CC BY-NC-ND
84
ИСТОРИЯ И ПОЭЗИЯ: ОБРАЗЫ МЕРОВИНГСКИХ КОРОЛЕЙ В СОЧИНЕНИЯХ ВЕНАНЦИЯ ФОРТУНАТА
В статье анализируются сочинения галльского поэта второй половины VI века Венанция Фортуната, являющиеся свидетельством эпохи не менее важным, чем «История франков» Григория Турского. В качестве источника по истории того общественного слоя меровингской Галлии (состоявшего из остатков галло-римской аристократии, но также из франков, хорошо владеющих латинским языком), который был еще способен понимать ученые стихи, его значение трудно переоценить. Венанций Фор-тунат обращается в своем творчестве к новому жанру - стихотворному восхвалению, - предшественники которого, как представляется, должны быть найдены в литературе вандальской Африки. Вопрос литературной формы здесь очень важен, так как именно требованиями формы объясняется разница содержания традиционного панегирика и стихотворений Венанция Фортуната в честь королей. Поэта больше интересует личность короля и те чувства, которые он вызывает, нежели совершенные им деяния. Историческое содержание, которое скрывается за панегирическим фасадом сочинений Венанция Фортуната, состоит не из великих сражений, но из дипломатических комбинаций, междоусобного соперничества, братоубийственных войн, заговоров, интриг, прочих темных и деликатных сюжетов, которые лучше было излагать в элегических дистихах, нежели в героических гекзаметрах, и скорее намеками, нежели амплификацией.
Ключевые слова: Венанций Фортунат, Григорий Турский, Меровин-ги, Хлодвиг, панегирик, риторическая поэзия.
рий Клементий Фортунат (Уепапйш Нопойш Оешепйпш БоЛипа-1;ш), последний латинский поэт, принадлежащий к большой риторической школе, является свидетелем не менее важным, чем Григорий Турский. Конечно, сочинения Венанция Фортуната не
Для Галлии второй половины VI века Венанций Гоно-
содержат столько же информации, как «История франков», однако в качестве источника по истории того общественного слоя меровингской Галлии (состоявшего из остатков галло-римской аристократии, но также из франков, хорошо владеющих латинским языком), который был еще способен понимать ученые стихи, его значение трудно переоценить1. Его восприятие и переживание эпохи и окружающего мира было более личным, более простым и непосредственным, наконец, более умеренным, искренним, отличающимся лиризмом и какой-то радостной просветленностью, поэтому, неудивительно, что очень значительное место в его творчестве занимают женщины: Вилитута, Галсвинта, не говоря уже о Радегунде и Агнессе, они вдохновляли Венанция не меньше, чем Сигиберт, Хариберт и Хильперик1. В своих стихах поэт предстает чувствительным и нежным, исполненным жалости и сострадания; обычно он связан узами дружбы и симпатии с теми лицами, которым адресованы его стихотворные послания. Своими сочинениями он спас от забвения большое количество деятелей второго ряда, которые придают нашему знанию меровингской эпохи объемность и содержательность. Вершители судеб и сильные мира сего предстают в его стихах в самом разном свете: автор же выступает не в роли судящего их историка, но поэта и друга, для которого гораздо важнее чувства и человеческие отношения.
В одиннадцати книгах «Carmina» содержится три десятка стихов, где так или иначе затрагивается тема королевской власти, иногда лишь намеком, иногда в нескольких словах. Ни порядок книг, ни расположение стихотворений внутри каждой из книг, не соответствуют хронологии. Все исследователи принимают 565 год как дату приезда Венанция Фортуната в Галлию ко двору правителей Австразии3. Там он сочиняет длинную эпиталаму по случаю бракосочетания Сигиберта и вестготской принцессы Брунгильды, а также гимн, по случаю ее перехода из арианства в ортодоксальное христианство4. Из Метца Венанций Фортунат отправляется в Париж, где правил тогда король Хариберт, умерший в 567-568 году. Перед королем он выступает с большим панегириком. Кроме того, за время своего пребывания в Париже, где он сдружился с главой парижского клира Германом, Венанций Фортунат пишет несколько стихотворных посланий, посвященных Церкви Парижа, а также знаменитое стихотворение о садике королевы Ультро -
готы, вдовы короля Хильдеберта I. Наибольший интерес для нас в этих сочинениях представляет все то, что касается Хильдеберта I, предшественника Хариберта на троне в Париже5.
После 570 года Венанций Фортунат пишет большую элегию на смерть Галсвинты6. Как таковая, эта элегия не представляет большого интереса для нашей темы, однако, имеющиеся в ней фигуры умолчания позволяют сделать некоторые предположения, касающиеся отношений Венанция Фортуната и Хильперика. Нам представляется очень маловероятным, чтобы Венанций Фортунат по собственной инициативе решил бы взяться за столь скандальную и компрометирующую тему, поэтому можно предположить в данном случае наличие каких-то политических или дипломатических целей. Во всяком случае, к этому времени Венанций Фор-тунат уже занял положение фактически придворного поэта и вопрос заключается лишь в том, по чьему желанию он писал данную элегию.
Если не считать двух стихотворений, прославляющих Сигибер-та и Брунгильду, которые он включил в небольшую поэму, написанную в 573 году по случаю занятие Григорием епископской кафедры в Туре7, следующее появление нашего героя в качестве официального рупора королевского двора произойдет лишь в 580 году, когда на соборе в Берни Венанций Фортунат произнесет панегирик Хиль-перику8. В это же время он написал два утешительных послания королю Хильперику и королеве Фредегонде по случаю смерти их сыновей, а также две стихотворные эпитафии молодым принцам9.
После австразийского цикла, посвященного Сигиберту, парижского, посвященного Хариберту и Хильдеберту I, после цикла, посвященного Хильперику и Фредегонде, Венанций Фортунат начинает новый австразийский цикл, теперь посвященный Брунгильде и ее сыну Хильдеберту II. Все эти стихотворения сгруппированы последовательно, одно за другим, в десятой книге, за исключением двух сочинений, оказавшихся в Appendix.
Венанций Фортунат, поэзия которого может на первый взгляд показаться расплывчатой, неясной и стереотипной, умеет, едва заметным штрихом, едва уловимой деталью принимать в расчет и тонко чувствовать ситуацию. Мы постараемся показать это на примере анализа нескольких важных произведений, рассмотрев их в историческом контексте.
