CC BY-NC-ND
41
И.Л. Бражников
ИСТОРИЯ ОДНОГО СЕЛА КАК ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ:
СМЕШНОЕ ГОРОХИНО И ПЕЧАЛЬНОЕ ГОРЮХИНО
Статья посвящена анализу жанра, композиции и стиля неоконченной повести А.С. Пушкина «История села Горюхина». Автор показывает, что Иван Петрович Белкин как литературный персонаж, создающий «малую» историю родного села, раскрывает отношение самого Пушкина к «большой» истории как «возвращение домой».
Ключевые слова: пародия, ирония, мифологема, возвращение домой.
Юрий Манн в свое время писал о том, что А.С. Пушкин «намекнул на огромные возможности, которые таит в себе изображение целого организма через одну его "клетку" - через село, например...»1 Небольшой прозаический отрывок, который Пушкин назвал «История села Горюхина» (и своей же рукой зачеркнул это заглавие), действительно есть гениальный намек, таящий в себе «огромные возможности». Нереализованный замысел Пушкина затрагивал самые существенные вопросы не только русской литературы, но и русской истории, всей русской культуры.
А.Г. Гукасова отметила, что в советское время это пушкинское произведение (при всех его переизданиях после 1924 г.) воспринималось как «незаконченная историческая повесть» на тему о разорении крепостной деревни2. Б.В. Томашевский, хотя и руководствовался серьезными текстологическими причинами, тоже подошел к тексту «Истории» с идеологических позиций. С одной стороны, он оценивал его как «пародию», с другой - как «результат исторических размышлений о разорении крепостной деревни». Исследователь акцентировал внимание на последнем слове пушкинского плана к «Истории» - «Бунт»3.
© Бражников И.Л., 2010
Разумеется, нельзя не принимать во внимание тот интерес, с каким Пушкин в 1830-е годы исследовал феномен бунта, но все же считать это целью и разгадкой «Истории» было бы прямым искажением пушкинского замысла. В отличие от А.Г. Гукасовой, я полагаю, что «История села Горюхина» никогда не воспринималась как историческая повесть: с самого начала был очевиден ее мисти-фикационный характер. Пушкинское «Горюхино» - это прежде всего некая мифологема (может быть, точнее - историософема), где история и действительность, реальное и вымышленное сплавлены в одно целое. Но вопрос в том: что именно является предметом художественного изображения, какая реальность стоит за событиями, описанными в повести? Почти синхронно с «Историей села Горюхина» П.Я. Чаадаев утверждал, что вся русская история - это «тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства»4; у Карамзина, напротив, эта история величественна и полна скрытого значения. Если видеть в произведении Пушкина полемику между этими мыслителями, тогда перед нами - набросок грандиозного символического произведения. Если же поэт имеет в виду какие-то конкретные исторические эпизоды и факты, звучащие злободневно, то «История села Горюхина» - это «единственное сатирическое произведение Пушкина»5, от которого только один шаг до «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина. Наконец, возможно, что пушкинская повесть - это чисто литературная пародия на всевозможные историографические штампы.
Однако любое из предложенных прочтений предполагает монологичность и предпочтение одной «серьезной» идеологической позиции, что художественному сознанию Пушкина было чуждо. Любая, самая «объективная» редакция «Истории» - это уже интерпретированный текст, и вопрос о намерениях автора едва ли может получить исчерпывающий ответ. Первый отклик на публикацию «Истории» принадлежит В.Г. Белинскому, который писал:
«Летопись села Горохина» - шутка острая, милая и забавная, в которой, впрочем, есть и серьезные вещи, как, например, прибытие в село Горо-хино управителя и картина его управления6.
Это краткое высказывание определило дальнейшие подходы к пушкинской повести, вплоть до самого последнего времени. Н.Н. Страхов усматривает в ней пародию на «Историю государства Российского» Карамзина. По его мнению, Пушкин обнажает «резкое и потому смешное противоречие» между простыми фактами и тем велеречием, с каким Карамзин их излагает7. Были предло-
жены и другие объекты пушкинского пародирования: тексты Н.А. Полевого, М.Т. Каченовского и других историографов, наконец, «ложный, искусственный стиль всех манерных и чопорных писателей»8.
