научном сообществе обсуждаются теоретические проблемы, связанные с ролью внутриэлитных взаимодействий и взаимосвязью элит и масс в посткоммунистический период.
Тем не менее перспективы изучения элит в России наталкиваются на ряд краткосрочных и долгосрочных проблем. Часть из них вызвана общими организационными и содержательными трудностями в развитии политических и социальных наук в России в целом. Кроме того, специфические проблемы исследований элит включают в себя:
1 Theory a. society. - Amsterdam etc. , 1995. - Vol. 24, N 5. - Spec. iss.; а также 79.
— недостаток ценностно -нейтральных исследовательских подходов;
— недостаток разработанных концептов трансформации элит и роли элит в процессе перехода;
— недостаток надежных данных об установках и поведении различных сегментов элит;
— недостаток сравнительных кросс-национальных и кросс -региональных исследований элит.
Пока еще неясно, являются ли эти сложности естественно преодолимыми «болезнями роста» или нет. Если да, то как долго они будут определять состояние дел в данной сфере? Так или иначе, решение исследовательских задач возможно лишь в результате коллективных усилий российского и международного научных сообществ, и результаты их во многом будут зависеть от возможностей успешной международной интеграции российских социальных наук.
Список литературы
1. Афанасьев М. Клиентелизм и российская государственность. - 2-е изд. - М.: МОНФ, 2000. - 317 с.
2. Ашин Г. Современная теория элиты. - М.: Междунар. отношения, 1985. - 256 с.
3. Бадовский Д. Трансформация политической элиты России: от «организации профессиональных революционеров» - к «партии власти» // Полис. - М., 1994. - N 6. - С. 42- 58.
4. Бадовский Д., Шутов А. Региональные элиты в постсоветской России: особенности политического участия // Кентавр. - М., 1995. - N 6. - С. 3- 23.
5. Бизнесмены России: 40 историй успеха. - М.: Око, 1994. - 416 с..
6. Бонюшкина Л. Опыт изучения становления профессиональной советской элиты: Совнарком 1937- 1941 гг. // Мир России. - М., 1995. - Т. 4, N 3/4. - С. 108- 130.
7. Бурлацкий Ф., Галкин А. Современный Левиафан: очерки политической социологии капитализма. - М.: Мысль, 1985. - 358 с.
8. Буртин Ю., Водолазов Г. В России построена номенклатурная демократия // Известия. - М., 1994. - 1 июня.
9. Властные элиты и номенклатура: Аннотированная библиография российских изданий 1990-2000 г. / Под ред. Дуки А. - СПб: Социол. о-во им. М.М.Ковалевского, 2001. -315 с.
10. Возможен ли пакт общественно-политических сил России? (круглый стол) // Полис. -М., 1996. - N 5. - С. 96- 106.
11. Восленский М. Номенклатура: господствующий класс Советского Союза. - М.: Сов. Россия, 1991. - 670 с.
12. Галлямов Р. Политические элиты российских республик: особенности трансформации в переходный период // Полис. - М., 1998. - N 2. - С. 108-115.
13. Гаман О. Политические элиты России: вехи исторической эволюции. - М.: Интеллект, 1998. - 415 с.
14. Гельман В. Региональные режимы: завершение трансформации? // Свобод. мысль. -М., 1996. - N 9. - С. 13-22.
15. Гельман В. Трансформация в России: политический режим и демократическая оппозиция. - М.: МОНФ, 1999. - 240 с.
16. Гельман В., Рыженков С. Политическая регионалистика России: от общественного интереса - к научной дисциплине? // Социальные исследования в России: немецко-российский мониторинг - М.: Полис, 1998. - С. 138- 186.
17. Гимпельсон Е. Советские управленцы 1917- 1920 гг. - М.: ИРИ РАН, 1998. - 258 с.
18. Головачев В., Косова Л., Хахулина Л. Формирование правящей элиты в России // Экон. и социал. перемены: мониторинг обществ. мнения. - М., 1995. - N 6. - С. 1824; 1996. - N 1. - С. 32- 38.
19. Головачев В., Косова Л. Ценностные ориентации советских и постсоветских элит // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. - М.: Аспект-Пресс, 1995.- С. 183- 187.
20. Головачев В., Косова Л. Высокостатусные группы: штрихи к социальному портрету // Социол.исслед. - М., 1996. - N 1. - С. 45- 51.
21. Голосов Г. Политические партии на региональном уровне // Политическая социология и современная российская политика. - СПб: Борей-Принт, 2000 - С. 226-271.
22. Гордон Л. Область возможного. - М.: ИМЭМО РАН, 1995. - 247 с.
23. Джилас М. Лицо тоталитаризма. - М.: Новости, 1992. - 541 с.
24. Дискин И. Россия: трансформация и элиты. - М..: Элтра, 1995. - 298 с.