Прежде всего, необходимо уточнить, что слово панегирик мы понимаем здесь в довольно широком смысле. Оно включает в себя как эпиталаму Сигиберту, содержащую в себе восхваления правителя, так и стихи в честь Хариберта, Хильперика или Хильдебер-та II. Надо признать, что если мы хотим употреблять термин с абсолютной точностью, то говорить о панегириках у Венанция Фор-туната не следует. Ни одно его сочинение так не называлось, не может сравниваться по тому, как оно выполнено, с панегириками Клавдиана или Сидония Аполлинария. Впрочем, не вызывает сомнений, что, кроме как в эпиталаме Сигиберту, Венанций Форту-нат никогда и не пытался подражать торжественно-официальным стихотворным панегирикам поздней античности. Это доказывает и избранная им стихотворная форма - элегия. Опять же только эпиталама Сигиберту со своим прологом в элегических дистихах и основной частью в гексаметрах соотносится с предшествующими образцами Клавдиана и Сидония Аполлинария10. Таким образом, мы должны признать, что Венанций Фортунат обращается в своем творчестве к новому жанру - стихотворному восхвалению, - предшественники которого, как представляется, должны быть найдены в литературе вандальской Африки. Вопрос литературной формы здесь очень важен, так как именно требованиями формы объясняется разница содержания традиционного панегирика и стихотворений Венанция Фортуната в честь королей. Панегирики, написанные гекзаметром, имеют точки соприкосновения с эпопеей, где повествование, историческое содержание, историческое ядро занимают важное место. В то время как в названных стихотворениях Венанция Фортуната нарративная часть либо очень небольшая, либо вовсе отсутствует. Поэта больше интересует личность короля и те чувства, которые он вызывает, нежели совершенные им деяния. Может быть, впрочем, он поступает так по необходимости, ибо эпический материал в биографиях преемников Хлод-вига найти, прямо скажем, непросто. Из четырех сыновей Хлота-ря только Сигиберт отличился как полководец на поле боя, за что и заслужил комплимент Венанция Фортуната: «ты шел пешком во главе строя впереди всех»11. Что касается Хильперика, то его стратегия была, вероятно, оборонительной: Венанций Фортунат постоянно называет его то стеной, то башней, то оплотом, то заслоном и т.п.12
Историческое содержание, которое скрывается за панегирическим фасадом сочинений Венанция Фортуната, состоит не из великих сражений, но из дипломатических комбинаций, междоусобного соперничества, братоубийственных войн, заговоров, интриг, прочих темных и деликатных сюжетов, которые лучше было излагать в элегических дистихах, нежели в героических гексаметрах, и скорее намеками, нежели амплификацией. Большой заслугой Венанция Фортуната является то, что он не пытался уклониться от трудностей неприятного сюжета. Он всегда излагал сюжет правдоподобно, уважая, в основных линиях, психологию своих персонажей, в полном соответствии с правилами античной риторики. Конечно, он преувеличивал некоторые детали, но он их не выдумывал, или, что было бы еще хуже, он воздерживался от приведения своему материалу мифологических параллелей.
Правда, в самом начале своей творческой карьеры он едва избежал опасности. Эпиталама Сигиберту и Брунгильде является, бесспорно, тем сочинением, где Венанций Фортунат ориентировался непосредственно на позднеантичные образцы. Ее форма прямо заимствована у Клавдиана и Сидония Аполлинария. Создается впечатление, что Венера и Купидон пришил прямо из сочинений Си-дония Аполлинария, чтобы воздать хвалу супругам. Короля автор эпиталамы называет alter Achilles13; мы видим так же, как появляется персонифицированная Победа14, а слава Сигиберта называется достойной нового Вергилия и нового Гомера15. В целом, это немного, но в 566 году при австразийском дворе это было еще, конечно, слишком, чтобы попасть в нужный тон, и особенно, чтобы быть понятным большей части франкской знати. Любопытно отметить, что один из редких примеров появления у Венанция Фортуната мифологических героев содержится в стихотворении, посвященном Гогону, в котором появляется Орфей. Стихотворение было написано как раз в первый австразийский период Венанция Фортуната16. Дальнейшее развитие творческой манеры автора доказывает, что он осознал свою ошибку и начал адаптировать свои сочинения, согла-суя их с уровнем восприятия и требованиями аудитории.
Создавая эпиталаму Сигиберту и Брунгильде, Венанций Фор-тунат взял за образец эпиталаму Клавдиана на бракосочетание Гонория и Марии, поэтому не стоит удивляться, что некоторые выражения создают впечатление, будто бы автор описывает Си-
гиберта по императорской модели. В начале элегии мы читаем: «королевский двор увеличился союзом, достойным цезарей»17. Jugum в значении «брак» и jugalis в значении «супруга» относятся к обычному словоупотреблению Венанция Фортуната. А вот прилагательное Caesareus, напротив, очень примечательно. Если у других авторов оно не так уж редко встречалось, то у Венанция Фортуната только один раз помимо уже упомянутого - в хвале Плацидине, супруге епископа Бордо Леонтия II18. Конечно, она происходила от императора Авита через Аркадия, внука Сидо-ния Аполлинария: поэтому-то поэт с полным правом может ее называть Augustum germen и semen Caesareum19. Таким образом, в эпиталаме Caesareus представляет собой гиперболу, употребление которой объясняется желанием поэта подчеркнуть блестящий характер союза, заключенного королем. Еще одно явное преувеличение в определении, даваемом королю, мы встречаем в тексте чуть ниже: cardinis occidui dominans20. Совершенно очевидно, что Венанций Фортунат не принимает во внимание ни географическое положение, ни политическую ситуацию в Галлии. О правителе, большая часть владений которого находится на востоке regnum Francorum, только с очень большой натяжкой можно сказать, что он распространяет свою власть на Запад21. Речь идет, конечно, о том, чтобы подчеркнуть тот престиж, которым обладает король по всей Галлии. Тем не менее, выражение occiduus cardo неизбежно вызывает в памяти Западную Римскую империю. Еще через три строчки мы встречаем глагол imperare, который Венанций Форту-нат больше нигде не употребляет по отношению к меровингским королям22. Кроме того, в данном тексте дважды используется глагол triumphare, и это, учитывая все предыдущие примеры римского политического словаря и римских образов власти, позволяет предположить, что под сеткой римских понятий, у автора скрываются четкие политические цели23. Наконец, отметим упоминание о pietas Сигиберта, содержащееся в скрытой цитате, передающей знаменитые слова Тита: «Perdere plura putat, si non concesserit am-pla»24. Рассмотренный портрет Сигиберта, вложенный автором в уста Купидона, создан с учетом традиционного для произведений подобного жанра шаблона или трафарета, что, естественно, не мешает ему играть существенную роль в создании определенной концепции короля и королевской власти, которая, как мы увидим
далее, станет одной из центральных тем в творчестве Венанция Фортуната.
