CC BY
74история русской литературы
УДК 882.09:929
«ИСТОРИЯ МАЛОРОССИИ» - ГЛАЗАМИ ГОГОЛЯ* Денисов Владимир Дмитриевич,
доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка Российского государственного гидрометеорологического университета (РГГМУ) (г. Санкт-Петербург, РФ); e-mail: vladdenisoff@mail.ru
В статье дан анализ, когда и почему Гоголь занялся историей Малороссии, на какие источники опирался, каким образом ее интерпретировал, каковы были его выводы.
Ключевые слова: раннее творчество Н. В. Гоголя, «Вечера на хуторе близ Диканьки», поэтическая история Малороссии, запорожцы и малороссийские козаки1, диалог русской и украинской культур.
Обращение Гоголя к истории своей родины было связано с преподаванием всеобщей истории в Патриотическом институте и завершением «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (1832). После этого он стал сочетать занятия всемирной, русской и малороссийской историей, штудировать источники, а больше всего - летописи. В письме к И. И. Срезневскому от 6 марта 1834 г. Гоголь упомянул «летописи Конисского, Шафонского, Ригельмана», утверждая, что из источников, названных адресатом, он не знает всего две, и по-
* Публикация подготовлена в рамках научного проекта №14-04-00510, поддержанного РГНФ. © В. Д. Денисов, 2018
просил у него выписки из неопубликованных летописей (Х, 29Б-299)2. Позже он использовал сведения из летописей Грабянки и Самовидца, «Летописи Малой России, или Истории Казаков запорожских и Казаков украинских» (1788) Ж. Б. Шерера [15] и книги Г де Бопла-на3 «Описание Украйны» [2].
Впервые о своем труде Гоголь решил упомянуть в письме к М. А. Максимовичу от 9 ноября 1833 г.: «Теперь я принялся за историю нашей единственной бедной Украины. Ничто так не успокаивает, как история. Мои мысли начинают литься тише и стройнее. Мне кажется, что я напишу ее, что я скажу много того, что до меня не говорили» (X, 284). А 23 декабря 1833 г. он сообщил А. С. Пушкину, что «достал летопись без конца, без начала, об Украйне, писанную, по всем признакам, в конце XVII века», и что в Киеве (если ему дадут место профессора в Киевском университете) он хочет закончить «историю Украйны и юга России» (Х, 290). Позже, в письме М. П. Погодину от 11 января 1834 г., Гоголь с восторгом признался: «Ух, брат! Сколько приходит ко мне мыслей теперь! да каких крупных! полных, свежих! мне кажется, что сделаю кое-что необщее во всеобщей истории, малороссийская история моя чрезвычайно бешена, да иначе, впрочем, и быть ей нельзя. Мне попрекают, что слог в ней слишком уже горит, не исторически жгуч и жив; но что за история, если она скучна!» (X, 294). Видимо, Гоголь в то время считал художественными и «мысли» о всеобщей и украинской истории, и «пламенный слог» их воплощения. В статье «О преподавании Всеобщей Истории» (1834) утверждалось, что она обязана «составить одну величественную полную поэму <...> Слог профессора должен быть увлекательный, огненный <...> Каждая лекция профессора непременно должна... в уме слушателей... представляться стройною поэмою.» (УШ, 26, 28, 30). Такой размах замыслов требовал всё новых и новых материалов.
В начале 1834 г. в газетах «Северная Пчела» и «Молва», а также в журнале «Московский Телеграф» Гоголь напечатал «Объявление об издании Истории Малороссийских казаков», где утверждал: «.еще не было полной, удовлетворительной истории Малороссии и народа, действовавшего в продолжение почти четырех веков независимо от России», не было показано, «как образовал-
ся... воинственный народ, казаки, означенный совершенною оригинальностью характера и подвигов», и его «место в истории мира»; и потому автор брал на себя этот труд. Намечая главные цели, он набросал развернутый план предисловия: «...представить обстоятельно, каким образом отделилась эта часть России; как образовался в ней этот воинственный народ <.. > как он три века с оружием в руках добывал права свои и упорно отстоял свою религию; наконец, как нечувствительно исчезало воинственное бытие его и превращалось в земледельческое; как мало-помалу вся страна получила новые взамен прежних права и наконец совершенно слилась с Россиею». Далее сообщалось, что автор «около пяти лет собирал... с большим старанием материалы» и «половина. истории почти готова», но с выпуском он медлит, «подозревая существование многих источников... неизвестных, которые, без сомнения, где-нибудь хранятся в частных руках». Поэтому предлагалось присылать ему «какие бы то ни было материалы: записки, летописи, повести бандуристов, песни, деловые акты, особливо относящиеся к первобытной Малороссии...» (IX, 76-77).
В письме М. А. Максимовичу от 12 февраля 1834 г. Гоголь обещал «Историю Малороссии», написанную «в шести малых или в четырех больших томах», «от начала до конца» (X, 297). Но И. И. Срезневскому, который откликнулся на «Объявление» и предложил прислать нужные материалы, 6 марта 1834 г. Гоголь написал о том, что «недоволен польскими историками», а к украинским «летописям охладел, напрасно силясь в них отыскать то, что хотел бы отыскать. Нигде ничего о том времени, которое должно бы быть богаче всех событиями <...> И потому-то каждый звук песни мне говорит живее о протекшем, нежели наши вялые и короткие летописи.» (X, 298-299). И это приговор задуманной научной «Истории»!
