CC BY
123M. В. Борисоглебский
ИЗ «МАТЕРИАЛОВ ПО ИСТОРИИ РУССКОГО БАЛЕТА»
В 1938 году вышел из печати первый том капитального труда «Материалы по истории русского балета», в 1939 году появился второго том. Издание было приурочено к 200-летию Ленинградского государственного хореографического училища (бывшего Петербургского Театрального училища).
Двухтомник был роскошно (по тем временам) издан — большой формат, переплет, фopзaгf и титул работы художника В. И. Смирнова, заметки и концовки работы Павла Гончарова, обилие иллюстраций и, главное — множество фактологического материала, не публиковавшегося ранее. Для написания использовано около ста печатных работ и несколько сот архивных дел.
Основного целью издания было создать последовательное, документально проверенное повествование о двухвековой истории балетного отделения Петербургского Театрального училища — Ленинградского хореографического училища.
До сих пор этот сборник — важнейший источник информации по истории петербургского балета дореволюционного периода.
На титульном листе обоих томов значится: «Составитель М. Борисоглебский ».
Борисоглебский Михаил Васильевич (1896-1942) — российский писатель, журналист, сценарист, историк балета.
Драматична судьба Б. — незаконнорожденный, подкидыш, с детских лет бродяжничал, был мальчиком на побегушках, продавцом газет и т. д.; занимался самообразованием, учительствовал. Рано начал писать (стихи, рассказы). В нач. 20-х гг. публиковался под псевд. М. Одинокий, с кон. 20-х гг. — под своим именем, сб. рассказов «Буга» (1926), роман о цирке «Кальва»
(1928), сценарий кинофильма «Катька — Бумажный ранет» (1928)и др.
Образование получил в Троицком городском училище и в Челябинском промышленном техникуме. В 1912 году перебрался в Москву, где учился живописи на правах послушника Троице-Сергиевой лавры, затем — в Московской школе живописи, ваяния и зодчества. В 1915 году вернулся на Урал, служил в армии до 1917 года. В 1917-1920 годы работал в Кустанае народным учителем, преподавал живопись и рисование, заведовал художественно-промышленными мастерскими. В 1918 году, когда он вместе с женой руководил сельской школой под Троицком, был арестован колчаковцами за печатание фальшивых денег, отправлен в тюрьму и приговорен к расстрелу, но бежал. Свое первое стихотворение — «Зачем судить?» — опубликовал в 1912 году. С того же года печатался в местных газетах: «Троицкий вестник», «Степь», «Известия Челябинского Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов», «Повстанец», «Набат», журнале «Степное».
С 1917 по 1920 год был членом ВКП(б), но исключен. Ему предъявили обвинение в неподчинении партийной дисциплине, превышении власти, распространении ложных слухов и печатании фальшивых денег. В декабре 1920 года приговорен к высшей мере наказания, но по завершении следствия оправдан.
В 1920-1923 годы продолжал работать в системе Нарком-проса и Всерабиса (Всероссийского союза работников искусств), был ответственным секретарем Кустанайской газеты «Набат». В те же годы сменил фамилию Шаталин на Борисоглебский. В 1924 году вместе с семьей — женой и тремя детьми переехал в Ленинград, где вступил в в литературную группу «Содружество», члены которой — Вяч. Шишков, А. Чапыгин, М. Козаков, Л. Сейфуллина, Б. Лавренев, как и он сам, следовали принципам «социалистического реализма».
В 1935 году был принят в Союз писателей и устроился на работу в Ленинградское хореографическое училище в должности редактора-организатора.
Публикуемые ниже отрывки из «Материалов по истории русского балета» представляют собой описание быта, традиций и нравов воспитанников и воспитанниц школы балета в Санкт-Петербурге в XIX веке.
М. В. Борисоглебский
... Самые интересные и ценные материалы историко-быто-вого порядка о жизни училища сороковых годов (19-го века — прим. редакции) имеются в записках Натаровой А. П. Не желая заниматься перефразировкой, приведем ряд выдержек из этих записок.