Отдельного упоминания заслуживает поистине удивительный такт, с которым Венанций Фортунат, говоря от себя лично в начале эпиталамы, сумел выразить то значение, которое король придавал своему браку с вестготской принцессой. Начинается все с того, что Венанций Фортунат воздает хвалу целомудрию короля: у него нет никакой иной любви, он довольствуется единственным союзом25. Учитывая, что супружеская верность никогда не занимала почетного места в перечне специфически королевских добродетелей, мы вправе задаться вопросом, зачем понадобилось автору столь явно подчеркивать, что у жениха нет любовницы. Ответ мы находим у Григория Турского, который пишет, что: «Так как король Сигиберт видел, что его браться выбирают в жены недостойных себя женщин и, унижая себя, женятся даже на служанках, он направил в Испанию посольство с многочисленными дарами и посватался за дочь короля Атанагильда - Брунгильду»26.
Суть дела заключалась, возможно, в том, что Сигиберт чувствуя, что его братья имеют большие претензии, постарался прорвать свою изоляцию союзом с вестготской Испанией. Хильперик все понял и сам вскоре попросил и получил руку старшей сестры Брунгильды - Галсвинты. Этот политический и стратегический аргумент не входит в число тех, которые выставляют на всеобщее обозрение. Двор Австразии представлял будущий брак как заботу о королевском достоинстве, что было равносильно протесту против нравов других правителей, прошлых и настоящих27. Возможно, также, что требовалось успокоить Брунгильду и ее семью, так как в Толедо, безусловно, были в курсе той жизни, которую вели при франкских королевских дворах. Таким образом, Венанций Форту-нат правильно понял, что его функции панегириста заключаются не только в красивом оформлении и украшении сочинений, но и в пропаганде целей, поставленных королевским двором.
То же самое можно было бы сказать и о стихотворении, посвященном обращению Брунгильды в ортодоксальное христианство, которое было публично прочитано за несколько дней до, или несколькими днями позже самого события. Тема была весьма деликатной28. Венанцию Фортунату удалось избежать упоминания любых спорных доктринальных моментов, в том числе проблемы
Троицы, которые могли бы быть неприятны для королевы. Нет никаких сомнений, что, готовя эта небольшое стихотворение, автор поставил своей главной целью добиться умиротворения.
В панегирике Хариберту исторических аллюзий почти нет, так что нет возможности даже точно определить, по какому поводу было написано это сочинение29. Кажется, Хариберт не сделал ничего, что заслуживало бы внимания историков, поэтому в распоряжении Ве-нанция Фортуната было очень мало фактического материала. Однако именно такая ситуация предоставляет нам интересную возможность, поскольку мы видим портрет, пусть несколько абстрактный, идеального правителя. Единственный личный момент, который вводится в текст, касается расположения Хариберта к своей тетке Ультроготе, вдове Хильдеберта I, и двум двоюродным сестрам30. Дополнительный интерес этого момента заключается в том, что он входит в состав того фрагмента панегирика, где поэт обращается не к королю, а к городу Парижу. Фортунат напоминает парижанам о Хильдеберте I, но призывает горожан утешиться, поскольку племянник ни в чем не уступает дяде, и лучшим доказательством этому служит привязанность, которую он испытывает к семье своего предшественника. Подобное отношение Хариберта тем более похвально, ибо Хлотарь, например, очень плохо относился к своей племяннице и невесткам31. Конечно, Венанций Фортунат прямо об этом не говорит, но все его слушатели в курсе дела и прекрасно понимают, о чем идет речь. В этом исключительно изысканном и изящном сочинении говорится о любви Парижа и парижан к Хильдеберту и Ультроготе, и подразумевается осуждение поведения Хлотаря по отношению к последней. Мы не найдем у Григория Турского ни одного текста, который столь ясно давал бы почувствовать привязанность народа к своему королю, как следующие простые стихи: «Укроти старые скорби по Хильдеберту»32. Поэт говорит «старые скорби», потому что Хильдеберт вот уже восемь лет, как умер. О нем не забыли, а вот те три года, когда его трон занимал Хлотарь (558-561), как нам представляется, просто игнорируются.
Из всех анализируемых панегириков панегирик Хильперику содержит больше всего упоминаний о конкретных исторических событиях. Венанций Фортунат прослеживает в нем весь богатый жизненный путь короля, однако, довольно часто ограничиваясь туманными намеками. Тем не менее, в панегирике затрагиваются самые
разные темы, от констатации важности Собора в Берни, до отношения самого Венанция Фортуната к Хильперику. Как совершенно верно заметил еще В. Мейер, Хильперик, если очень внимательно вчитаться в текст, в «Истории франков» Григория Турского выглядит ничуть не хуже своих братьев, и, таким образом, мы можем кон -статировать отсутствие противоречия между «Historia Francorum» и сочинением Венанция Фортуната33. В. Мейер убедительно доказывает, что, вспоминая о гражданской войне между Сигибертом и Хильпериком, Венанций Фортунат придерживался официальной точки зрения суассонского двора34. Достойно удивления, что поэт сознательно, не боясь возможных рисков и трудностей, пошел на такое изложение событий, притом, что обстоятельства его не вынуждали. Он вполне мог просто похвалить справедливость короля, чего он, впрочем, не упустил сделать. На самом деле, если Хильпе-рик побудил Венанция Фортуната обратиться к воспоминаниям о прошлом, то это было непосредственно связано с причиной созыва Собора. Напомним, что это высокое собрание было созвано, чтобы судить Григория Турского, обвиненного в том, что он распускал слухи о беспутном поведении Фредегонды. Рассказ Григория об этих событиях, безусловно, окрашен сильнейшими личными впечатлениями. Однако фраза, которую он приписывает Хильперику: «Обвинение, предъявленное моей жене, является позором и для меня»35, - ясно указывает, что король на этом соборе был не только судьей. Признание невиновности Григория Турского положило конец компании клеветы, направленной против королевской семьи. Дело было не только юридическим, но и политическим: народ восстал, чтобы защитить Григория, а принцесса Ригунта, дочь короля, соблюдала пост до тех пор, пока все не кончилось для Григория Турского благополучно. После такого скандального происшествия, было очень полезно, чтобы Венанций Фортунат отразил бы в своем сочинении, как полагалось, всю жизнь короля.
На основании вышеизложенного становится понятно, почему панегирик заканчивается похвалами в адрес Фредегонды. Их присутствие абсолютно оправданно, если мы считаем, что королева была обвинена, также как и Григорий Турский, перед собором. Ведь недаром Венанций Фортунат всячески подчеркивает ее качества достойной супруги, помогающей королю справляться с его задачами36. Это самое малое, что можно было сделать для жен-
щины, которая только что была избавлена от обвинения в измене своему августейшему мужу с епископом Бордо.