Именно в марте-апреле 1834 г., по мнению исследователей, была вчерне набросана повесть «Тарас Бульба» - своеобразный «поэтический» отклик Гоголя на компилятивные научные труды, летописи, тенденциозные сочинения. и это, видимо, дискредитировало в его глазах прежний замысел. А позднее в «Отчете по Санктпетер-бургскому учебному округу за 1835 год» утверждалось, что Гоголь «занимается. разысканием и разбором для Истории малоросси-
ян, которой два тома уже готовы, но которые, однако ж, он медлит издавать до тех пор, пока обстоятельства не позволят ему осмотреть многих мест, где происходили некоторые события» [цит. по изд.: 11, с. 150]. Началом большого исторического сочинения и обещал стать «Отрывок из Истории Малороссии», опубликованный весной 1834 г. вместе со статьей «О малороссийских песнях» [4]. Но напрасно читатель стал бы здесь искать фактической точности, перечня дат и событий - даже «приложения и ссылки» были отложены «за недостатком места» (УШ, 592), ибо, согласно идее «поэтической истории народа», концепция автора оказалась воплощена живым, образным повествованием, своего рода исторической «поэмой» о козаках как основе нации, ее стержне, «соли земли». Видимо, потому Гоголь в «Отрывке из Истории Малороссии» не разделяет Козачество на Запорожское и «остальное». Он вообще обходит столь актуальные тогда вопросы о происхождении козаков и самого слова «козак», которые каждый автор считал необходимым ставить заново и уже по-своему излагать.
В первую очередь, это вопрос об отношении к запорожцам. В украинском фольклоре запорожец - народный Герой, легко берущий верх над врагами, демоническими силами и самой смертью. Обычно представление в народном театре «оканчивалось дракою Запорожца со смертию, побиением и бегством последней, уничижением черта пред Запорожцем...» [10, ХУ1-ХУП]. - Но в повести Гоголя «Пропавшая грамота» (1831) выясняется, что удалец-запорожец, не уступающий ни в чем козаку, посланцу гетмана, когда-то продал душу черту, а потому и козак вынужден идти к нечистой силе. В повести «Ночь перед Рождеством» (1832) бывший запорожец Пузатый Пацюк (Крыса) фантастически ленив, прожорлив и «сродни черту», как считают селяне, хотя для них он «знахарь» (I, 222-223). Приехавшие в Петербург депутаты от запорожцев показаны наивными детьми, но, в то же время, хитрыми, грубыми, надменными, невежественно-жестокими. Подобная «двойственность» их образов обусловлена трактовкой запорожцев в отечественной историографии, публицистике и литературе того времени.
С конца ХУШ в. запорожские козаки (не малороссийское Коза-чество), как правило, изображались «изменниками» и «разбойника-
ми». Для этого были свои причины. В 1708 г. после измены гетмана Мазепы часть запорожцев влилась в его войско и сражалась с армией Петра I, а затем ушла в днепровские низовья к Крымскому хану. Поэтому Старая Сечь на острове Чертомлык в 1709 г. была разрушена регулярными войсками, запорожцы объявлены врагами России, а если кого-то из них ловили, то обязаны были повесить. В 1733 г. запорожцы отказались помочь польскому мятежу против русских, и в 1734 г. их официально помиловали, разрешили вернуться к охране российских границ и основать Новую Сечь (но уже на Днестре под Никополем). Она постепенно превратилась в центр антифеодального движения и была разорена после разгрома Пугачевщины в 1775 г. Тогда многие запорожцы ушли в Турцию - и в устье Дуная основали Сечь Задунайскую, как бы вновь, с точки зрения России, переметнулись к врагу и потому сами стали врагами. Иначе стали воспринимать запорожцев лишь после того, как войско задунайцев во главе с кошевым Осипом Гладким к началу русско-турецкой войны в 1828 г. перешло на российскую сторону, повернув оружие против турок. Подобная перемена отношения к запорожцам и Сечи на рубеже 30-х годов отразилась в стихах Н. -Маркевича [10], в подборе запорожских песен и дум в сборниках И. Срезневского и М. Максимовича - наряду с традиционной де-монизацией запорожцев (ей по-своему отдал дань в «Вечерах» и Гоголь).
Второй - не менее острый, связанный с первым вопрос о том, как связаны запорожцы и малороссийское Козачество. В «Краткой летописи Малой России с 1506 по 1776 год» рассказано, что «поляки, владеющие Киевом и Малою Россиею» хотели «в работе и подданстве людей малороссийских украинских содержать, которые, не приобыкши жить в невольничьей службе, избрали себе место пустое около Днепра, ниже порогов Днепровых, на жилье, где в диких полях, упражняясь в звериных и рыбных ловлях, при том Бусурман, на море разбивающи, укрощали, называясь Козаками от древних Козаров, рода славено-российского, при Кагане еще служивших в походах на Грецию <.> Король Жигмунт I» (Сигизмунд I), в ответ на разорение Малой России татарским ханом, в 1516 г. «собрал охотного войска как поляков, так и козаков многое число, которые заво-
евали турецкий Белгород и возвращаясь с корыстьми, как на них напали турки и татары, хотя отнять корысти, то они и тех нападших на себя победили, и от того времени не только козаки, но и поляки назывались козаками, аки бы вольными бесплатежными воинами. От того ж времени козаки малороссийские, чрез храбрость и силу, отменную и повсюду гремящую славу приобрели, воюя часто с турками, и в тех войнах к алчбе и жажде, к морозу и зною приобыкли.
Каким же порядком и ныне еще живут, какое у них оружие и пища, о сем всякому известно быть может, да они ж в праздности жить никогда не любят, и для малой славы великую нужду принимают, и море переплывать отваживаются, и в лотках подъежжая под турецкие города и разоряя оные, с корыстьми в домы возвращаются, и для. военных дел их за честь вменяли из высоких польских фамилий быть у них Гетманами.» [7, с. 4-6].
