CC BY
19
РО! 10.34216/1998-0817-2019-25-2-130-135 УДК 821.161.1.09 "18"
Лобкова Нина Алексеевна
кандидат филологических наук, доцент Костромской государственный университет lobkova.nina.a@yandex.ru
ИЗ ИСТОРИИ ПУБЛИКАЦИЙ П.В. АННЕНКОВА В «ВЕСТНИКЕ ЕВРОПЫ» (по письмам к М.М. Стасюлевичу)
В статье рассматривается история двух публикаций П.В. Анненкова в «Вестнике Европы» («Замечательное десятилетие», «Идеалисты тридцатых годов») по его заметкам в письмах к редактору журнала; уточняются обстоятельства подготовки мемуаров «Н.В. Гоголь в Риме летом 1841 года» для первого тома «Воспоминаний и критических очерков» в издательстве М.М. Стасюлевича. Главное внимание в статье уделено новым деталям творческой истории «Замечательного десятилетия»; отмечены роль личности и имени В.Г. Белинского в структуре воспоминаний и особенности повествования в связи с работой мемуариста по материалам неписьменным, в отличие от биографического очерка А.Н. Пыпина о критике. При рассмотрении статьи «Идеалисты тридцатых годов» наше внимание было сосредоточено на осмыслении Анненковым значения мистических романтических идеалов молодого Герцена в творческой и жизненной судьбе знаменитого автора. Сопоставление темы Герцена-эмигранта в «Идеалистах тридцатых годов» и в «Замечательном десятилетии» выявляет различие принципов историко-литературного жанра и мемуаров.
Ключевые слова: Анненков, «Вестник Европы», Стасюлевич, Гоголь, воспоминания, письма, Белинский, Герцен.
Летом 1873 года в Петербурге М.М. Стасюлевич предложил П.В. Анненкову подготовить отдельное издание его работ по критике и истории литературы. «После нашего разговора в Летнем саду, - писал Анненков из Ниццы Стасюлевичу 1 ноября 1873 г., - я поручил одному комиссионеру собрать, по возможности, мои старые литературные грехи и надеюсь <...> представить те из них, которые носят наименее ужасающий характер» [9, с. 299]. Анненков полностью доверял деловым качествам и литературному вкусу Стасюлевича. Отсылая свои работы для «Воспоминаний и критических очерков », Анненков обратился к Стасюлевичу: «...почистите меня маленько, пригладьте, где растрепан, выпустите то, что переговорено, и договорите то, что косноязычно. < . > спорить и прекословить потом не буду» [9, с. 324]. По поводу выбора статей к печати Анненков заметил: «. есть вещи, не заслуживающие второго рождения на свет, как например, хвалебные статьи о Григоровиче, которые более отражают заблуждения эпохи, чем критические способности рецензента». Но тут же добавил: «А впрочем пускай и дурачества времени отражаются. Когда же и у кого их не было?» [9, с. 325].
После прочтения воспоминаний о Гоголе («Н.В. Гоголь в Риме летом 1841 года»; первая публикация в журнале «Библиотека для чтения» в 1857 г.) Стасюлевич послал Анненкову вопросы для уточнения некоторых фактов [9, с. 325-326; ответы Анненкова - с. 326-329]. Правка текста при подготовке к печати, история многолетнего общения Гоголя с автором мемуаров подробно освещены в комментариях Ю.В. Манна в издании «Литературных воспоминаний» Анненкова 1983 г. [2, с. 541-571]. Переписка Анненкова со Стасюлеви-чем содержит дополнительные сведения по этой теме. «Воспоминания о Гоголе весьма замечатель-
ная вещь, - так заключил Стасюлевич своё письмо с вопросами Анненкову в августе 1876 г., - и из-за неё одной стоило бы предпринять сборник. Лучшего о Гоголе ничего не было сказано, и как жаль, что я не имел этой статьи под руками, когда два года тому назад строчил в Киссингене свой биографический очерк для Русской библиотеки!» [9, с. 326]. Вступительную статью Стасюлевича к тому Гоголя в 1874 г. Анненков тогда одобрил, но оспорил важнейшее утверждение: «.Действительно ли в первый, молодой период жизни Гоголь отпирается тем ключом, который Вы даете, - т. е. разладицей между талантом и мистическим (лирическим по скромному Вашему выражению) строем своей жизни?» Далее Анненков изложил кратко свою концепцию духовной драмы писателя, о которой подробно шла речь в воспоминаниях: «Я всё держусь - и не без причины - того мнения, что в первую пору своего развития Гоголь был совсем свободным человеком, чрезвычайно искусно пробивавшем себе дорогу, а то, что кажется в нем порывами в иной мир, <.> должно считать не более, как маленьким, невинным плутовством, отводившим глаза и потешавшим людей, иначе настроенных, чем он. Лирическим субъектом он сделался вполне только тогда, когда успехи его внушили ему идею об особенном его призвании на Руси, не просто литературном, а реформаторском. Тогда он и заговорил с друзьями языком ветхозаветного пророка, тогда и явилась разладица между талантом и умственным настроением, которая и свела его в могилу» [9, с. 308-309].