Однако вернемся к воспоминаниям Венанция Фортуната о гражданской войне, которая привела к столкновению Хильперика с его братом Сигибертом. Важно отметить, что мы имеем дело не только с заретушированным рассказом об убийстве Сигиберта, но с комплексным представлением об этом конфликте, в котором убийство австразийского принца стало только завершающим аккордом. Сам же конфликт начался еще в правление Хлотаря, и Ве-нанций Фортунат полагает, что его первопричиной стала особая любовь Хлотаря к Хильперику: «среди стольких братьев ты был его единственной любовью»37. Учитывая некоторые особенности биографии Хлотаря, подобное положение вещей вполне вероятно. Хильперик был единственным сыном Арегунды, к которой Хло-тарь воспылал безумной страстью, когда она была представлена ему ее сестрой, королевой Ингундой38. Но еще важнее следующее утверждение: «Ваш отец дал первый ранг тому из своих детей, кого он больше любил: никто не может нарушить решение короля»39. Эти стихи, как нам представляется, свидетельствуют, что Хлотарь хотел сделать Хильперика своим основным наследником.
Дальнейшие воспоминания о гражданской войне нужны автору не для воссоздания последовательности событий, а чтобы показать, ценой каких усилий Хильперику удалось отстоять и реализовать намерения своего отца, связанные с ним лично. Завистливая судьба (sors invida rerum) стремиться нарушить волю Хлотаря (Judicium regis), но тщетно. Судьбе и року не удалось обречь на неудачу замысел Хлотаря: никто и ничто не может помешать королевскому решению40. Следование столь абстрактной манере изложения позволяет Венанцию Фортунату воздержаться от прямого перекладывания всей ответственности на Сигиберта. Влияние Лукана здесь очень ощутимо: с подобным же ощущением фатальности мы сталкиваемся на первых страницах «Фарсалии»41. Таким образом, Венанций Фортунат пытается передавать историю философской терминологией. В войне сталкиваются отныне не враждебные братья, но judicium regis (Chlotharii) и завистливая судьба. Миропорядок был в какой-то момент нарушен, но теперь этот порядок снова восстановлен. Первенство, которое Хлотарь хотел обеспечить Хильперику: «Ибо он признавал, что ты имеешь
право на положение более высокое»42, - Хильперик приобретает в результате битв: «Благой король, не скорбите, ибо судьба тем же самым, чем она дала основания вас пожалеть, обеспечила вам более высокое положение»43. В итоге судьбе ничего не остается, как воплотить в жизнь волю Хлотаря относительно Хильперика: meliora dedit кажется отзвуком meliora mereri. Венанций Фортунат оправдывает территориальные приобретения Хильперика после смерти Сигиберта: «Мир не оплакивает никакую потерю, поскольку вы, король, продолжаете жить, сохраняя королевства, достойные вашего ранга»44. Мы понимаем gradu как дательный падеж: «королевства, положенные его рангу», т. е., во-первых, его королевскому происхождению, а во-вторых, соответствующие тому исключительному положение, которое ему обеспечил Хлотарь45.
Таким образом, Венанций Фортунат виртуозно справляется со своей задачей, делая такие выводы из трагического эпизода братоубийственной войны, которые, с одной стороны, ни в чем не идут против истины, а с другой, эту истину стилизуют. В результате он приходит к некоей философии истории. Не опускаясь до выяснений конкретных обстоятельств и споров, ему удается обойти неприятные для Хильперика моменты, не оскорбляя при этом и память о Сигиберте. В 53 стихе: «Причина твоего успеха в исполнении решения, принятого без твоего участия»46, - содержится единственный и более чем тонкий намек на убийство Сигиберта. Если быть более корректным, в стихе говорится, что для Хиль-перика все закончилось хорошо, без уточнений, какой ценой это было достигнуто. Можно также задаться вопросом, является ли выражение judicium peregit всего лишь формулой, соответствующей глаголу «торжествовать», или же ее следует разделить на части, и увидеть здесь отзвук judicium regis, о котором говорилось в начале. Во всяком случае, в этом панегирике нет ничего, что могло бы дать повод для добродетельного негодования Д. Тарди47.
Предложенный анализ рассказа о гражданской войне в панегирике Хильперику позволяет нам понять, до какой степени Ве-нанций Фортунат был чужд истории и эпической традиции. Не будь у нас информации Григория Турского, нам было бы очень сложно восстановить ход событий. Но зато, зная фактическую канву из других источников, мы располагаем чрезвычайно интересным комментарием на случившиеся события, составленным в
соответствии с официальной точкой зрения нейстрийского двора. Хильперик появляется здесь как гонимый беглец, что подтверждается свидетельством, правда, единственным, Григория Турско-го48. А вот сведениями об истоках войны мы обладаем только благодаря Венанцию Фортунату, который сообщает о нарушении воли Хлотаря его другими сыновьями. Личность Хильперика сразу становится более объемной. И в то же самое время, мы можем оценить, какое место занимает в сочинениях Венанция Фортуната династия Меровингов.
Все меровингские короли, начиная с Хлодвига, упоминаются в сочинениях Венанция Фортуната, за исключением Хлодомера. Всего один раз и между делом у него упоминается Гунтрамн49. Пусть о каждом из правителей мы узнаем из сочинений Венанция Фортуната очень немного, его сведения все же представляют интерес, особенно в том, что касается живой традиции меровингской истории. Не будем забывать, что Венанций Фортунат - иностранец. Он лично не знал никого из сыновей Хлодвига. Он также не принадлежал к тому кругу, в котором вырос Григорий Турский, и в памяти которого некоторые события, как, например, разграбление Оверни Теодорихом, оставили неизгладимый отпечаток. Традиция, из которой выросла «Historia Francorum» Григория Турского, состоит из трех частей: семейной, турской, церковной. К Венанцию Фор-тунату информация приходит, по-видимому, из других источников. Когда он приехал в Галлию, он знал, конечно, о Меровингах, но только то, что знали о них в Северной Италии, т. е. очень мало. Его первыми информаторами, поставщиками материала должны были стать гранды двора Сигиберта: Гогон, Луп, и прежде всего, конечно, Сигоальд, которого король отправил ему навстречу50. Именно от них он узнал, какие цели преследует, стремясь к браку с Брун-гильдой. Возможно, они также снабдили его некоторыми сведениями о короля Австразии, которые предшествовали Сигиберту. Во время своего пребывания в Париже поэт мог более подробно ознакомиться с легендой о Хильдеберте I. Место, которое занимает этот король в «Vita Germani» Фортуната, позволяет предположить, что епископ Парижа, или клирики из его окружения, снабжали поэта информацией, также как королева Ультрогота, вдова Хильдеберта. Гипотеза о церковных источниках становится тем более правдоподобной, что Хильдеберт предстает перед нами как
самый духовный, самый клерикально-ориентированный из всех тех королей, о которых нам рассказывает Венанций Фортунат.