Совершенно очевидно, что, определяя «Горюхино/Горохино» как пародию (даже в тыняновском смысле этого термина), мы упустим самое важное в этом произведении. Ведь и пародия, и сатира в качестве форм «редуцированного смеха» (Бахтин) не обладают той полнотой амбивалентности, которая позволила бы им сочетать на равных смешное и серьезное, трагическое и комическое. Все исследователи отмечают «неповторимый пушкинский юмор», для которого как раз характерна гармоническая уравновешенность обоих начал. Поэтому представляется в высшей степени справедливым замечание К. Викторовой и А. Тархова о том, что в «Истории села Горюхина» нужно видеть скорее не пародирование, а «травестий-ное снижение "высокой истории"»9. Следует отметить, что у Пушкина происходит не только снижение «высокого», но и возвышение «низкого». Этот принцип реализован и в «Истории села Горю-хина», и в других «Повестях Белкина». В свое время В.В. Виноградов пришел к выводу, что предмет бытописательства у Пушкина становится историческим; ведь «никто не может с точностью заранее судить, какое событие является историческим, а какое - нет»10.
В долгом споре исследователей по поводу того, посмеялся ли Пушкин над русской историей или нет, большая смысловая нагрузка ложится на заглавие его неоконченной повести. В самом деле, Горохино (как в отзыве Белинского) еще позволяло отнести ее к разряду шуточных произведений, а Горюхино (изменение, внесенное С. Венгеровым) - уже нет. Редактор мотивировал свою правку следующими соображениями: 1) в предисловии к «Повестям Белкина» вотчина Ивана Петровича дважды упомянута под именем «Горюхино»; 2) в рукописи Пушкина есть виньетка в виде птицы, где явственно прочитывается «История села Горюхина»; 3) в подлиннике рукописи Пушкина (тетрадь Румянцевского музея № 2387, А) начертание «Горюхино» встречается около 30 раз, а начертание «Горохино» - 3 раза; 4) слово «Горохино» невозможно для русского языка, так как суффикс -ин указывает на происхождение от существительного женского рода. Венгеров добавляет:
Но начертание Горохино, горохинцы было бы еще большею ошибкою против истории доподлинно русского народа. Не до смеха тут, не о шутах гороховых идет речь в пушкинской «Истории», и не к отдаленным временам царя Гороха устремлен был взор поэта-историка. В словаре Даля, где все слова размещены по «гнездам», т. е. по основному корню, при слове
горюха сказано: см. горе. Вот из этого источника Пушкин взял свое Горю-хино, николаевская Россия тож11.
Версия Венгерова находит подкрепление в редакции Томашев-ского, где последним словом пушкинской повести становится эпитет «горестный» (праздничный день становится «годовщиною печали и поминания горестного»). Казалось бы, все ясно, однако А.Г. Гукасова выступила в защиту названия «Горохино», доказывая, что оно оправданно:
Произведение задумано как история села, существовавшего с незапамятных, баснословных времен, т. е. именно со времени царя Гороха, и носившего когда-то название Горохино. Было село Горохино, но оно стало осмысливаться как Горюхино, т. е. в процессе постепенного оскудения и обнищания село Горохино получило в народе название Горюхино12.
Колебания относительно приоритета комического или серьезного начала как раз и становятся предпосылкой пушкинской повести. Как нам кажется, саму форму комического в ней следует определить как иронию.