Высказав свою точку зрения на раннего и позднего Гоголя, Анненков тут же признал неправомерность претензии на окончательное суждение: «. простите болтовне, конечно, все-таки не разрешающей самого вопроса. Она только годна на то, чтоб не оставить сомнения в существовании вопроса» [9, с. 309]. Категоричность оценок лите-
130
Вестник КГУ ^ № 2. 2019
© Лобкова Н.А., 2019
ратурных фактов не характерна для Анненкова, что послужило основанием для мнения некоторых его современников об отсутствии у критика собственной позиции. Однако эту особенность стиля Анненкова современный исследователь И.Н. Сухих воспринимает как «напоминание о культуре несогласия, культуре полемики»: это «способ говорить о писателе и писателю резкие вещи, не обижая его»; «...жало откровенного суждения упрятывалось в оговорки и дебри придаточных предложений» [10, с. 29, 30].
План издания, составленный Стасюлевичем, Анненков принял, но попросил исключить из предисловия упоминание о большой новой работе автора - «оно походит на рекламу»; «будущий труд должен отвечать сам за себя, когда придёт время его опубликования». Нынешний трехтомник - «коллекция прошлых трудов так и должна остаться археологической коллекцией» [9, с. 329]. Чутко реагируя на исторические перемены в русской общественной жизни, Анненков сомневался в читательском интересе к своему имени, в его письмах не раз звучали подобные суждения. Отсылая ответы на вопросы Стасюлевича по изданию воспоминаний о Гоголе, Анненков предупреждает «откровенно, хотя и с запинкой, что факты из жизни старых наших партий, в них рассказанные, будут для многих любопытны и покажутся, может статься, важнее и умнее лица, их передающего» [9, с. 329]. Позднее, после выхода двух томов «Воспоминаний», Анненкова удивил спрос на них: «Вы создали надгробный памятник, который, по Вашим словам, начинает окупаться - ведь это чудо своего рода. Памятники эти обыкновенно вызывают только молитву за упокой души» [из письма от 23 марта 1880 г. - 9, с. 381].
Свои прежние работы Анненков правил активно для отдельного издания, дополнял, удалял лишнее. Получив в Цюрихе в сентябре 1876 г. три письма Стасюлевича, он поблагодарил за присланные для поправок «Провинциальные письма» и статью о Григоровиче: «. чистка началась», теперь «сделалось ясно, как нуждались статейки в щелоке и катке» [9, с. 332-333]. Он сожалел, что затерялось его письмо к Щепкину о Рашели на петербургской сцене, опубликованное в «Москвитянине» в 1854 г. или 1855 г., - «где его теперь отыскивать!». В своё время статью Анненкова о Рашели заметили: о статье упоминал Ю.Ф. Самарин в письме-рецензии к М.П. Погодину в январе 1854 г. в связи с предполагаемой публикацией в «Москвитянине» «элегии-оды-сатиры» Ап. Григорьева. В этом стихотворении громадному успеху на московской сцене комедии «Бедность не порок» была противопоставлена холодная, «чужая» игра Рашели, гастроли которой проходили в январе в Москве. «Не видавши Рашель, - писал Самарин, - я не могу сказать, можно ли в ее лице карать фальшь и ложь в искусстве. Если справедливо то, что пишет Анненков в письме к Щепкину, то едва
ли справедливо ставить ее на одну доску с штуке-ром Рислеем. Вообще мне кажется, что повод к нападению на подражательность и фальшивость, как в искусстве, так и в увлечении публики, избран неудачно. Рашель сделалась невинною жертвою чужих грехов» [цит. по: 6, с. 109]. «Письмо из Петербурга о Рашели к М.С. Щепкину» 6 ноября 1853 г. было опубликовано в журнале «Москвитянин» в ноябре 1853 г., № 22. Анненков в «Письме к Щепкину» не только передал свои впечатления от игры Рашели в Петербурге в трагедии «Федра», но и высказался о законах сценической декламации, о соотношении искусства и жизни, о психологизме Расина, о смелом обновлении гениальной актрисой выразительности монологов в классической трагедии. В наше время эта рецензия Анненкова и ещё два его «Письма к Щепкину» («Москвитянин» 1853, № 23 и 1854, № 3-4) о гастролях Э. Рашели переизданы в двухтомнике, посвященном творчеству знаменитого артиста [4, с. 333-341].