25. Дука А. Трансформация местных элит (институционализация общественных движений: от протеста к участию) // Мир России. - М., 1995. - Т. 4, N 2. - С. 106-117.
26. Елизаров В. Элитистская теория демократии и современный российский политический процесс // Полис. - М., 1999. - N 1. - С. 72- 78.
27. Ершова Н. Трансформация правящей элиты в условиях социального перелома // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. - М.: Интерпракс, 1994. -С. 151- 155.
28. Забелин А. Наступление провинции // Власть. - М., 1994. - N 3. - С. 40- 47.
29. Зудин А Россия: бизнес и политика // Мировая экономика и междунар. отношения. -М., 1996. - N 3. - С. 19- 31; N 4. - С. 17-27; N 5. - С. 17- 25.
30. Калугин О. Механизмы элитообразования в регионе: (На историческом опыте формирования калужских политико-административных групп) // Полис. - М., 1998. -N 4. - С. 145-151.
31. Коваль Т. Кто вы теперь, последние первые - первые или последние? // Мир России. - М., 1995. - Т. 4, N 3/4. - С. 56- 107.
32. Коржихина Т. Советское государство и его учреждения. - М.: РГГУ, 1995. - 418 с.
33. Коржихина Т., Фигатнер Ю. Советская номенклатура: становление, механизмы действия // Вопр. истории. - М., 1993. - N 7. - С. 25- 38.
34. Крыштановская О. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту // Обществ. науки и современность. - М., 1995. - N 1. - С. 51-65.
35. Крыштановская О. Нелегальные структуры в России // Социол. исслед. - М., 1995. -N 8. - С. 94- 106.
36. Крыштановская О. Мафиозный пейзаж России: взгляд социолога // Известия. - М., 1995. - 21 сент.
37. Крыштановская О. Финансовая олигархия в России // Известия. - М., 1996. - 10 янв.
38. Кудеярова Н. Первые изменения постсовесткой элиты // Мир России. - М., 1995. -Т. 4, N 3-4. - С. 46-55.
39. Куколев И. Формирование российской бизнес-элиты // Социол. журн. - М., 1995. -N 3. - С. 159- 169.
40. Куколев И. Трансформация политических элит в России // Обществ. науки и современность. - М., 1997. - N 4. - С. 82-91.
41. Лапина Н. Региональные элиты России. - М.: ИНИОН РАН, 1997. - 192 с.
42. Левада Ю. От мнений к пониманию: Социологические очерки, 1993-2000. - М.: Моск. шк. полит. исслед., 2000. - 574 с.
43. Лысенко В. Парламентаризм и формирование политического истэблишмента в России // Полис. - М., 1994. - N 6. - С. 134- 141.
44. Магомедов А. Мистерия регионализма. Региональные правящие элиты и региональные идеологии в современной России: модели политического воссоздания «снизу»: (Сравнительный анализ на примере республик и областей Поволжья). - М.: МОНФ, 2000. -221 с.
45. Макаренко Б. Государственная Дума: первая годовщина // Власть. - М., 1996. -N 12. - С. 6- 11.
46. Мельвиль А. Демократические транзиты: теоретико-методологические и прикладные аспекты. - М.: МОНФ, 1999. - 106 с.
47. Мохов В. Эволюция региональной политической элиты России 1950- 1990 гг. - Пермь: Изд-во Перм. гос. техн. ун-та, 1998. - 256 с.
48. Мохов В. Стратификация советской региональной политической элиты 19601990 гг. // Власть и общество в постсоветской России: новые практики и институты. -М.: МОНФ, 1999. - С. 14- 38.
49. Мясников О. Смена правящих элит: «консолидация» или вечная схватка? // Полис. -М., 1993. - N 1. - С. 52-60.
50. На путях политической трансформации: политические партии и политические элиты переходного периода: В 2 т. - М.: МОНФ, 1997. - 320 с.
51. О'Доннелл Г. Делегативная демократия // Пределы власти: Прил. к журн. Век ХХ и мир. - М., 1994. - N 2/3. - С. 52- 69.
52. Охотский Е., Понеделков А. Политическая элита Ростова: крупный план // Власть. -М., 1994. - N 10. - С. 37-46.
53. Ольшанский Д. Взбесившаяся элита // Власть. - М., 1994. - N 6. - С .23- 34.
54. Перегудов С., Лапина Н., Семененко И. Группы интересов и российское государство. - М.: Эдиториал УРСС, 1999. - 350 с.
55. Петров Н. Российские элиты в центре и на местах // Росс. монитор. - М., 1995. -N 5. - С. 41-63.
56. Понеделков А., Старостин А. Введение в политическую элитологию. - Ростов н/Д: Сев.-Кавк. акад. гос. службы, 1998. - 120 с.
57. Пшеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. - М.: РОССПЭН, 1999. - 319 с.
58. Радаев В. Революция разночинцев // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. - М.: Интерпракс, 1994. - С. 136- 140.