После первых лет пребывания Фортуната в Галлии, источники его информации становятся все более смутными. Он должен был очень многое узнать от своего друга Григория Турского и особенно от королевы Радегунды, вдовы Хлотаря, которая и за стенами обители не порывала контакты и активно участвовала в политической жизни regnum51. Кроме того, надо учитывать возможности получения информации от друзей при дворе Австра-зии. Мы уже имели возможность убедиться, что панегирик Хиль-перику был вдохновлен официальной интерпретацией событий нейстрийским двором. Таким образом, мы можем предположить, что довольно часто Венанций Фортунат представлял традицию, отличную от традиции Григория Турского. Конечно, можно обвинять его в поверхностности, как это и делают многие исследователи, его видение истории, несомненно, менее объемное, знания о предшествующей истории гораздо менее основательные, доказательством чему служит крайне незначительное место, уделяемое в его стихах Хлодвигу. Но, в конечном счете, надо принимать во внимание разницу в жанрах и не ставить в один ряд придворного поэта и церковного хрониста.
Основатель королевства, конечно, упоминается в Carmina, но его роль в них разительно отличается от той роли, которую он играет в «Historia Francorum», причем не только в начале, когда Григорий рассказывает о его деяниях, но и на протяжении всей «Истории», где он играет роль модели, идеального образца, которому его преемники должны следовать и подражать. У Венанция Фортуната имя Хлодвига появляется только два раза в эпитафиях сыновьям Хильперика, т. е. уже довольно поздно, в 580 году. Показательно, что в эпитафии Дагоберту Хлодвиг несет эпитет belliger, который встречается у него единственный раз только в этом фрагменте. Как мы уже отмечали, Венанций Фортунат избегает наделять королей эпитетами, относящимися к войне52.
Кроме этих двух случаев, Хлодвиг упоминается намеком еще в трех текстах, два из которых, впрочем, предоставляют материал для дискуссий своей расплывчатостью. В панегирике Хариберту Венанций Фортунат отмечает славных предков короля: «каков бы ни был тот из ваших предков, которого я хотел бы вспомнить,
это родоначальник славной королевской династии, главу которого беззаветная вера вознесла до звезд, и эта вера положила ему под ноги народы, она попирала гордыню врагов, возвышала друзей, она окружала предупредительностью тех, кто подчинялся и повергала в трепет непокорных»53. Этим выдающимся представителем династии Меровингов не мог быть ни кто иной, как Хлодвиг. Слова celsafides тут же дают понять, что речь идет именно о нем. Вряд ли можно себе представить, что Венанций Фортунат говорит подобным образом о Хлотаре. Здесь нам напоминают о триумфально шествии pugnator egregius, присоединяющего народы единственно влиянием и авторитетом своего обращения в истинную веру. Впрочем, в этих стихах ощущается перекличка со знаменитым предсказанием Анхиза Энею из шестой книги «Энеиды» Вергилия: parcere subjectis et debellare superbos. Нам, безусловно, понятно, почему в эпиталаме, посвященной Сигиберту, Хлодвиг не называется прямо: подобное красноречивое внимание к победителю при Вуйе вряд ли могло доставить удовольствие Брунгильде.
В эпитафии Теудехильде, как кажется, также есть намек на Хлодвига, тем более, если верно, что эта загадочная личность была дочерью Теодориха I54: «ее брат, ее отец, ее супруг, ее дедушка и ее предки <.. .> были королевского происхождения»55. Таким образом, брат - это Теодоберт, отец - Теодорих, муж - Гермегезикл, король варнов, наконец, дедушка - Хлодвиг. Подобная генеалогия не позволяет идентифицировать эту даму с Теудехильдой, которая была одной из жен Хариберта, и о которой Григорий Турский сообщает, что она весьма скромного происхождения56.
Третий текст, в котором, по нашему мнению, упоминается Хлодвиг, представляет собой фрагмент из уже рассматривавшегося стихотворения, обращенного с Сигоальду: «Пусть процветает жизнь короля Хильдеберта, пусть он возвышается на троне, прославленном его дедом, пусть молодой человек укрепляется отныне годами твердости, чтобы отпрыск был таким же могущественным в этом мире, каким был его прадед»57. В таком виде текст этого стихотворения представлен в рукописной традиции и в издании Ф. Лео, следовательно, идентифицировать имена можно следующим образом: avus означает Хлотаря, а proavus - Хлодвига. Как мы уже говорили выше, В. Мейер поставил под сомнение точность передачи текста Венанция Фортуната в рукописной тради-
ции. По его мнению, выражение surgat ut in solio не может указывать на Хильдеберта II, поскольку он уже был королем с 575 года. В. Мейер предполагает, что пожелание, передаваемое Венанцием Фортунатом, обращено к сыну Хильдеберта, что позволяет поместить дату написания стихотворения после 8 ноября 587 года, когда королева Файлевба родила двух детей58. В этих целях В. Мейер предлагал исправить fiat ut hinc на filius huic. В таком случае, в стихах 22-23 содержалось бы указание на будущего наследника Хильдеберта, который однажды поднимется на трон своего деда (avus), т. е. на Сигиберта. Стих 24, согласно В. Мейеру, возвращает нас к Хильдеберту, а в proavus, упоминающемся здесь, следовало бы видеть Хлотаря59. В действительности, если все стихотворение все же посвящено именно Хильдеберту II, тогда под proavus должен подразумеваться именно его прадед, т. е. Хлодвиг, как мы и полагаем.
Конечно, было бы логичнее, принимая исправления, предложенные В. Мейером, видеть тогда в nepos, упоминаемом в стихе 24, Теодоберта и, следовательно, Хлотаря в proavus. Однако является при предложенная корректировка текста действительно необходимой? Прежде всего, отметим, что с точки зрения палеографии ошибка ошибки объясняются плохо. Ведь В. Мейер предполагает, в этом случае, что переписчик перепутал буквы, которые с большим трудом можно спутать между собой, каким бы плохим не был почерк: l с a, i с t, s с t. Следующий аргумент: указательное местоимение huic очень сложно понять иначе, нежели как дательный вежливости (dativus ethicus), пусть и с некоторой натяжкой: «Пусть он поднимется к нему на трон, сын...»60. Что касается соображения В. Мейера по поводу того, что выражение surgat in solio звучало бы некорректно применительно к Хильдеберту II, то оно не кажется нам до конца убедительным. Действительно, глагол surgere может означать восшествие на престол61. Однако латинский язык Венанция Фортуната еще не настолько варварский, чтобы мы могли полностью отказаться от возможности корректной расстановки падежей и установления их функций. Если бы автор хотел пожелать, чтобы Теодоберт или его брат взошел на трон их деда Сигиберта, он, скорее всего, выразил бы свою мысль следующим образом: surgat ut in solium. Использование же аблатива указывает, напротив, что речь идет о молодом короле Хиль-
деберте, который уже утвердился на троне, а Венанций Фортунат желает ему возвыситься, укрепиться на нем, чтобы он стал juvenis robustior annis, т. е. сравнялся бы со своим дедом Хлотарем. Весь стих строится на игре слов, очень соответствующей литературному вкусу автора, между surgat и altus62.