Итак, если верить «Летописи. », козаками стали украинцы, бежавшие от польской «неволи» за пороги Днепра, «в дикие поля» (степи), они же «разбивали» басурманов (мусульман) на море. Намечены их исторические связи с хазарами и Хазарским каганатом, в начале Х в. занимавшим часть Северного Кавказа, Крыма, Приазовья и Приднепровья. Козаки и запорожцы ничем не различаются: у них общие «древлее имя», происхождение, занятия.
Потом многие отечественные историки также представляли козаков основой всего народа, не отделяя от них Запорожской Сечи, -в отличие от западноевропейских авторов, в основном прославлявших запорожцев как лучшую и коренную часть козаков. Так, французский историк и дипломат Ж. Б. Шерер, восхищаясь тем, что именно запорожцы долгое время спасали и себя, и Европу от «наступления полумесяца», видел у «граждан этой республики» (Сечи) спартанское воспитание, постоянную готовность к бою, как у римлян; они всегда отважно защищали свой край и не зарились на чужие земли [15, с. 4].
Версию, иначе объяснявшую все прежние, выдвинул Н. М. Карамзин. В т. У «Истории государства Российского» (1813) происхождение козаков он возводил к племенам «Торков и Берендеев», обитавших с дохристианских времен «на берегах Днепра, ниже Киева» (где потом жили козаки). Те «назывались Черкасами: Ко-
заки также» - согласно официальным актам и документам Русского государства во 2-й пол. XVI - 1-й пол. XVII веков. Эти и другие доказательства позволили автору сделать вывод, что «Торки и Берендеи, называясь Черкасами, назывались и Козаками; что некоторые из них, не хотев покориться ни Моголам, ни Литве, жили как вольные люди на островах Днепра, огражденных скалами, непроходимым тростником и болотами; приманили к себе многих Россиян, бежавших от угнетения; смешались с ними, и под именем Козаков составили один народ, который сделался совершенно Русским, тем легче, что предки их, с десятого века обитав в области Киевской, уже сами были почти Русскими. Более и более размножаясь числом, питая дух независимости и братства, Козаки образовали воинскую Христианскую Республику в южных странах Днепра, начали строить селения, крепости в сих опустошенных татарами местах; взялись быть защитниками Литовских владений со стороны Крым-цев, Турков, и снискали особенное покровительство» Государей Польских; а запорожцы всегда «были частию Малороссийских» козаков, и потому «сочинения о Казаках Запорожских <.> в 948 году» - просто «басни» [6].
Итак, по мысли историка, козаки произошли от полуазиатских разбойничьих племен (все тогда знали, что черкесы разбойники), обитавших в Древней Руси близ Киева, принявших Православие, почти русских, а потом уже совсем с ними «смешавшихся». Затем они образовали Христианскую Республику в «опустошенных татарами местах», защищали Литву и Польшу, за что польские короли преобразовали их войско. А запорожцы были теми же козаками -но холостыми, более жестокими, не знавшими занятий «кроме войны и грабежа». Так обнаруживается цель автора: показать козаков не совсем русскими и не совсем разбойниками, в их массе «растворив» запорожцев. И тогда «азиатское» в них объясняется просто: «разбойничья кровь!» - На том же будут основываться писатели, изображая козаков разбойниками.
Позднее авторы брали одну из приведенных версий происхождения и названия козаков или предлагали свою - обычно «философическую», объединявшую несколько вариантов. В известном Гоголю-гимназисту сочинении «Малороссийская деревня» (1827) пре-
подаватель Нежинской гимназии высших наук И. Г. Кулжинский писал о «том незабвенном в летописях времени, когда козаки, основав из себя народ независимый и гордый, долго оставались предметом соблазна для честолюбия и спокойствия своих соседей. О происхождении сих могучих сынов брани и раздора можно то же сказать, что говорится о происхождении римлян. Шайка молодых людей, недовольных собою и, может быть, собственным сердцем, удалилась от взоров людей в обширные степи и, основавши там свое общество, страшными воинскими криками дала знать людям о своем существовании» [8]. Здесь козаки объявлены «сынами брани и раздора», но эта «шайка» юношей потом становится «народом» и угрожает соседям. В официозной «Истории Малой России» (Гоголь ее знал) сообщалось: «Козаками назывались все военнослужащие в Малой России. Так было и у татар <...> Вообще татары именовали Козаками всех вольных бездомовных людей, промышлявших военным ремеслом» [1].
Примечательна точка зрения российского переводчика книги Боплана: «Украйна, родная нам и по вере, и по языку, и по происхождению ее обитателей, отторгнута была литовцами от России в бедственные времена татарского владычества и вместе с Литвою в XIV столетии досталась Польше. С сего времени многие россияне, не терпевшие владычества поляков, соединились на берегах Днепра, в южных степях Украйны, опустошенных татарами, построили селения, крепости - и под именем казаков с XVI в. прославились в истории удальством редким, неимоверным. Рожденные для войны, с молоком матерним всасывая страсть к битвам, ненависть к мусульманам, они долго служили стражами литовским и польским владениям против татар и турков, ежегодно выплывали в Черное море, производили отважные поиски в Крыму, в Малой Азии, даже в окрестностях Константинополя. Воинственная жизнь, зависимость от поляков, беспрерывные связи с татарами изменили их обычаи, самый язык, но вера и любовь к Отечеству всегда напоминали им, что они - сыны России. Так, еще в первую, счастливую эпоху царствования Иоанна Грозного, любимый вождь их, князь Дмитрий Вишневецкий, пылая ревностью служить под знаменами древнего своего Отечества, предлагал Иоанну все южные днепровские об-
ласти. Обстоятельства не дозволили привесть в исполнение сию великую мысль, и Казаки Украинские в смуты Самозванцев явились если не врагами России, по крайней мере - своевольными хищниками; эту вину они загладили, избавив в пол. XVII в. Малороссию от власти иноплеменников и возвратив Отечеству древнее достояние оного. Никогда история Малороссии не была так любопытна, как в первой половине XVII в., когда Богдан Хмельницкий готовился ударить челом Русскому Государю: в это время казаки явили доблесть героев» [2, "УГ-УЩ.