Параллельно с отделкой старых статей Анненков приходит к новым замыслам, связанным с его прежними интересами. Один из них был подсказан Анненкову статьями А.Н. Пыпина о Белинском. В самом начале издания «Вестника Европы» Анненков поддержал идею привлечения Пыпина к участию в журнале после закрытия «Современника». В письме к Стасюлевичу от 6 июля 1867 г. Анненков подчёркнул, «какой это порядочный человек, когда стоит один и отдельно от своих друзей и своей партии. Он для меня составляет поучительный пример жизненной иронии: социалист, свидетельствующий собственной персоной о вреде, какой может приносить иногда ассоциация!» [9, с. 294]. Все годы сотрудничества в «Вестнике Европы» Анненков неизменно высоко оценивал статьи Пыпина по истории литературы, общественной мысли, фольклору, этнографии. В письме к Стасюлевичу от 4 февраля 1885 г. Анненков передал в образной форме, насколько близки ему культурно-исторические воззрения Пыпина. Сообщив, что он зачитывался более, чем романом, «Московской стариной» Пыпина («Вестник Европы», 1885, № 1-3), Анненков добавил: «. будто он рылся у меня в мозгу и ясно высказал всё, что там жило в пелёнках бессознательности и в тумане молчаливого предчувствия» [9, с. 435].
Анненков охотно помогал Пыпину в его работе над биографией Белинского, уточнял сведения о друзьях критика, стремился восполнить «образ человека, <.> страстно любимого» [из письма к Пы-пину от 26 февраля 1874 г. - 7, с. 542]. Он хотел бы передать Пыпину память сердца, впечатления от общения с Белинским. Не сомневаясь, что работы Пыпина «будут дельны», что «ход мыслей критика будет превосходно изъяснен», Анненков всё же опасался, что личность Белинского, «мина его», «блеск, свет, теплота и атмосфера» окружения «останутся за порогом биографии» [из письма к Тургеневу
в апреле 1874 г. - 3, с. 235]. Однако Пыпин блестяще справился с задачей биографа. Продолжение статей о Белинском («Вестник Европы» № 6, № 10-11) получило горячее одобрение Анненкова. 2 ноября 1874 г. он писал Пыпину, что наслаждался чтением его статьи, «великолепной, драгоценной коллекцией материалов биографических» и способом их «толкования, группировки, освещения»: «Все эти убегающие образы Вы превратили в ясные, живые идеи, осязательные до того, что, кажется, можно их нащупать руками» [7, с. 554]. Почти одновременно Анненков сообщил Тургеневу свое мнение о наилюбопытнейшей переписке Белинского: она «так и бьет своей правдой. Вот был господин, который себя отпечатывал в каждой букве письма и в каждом слове разговора. Отпечатки эти подобраны очень ловко Пыпиным и составили такую физиономию, что оторваться нельзя. Повеяло ли и на Вас от статьи этим послушным и ярым гением, кротким и бурным в одно время, которого мы знали» [3, с. 248-249]. Анненков даже высказал Пыпину своё парадоксальное заключение: «.для составления порядочной биографии известного лица - надо иметь счастие не знать его при жизни. Ни я и никто другой, находившихся в близких отношениях с Белинским, не в состоянии был бы <.. .> писать о нем так объективно, хладнокровно и вместе с тем так сочувственно, горячие воспоминания беспрестанным своим приливом к мозгу сбили бы его непременно с тона и с толку» [7, с. 547]. Тем не менее, именно публикации Пыпина, его постоянные консультации с Анненковым и, наконец, его прямой совет подтолкнули мемуариста к намерению создать свои воспоминания о Белинском и о людях 40-х годов; «Замечательное десятилетие» было завершено к 1880 г. («Вестник Европы», №1-5).