Таким образом, мы можем сделать вывод, что единственные персонажи, которые упоминаются в данном фрагменте, это Хлодвиг и Хлотарь. Отсутствие упоминаний о Сигиберте может объясняться, по всей видимости, тем, что стихотворение было написано, как мы знаем, по случаю пира, устроенного комитом Сигоаль-дом от имени и в честь короля, в месте, которое точно на названо, но имеет все шансы быть Туром63. Далеко от Австразии, когда уже прошло больше десяти лет после смерти Сигиберта, стоит ли удивляться, что Венанций Фортунат решил пожелать Хильдебер-ту II достичь того же величия, которым обладали именно два короля, правившие единым франкским regnum?
Таким образом, мы видим, что Хлодвиг, даже притом, что он редко упоминается, тем не менее, остается для Венанция Форту-ната таким же эталонным образцом правителя, каким он является и для Григория Турского. Отметим, что Хродехильда упоминается еще реже своего мужа, о ней не говорится ни разу. Вполне правдоподобным будет выглядеть предположение, что, если Хлодвиг и Хродехильда уже пользовались к этому времени определенным престижем и авторитетом, сообщенным им последующей традицией, которая смотрела на историю франков глазами Григория Турского, то Венанций Фортунат не преминул бы уделить им гораздо больше внимания в своем творчестве. Сдержанность поэта в этом вопросе помогает нам a contrario представить себе всю ту огромную работу по формированию и идеализации этой традиции, которая как раз в этот период проделывалась Григорием Турским. И не менее важно, может быть, что здесь мы находим подтверждение гипотезы В. фон ден Штайнена, предположившего, что начало складывания традиции Хлодвига и Хродехильды, трактовка их образов, все сказанное о них в «Historia francorum» восходит именно к турской традиции, основание которой было заложено самой королевой64.
Последний рассматриваемый текст со всей ясностью нам демонстрирует, что Хлотарь занимал особое место и положение
в галерее королей франков. На Венанция Фортуната произвело, по всей видимости, сильное впечатление величие этого правителя. Тогда как для описания других монархов он использует, как правило, очень ограниченный репертуар одних и тех же формул, то, когда речь заходит о Хлотаре, он охотно прибегает к разнообразным эмфатическим выражениям, которые в других текстах мы не встречаем. Его королевский двор велик, его трон возвышается, сам он предстает перед нами как rector sublimi vertice65. Когда поэт возносит хвалы Сигиберту или Хариберту, он сравнивает их не только с предшественниками на престолах Метца и Парижа, Тео-добертом и Хильдебертом I, но обязательно также и с их отцом66. Как мы уже видели в панегирике Хильперику, отсылки к Хлотарю повторяются там многократно и очень настойчиво. Безусловно, подобная настойчивость объясняется необходимостью подтвердить открыто и по всем правилам легитимность бастарда, которого его братья очень не хотели признавать. В самом начале панегирика Фортунат вспоминает, используя необычную пышность и изысканность образом, привлекая библейские реминисценции, предков короля: «Могущественный правитель, цветок, рожденный от отеческого корня, вы взаимно и с полным правом облагораживаете друг друга, вы сами являетесь украшением вашего рода, а род вашего деда украшает вас»67. Мы уже обращали внимание выше, в связи с рассказом о войне между Хильпериком и Сиги-бертом, каким образом Венанций Фортунат специально настаивал на предпочтении, которое Хлотарь оказывал сыну Арегунды. Однако сейчас нам надо вернуться к тому стиху, в котором Венанций Фортунат говорит о финальном триумфе дела Хильперика. В этом стихе, как кажется, автор очень четко продемонстрировал намерение Хильперика представить себя достойным преемником Хло-таря: «высокий престол вернулся на подобающее ему место»68. В рассматриваемый период слово cathedra с одинаковым успехом обозначало и королевский трон, и епископское место, в это тоже, кстати, проявляется некоторый признак смешения двух властей69. Относительно locus, Д. Тарди полагает, что речь идет о Париже. Таким способом Венанций Фортунат якобы хотел сказать, что после смерти Сигиберта Хильперик расположил свою столицу в Париже. Однако прилагательноеproprius указывает, что имеется связь между этим местом и троном Хильперика, а столица Хиль-
перика никогда не была в Париже. Предполагать, как это делает Д. Тарди, что Венанций Фортунат имел в виду, будто бы Париж вернулся теперь к своему законному обладателю Хильперику, это значит вступать в противоречие и с правом, и с фактами. Решение, принятое по поводу наследства Хариберта, недвусмысленно указывало, что ни один король не может войти в Париж, без согласия двух других. Действительно, Хильперик занял Париж вскоре после смерти Сигиберта, но сделано это было с целью захватить Брунгильду, которая нашла там убежище70. Позднее мы увидим, как он затем входил в Париж, следуя за священными реликвиями, дабы отвести от себя возможную кару небесную, которую могло на него навлечь это нарушение соглашения71.
Мы, безусловно, не можем согласиться с тем, что фрагмент, о котором идет речь, означает всего лишь возвращение Парижа, названного здесь celsa cathedra, во владение Хильперика. Прежде всего, глагол rediit всегда предполагает возвращение в предыдущее состояние, а Париж Хильперику никогда не принадлежал72. Затем, выражение proprio loco уж никак не может означать «к своему законному владельцу». Ну и наконец, слово cathedra может указывать на трон, как мы говорили выше, но не на город, по крайней мере, гораздо чаще бывает именно так. Ко времени правления Хильперика относится лишь один нам известный текст, где слово cathedra означает город, более точно - столица. Это фрагмент из «Истории франков» Григория Турского, где говорится о распределении наследства Хлотаря: «И Хариберту выпал жребий владеть королевством Хильдеберта и своим местопребыванием сделать Париж; Гунтрамну - владеть королевством Хлодомера с местопребыванием в Орлеане; Хильперику досталось королевство Хло-таря, отца его, с королевским престолом в Суассоне; и наконец, Сигиберту досталось королевство Теодориха с местопребыванием в Реймсе»73. Любопытно, что Григорий Турский называет sedes Париж, Орлеан и Реймс, и cathedra - Суассон. Вызывает удивление также уточнение Григория, что королевство, доставшееся Хильперику, было королевством его отца Хлотаря, который и трем другим приходился отцом. Не может ли это означать, что Григорий Турский воспроизводит официальный документ, в котором три сына Ингунды с почтительностью, граничащей с иронией, хотели подчеркнуть, что они выделили своему сводному брату, сыну
Арегунды, самую достойную долю, т. е. королевство его отца Хло-таря, которое на самом деле было наименее блестящей частью всего regnum франков? Но как бы там ни было, из текста Григория Турского абсолютно ясно, что слово cathedra имеет также политический смысл: это центр управления, столица.