Сам Боплан описывал козаков, в первую очередь, как запорожцев, «искусных во всех ремеслах, необходимых для общежития: плотников для постройки домов и лодок, тележников, кузнецов, ружейников, кожевников, сапожников, бочаров, портных и т.д.»; они «весьма искусны в добывании селитры, которою изобилует Украй-на, и в приготовлении пушечного пороха <.> Все казаки умеют пахать, сеять, жать, косить, печь хлебы, приготовлять яства, варить пиво, мед и брагу, гнать водку и проч. <.> Впрочем, справедливо и то, что они вообще способны ко всем искусствам, хотя некоторые из них опытнее в одном, чем в другом. Встречаются также между ими люди с познаниями высшими, нежели каких можно было бы ожидать от простолюдинов. Одним словом, казаки имеют довольно ума, но заботятся только о полезном и необходимом, особенно о вещах, которые нужны для сельского хозяйства.
Плодородная земля доставляет им хлеб в таком изобилии, что они часто не знают, куда девать оный.»; а «в мирное время охота и рыбная ловля составляют главное занятие казаков». У них русская - «греческая вера», и они соблюдают посты, обходясь без мяса, но никогда - без напитков! Все они «без различия пола, возраста и состояния, стараются превзойти друг друга в пьянстве и бражничестве, и едва ли найдутся во всей Христианской Европе такие беззаботные головы, как казацкие <.> нет на свете народа, который мог бы сравниться с казаками в пьянстве: не успеют проспаться и вновь уже напиваются. в досужее время», - зато в походе или на каком-то предприятии они трезвы. «Соединяя с умом, хитрым и острым, щедрость и бескорыстие, казаки страстно любят свободу, смерть предпочитают рабству и для защищения неза-
висимости часто восстают против притеснителей своих - поляков: на Украйне не проходит семи или осьми лет без бунта. Впрочем, коварны и вероломны, а потому осторожность с ними необходима; телосложения крепкого, легко переносят холод и голод, зной и жажду; в войне неутомимы, отважны, храбры или, лучше сказать, дерзки и мало дорожат своею жизнью. Метко стреляя из пищалей, обыкновенного своего оружия, казаки наиболее показывают храбрость и проворство в таборе, огороженные телегами, или при обороне крепостей <.> сотня их в таборе не побоится ни тысячи ляхов, ни нескольких тысяч татар. Если бы конные казаки имели такое же мужество, как пешие, то были бы, по мнению моему, непобедимы. Одаренные от природы силою и ростом видным, они любят пощеголять, но только тогда, когда возвращаются с добычею, отнятою у врагов, обыкновенно же носят одежду простую»; все они «пользуются крепким здоровьем <.> Немногие из них умирают на постели и в глубокой старости: большая часть оставляет свои головы на поле чести» [2, с. 5-8, 10].
Эти наблюдения и рассуждения были краеугольным камнем при рассмотрении истории Малороссии, основывался на них и Гоголь. Описанные Бопланом черты характера и жизни козаков (отвага, мужество, предприимчивость, пьянство в быту, но трезвость в походе, защита табором и под.) стали важнейшими в структуре художественных и художественно-публицистических козацких образов у Гоголя. Он и доверял этим сведениям очевидца, и переосмысливал, и/или по-другому истолковывал их. Так, в черновых набросках писатель резюмирует приведенные выше наблюдения Боплана: «Этот народ не имел строгой расчетливости и размера на всю жизнь, следствие местоположения, беспечность, равнодушие к богатству и неуверенность в нем. Часто всё, накопленное трудами, обраща-ло<сь> в одну праздничную попойку, в увеселение и забвение на одну минуту.
<Отсюда идет> Особенная страсть к увеселениям, к общественным гульбищам <.> Улица делается всеобщим собранием <.>
Всё, что до наслажденья относилось, всё это имел народ. Он в этом не отказывал себе никогда. Разнообразие разных блюд, совершенно. отличных в разные времена года, в разных случаях»
(VIII, 600). Комментируя похвалу Боплана: «... надобно отдать справедливость украинским девицам. Хотя свобода пить водку и мед могла бы довести до соблазна, но торжественное осмеяние и стыд, коим подвергаются они, потеряв целомудрие, удерживают их от искушения» [2, с. 77], - Гоголь размышляет: «Как просто, как высоко постигнуто это удержимое средство... Человек ничего так не боится, как стыда», - и видит именно в этом причины народной «вольности в обращении» (VIII, 600).
Другой, более важный для нас пример. В гоголевских записях по истории Украины есть примечание к основному тексту, явно вписанное позднее других на чистой странице: «Около порогов водился род диких коз - сугаки, с белыми лоснящимися рогами, с мягкою, атласною шерстью» [5]. - Это краткое переложение рассказа Боплана о «животном, которое по-русски называется сугаком. Величиною оно с козу, ноги имеет весьма тонкие, на голове два рога белые и лоснящиеся, шерсть мягкую, гладкую и нежную, как атлас, когда животное линяет <.> Я пробовал его мясо: вкусом оно не уступает козлятине.» [2, с. 92]. И это «лишнее», немотивированное примечание о водившихся у днепровских порогов «диких козах» (его затем Гоголь ввел в текст исторической статьи), вероятно, следует понимать как указание на то, что слово «козак» все же произошло от «козы».