Задача перед Анненковым была очень сложная -извлечь из памяти «материал не-письменный» о Белинском - «для уразумения самой личности этого замечательного человека», для ясного понимания всех поводов к изменению направлений мысли, о чем не говорят его статьи. Они «выражены им были частию в письмах, но в большей мере в беседах со своим кругом и друзьями» [из письма к Пыпину от 2 февраля 1874 г. - 7, с. 540]. Заготовки, заметки по этой теме уже существовали в архиве Анненкова. Он писал Стасюлевичу в сентябре 1874 г. об уникальной силе устного слова Белинского: «Вы пишете, что Белинский в письмах неизмеримо выше Белинского в печати, но Белинский в разговорах - оратор и трибун - ещё выше был и писем своих. Боже! Вспоминаю его молниеносные порывы, освещавшие далекие горизонты, его чувство всех болезней своего времени и всех его нелепых проявлений, его энергическое, меткое, лапидарное слово. Ничего подобного я уже не встречал, а жил много и видел многих» [9, с. 307]. Композиция «Замечательного десятилетия» подчеркивает роль центральной фигуры времени:
мемуары открываются и заканчиваются страницами о Белинском; имя критика звучит во всех главах, так как все остальные персонажи воспоминаний испытали огромное воздействие его личности. Анненков подробно рассказал об участниках кружка Белинского, о дискуссиях «славян» и «европейцев», об отношениях Белинского с В. Боткиным, Грановским, Бакуниным, Герценом, Тургеневым. Анненков был рядом с Белинским в Зальцбрунне, он оказался единственным очевидцем создания «Письма к Гоголю ». По словам В.И. Кулешова, «сейчас трудно себе представить, как можно обойтись без воспоминаний Анненкова при характеристике русской литературы и критики»; в его «Замечательном десятилетии» получились «картины и типы исключительной ценности» [2, с. 9, 15]. Творческая история «Замечательного десятилетия» изложена в комментариях Г.Г. Елизаветиной в издании воспоминаний Анненкова 1983 г. [2, с. 571-613]. Письма Анненкова к Пыпину и к Стасюлевичу дополняют картину. После биографического очерка Пыпина Анненкову приходилось «говорить о закулисной жизни той эпохи», о «минутных настроениях, даже и не помеченных в литературе ничем» (из письма к Пыпину от 17/29 июня 1876 г.), - читателям эти настроения могли «показаться странными и невероятными», горячие споры «теперь остыли и могут иметь вид будничных пустяков, так нелюбопытных для настоящего времени, занятого своими собственными пустяками» [цит. по: 2, с. 574]. Стасюлевичу он тоже пожаловался (25/13 марта 1876, Baden-Baden): «Написал я уже много, ибо материя, к ужасу моему, имеет свойство разрастаться до чудовищности, но всё мне кажется, что я пустяками и мелочами, никому не нужными, занимаюсь. Глаз постороннего и опытного оценщика был бы мне крайне полезен, да где его здесь найти? <.> Вот, если бы было возможно, по лету, завладеть на денёк-другой Вашим именно глазом - дело пришло бы скоро к окончанию» [9, с. 322].
12 октября 1877 г. Анненков, получив письмо Стасюлевича, почти в паническом состоянии «кинулся к письменному столу, исполненный ужаса, именно ужаса. Как? Вы начинаете говорить о печатании моих «Записок» в «Вестнике Европы»! Господь с Вами, друг мой! В том виде, в каком они находятся, со всеми срамотами наружи, без нужных поправок относительно хронологической и фактической стороны их <.> и без моего наблюдения - это дело невозможное». Анненков просит и настаивает отложить мысль скорого печатания и объясняет причину: он захватил нынче в Петербурге всю свою обширную переписку с людьми 40-х годов, «не только со своими, но и с чужими, и теперь, перечитывая её на досуге, просто ужаснулся, сколько в Записках не договорено, не освещено достаточно, упущено и даже переврано» [9, с. 350]. Анненков просит Стасюлевича известить
его о согласии подождать с печатанием - «до тех пор не успокоюсь. Надеюсь, что Вы не будете сравнивать меня с Гончаровым, на которого я не похожу ни талантом, ни характером, а отдадите справедливость поводам, которые заставляют меня ходатайствовать, на манер его, о приостановлении начатого дела. Уверен, что Вы исполните мою нижайшую просьбу на этот раз буквально» [9, с. 351]. Анненков упомянул о Гончарове, о его требованиях Стасюлевичу отсрочить публикации очередных глав романа «Обрыв» в связи с необходимостью их художественной отделки. Просьбу Анненкова Ста-сюлевич исполнил - «Замечательное десятилетие» появилось в «Вестнике Европы» в 1880 г.