Вот что пишет Натарова по поводу одежды воспитывавшихся: «Интересно было, что, несмотря на то, что танцы были специальностью воспитанниц, танцовального белья девочкам не давали. Девочки сами стирали себе чулки, а те, кто победнее, при уроке танцев подвертывали себе бумазейную юбку. Вообще, белье нам выдавали два раза в неделю, а постельное раз в неделю. По субботам горничные приносили свертки белья и клали нам на постель, а по четвергам выдавали пару чулок и носовой платок. Всем давалось одно платье на неделю (очень хорошенькое, с голубыми жилками) и черный коленкоровый передник. Передник позволялось носить свой шерстяной. Нижняя юбка выдавалась на зиму бумазейная, а на лето — канифасная, два полотнища и два клина. Воспитанницы сами шили своими нитками — казенных не выдавалось. Шить должны были летом. Дачи ведь не было у детей, а был садик во дворе дома дирекции. Вот летом и работали. Должны были подрубить шесть штук коленкоровых белых пелеринок, два белых передника, 6 носовых платков, ночные чепчики и простыни. Кофточки и наволочки выдавались готовые, их надо было только метить. Метка клалась на все белье — вышивался красный номер. Но красной бумаги тоже не давали. Мы же должны были обрубать и метить платки для мужского отделения. Весь материал для шитья выдавался старшей надзирательницей Александрой Васильевной Фигаревой; у нее же производилась и кройка. Добрая женщина
была Фигарева, но строгая и била нас больно. Если дурно было намечено или подрублено — заставляла распороть и переделать, а за небрежность драла уши...
В течение дня мы ходили в ситцевых платьях и в кожаных башмаках. При отправлении в театр зимой надевали сапоги на байке. Сапоги эти спереди шнуровались. На платья под салоп надевали шерстяные зеленые косынки, а старшие воспитанницы — зеленые платки. Салопы носили зеленые, суконные, ватные, на коленкоре, без рукавов и с прорешками. Салопы были с пелеринами. На голову выдавали нам вязаную шапочку в виде чепчика, полосатую — черное с красным, из легкой шерсти и не очень теплую. Завязки у шапочки были гарусные, с кисточками. Мы их завязывали кокетливо, вверх петушком. Не возбранялось надевать на голову шарфы своего вязанья, что мы и делали и изрядно кокетничали этими шарфами».
Далее Натарова описывает начало школьного дня:
«Будили нас в 7 часов утра большим звонком. Как вскочим, сейчас в умывальную... Надзирательницы следили, чтобы мы мыли чисто руки и шею и чистили зубы. Мыла казенного не давали, а выдавали только зубную щетку, гребешок и гребенку. Зеркал тоже не было, каждая причесывалась перед своим маленьким зеркалом...
В 8 часов утра все воспитанницы шли в общую столовую на молитву. По столам уже к этому времени разложены для каждой воспитанницы по «булке четырех», маленькой сдобной булочке и по два куска сахара. «Булкой четырех» называлась у нас четвертая часть двойной французской булки, иначе говоря, булка в 1 'Л копейки. В больших медных чайниках приносили заваренный чай, молоко и кипяток для тех, кто хотел заваривать свой чай. Посуда была — кружки фаянсовые с ручками. Ложек не было — чай мешали шпильками.
В 9 часов утра начинались научные классы...»
Записки Натаровой, как уже говорилось, самые ценные из всех мемуаров, касающихся школьной жизни, потому что наряду с бытовыми штрихами, впервые, только в этих записках, встречаются сведения и о том, что и как преподавали.
Вот что Натарова записала о первом классе преподавания танца:
«С детьми, которых привозили неумелыми, начинали так: ставили к палкам у стен, и учитель показывал позиции, а затем батманы по полу, не подымая ног. Когда уже мы умели вытягивать пальцы и стоять «выворотно» по-балетному, т. е. с развернутыми носками, тогда доходили и до больших батманов, с поднятием ног. Все экзерсисы проделывали у палок, а затем нас ставили попарно на середину: лучших в первой паре, а начинающих сзади; они должны были смотреть, что делают передние.
После экзерсисов переходили на «тихие па» — adagio. Учили просто-напросто поворотам корпуса, вытягиванию ног и приседанию. Это очень трудно. Не один раз шлепались носом, пока уразумели, как держать спину. А вразумление было простое — ударят по спине, ну, и помнишь... Более способных иногда уже в продолжение первого года показывали в ученических спектаклях. Если плохо успевали, то оставляли в младшем классе на второй год, а затем уже переводили по танцованию в средний класс.