По Гоголю, в образовании козацкой страны важнейшую роль сыграл географический фактор. Великая Степь породила монгольское хищное нашествие, и оно, разрушив бессильную Древнюю Русь и погрузив в рабство северную и среднюю Россию, дало «происхождение новому славянскому поколению» на юге - в Степи и Приднепровье (VIII, 42). Эти места были оставлены народом, он «стол-плялся» на однообразно-мрачных болотистых русских равнинах и здесь начал смешиваться с «народами финскими», становясь «бесцветен», как сама природа. А покинутые земли постепенно заселили «выходцы из Польши, Литвы, России» (VIII, 43).
Окончательное отделение Украины и разрыв связей с остальной Россией произошли после завоевания юга «великим язычником» Гедимином, который «ни у одного из покоренных им народов не изменил обычаев и древнего правления...» (VIII, 43-44). То есть
«отчизна славян» - в отличие от самой России, избежав длительного татарского владычества, - сохранила бульшую чистоту и самобытность культуры («...со всеми языческими поверьями, детскими предрассудками, песнями, сказками, славянской мифологией, так простодушно... смешавшейся с христианством». - УШ, 43). Так как Украина не имела никаких естественных пограничных преград (степь да поле) и «никакого сообщения» между своими частями, ей суждено было стать «землей опустошений и набегов», «землей страха». И «потому здесь не мог и возникнуть торговый народ», а возник «народ воинственный... отчаянный, которого вся жизнь... повита и взлелеяна войною»: сюда пришли те, чья «буйная воля не могла терпеть законов и власти...» (УШ, 45-46). А далее показано, как на землях Южной России восточные и западные славяне, черкесы и татары (европейцы и азиаты) объединялись Православной верой и как в них «самопроизвольно» возрождался воинственный норманнский дух.
Великая Степь как пространство свободного разгула различных стихий сводит исконное и чужеродное, православие с иносла-вием (католическим, исламским, языческим), родовое с индивидуальным, и это дает начало новому народу, что «составляется» из «пестрого сборища самых отчаянных людей пограничных наций», где не только россияне, поляки, литовцы, но и «дикий горец», и «беглец исламизма татарин» (УШ, 47). И «эта толпа... составила целый народ, набросивший свой характер и, можно сказать, колорит на всю Украину, сделавший чудо - превративший мирные славянские поколения в воинственные... одно из замечательных явлений европейской истории, которое, может быть, одно сдержало это опустошительное разлитие двух магометанских народов, грозивших поглотить Европу» (УШ, 46).
Собственно, пафос статьи - принципиальное историко-географичес-кое различение двух родственных славянских народов. Так, в рукописном отрывке <Размышления Мазепы> Гоголь отчетливо говорил о «самобытном государстве», принадлежавшем «народу, так отличному от русских, дышавшему вольностью и лихим козачеством, хотевшему пожить своею жизнью» (IX, 84). М. А. Максимович - отчасти вслед за Карамзиным - объяснял различие тем, что в Малороссии народную
«массу:.. составили не одни племена славянские, но и другие европейцы, а еще более, кажется, азиятцы. Недовольство и отчасти угнетение свели их в одно место, а желание хотя скудной независимости, мстительная жажда набегов и какое-то рыцарство сдружили их. Отвага в набегах, буйная забывчивость в веселье и беспечная лень в мире - это черты диких азиятцев - жителей Кавказа, коих невольно вспомните и теперь, глядя на малороссиянина в его костюме, с его привычками. ...коренное племя получило совсем отличный характер, облагороженный и возвышенный Богданом Хмельницким» [9].
По мысли Гоголя, Степь и соответствующая свобода проявления евроазиатских начал формируют на Украине особый славянский характер, что отличается от великорусского «яркостью», энтузиазмом, воинственностью. Именно козаки как наследники древнерусского государства, заслонившего Европу от монголов, спасают ее от нашествия «магометанского». Это можно соотнести с историческими размышлениями А. С. Пушкина в наброске статьи «О ничтожестве литературы русской» (1834): «России определено было высокое назначение... Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы: варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь... Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией...» (Примечание Пушкина: «А не Польшею, как еще недавно утверждали европ.<ейские> журналы: но Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна») [13].
Единство козаков - этих самоотверженных, «безбрачных, суровых... железных поборников веры Христовой» определяет религиозный «энтузиазм» (VIII, 46). Но, в отличие от средневековых католических рыцарей или исконных их врагов - мусульман, представителям воинствующего православия вообще чужд религиозный аскетизм: будучи «неукротимы, как их днепровские пороги», они не знают воздержания, обетов, постов... Это христианско-республи-канское юношеское «братство... разбойничьих шаек», когда все «общее - вино, цехины, жилища», живет «азиатским буйным наслаждением» набега, а после него козаки впадают в «беспечность» языческих «неистовых пиршеств и бражничества» (VIII, 48). - Но
«пьянство, излишество в пище и питии» христианство считает признаком языческого «распутства» (1-е Петра 4:3), да и в народной культуре порождения земли - золото и зелье («горелка», табак) -обычно понимаются как бесовские [3].