В письме от 1января 1880 г. Анненков просит редактора обозначить начальными буквами Г и Б «имена, подлежащие анафеме» [Герцен, Бакунин], но и ныне живущих, «чисто-православных лиц», тоже обозначить начальными буквами с окончаниями; перечисляя их (Катков, Кетчер, Корш, Кавелин), Анненков пошутил: «Бездна прописных К накопилась тут: должно быть, эпоха была каковская» [9, с. 376]. Анненков благодарен «дружеской руке Стасюлевича за вставочки и подпорочки» в его статье [9, с. 381]. Он высоко ценил редактирование Стасюлевича, совместные обсуждения предстоящих его публикаций, - и в Петербурге и при встречах в Европе в летние месяцы. Зная, что каждое лето Стасюлевич бывает за границей, Анненков всегда сообщал ему даты и маршруты своих перемещений, надеясь, что «может быть, мозаика и сложится» [9, с. 320]. В письме к Стасюлевичу от 19/7 июня 1878 г. из Брюсселя Анненков шутливо предполагал: «Если бы из Киссингена Вы направились к Парижу, то дорога Вам мимо моего носа и я бы вытянул его в слоновый хобот до Ооса и далее, чтоб захватить Вас на минуту» [9, с. 357].
Дружеское мнение важно для Анненкова, так как он собирался продолжать записки, ибо «переходная эпоха от 48 до 58 (вторая замечательная эпоха нашей литературы)» тоже хорошо ему знакома «со всеми её людьми и со всеми ее ошибками, бунтами втихомолку и раздумьем, как выйти из болота, породившими движение 60-х годов, продолжающееся и доныне» [9, с. 351]. Заметки Анненкова «Две зимы в провинции и деревне. С генваря 1849 по август 1851 года» [2, с. 518-538] рассматриваются в комментариях в издании 1983 г. как черновые заготовки к продолжению воспоминаний; замысел не был осуществлен [2, с. 647-653]. Предыстория этой второй замечательной эпохи нашей литературы возвращает Анненкова к 30-м годам. В августе 1880 г. Анненков просит Стасюлевича отыскать в редакции и переслать ему когда-то составленную записку о Н.П. Огареве, «ее следует переделать на серьезный тон». После знакомства с мемуарами И.В. Селиванова в VI кн. «Русской старины» 1880 г. Анненков понял, что в его записке много неточностей,
«от неё слишком несет крепким запахом импровизации», а ему хотелось бы «оного человека помянуть чем-нибудь получше опрометчивых воспоминаний, да с ним и его товарищей» [9, с. 390].
Обладая массой писем Герцена и Огарева в эпоху первых ссылок, Анненков задумал сделать их известными публике. «Беда в том, что все эти письма проникнуты таким мистическим содержанием, что спутывают их установившиеся физиономии в нашем обществе», - пишет он Стасюлевичу 19/7 ноября 1882 г., предполагая разъяснить, «что радикальные писатели иногда выходят из ультра-теозофских созерцаний. Но будет ли это прилично и своевременно - вот вопрос» [9, с. 409].
В письме от 16/4 декабря Анненков просил поблагодарить Пыпина за статью о Пассеке, которая помогла ему в работе, позволила понять отношения к Вадиму Пассеку Герцена и Огарева и уточнить свой замысел. Цель Анненкова четко сформулирована в письме к Стасюлевичу от 16/4 декабря 1882 г.: «Дело у меня не в математической точности цифр при перечислении фактов, а в некоторых разоблачениях и передаче психических процессов, двигавших наших старых писателей и сделавших из них то, чем они сделались» [9, с. 410]. Из этих материалов и писем получилась статья «Идеалисты тридцатых годов».