Это подтверждается прежде всего самим «феноменом Белкина». Комическое рождается не внутри «Повестей Белкина», а как бы на выходе из них (не в пространстве героя, а в пространстве автора). Иван Петрович Белкин абсолютно серьезен в своем деле и словно не замечает комизма отдельных своих слов и выражений. Но, думается, ирония Пушкина распространяется и на село Горюхино, и на его обитателей, и на их прообразы - будь то вся история России или знакомая Пушкину жизнь Болдина и Кистеневки. Стало быть, эта история относится (может быть, в первую очередь) и к самому автору, и ко всем его героям - от «почтенного мужа» дьячка и «древнего полубога» Курганова до того же Белкина. Согласно классическому определению Ф. Шлегеля, в ироническом настроении «все должно быть шуткой и все всерьез, все чистосердечно откровенным и все глубоко сокрытым»13. Именно таким настроением проникнута «История села Горюхина», что удалось уловить только Аполлону Григорьеву - единственному из всех русских критиков и литературоведов. По мнению Григорьева, и пушкинский Иван Петрович, и лермонтовский Максим Максимыч -не герои, а только «контрасты типов, величие которых оказалось на нашу душевную мерку несостоятельным»14. При этом Пушкин, не отказываясь от своих прежних европейских идеалов, «умаляет себя», как и Белкин, спускается к «жизни попроще». Тем самым поэт открывает себя истинного, находит свое настоящее призва-
ние - служить России на поприще литератора и историка. Этому призванию и автор, и его персонаж посвящают последние годы своей жизни: Белкин открывает неведомое России Горюхино, Пушкин открывает миру неведомую Россию. Большой мир должен узнать себя в малом, а малый мир - в большом. Опыт европейской культуры, приложенный Пушкиным (Белкиным) к невнятице российской («горюхинской») действительности, и порождает иронию. Белкин сталкивает эти два мира, незаметно для себя достигая бурлескного эффекта, а за всем этим глубоко скрыто пушкинское понимание истинного значения происходящего.
Идея, связывающая разрозненные отрывки «Истории» (как сочетание несочетаемого), символически выражена в сцене возвращения домой Ивана Петровича. Это первое, что Белкин рассказывает о себе после формального вступления. День возвращения он помнит в малейших подробностях, с этого начинается припоминание, «анамнезис». Задуманная им история родного села - средство против своей «слабой памяти», против забвения. И вот Белкин становится хранителем коллективной памяти, выполняя функцию культурного героя, Поэта:
Поэт как хранитель обожествленной памяти выступает хранителем традиций всего коллектива. <...> Память и забвение относятся друг к другу как жизнь, бессмертие - к смерти. <...> И поэт несет в себе для людей не только память, но и жизнь, бессмертие15.
По сути, для Пушкина конца 1820 - начала 1830-х годов (времени его духовного перелома) Белкин становится новым идеалом. Возвратясь домой «из иных миров» после восьмилетнего отсутствия, Белкин исполняет свой долг. В Болдинскую осень Пушкину предстояло повторить его скромный подвиг в гораздо более крупном масштабе.
По мысли Аполлона Григорьева, в отношении Пушкина к Белкину - «бездна самой беспощадной иронии» и вместе с тем -«нечто высшее иронии»16. Критик поражен тем, что истина открывается именно Белкину, а не Алеко, не Онегину. Любопытно, что после того как у Пушкина рождается образ Белкина, происходит и «нравственное возрождение» Онегина, к которому возвращается способность любить (VIII и IX главы, написанные в Болдине). Белкин создан как альтернатива «великим историческим героям», которым восторженно поклонялись в эпоху романтизма. В.В. Иван-никова пишет:
Если ориентироваться на культурную установку пушкинской эпохи, которая подразумевала в биографии (а тем более в биографии «худож-
ника», «поэта», «литератора») наличие внутренней истории, то, действительно, придется заключить, что «как у Горюхина нет истории, так у Белкина нет биографии»17.
На самом деле это не совсем так. В судьбе Белкина есть решающий момент, достаточный для биографии: годы пребывания вне дома не прошли для него бесследно. Вся сцена возвращения Белкина «на вотчину» насквозь автобиографична: она связана с тем впечатлением, которое произвело на Пушкина село Михайловское в 1824 г. В письме к Вяземскому от 9 ноября 1826 г. поэт писал: «Деревня мне пришлась как-то по сердцу. <...> Ты знаешь, что я не корчу чувствительности, но встреча моей дворни, хамов и моей няни - ей-Богу приятнее щекотит сердце»18.