Изображая жизнь козаков, Гоголь использует ассоциации с библейским Адамом (его имя означало 'взятый из земли'): их укрытия
- «землянки, пещеры и тайники в днепровских утесах»; козак кажется «страшилищем бегущему татарину», вылезая «внезапно из реки или болота, обвешанный тиною и грязью...» (УШ, 47-48; в черновой ред. было сравнение козака с «подземным гномом» - «духом земли» в европейской мифологии). О том же говорят и прямые природные уподобления: «гнездо этих хищников», «неукротимы, как... пороги», «с быстротою тигра» - и скрытое сравнение с лесными «шайками медведей и диких кабанов». Такие же уподобления в статье Гоголя «О движении народов в конце У века» (1834) характеризовали древних германцев: «Они жили и веселились одною войною. Они трепетали при звуке ее, как молодые, исполненные отваги тигры»; они тоже использовали «пещеры для первоначальных... жилищ или сохранения сокровищ» (УШ, 119, 120). Сопоставимы и вольнолюбие воинов, и неукротимость их в бою — наряду с беспечностью и «бесчувственной ленью» в домашней жизни,
- и страсть к пиршествам.
При этом вольное христианско-республиканское «братство» козаков явно соотносится с древнерусской «вечевой республикой», а их «азиатские набеги» похожи и на половецкие, и на походы князей против половцев - как в «Слове о полку Игореве»: оно с момента публикации в начале XIX в. оказало воздействие на русскую литературу [см.: 12]. Так, А. С. Пушкин знал и высоко ценил «Слово...», цитаты оттуда М. А. Максимович сделал эпиграфами к разделам сборника украинских народных песен (1834). О древнерусской воинской повести напоминает и фольклорная метафора статьи Гоголя («...земля эта... унавожена костями, утучнена кровью». - УШ, 45). В «Слове о полку Игореве» Великая Степь представала «землей незнаемой», неким запретно-чуждым пространством, об опасности которого сама природа как бы предупреждала солнечным затмением и где стихийные силы губили нарушивших запрет. Столь
же стихийно и решение князя Игоря достигнуть «земли незнаемой». Его поход, замышлявшийся как богатырский подвиг, предстает неразумным, во многом «слепым», ибо, возвышая героя, противопоставляет его другим князьям, нарушает договоры с половцами, а затем разрушает мир и согласие на Руси, угрожая целостности государства. Степь здесь - неведомое, чуждое, гибельное пространство стихий и одновременно простор, манящий испытать себя, свои силы, безоглядно освободить желания, дающий «волю» (и - понятно - своеволие!), что обнажает богатство или пустоту души и тем отторгает личность от общества. Причем сам амбивалентный пространственный образ Степи тогда был ориентирован на Азию, на иноязычный, иноверческий, чудесно-демонический Восток. И потому традиционные черты этого образа переосмысливаются автором в «Отрывке из Истории Малороссии».
Степное - вот главное для Гоголя в Козачестве! Это стихийное, «евразийское», исходящее из противоположных начал, обычно непримиримых и в то же время генетически присущих европейцам. Ведь, как показано в статье «О движении народов...», фундамент новой, христианской Европы закладывает не только само противостояние почти оседлого земледельческого населения волнам варваров и азиатских кочевников из Великой степи - готов и гуннов, но и постоянная вынужденная ассимиляция и гуманизация варваров. По мысли Гоголя, эти тенденции действуют и на другом краю Европы в иное время, когда развитие азиатской языческой экспансии ведет к появлению противостоящего ей Козачества, сохраняющего традиции коренной европейской вольности и природной «греческой религии» в то время, когда гибнет Византия.
Соединяя европейское и азиатское, оседлое и кочевое, воинственное и мирное, земледельческое («саблю и плуг»), козаки противостояли, в первую очередь, «магометанству» и католичеству, роскоши, привитой арабами (мусульманами) европейской цивилизации. Так «составился народ, по вере и месту жительства принадлежавший Европе, но между тем по образу жизни, обычаям, костюму совершенно азиатский, - народ, в котором так странно столкнулись две противоположные части света, две разнохарактерные стихии: европейская осторожность и азиатская беспечность, простодушие
и хитрость, сильная деятельность и величайшая лень и нега, стремление к развитию и усовершенствованию - и между тем желание казаться пренебрегающим всякое совершенствование» (УШ, 49).
Эту характеристику поясняют следующие положения статьи «Мысли о географии». Азия - это «колыбель... младенчество» человечества, «где все так велико и обширно, где люди так важны, так холодны с вида и вдруг кипят неукротимыми страстями: при детском уме своем думают, что они умнее всех; где все гордость и рабство; где все одевается и вооружается легко и свободно, все наездничает; где турок рад просидеть целый век, поджав ноги и куря кальян свой, и где бедуин как вихорь мчится по пустыне; где вера переходит в фанатизм, и вся страна - страна вероисповеданий, разлившихся отсюда по всему миру», - а Европа, согласно этому «возрастному» взгляду, представляет полное развитие и «зрелость ума» человека. В 1-й ред. статьи было отчетливее: по «возрасту» и значению «первое место должна занимать Азия, как колыбель человечества; второе Африка, как жаркое юношество; тре-тие Европа - зрелость и мужество; четвертое Америка» (УШ, 101).
Столкновение противоречивых начал (христианских и явно не христианских, по сути, демонических) как бы само порождает чудесное, связанное с Божьим Промыслом и «чудесными» средними веками, когда образуется Козачество (его, как позднее скажет Гоголь, «вышибло из народной груди огниво бед». - II, 46), с апокалипсическим разрушением мира и столь же естественным противостоянием человека дьявольскому разрушению: козацкий городок, стертый татарами «до основания», «как будто чудом, строился вновь <...> Казалось, существование этого народа было вечно» (УШ, 48). Чудесное присуще и народному сознанию, в котором «простодушно» смешались языческая «славянская мифология... с христианством», возвышенный религиозный энтузиазм и явно «земная», языческая чувственность.