Отсылая «с ужасом» черновую рукопись 5 февраля 1883г., Анненков сетует, что переписывать некому, что ему «гадко на нее смотреть», что «ее строки, перепутанные как рельсы железной дороги после наводнения», разобрать невозможно. Но если она заслуживает попасть под красную шапку (обложка «Вестника Европы» была красного оттенка), можно внести любые поправки, «как Господь на душу положит» [9, с. 411]. Анненкова ошеломила благодарность Стасюлевича и решение опубликовать статью: «Лихие должны быть у вас чтецы в типографии, что могли представить мои иероглифы в виде корректуры». Он опасается осложнений для «Вестника Европы»: «Как бы беды не вышло. Но если Вы - такой дока проводить журнал свой между административными шхерами - верите в возможность товар сей спустить безопасно на берег - то пусть» [9, с. 412]. Статья была напечатана в «Вестнике Европы» 1883, № 3-4.
При завершении публикации Анненков интересуется, «как отнеслась публика и честные люди печати» к характеристике Герцена и Огарева, «не нашли ли в ней принижения этих личностей». «Это было бы для меня горько, а опасность такого понимания мне открыл г. Буренин - спасибо ему!» [9, с. 414]. В заметке В.П. Буренина в «Новом Времени» №2526 (11 марта) 1883 г., как сообщил М.К. Лем-ке в примечании к имени журналиста, Анненков назван «скромным и весьма почтенным пауком», «записочником». Пакостники «Нового Времени» постоянно вели охоту на красного зверя - на «Вест-
ник Европы». Осенью 1882 г. состоялся судебный процесс против газеты за оскорбительные публикации антисемитского характера в «Новом Времени» о Стасюлевиче и его сотрудниках. Об этом процессе Анненков писал Стасюлевичу: «Из клевещущего урагана Вы вышли с честью <...>. Спинной хребет у Вас хорошо устроен» [9, с. 408].
Сущность идеалистического умонастроения будущих радикальных авторов раскрыта в статье Анненкова по письмам Герцена и Огарева из ссылки. Позднее в книге «Былое и думы» Герцен высказался о ценности своей переписки тех лет: «Письма -больше, чем воспоминанья, на них запеклась кровь событий, это - само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное» [5, т. 8, с. 290]. Письма Герцена из вятской ссылки к московским друзьям давали представление о гнетущей канцелярской затхлости провинциальной жизни, но главное, как отмечает Анненков, - письма открывали «безграничное поле» увлечений и замыслов Герцена, «пожирающую деятельность его воображения, неустанный труд мысли» [1, с. 14]. В переписке Герцена звучали имена Шведенборга, алхимиков, неоплатоников времен Аполлония Тианского, Па-рацельса, Сен-Симона, Гюго, Руссо, Данта, Гете, Гофмана. Герцен читает Тацита, жития святых и подвижников, Библию, просит прислать перевод Библии на французский или немецкий, «славянский язык темен местами» [1, с. 23]. С восторгом Герцен пишет об «Илиаде» Гнедича: «.вот истинный сын природы, тут человек кажется во всей естественной наготе» [1, с. 23] и с упреком себе -«...прожил 26 лет и читаю в первый раз «Илиаду»! Мы все учились чему-нибудь и как-нибудь.» [1, с. 24]. «Можно ли в форме повести перемешать науку, карикатуру, философию, религию, жизнь реальную, мистицизм?» - спрашивал Герцен по поводу задуманной повести «Там!», позднее получившей название «Елена» [1, с. 15]. «Есть мысль хорошая для новой повести, а как примешься писать - выйдет черт знает что: пунш, в котором и чай и ром, испорчены друг другом. », - это о повести «Границы Ада с Раем» [1, с. 20]. «.Всё, что я писал, глу -по. Сожгу всё, кроме статьи архитектурной, а она, может быть, всех глупее, да в ней есть хоть указание на мысль широкую.» [1, с. 20]. Эта статья была результатом бесконечных бесед Герцена на фило-софско-мистические темы с ближайшим другом -опальным архитектором А.Л. Витбергом. «Нет ни одного искусства, которое было бы роднее мистицизму, как зодчество; отвлеченное, геометрическое, немо-музыкальное, бесстрастное, оно живет символикой, образом, намеком», - напишет Герцен позднее в главе о Витберге в книге «Былое и думы» [5, т. 8, с. 279]. Основная идея архитектурной статьи «Кристаллизация человечества», как писал Герцен к Н. Захарьиной 31 января 1838 г., потрясла Витбер-га: «.он, зодчий-гений, должен был уступить мне,
юноше, не артисту, - я глубже проник в историческую структуру его искусства. Статья эта ему и посвящена» [5, т. 1, с. 521]. Наталье Александровне Захарьиной Герцен писал чуть ли не каждый день, иногда и два раза в день: «Наташа заменила Герцену аудиторию, в которой он нуждался всегда» [8, с. 90]. Московские друзья и Огарев тоже были собеседниками Герцена, но постоянное общение с Натальей Захарьиной при абсолютном взаимопонимании было важнейшим делом души.