Но и другой приезд поэта в «дедову вотчину», в 1835 г., как будто непосредственно примыкает к тексту «Истории». В письме из Тригорского 25 сентября Пушкин писал жене:
В Михайловском я нашел все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей, и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая, сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего; все кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Наприм.<ер> вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарелся да и подурнел19.
Текст «Истории села Горюхина» дает поразительную параллель ввиду того, что создан он за несколько лет до описанного в письме случая - «баба» говорит Ивану Петровичу: «Как вы-то, батюшка, подурнели».
А. Григорьев справедливо отмечает, что, спускаясь к «жизни попроще», Белкин все же разобщен с нею из-за своей образованности:
Он смотрит на нее с высоты этого кой-какого образования. Комизм положения человека, который считает себя обязанным по своему образованию смотреть как на нечто себе чуждое на то, с чем у него гораздо более общего, чем с приобретенными им верхушками образованности, - является необыкновенно ярко в лице Белкина20.
Пожалуй, А. Григорьев наиболее точно устанавливает причину подмечаемого всеми критиками комического несоответствия «предмета» и «тона» пушкинской повести. Однако следует отметить, что без этих самых «верхушек образованности» Ивана Петро-
вича история Горюхина никогда не была бы написана. Более того, его повествование не только подчеркивает, но и парадоксальным образом преодолевает разобщенность большого и малого миров, их комическую несогласованность. Голос Белкина в «Истории» сливается не только с голосами его прадеда, дьячка, песнями Архипа Лысого, но и с голосами европейских и русских историков, самого Пушкина. С первыми Белкин связан кровным родством, ко вторым стремится как к недостижимому идеалу. За внешним комизмом, кажущейся пародийностью «Истории» скрыта уникальная попытка преодоления традиционного противостояния культуры и живой жизни, всеобщего и индивидуального, а в культурологической перспективе - России и Запада. Ни Пушкин, ни Белкин не отрицают действительности, их взгляд не деформирует, не искажает предмет описания. Это и позволило в свое время Н.Н. Страхову поражаться «верности» и «правдивости» освещения русской жизни в пушкинской повести.
Сцена возвращения домой Белкина из «Истории села Горю-хина» почти без изменений перекочевала в 3-ю главу романа «Дубровский». После этого возвращения не только горюхинская, но и вся российская действительность принимаются с любовью целиком - во всей своей нелепости, со своими недостатками, со своим злом.
Ю.Н. Тынянов считал, что пародия не предполагает ненависти, «нелюбви»21. Но ведь и любви пародия тоже не предполагает. Для выражения настоящей ненависти и настоящей любви предусмотрены другие жанры. По мнению Тынянова, пародия - это незрелая, «юношеская» форма, где любовь и ненависть пребывают в неразделенном, смешанном состоянии; для пародии необходима «двупланность». Если же пародия оказывается лишь маской, охраняющей внутреннюю святыню любви, со временем необходимость такой защиты отпадает, и «двупланность» исчезает.
«История села Горюхина» - совершенно зрелое творение Пушкина, несколько неопределенное, но явно не пародийное. Мы имеем здесь стилизацию на уровне героя (Иван Петрович пытается стилизовать свою «Историю» под известные образцы), а на уровне автора - иронию. Она не мешает тому, что дело Белкина представляется Пушкину едва ли не самым важным и значительным. В.В. Иванникова подчеркивает:
Факт присутствия и взаимодействия в «Истории Горюхина» различных мотивов и различных вариантов обличительной традиции не вызывает сомнения. Но у Пушкина ни один из этих фактов не поддается однозначной оценке, ибо соотносится с рядом других. А комизм явления, как
и комизм его описания, никогда не становится у Пушкина непременным и однозначным отождествлением с категорией зла22.