59. Радаев В. Трансформация элит и становление национальной элиты в России // Роль государства в развитии общества: Россия и мировой опыт. - М.: РНИСиНП, 1997. -С. 207-216.
60. Радаев В. Формирование новых российских рынков: трансакционные издержки, формы контроля и деловая этика. - М.: Центр полит. технологий, 1998. - 328 с.
61. Радаев В., Шкаратан О. Социальная стратификация. - М.: Наука, 1995. - 154 с.
62. Региональные элиты Северо-Запада России: политические и экономические ориентации / Под. ред. Дуки А. - СПб.: Алетейя, 2001. - 351 с.
63. Ривера Ш. Тенденции формирования состава посткоммунистической элиты России: репутационный анализ // Полис. - М., 1995. - N 6. - С. 61-66.
64. Россия регионов: трансформация политических режимов. - М.: Весь мир, 2000. -375 с.
65. Рывкина Р. Влияние новой правящей элиты на ход и результаты экономических реформ // Социол. исслед. - М., 1995. - N 11. - С. 35-43.
66. Согрин В. Политическая история современной России. 1985- 2001: от Горбачева до Путина. - М.: Весь мир, 2001. - 260 с.
67. Социальные исследования в России: немецко-российский мониторинг. - М.:Полис, 1998. - 264 с.
68. Тарасов Ю. Правящая элита Якутии: штрихи к портрету // Полис. - М., 1993. - N 2. -С. 171-173.
69. Тарусина И. Элитисты и плюралисты в современной политической теории // Полис. -М., 1997. - N 4. - С. 148- 153.
70. Тощенко Ж. Как же назвать тех, кто правит нами? // Независимая газ. - М., 1998. -31 дек.
71. Трансформация российских региональных элит в сравнительной перспективе. - М.: МОНФ, 1999. - 199 с.
72. Фарукшин М. Политическая элита в Татарстане: вызовы времени и трудности адаптации // Полис. - М., 1994. - N 6. - С. 67- 79.
73. Холодковский К. Консолидация элит: общественный пакт или верхушечный сговор? // Куда идет Россия? Общее и особенное в современном развитии. - М: МВШСЭН, 1997. - С. 125- 132.
74. Цыганков А. Между либеральной демократией и сползанием в авторитаризм: предварительные итоги политического развития России (1991- 1996) // Социал.-полит. журн. - М., 1997. - N 1. - С. 15-37.
75. Чешков М. «Вечно живая» номенклатура? // Мировая экономика и междунар. отношения. - М., 1995. - N 6. - С. 32- 43.
76. Шевцова Л. Режим Бориса Ельцина. - М.: РОССПЭН, 1999. - 535 с.
77. Шкаратан О., Фигантер Ю. Старые и новые хозяева России // Мир России. - М., 1992. - Т. 1, N 1. - С. 67-90.
78. Шубкин В. Властвующие элиты Сибири // Социол. журн. - М., 1995. - N 1. -С. 147- 155.
79. Элита России о настоящем и будущем страны. - М.: Вехи, 1995. - 387 с.
80. Case W. Can the «halfway house» stand? Semi-democracy and elite theory in three southeast asian countries // Comparative politics. - N.Y., 1996. - Vol. 28, N 4. - P. 437-464.
81. Elites and democratic consolidation in Latin America and Southern Europe. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1992. - 321 p.
82. Elite research in Russia: Characteristics of Russian elite research // Elites in transition: elite research in Central and Eastern Europe. - Opladen: Leske+Budrich, 1997. - P. 107- 132.
83. Gel'man V., Tarusina I. Studies of political elites in Russia: issues and alternatives // Communist and post-communist studies. - Los Angeles, 2000. - Vol. 33, N 3. - P. 311- 329.
84. Hankiss E. East European alternatives. - Oxford: Clarendon Press, 1990. - 297 p.
85. Karl T., Schmitter P. Models of transition in Latin America, Southern and Eastern Europe // Intern. social science j. - Oxford, 1991. - Vol. 43, N 128. - P. 269- 284.
86. King G., Keohane R., Verba S. Designing social inquiry. Scientific interference in qualitative research. - Princeton: Princeton univ. press, 1994. - 514 p.
87. O'Donnell G., Schmitter P. Transitions from authoritarian rule: tentative conclusions about uncertain democracies. - Baltimore; L.: Johns Hopkins univ. press, 1986. - 403 p.
88. Putnam R. Beliefs of politicians. Ideology, conflict and democracy in Britain and Italy. - New Haven; L.: Yale univ. press, 1973. - 309 p.
89. Putnam R. The comparative study of political elites. - Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1976. - 568 p.
90. Rustow D. Transition to democracy: toward a dynamic model. // Comparative politics. - New Brunswick, 1970. - Vol. 2, N 3. - P. 337- 363.