Сопоставив письма Герцена из ссылки с его толкованием ранних замыслов в тексте «Былого и дум» («Из римских сцен», «Вильям Пен», «Встречи», «Легенда»), Анненков увидел в этих набросках «попытку громадных и рискованных обобщений» [1, с. 24]; «поэтическая фантазия вышивала свободные узоры на фактах из действительной жизни Герцена» [1, с. 21]. «. вот в каком горниле разнообразных идей <.> вырабатывался писатель, - пишет Анненков. - ... мы думаем, что большинство наиболее уважаемых авторов прошли, скрытно от глаз современников, через такую же огненную пробу своего таланта и призвания» [1, с. 24]. Скрытая от глаз современников школа идеализма и составила то «разоблачение», о котором упоминал Анненков в письме к Стасюлевичу, что существенно скорректировало «установившиеся физиономии», образы знаменитых авторов в общественном сознании. По словам Анненкова, Герцен и Огарев «обретались ещё в стадии поисков за волшебным словом, отверзающим все двери знания, без опыта и наблюдения. » [1, с. 41]. Они с легкостью «постоянно призывали само Провидение на вмешательство в их дела», - пишет Анненков, что «всего лучше объясняет восторженное состояние как их самих, так и вообще той эпохи». Идеализм сближал Герцена и Огарева со многими сверстниками; они «считали себя орудиями высших сил», «веровали в свое призвание обновить мир делом и словом» и хотя позднее разошлись по разным дорогам, «печать одного общего происхождения» была узнаваема [1, с. 51]. Проследив по письмам эволюцию взглядов Герцена, Анненков делает вывод: ему «стала ясна несостоятельность самонадеянных, ложно величественных, одиноко высящихся метафизических построек» [1, с. 75]. «Отрезвление Герцена шло изумительно быстро» [1, с. 76], оно началось почти тотчас после «мистического свидания» друзей и их жен во Владимире 17 марта 1839 г. Они были молоды, счастливы, несмотря на свое опальное положение, и все четверо, по предложению Огарева, стали на колени («пали ниц», пишет Анненков) в религиозном экстазе перед Распятием в гостиной дома, который снимал Герцен, принося благодарные молитвы [1, с. 70]. Любопытно, как известил Герцен друзей в Москве об этом событии: «.ежели б жизнь моя не имела никакой цели, кроме индивидуальной,
знаешь ли, что бы я сделал 18 марта? Принял бы ложку синильной кислоты... Относительно к себе «я всё земное совершил». Только ещё и оставалось мне, кроме Наташи, желать - и оно сбылось, и как сбылось? Четырехдневное, светлое, ясное, святое свидание» [1, с. 70]. Искренняя радость встречи -и заметная ироническая окраска цитаты «я всё земное совершил». Вторая ссылка - в Новгород - освободила Герцена от мистических романтических настроений [1, с. 77-87].
Завершает статью размышление Анненкова о личности Герцена в эпоху «окончательного развития» его таланта - в годы его известности, в годы эмиграции. Учитывая исповедь автора в книге «Былое и думы», Анненков подчеркивает противоречие, характерное для Герцена-изгнанника, - между высоким «моральным созерцанием, усвоенным в молодости», и теми нравственными понятиями, какие были подсказаны обстоятельствами для собственного оправдания, - вот «тот пыточный станок, на котором Герцен томился много лет». По словам Анненкова, этим положением «между двумя мирами» Герцен и «пробуждает наши симпатии» [1, с. 108].
Можно заметить, что Анненков говорит в «Идеалистах» о позднем Герцене гораздо мягче, чем в «Замечательном десятилетии», - это объясняется отчасти различной жанровой природой этих двух работ. В мемуарном очерке «Замечательное десятилетие» Анненков, участник и очевидец страстных философских споров, вспоминая «гордый ум», «неистощимое остроумие» Герцена, «блестящий фейерверк его речи» и «почти женственный характер», «детское сердце» [2, с. 206-208], не принимает его нового облика периода эмиграции. Анненков-мемуарист смотрит на позднего Герцена из русских 40-х годов, с горечью пишет о его поисках «второго духовного отечества», «так как первое уже лишилось своей притягательной силы» [2, с. 313]. По мнению Анненкова, «в интересах абстрактного либерализма» Герцен был вынужден «гримироваться для новой своей публики в человека, носящего на себе тяжесть громадного политического мандата», «он выработал из себя неузнаваемый тип» и «нажил себе безвыходное страдание» [2, с. 209].