Пушкинскому Белкину неведомы глубины отрицания, парализующие волю. И потому этот маленький, «незаметный» герой (или все-таки сам Пушкин?) оказывается ближе к «идеалу», чем великий Чаадаев. Выясняется, что этот идеал может осуществляться не только путем «бесконечного возвышения» над действительностью и окружающими людьми (Ф. Шлегель), но и путем бесконечного умаления себя, путем смиренного и бескорыстного служения. Именно это дорого Пушкину в Белкине, и в этом пункте пушкинская ирония принципиально расходится с романтической; последняя вскрывает условность, фиктивность мира, в котором невозможно осуществление «невыразимой» истины. Убогое село Горю-хино предстает перед нами частью общего миропорядка, по-своему воплощающим Божественную правду, - местом, которое тоже достойно любви, почитания, памяти. В.В. Иванникова пишет:
Внутренняя история Белкина совершается не в конкретных фактах его духовной биографии, а в процессе написания им истории Горюхина. Путь, совершенный Белкиным к истории своей вотчины, - это, по сути дела, путь к своему народу23.
Таким образом, сам процесс создания «История села Горюхи-на» оказывается последним необходимым шагом Белкина (и Пушкина) на пути его «метафизического» возвращения домой. Только «окончив свой трудный подвиг», автор повести может воскликнуть, «что долг мой исполнен и что пора мне опочить!» Смерть Белкина, последовавшая вскоре за этими словами, - неоспоримое доказательство того, что его возвращение состоялось, теперь уже навсегда.
Примечания
1 Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. М.: Художественная литература, 1988. С. 197.
2 Гукасова А.Г. Болдинский период в творчестве А.С. Пушкина. М.: Просвещение, 1973. С. 221.
3 Томашевский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. М.: Книга, 1990. С. 116.
4 Чаадаев ПЯ. Статьи и письма. М.: Современник, 1989. С. 42.
5 Сиповский В.В. К литературной истории «Истории села Горюхина» // Пушкин и его современники. Материалы и исследования. СПб.: АН, 1906. Вып. IV. С. 47.
6 Белинский В.Г. Статьи и рецензии 1843-1848: В 3 т. М.: Гослитиздат, 1948. Т. 3. С. 428.
7 Главное сокровище нашей литературы // Страхов Н.Н. Заметки о Пушкине и других поэтах. Киев, 1897. С. 27-31.
8 Искоз А. (Долинин А.С.). История села Горюхина / Под ред. С.А. Венгерова // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1910. Т. IV. С. 241.
9 Викторова К., Тархов А. История села Горюхина // Знание - сила. 1975. № 1. С. 33-34.
10 Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М.: Гослитиздат, 1941. С. 538.
11 Венгеров С.А. Горюхино, а не Горохино // История села Горюхина / Под ред. С.А. Венгерова // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1910. Т. IV. С. 226.
12 Гукасова А.Г. Болдинский период... С. 241.
13 Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: В 2 т. М.: Искусство, 1983. Т. 1. С. 283, 286-287.
14 Григорьев Ап. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Григорьев А.А. Сочинения: В 2 т. М.: Художественная литература, 1990. Т. 2. С. 71.
15 Топоров В.Н. Об «эктропическом» пространстве поэзии (поэт и текст в их единстве) // От мифа к литературе. М.: Книга, 1993. С. 31.
16 Григорьев Ап. Взгляд на русскую литературу... С. 72.
17 Иванникова В.В. «История села Горюхина» А.С. Пушкина в контексте литературных и исторических интересов поэта 30-х годов. Саратов: Саратовский гос. ун-т, 1994. С. 104-105.
18 Пушкин А.С. Переписка 1815-1827 гг. // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М.: АН СССР, 1937. Т. 13. С. 304. Письмо № 292.
19 Пушкин А.С. Письма к жене. Л.: Наука, 1986. С. 74.
20 Григорьев Ап. Взгляд на русскую литературу... С. 72.
21 Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 214.
22 Иванникова В.В. «История села Горюхина» А.С. Пушкина... С. 35-36.
23 Там же. С. 109.