В среднем классе держали долго — лет шесть; класс этот делили на старшее и младшее отделение. Достигшие 16-ти лет переходили в старший класс». Говоря о педагоге Фредерике. Натарова пишет:
«Те, которые отличались способностями и намечались на службу в балете, по степени дарования назначались: у кого легкость — для маленьких соло, в которых нужна элевация, у кого же легкости нет, а замечалась жизнь и грация — на характерные танцы. Начинал Фредерик с приготовления танцовщиц классических, обыкновенно парами, и доводил их постепенно до перевода в старший класс. Затем не выделяющихся соединял по четыре, заставлял их проделывать одни и те же па, замечал их способности и сметливость и понемногу переводил их в лучшие. Далее, воспитанницы менее способные группировались по 8 человек, для приготовления в корифеи. Для остальных же, готовившихся в кордебалет, не особенно упирали на адажио, а заставляли делать скорое па, т. е. скакать, скакать и скакать.
Но не без толку: заставляя скакать, Фредерик приучал к выносливости для танцев в кордебалете, где не спрашивают, устала или не устала. Солисткам есть передышка, а кордебалетным нет.
И действительно, у Фредерика все были очень выносливы» ...
$ $ $
...Но если в театральном мире все шло своим чередом, то, может быть, многое изменилось в театральном училище? Сменялись же управляющие, педагоги, составлялись новые положения и вновь пересматривались, расширялась учебная программа, вводились разные новшества, вплоть до военной муштры, и, наконец, число оканчивавших училище увеличивалось и улучшалось их качество. Да, все это было, но «бытовая» сторона оставалась почти неизменной. По-прежнему старшие воспитанницы пороли маленьких, как и встарь, общеобразовательные предметы преподавались из рук вон плохо, смазливость и грациозность вполне заменяли умственные способности, надобности в которых «балетные» никак не ощущали, и т. д., и т. п.
Лучшим материалом для историко-бытового обозрения рассматриваемых лет являются записки одной из воспитанниц училища, опубликованные под псевдонимом Веры Балетомановой и озаглавленные: «В царстве Терпсихоры». Записки ценны не только правдивым описанием действительности, но и некоторой социальной заостренностью этих описаний. Они являются первым мемуарным документом о школе, содержащим весьма ценную резкость высказываний. Предпочитаем не искажать их своим пересказом — не уничтожать в них «аромата подлинности» показаний много знающего свидетеля.
Вот как изображает начало дня автор записок:
«Звонок в последний раз оглашает спальню, и классная дама величественно выплывает в коридор; через несколько минут из столовой несется нестройное пение маленьких воспитанниц.
Во время молитвы, одна за другой, немытые, непричесанные, идут «старшие». С последними словами молитвы раздается оглушительный хохот. Классная дама в ужасе оборачивается...
В дверях стоит одна из великовозрастных воспитанниц, красивая брюнетка с большими серыми глазами и молочно-белым цветом лица. Волосы ее распущены; они украшены небрежно надетым лавровым венком; пелеринка — наподобие плаща — накинута на плечи, одно из которых совсем обнажено; в руках у нее букетик из живых цветов. Воспитанница невозмутимо проходит всю столовую и садится на свое место. Увидев, что копеечный розанчик не поджарен, она делает строгий выговор маленькой (воспитаннице младших классов — М. Б.), на обязанности которой лежит поджаривать каждое утро ее булки: за неисполнение этого она (маленькая воспитанница — М. Б.) наказывалась стоянием у печки. Появление начальницы ровно ничего не изменяет: старшая воспитанница была ее любимицей и за свою красоту пользовалась привилегиями, недоступными некрасивым.
Вообще, начиная от начальницы и кончая ламповщиком, все в этом раю прелестных пэри поклонялись только красоте; ни ум, ни способности и дарованье, ни характер здесь не играли никакой роли. Напротив, малейший проблеск мысли встречал только насмешку». Затем Вера Балетоманова дает некоторые сведения о классных занятиях. Она рисует их также реалистично и сурово.