Итак, Суассон стал столицей Хильперика, как раньше он был столицей Хлотаря74. Однако Сигиберт изгнал своего брата из Су-ассона, и Хильперику с Фредегондой пришлось искать убежище в Турне. После смерти Сигиберта первым желанием Хильперика было вернуть свою столицу. Блуждающий трон в спешном порядке вернулся туда, где ему и предписывалось быть - в Суассон. Таков первый и непосредственный смысл сочинения Венанция Фортуната. Однако это торжественное выражение имеет, как нам думается, и второй, скрытый смысл. Прилагательное celsa указывает, что речь идет не только о престоле Хильперика, перед нами не просто эпитет, но эпитет значимый, это именно высокий трон, потому что имеется в виду трон Хлотаря в Суассоне, того самого Хлотаря, наследником которого в полном смысле слова является Хильперик. Необычно частое использование в этом панегирике слова princeps применительно к Хильперику подтверждает замысел Венанция Фортуната придать королю, наследнику Хлотаря, исключительное положение в regnum. В качестве сына, и сына любимого, в качестве короля Суассона, Хильперик оказывается втройне привилегированным наследником великого Хлотаря, ко -торый, как мы знаем, одно время был королем всего regnum франков. Таким образом, наше исследование помогает лучше понять, на чем основывался престиж и авторитет Хлотаря.
Примечания
Крупные обобщающие работы, посвященные Венанцию Фортунату, были изданы еще в первой трети прошлого века. Книга В. Мейера посвящена, главным образом, установлению хронологии его сочинений (Meyer W. Der Gelegenheitsdichter Fortunatas. Berlin, 1901). Личности Венанция и его сочинениям в контексте истории позднеримской и раннесредневековой литературы посвящена фундаментальная монография Р. Кёбнера (Köbner R. Venantius Fortunatas, seine Persönlichkeit
und seine Stellung in der geistigen Kultur des Merowinger-Reiches. Leipzig; Berlin, 1915). Д. Тарди, в своем исследовании эстетических взглядов Фортуната, занимает позицию скорее морализатора, нежели ученого (Tardi D. Fortunat. Étude sur un dernier représentants de la poésie latine dans la Gaule mérovingienne. Paris, 1928). Из последних работ, посвященных Венанцию Фортунату, особое значение имеют монографии и статьи Дж. Джордж (George J.W. Venantius Fortunatas: a Poet in Merovingian Gaul. Oxford, 1992; Idem. Venantius Fortunatas. Personal and Political Poems. Liverpool, 1996; Idem. Poet as Politician: Venantius Fortunatas' Panegyric to King Chilperic // Journal of Medieval History. Vol. 15. 1989. P. 5-18) и Б. Бреннана (Brennan B. Bishop and Community in the Poetry of Venantius Fortunatas. Melbourne, 1983; Idem. The career of Venantius Fortunatas // Traditio. 41. 1985. P. 49-78; Idem. The image of the Frankish kings in the poetry of Venantius Fortunatas // Journal of Medieval History. Vol. 10. 1984. P. 1-11; Idem. Senators and social mobility in sixth century Gaul // Journal of Medieval History. Vol. 11. 1985. P. 145-161). Проблема возможности использования поэзии Венанция Фортуната как источника по истории социальных отношений ставится в статье О.Р. Бородина (Бородин О.Р. Поэтическая традиция Византийской Италии VT-VTI веков под воздействием социальных процессов // Византийский временник. Т. 58. 1998. С. 15-21; Он же. Равеннский экзархат. Византийцы в Италии. СПб., 2001. С. 44-45). В нашей работе мы пользуемся изданием сочинений Венанция Фортуната подготовленным Ф. Лео и Б. Крушем в серии MGH: Venantii Honori Clementiani Fortunati Presbyteri Italici. Opera poetica / Ed. F. Leo // MGH. AA. T. IV Pars 1. Berolini: Apud Weidmannos, 1881; Venantii Honori Clementiani Fortunati Presbyteri Italici. Opera pedestria / Ed. B. Krusch // MGH. AA. T. IV. Pars 2. Berolini: Apud Weidmannos, 1885.
С этой точки зрения сочинения Венанция Фортуната рассматриваются в работе П. Беццола (Bezzola P.R. Les origines et la formation de la littérature courtoise en Occident (500-1200). Vol. I: La tradition impériale de la fin de l'Antiquité au XIe siècle. Paris, 1944. P. 55-76). В этом отношении сочинения Венанция Фортуната открывают новый этап в истории европейской литературы и культуры. А. Луайен подчеркивает, что во времена Сидония Аполлинария общество ориентируется почти исключительно на мужской тип культуры (Loyen A. Sidoine Apollinaire et l'esprit précieux en Gaule aux derniers jours de l'Empire. Paris, 1943. P. 97). См. также: ManitiusM. Geschichte der lateinischen Literatur des Mittelalters. Bd. I. München, 1965. S. 170-180; Raby F.J.E. A History of Secular Latin Poetry in the Middle Ages. Vol. I. Oxford,
2
1957. P. 127-142; Ermini F. Storia della letteratura latina medievale. Spo-leto, 1960. P. 463-473.
О юности и молодости Венанция Фортуната, о возможных причинах его отъезда из Италии см.: Stein E. Histoire du Bas-Empire. T. II: De la disparition de l'Empire d'Occident à la mort de Justinien (476-565). Paris; Bruxelles; Amsterdam, 1949. P. 832-833. Ven. Fort., Carm., VI, 1; VI, 1a.
Панегирик Хариберту: Ven. Fort., Carm., VI, 2. О Хильдеберте I см.: Ven. Fort., Carm., II, 10; VI, 6.
Ven. Fort., Carm., V, 3. См.: Meyer W. Der Gelegenheitsdichter Fortunatas. Berlin, 1901. S. 8. Р. Кёбнер, напротив, полагает, что элегия о королеве Галсвинте была написана много позже после ее убийства, под влиянием Радегунды, желавшей успокоить Брунгильду, которой была несносна даже мысль о возможности примирения Сигиберта и Гунтрамна с Хильпериком (Köbner R. Venantius Fortunatus, seine Persönlichkeit und seine Stellung in der geistigen Kultur des Merowinger-Reiches. Leipzig; Berlin, 1915. S. 52). Ven. Fort, Carm., V, 3, 14-15.
Ven. Fort., Carm., IX, 1. Только благодаря подписи мы знаем, по какому случаю был написан этот панегирик королю: «Ad Chilpericum regem quando synodus Brinnaco habita est». Ven. Fort, Carm., IX, 2; 3; 4; 5.