Еще одно противоречие - назовем его этическим - в отношении козаков к женщине и семье. Похищать «татарских жен и дочерей» в жены, как это делали «разгульные холостяки», явно не по-христиански (вероятно, влияли традиции «удалых выходцев» с «Кавказа», то есть черкесов, им «приписывают» основание Черкас, «где
было главное сборище и местопребывание козаков...» - VIII, 47, 49). Далее, как сказано в статье «О малороссийских песнях», ни мать, ни жена, «ничто не в силах удержать» козака дома: «Упрямый, непреклонный, он спешит в степи, в вольницу товарищей» (VIII, 91). Поэтому есть две «половины жизни народа»: суровый ратно-кочевой мир «гульливых рыцарей набегов» и оседлый «женский мир, нежный, тоскливый, дышащий любовию» (VIII, 91-92). Противоречие сохраняется, пока для козаков «узы этого братства... выше всего, сильнее любви» (VIII, 91), хотя семья - это «уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Мф. 19:6).
Таким образом, история Козачества соединила старое и новое, восточное и западное, кочевое и оседлое, чудесное и обычное, Божественное и дьявольское. Этому способствовали противоречивые историко-географические (в современном понимании - геополитические), а также экономические (отсутствие торговых связей, уничтожение труда земледельца) и этические факторы, религиозные идеалы. Но для Максимовича, Срезневского и Гоголя единственной настоящей историей Козачества - «живой, говорящей, звучащей о прошедшем летописью», заключившей в себе «дух... изображаемого народа» (VIII, 91-92), - были только народные песни.
Основанием для таких утверждений, видимо, был тезис Гердера о том, что народные песни воплощают «дух нации» [14], а потому без них невозможно создать поэтическую историю. В письме к М. А. Максимовичу от 9 ноября 1833 г. Гоголь восклицал: «Моя радость, жизнь моя, песни, как я вас люблю. Что все черствые летописи, в которых я теперь роюсь, пред этими звонкими, живыми летописями <...> Вы не можете представить, как мне помогают в истории песни. Даже не исторические, даже похабные: они все дают по новой черте в мою историю, все разоблачают яснее и яснее, увы, прошедшую жизнь и, увы, прошедших людей...» (X, 284). О возможности постигнуть Историю и «дух народа» по его песням Гоголь писал 6 марта 1834 г. И. И. Срезневскому: «Если бы наш край не имел такого богатства песень - я бы никогда не писал Истории его, потому что я не постигнул бы и не имел понятия о прошедшем, или История моя была бы совершенно не то, что я думаю с нею сделать теперь. Эти-то песни заставили меня с жадностью читать все
летописи и лоскутки какого бы то ни было вздору» (X, 299). А в «Отчете по Санктпетербургскому учебному округу за 1835 год» сообщалось, что Гоголь готовит к печати работу «о духе и характере народной поэзии славянских народов: сербов, словенов, черногорцев, галичан, малороссиян, великороссиян и прочих» [11, с. 150].
Итак, две статьи о Малороссии в Журнале Министерства Народного Просвещения, принадлежавшие (судя по фамилии Но1юГ) типичному малороссу, представали Введением в научно-поэтическую историю его народа. Правомерность такой концепции определяли и научные познания автора (разумное, логическое), и видимое художественное мастерство (чувственное, интуитивное), и врожденный, и жизненный, благоприобретенный опыт художника и ученого, чье духовное развитие определено развитием народа. И потом, когда Гоголь перепечатывает статью под названием «Взгляд на составление Малороссии» с датой «1832» в сборнике «Арабески» (1835) вместе со статьей «О малороссийских песнях» и заявляет, что уже написал исторический роман, датируя его главы 1830 г., - он дает понять, что все его художественные и нехудожественные малороссийские произведения составляют, при всей разнородности, единую картину прошлого и настоящего народной жизни, а каждое из них - своего рода ступень поэтического постижения истории Украины её художником-ученым.
Примечания
** В слове козак и производных (обозначавших, по Гоголю, воинское единство, какое сложилось в особых исторических условиях и стало основой народа) сохраняется написание черновых редакций, которое в то время цензура, как правило, заменяла на казак и подобные.
*** Везде цит. по изд.: ГогольН.В. Полн. собр. соч.: Т. ^ИУ М.; Л.: Изд-во АН СССР, 193 7-1952, указывая в круглых скобках том -римской цифрой, страницу - арабской.
**** Гийом Левассер де Боплан (около 1595-1685), французский инженер и военный картограф, с 1631 по 1647 г. находился на польской военной службе, принимал участие в походах. Его «Описание Украй-
ны» практически впервые познакомило западного читателя с Украиной, ее географией, экономикой, бытом и нравами жителей. Книга вызвала интерес в Европе, и потому в XVIII в. ее перевели на английский и немецкий языки.
Список использованных источников
1. Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России : в 3 ч. 2-е изд., перераб. и доп. / Д. Н. Бантыш-Каменский. - М., 1830. - Ч. 1. - С. 14.
2. <Боплан Г. де> Описание Украйны, соч. Боплана / Пер. с фр. Н. Устрялов. - СПб., 1832. - 179 с.
3. Булашев Г. О. Украинский народ в своих легендах и религиозных воззрениях и веров. / Г. О. Булашев // Вып. 1. Космогонические украинские народные воззрения и верования. - Киев, 1909. - С. 342-346, 379-391.
4. Гоголь Н. Отрывок из Истории Малороссии. Том I, книга I, глава 1; О малороссийских песнях / Н. Гоголь // Журнал Министерства Народного Просвещения. - 1834. - № 4. - С. 126.
5. Гоголь Н. В. Записная тетрадь, из числа принадлежавших И. С. Аксакову. Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (СПб.). Фонд 199. Ед. хр. 1. Л. 4.