«Танцовальные классы назначались с десяти до двенадцати часов утра, после чего бывал завтрак. «Классов» было три и каждый носил название своего учителя...* В каждом классе
* Вот что рассказывает И. Ф. Кшесинский о преподавании танцев в те годы: «В младших классах вел преподавание Волков. У него была такая программа — в начале позиции, затем plié, затем tendu battement, маленькие батманы плюс аттитюды. Этим ограничивались младшие классы. Все это должно было повторяться почти каждый день для усовершенствования. Разнообразие было только у М. Петипа, у него была программа общих танцев, которые он применял на сцене. Но почву ему подготовлял Волков. Для Волкова же вел подготовку Карсавин. У последнего программа была еще меньше, она сводилась к экзерсисам у палки и экзерсисам на середине. У воспитанниц занимался Л. Иванов, а в старших классах Иогансон». Бальные танцы, по словам Кшесинскош, были самым приятным занятием,
полагалось сидеть обязательно не менее двух лет, а более — вплоть до выпуска. В виде награды давались платья трех цветов: серое, розовое и белое. Но платья давались не столько за действительные успехи, сколько за выслугу лет. Сидит, сидит воспитанница в одном классе, скоро ей надо уж выходить, а она все в сером. Ну, пошипит начальница: «нельзя, как же, выпускная, совестно, хорошего поведения, челки не носит в угоду начальству, ничего, что скверно делает антрша, важность какая!» Смотришь, а воспитанница и в розовом — ничего, что все время тройки в журнале стоят. Белое платье получалось только в третьем классе, хотя бы ученица второго превзошла успехами всех третьеклассных, но она тогда только получала белое платье, когда переходила в третий и там протанцовывала не менее года. Случалось, что всеми признанная первая ученица второго класса в третьем моментально превращалась в бездарность и из талантливой, много обещавшей, в круглое ничтожество, и наоборот...
... От двенадцати до двух был завтрак и воспитанницы садились по классам, чаще же всего сидели в дортуарах, которые тоже делились по возрастам. У маленьких, впрочем, не было своего определенного места, кроме кроватей. Средние — двенадцать человек помещались в небольшой комнате: каждая имела свой шкаф, куда вешались платья, и ящик, куда складывалось все остальное. Эта комната носила общее название «умывальной», хотя там никто никогда не мылся.
Старшие помещались в большой светлой комнате с венецианским окном, выходящим на улицу; комната называлась «пансионерской».
потому что на уроках бальных танцев занимались одновременно и воспитанники и воспитанницы. В наши дни трудно даже представить, как болезненно переживалось учащимися отсутствие совместного обучения. Вот что говорит Кшесинский: «Мы, воспитанники, крайне любили ходить вниз на бальные танцы. Преподавал их М. Петипа. Он отлично понимал, как нам приятны встречи с воспитанницами. Он постоянно следил за нами, и так как сам любил амурные истории, то никогда не мешал, если замечал, что воспитанник ухаживает за воспитанницей. Он даже ставил их вместе — в пару, чтобы они могли переговариваться».
Переход из «умывальной» в «пансионерскую» разрешался тоже за выслугу лет или по особому расположению начальницы, а иногда, если воспитанница сумела «подъехать» к старшим, то и с их милостивого разрешения. Мечтой каждой воспитанницы, конечно, было как можно скорее попасть в «умывальную», а потом в «пансионерскую». Льготы с переходом из одной в другую увеличивались. В «умывальной» можно было вставать иа полчаса позже и часом позже ложиться спать; прически тоже изменялись: вместо распущенных двух кос волосы укладывались вокруг головы и пр. Словом, допускались всевозможные послабления. «Пансионерская» же давала воспитанницам полный простор. Они делали, что хотели, ложились и вставали, когда хотели, прически носили, какие вздумается. С переходом сюда, книги бросались окончательно, т. е. собственно научные книги, впрочем, и романы читались туго. Одна из воспитанниц читала «Анну Каренину» весь выпускной год, да так и не кончила.
В два часа начинались, классы: два урока, по часу каждый. Несмотря на всю строгость, воспитанниц трудно было заставить относиться добросовестно к урокам: слишком уже въелась в них распущенность и мечтательность. «К чему мне знать, где такая-то гора, такой-то город? Вот выйду, поеду сама, все на месте увижу. А не удастся, так и без знания рек и гор протанцую с успехом pas de deux или pas chinois» ...
Окончание дня Вера Балетоманова изображает так:
«В четыре часа подавали обед; в столовую шли попарно, за столы рассаживались опять по рангам: старшие на первых местах; за каждым столом одна из старших разливала суп. Привилегией сидеть ближе к «разливающей» пользовались любимицы. Старшая брала с блюда лучший кусок себе; вторая лучшая порция всегда попадала ближайшим, а сидящие в конце стола получали то, что оставалось.
Послеобеденное время до вечернего чая, который подавался в 9 час., проводилось воспитанницами «свободно». Обыкновенно собиралось несколько воспитанниц вместе, выбирали какой-ни-будь класс или комнату и садились или за работу, или за чтение; некоторые, особенно усердные, учились и по вечерам танцам».