В «Идеалистах тридцатых годов», историко-литературной работе, Анненков стремился выяснить значение взглядов раннего Герцена для всей последующей его судьбы. Автору важно показать не что утратил поздний, известный Герцен с годами, а - напротив - что сохранил он от своей романтической юности. Идеализм молодости, по заключению Анненкова, сказался и в системе радикальных идей Герцена: он определил «брезгливость к нечистому оружию», - «его нельзя было увлечь ни на какое решение, противное гуманным основам его мысли» [1, с. 107]. Очерк «Идеалисты тридцатых годов» предлагал читателям «нечто ещё не совсем
известное и не совсем избитое» [9, с. 410], как писал Анненков Стасюлевичу.
Библиографический список
1. Анненков П.В. «Идеалисты тридцатых годов» // П.В. Анненков и его друзья. Литературные воспоминания и переписка 1835-1885. - СПб.: А.С.Суворин, 1892. - Т. 1. - С. 1-110.
2. Анненков П.В. Литературные воспоминания. - М.: Худ. Лит., 1983. - 694 с.
3. Анненков П.В. Письма к И.С. Тургеневу: в 2 кн. - СПб.: Наука, 2005. - Кн. 1. - 532 с.
4. Анненков П.В. Письмо из Петербурга о Раше-ли (к М.С. Щепкину) // Михаил Семенович Щепкин. Жизнь и творчество: в 2 т. - М.: Искусство, 1984. - Т. 1. - С. 333-341.
5. Герцен А.И. Собр. соч. и писем: в 30 т. - М.: Изд-во АН СССР, 1954-1965.
6. Егоров Б. Ф. Аполлон Григорьев. - М.: Молодая Гвардия, 2000. - 219 с.
7. Литературное Наследство. - М.: АН СССР, 1959. - Т. 67. - С. 539-554.
8. Прокофьев В.А. Герцен. - М.: Молодая Гвардия, 1979. - 400 с.
9. Стасюлевич М.М. и его современники в их переписке / под ред. М.К. Лемке: в 5 т. - СПб.: тип. М. Стасюлевича, 1912. - Т. 3. - 789 с.
10. Сухих И.Н. Жизнь и критика П.В. Анненкова // Анненков П.В. Критические очерки. - СПб.: Издательство РХГИ, 2000. - С. 3-30.
References
1. Annenkov P.V. «Idealisty tridcatyh godov» // P.V. Annenkov i ego druz'ya. Literaturnye vospominaniya i perepiska 1835-1885. - SPb.: A.S.Suvorin, 1892. - T. 1. - S. 1-110.
2. Annenkov P.V. Literaturnye vospominaniya. -M.: Hud. Lit., 1983. - 694 c.
3. Annenkov P.V Pis'ma k I.S. Turgenevu: v 2 kn. -SPb.: Nauka, 2005. - Kn. 1. - 532 s.
4. Annenkov P.V. Pis'mo iz Peterburga o Rasheli (k M.S. SHCHepkinu) // Mihail Semenovich SHCHepkin. ZHizn' i tvorchestvo: v 2 t. - M.: Iskusstvo, 1984. - T. 1. - S. 333-341.
5. Gercen A.I. Sobr. soch. i pisem: v 30 t. - M.: Izd-vo AN SSSR, 1954-1965.
6. Egorov B.F. Apollon Grigor'ev. - M.: Molodaya Gvardiya, 2000. - 219 s.
7. Literaturnoe Nasledstvo. - M.: AN SSSR, 1959. - T. 67. - S. 539-554.
8. Prokofev V.A. Gercen. - M.: Molodaya Gvardiya, 1979. - 400 s.
9. Stasyulevich M.M. i ego sovremenniki v ih perepiske / pod red. M.K. Lemke: v 5 t. - SPb.: tip. M. Stasyulevicha, 1912. - T. 3. - 789 s.
10. Suhih I.N. ZHizn' i kritika P.V Annenkova // Annenkov P.V Kriticheskie ocherki. - SPb.: Izdatel'stvo RHGI, 2000. - S. 3-30.