6. Карамзин Н. М. История Государства Российского : в 12 т. (репринт 1-го изд.) / Н. М. Карамзин. - М., 1989. - Т. V. - С. 215-216.
7. Краткая летопись Малой России с 1506 по 1776 год <. > издана Васильем Григорьевичем Рубаном. СПб., 1777. 118 с.
8. Кулжинский И. Г. Малороссийская деревня. Историко-этног-рафический очерк / И. Г. Кулжинский. - М., 1827. - 136 с.
9. <Максимович М.> Украинские народные песни, изданные Михаилом Максимовичем. - М., 1834. - Ч. 1-я. - С. ^-У
10. <Маркевич Н.> Украинские мелодии. Соч. Ник. Маркеви-ча. - М., 1831. - С. XVI-XVII.
11. Машинский С. И. Художественный мир Гоголя / С. И. Ма-шинский. - М., 1971. - С. 150.
12. Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в русском историко-литературном процессе первой трети XIX века / Ф. Я. Прийма. -Л., 1980. - 251 с.
13. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. : в 16 т. / А. С. Пушкин. - Л., 1937-1949. - Т. 11. - С. 268.
14. Чудаков Г. И. Отношение творчества Н. В. Гоголя к западноевропейским литературам / Г. И. Чудаков. - Киев, 1908. - С. 3334.
15. Annales de la Petite-Russie, ou L'Historire des Casaques Saparogues et les Casaques de l'Ukraine. Paris, 1788. Р. 4.
GOGOL'S "LOOK AT THE PREPARATION OF THE LITTLE RUSSIAN"
Denisov Vladimir Dmitrievich,
Ph.D. in Philology, Professor at the Department of Russian language, Russian State Hydrometeorological University (RSHU) (St. Petersburg, Russia); e-mail: vladdenisoff@mail.ru
The article analyzes when and why Gogol engaged in the history of Little Russia, which sources relied, how it interpreted, what were its findings.
Keywords: the early works of Nikolai Gogol, "Evenings on a Farm near Dikanka", a poetic history of Little Russia, the Cossacks and the Little Russian Cossacks, the dialogue Russian and Ukrainian cultures.
References
1. Bantysh-Kamensky D.N. Istoriya Maloy Rossii [History of Little Russia]: In 3 Parts. - 2nd ed., revised. and ext. Moskow, 1830. Part 1. P. 14.
2. <Boplan G. de> Opisanie Ukrainy [Description of the Ukraine]. Op. Boplan / Trans. with fr. N. Ustrialov. St. Petersburg., 1832. 179 p.
3. Bulashev G. O. Ukrainskiy narod v svoih legendah i religioznih vozzreniyah i verovaniyah. - Vyp. 1. Kosmogonicheskie Ukrainskie
narodnie vozzreniya i verovaniya [The Ukrainian people in their legends and religious views and beliefs. Vol. 1. Cosmogonie Ukrainian people's attitudes and beliefs]. Kiev, 1909. Pp. 342-346, 379-391.
4. Gogol N.V. Otrivok iz Istorii Malorossii. Tom I, kniga I, glava 1; O Malorossiyskih pesn'ah [Excerpt from the History of Little Russia. Volume I, Book I, Chapter 1 ; About Little Russian songs] // Journal of the Ministry of National Education. 1834. № 4. Dep. II. Pp. 1-26.
5. Gogol N. V. Zapisnaya tetrad', iz chisla prinadlezhacshih I. S. Aksakovu [Notebook of the number belonging to I. S. Aksakov]. Department of Manuscripts of the National Library (SPb.). Fund 199. Unit storage 1. List 4.
6. Karamzin N. M. Istoriya Gosudarstva Rossiyskogo [History of the Russian State]: In 12 t. (a reprint of the 1st ed.). Moskow, 1989. T. V. Pp. 215-216.
7. Kratkaja letopis' Maloj Rossii s 1506 po 1776 god <...> izdana Vasil'em Grigor'evichem Rubanom [Brief chronicle Malaya Russia with 1506 for 1776 <...> published Vasily Ruban]. St. Petersburg, 1777. Pp 4-6.
8. Kulzhinsky I. G. Malorossijskaja derevnja. Istoriko-jetnograficheskij ocherk [Little Russian village. Historical and Ethnographic Essay]. Moskow, 1827. Pp. 104-105.
9. <Maximovich M.> Ukrainskie narodnye pesni [Ukrainian folk songs]. Published by Michael Maximovich. Moskow, 1834. Chapter 1. Pp. IV-V.
10. <Markevich N.> Ukrainskie melodii [Ukrainian melodies]. Op. Nick. Markevich. Moskow, 1831. Pp. XVI-XVII.
11. Mashinskiy S. I. Hudozhestvennyj mir Gogolja [Gogol' Art world]. Moskow, 1971. P. 150.
12. Priyma F. Y. «Slovo o polku Igoreve» v russkom istoriko-literaturnom processe pervoj treti XIX veka ["Slovo o polku Igoreve" in Russian literary history during the first third of the XIX century]. Leningrad, 1980. 251 p.
13. Pushkin A. S. Polnoe sobranie sochineniy [Full. cit. op.]: In 16 tons. Leningrad, 1937-1949. T. 11. P. 268.
14. Chudakov G. I. Otnoshenie tvorchestva N. V. Gogolja k zapadnoevropejskim literaturam [The ratio of creativity Gogol to Western literatures]. Kiev, 1908. Pp. 33-34.
15. Annales de la Petite-Russie, ou L'Historire des Casaques Saparogues et les Casaques de l'Ukraine. Paris, 1788. P. 4.