Времяпрепровождение воспитанниц было самым скромным, на их половине никогда не было «особых происшествий». Единственное, на что они осмеливались, — это вести тайную переписку с «поклонниками», да бегать по вечерам на свидание с воспитанниками, которые происходили чаще всего в умывальной.
Воспитанники причиняли немало хлопот начальству. Весьма неуважительно относились они и к своим воспитателям-надзирателям. Покорно выслушивали все замечания и выговоры только тогда, когда находились перед воспитателем в сборе по несколько человек, да в присутствии педагогов. Встретившись же с воспитателем где-нибудь в коридоре «с глазу на глаз» обзывали его всякими словами, дразнили и даже иногда угрожали*. Воспитанницы никогда не решались на такую «двойную политику». Они были покорными рабами своих надзирательниц.
МЕРЫ ВЗЫСКАНИЙ С УЧАЩИХСЯ ЗА ПРОСТУПКИ И ЛЕНОСТЬ
На мужской половине:
Взыскания на провинившихся учащихся налагаются, смотря по степени вины, следующие:
1) Выговор со стороны воспитателя или учителя.
2) Выговор со стороны инспектора наедине или в присутствии всего класса и даже всех учащихся.
3) Такой же выговор со стороны управляющего училищем.
4) Оставление учителем на уроке без места. Наказанный учащийся ставится к стене или в угол, принимая, однако, участие
* Разница в поведении воспитанников и воспитанниц была основанием тому, что в утвержденных министерством двора «Правилах для учащихся в Петербургском Театральном училище (1888 г.) раздел о взысканиях посвящен, главным образом, воспитанникам. В отношении же воспитанниц сказано только, что они могут «наказываться сообразно наказаний, применяемых воспитанникам».
Театральная линейка
в занятиях товарищей для выполнения же письменной работы оставляется в училище после уроков под присмотром дежурного воспитателя.
5) Если учитель считает вредным для класса присутствие кого-либо из учащихся на уроке, то имеет право удалить виновного из класса. Дежурный воспитатель доносит об этом инспектору, который сообразно вине налагает наказание.
6) Оставление в классе после уроков. Это наказание применяется. во 1-х, к ученикам, не выполнившим заданной им на 4дом работы и оставляемым до удовлетворительного выполнения требуемого; во 2-х, к ученикам, оставляемым за крупные шалости, и в таком случае они под наблюдением дежурного воспитателя исполняют особо назначенную им работу.
7) К ученикам, в случае важного проступка, может быть применена еще следующая мера: приказание явиться в училище в праздничный день после обедни; наказанный остается в училище в течение 2-х или 3-х часов, выполняя под наблюдением дежурного воспитателя заданную работу.
8) Оставление без отпуска воспитанников на праздники.
9) Провинившегося воспитанника лишить третьего блюда, посадить за черный стол и одеть в серую куртку.
10) Лишение воспитанника интерната на время или совсем.
11) Увольнение из училища.
Степени 1, 4, 5, 6 и 7 могут быть налагаемы воспитателями с сообщением об этом инспектору 8 и 9 могут быть налагаемы инспектором с сообщением об этом управляющему училищем, а 10 и 11 степень может быть применена только с утверждения г. Директора императорских театров».
Эти взыскания интересно сопоставить с тем, что было в начале века, когда порка розгами применялась, как самое обычное наказание. Совершенно очевидно, что в 90-х годах изменилось многое и настолько, что в дальнейшем, вплоть до 1917 г., никаких облегчений и свобод больше не было.
Танцовальное платье для классных занятий
Танцовальный костюм для классных занятий
Форменная одежда воспитанниц
Форменная одежда воспитанников
Театральная улица, XIX в.
А. П. Аспидов
ПОСЛЕ ЦАРСКОГО НАГОНЯЯ [1]
В одном из дворов Академии русского балета, на улице Зодчего Росси, стоит здание, в плане напоминающее трапецию и примкнувшее к ограде участка. На первом этаже оно окружено кладовыми. Второй, верхний его этаж украшен в стиле, напоминающем флорентийские постройки эпохи Возрождения, и этим дом выделяется среди соседних, гладко оштукатуренных дворовых флигелей. Что было в этом здании, над которым ныне возвышается труба котельной?
В 1832 году за Александрийским театром на месте, ранее занятом небольшими домиками, садами и огородами, выросли огромные каменные корпуса, сооруженные на казенные деньги.