Blomgren S. De Venantio Fortunato Vergilii aliorumque poetarum prio-
rum imitatore. Paris, 1944. P. 81. О метрике Фортуната см.: Meyer W.
Der Gelegenheitsdichter Fortunatas. Berlin, 1901. S. 12.
Ven. Fort., Carm., VI, 1a, 13: «.ante aciem pedibus prior omnibus isti».
Ven. Fort., Carm., IX, 1, 79: «In te, rector, habet regio circumdata mu-
rum / ac levat excelsum ferrea porta caput / tu patriae radias adamantina
turris ab austro / et scuto stabili publica vota tegis».
Ven. Fort., Carm., VI, 1, 50. Отметим, однако, что это говорит Купидон.
Ven. Fort., Carm., VI, 1a, 9.
Ibid.: 1a, 5.
Ven. Fort., Carm., VII, 1, 1. О Гогоне см.: Riché P. Éducation et culture dans l'Occident barbare. VP-VIIP siècles. Paris, 1962. P. 266-267. Ven. Fort., Carm., VI, 1, 16: «regia caesareo proficit aula jugo». О Леонтии см.: Griffe E. Un évêque de Bordeaux au VIe siècle: Léonce le Jeune // Bulletin de littérature ecclésiastique. Vol. LXIV. 1963. P. 63-71; Stroheker K.F. Der senatorische Adel im spätantiken Gallien. Darmstadt, 1970. S. 188. № 219.
Ven. Fort., Carm., I, 15, 96 и 100. О семье Плацидины см.: Stroheker K.F. Op. cit. S. 205. № 307.
4
6
7
8
9
10
12
13
14
15
16
17
18
Ven. Fort, Carm., VI, 1, 79.
Occiduus не может иметь никакого другого значения. Это слово часто встречается в поэзии классической эпохи. Употребляется оно и позд-неантичными авторами. Например, Сидоний Аполлинарий говорит об императоре Западной Римской империи: «in partibus orbis occidui» (Sid. Apoll., Ep. VII, 1, 7).
Ven. Fort., Carm., VI, 1, 82: «quamvis parva tamen nulli minor imperat aetas».
Ibid.: 1. 76; 92. Ср.: Ven. Fort., Carm., II, 11, 17, где по отношению к Тео-доберту I употреблено слово «triumphus».
Ven. Fort., Carm., VI, 1, 88. Еще одно свидетельство того, что в западной традиции сохранялись память и уважение к boni principes. Ven. Fort., Carm., VI, 1, 28: «...qui nunc alieno liber amore I vincula cara subit, cujus moderante juventa I conubium mens casta petit lasciva retundens <.> I lege maritali amplexu est contentus in uno». Greg. Tur., HF, IV, 27: «Sigyberthus rex cum videret quod fratres ejus indignas sibimet uxores acciperent <.> Brunichildem, Athanagilde regis filiam, petit».
Автор целит в первую очередь в Хильперика, который отрекся от Ав-доверы, чтобы жениться на Фредегонде. Хариберт - единственный франкский король, который совместил полигамию со святотатством, женившись на монахине, за что был отлучен от церкви. Но поскольку смерть монашки, по версии Григория Турского, последовала сразу после свадьбы, а следом за ней очень быстро умер и король, то мы предполагаем, что в 566 году Хариберт еще не сошел с правильного пути.
См. : KöbnerR. Venantius Fortunatus, seine Persönlichkeit und seine Stellung in der geistigen Kultur des Merowinger-Reiches. Leipzig; Berlin, 1915. S. 25-28.
У нас нет данных, исполнялся ли когда-либо этот панегирик на публике. Действительно, в заглавии сказано de Chariberctho, а не ad Chari-bercthum. Впрочем, использование звательного падежа при обращении к королю доказывает, как нам представляется, что когда-то эта речь произносилась. Ven. Fort, Carm., VI, 2, 21. Greg. Tur., HF, IV, 20.
Ven. Fort., Carm., VI, 2, 13: «De Childeberctho veteres compesce dolores». См.: Meyer W. Der Gelegenheitsdichter Fortunatus. Berlin, 1901. S. 113114. В своем желании примирить свидетельства Венанция Фортуната и Григория Турского В. Мейер (Meyer W. Op. cit. S. 116) доходит до того, что рассматривает как неаутентичные обвинения Григория
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
Турского против Хильперика (Greg. Tur., HF, VI, 46). Согласно его точки зрения, данный фрагмент текста был исправлен после смерти Григория Турского на основании заметок, которые он якобы оставил: «von einem flüchtigen Redactor ohne viel Besinnen». Этот тезис мало убедителен, в частности, недооценивается литературный темперамент Григория Турского, который часто увлекал его в яркие и эффектные мизансцены. Р. Кёблер, как кажется, ошибается, когда утверждает, что Собор завершился победой епископов и отступлением короля (Köbner R. Op. cit. S. 100). Meyer W. Op. cit. S. 115.
Greg. Tur., HF, V, 49: «Crimen uxoris meae meum habetur opprobrium». Ven. Fort., Carm., IX, 1, 120: «ingenio pollens munere larga placens / omnibus excellens meritis Fredegundis opima». Обвинения, которые выдвигает по этому поводу Д. Тарди, не только неуместны, но и безосновательны: он обвиняет Венанция Фортуната в том, что он воспел убийцу Претекстата, тогда как это убийство произошло через пять лет после Собора в Берни (Tardi D. Fortunat. Étude sur un dernier représentants de la poésie latine dans la Gaule mérovingienne. Paris, 1928. Р. 106).
Ven. Fort., Carm., IX, 1, 34: «inter tot fratres sic amor unus eras». Greg. Tur., HF, IV, 3.
Ven. Fort., Carm., IX, 1, 34: «Praeposuit genitor cum plus dilexit alum-num: / judicium regis frangere nemo potest». Исправление cum на quem, предложенное Лео в аппарате к его изданию, представляется вполне приемлемым.
Эта идея многократно повторяется Венанцием Фортунатом, см.: Ven. Fort., Carm., VII, 1, 36: «judicium regis fallere nemo potest». М. Манитиус в списке источников Венанция Фортуната сближает Венанция Фортуната (Ven. Fort., Carm., IX, 1, 41) с Луканом (Luc., BC, IV, 503: «sors invida»). Можно также вспомнить и о другом фрагменте (Luc., BC, I, 70: «invida fatorum series»). Ven. Fort., Carm., IX, 1, 35: «Agnoscebat enim te jam meliora mereri». Ven. Fort., Carm., IX, 1, 55: «rex bone, ne doleas, nam te Fortuna que-rellis / unde fatigavit hinc meliora dedit».
Ven. Fort., Carm., IX, 1, 67: «Nil dolet amissum te rege superstite mun-dus, / cui se servarunt debita regna gradu». Вполне возможно, что Венанций Фортунат вспоминает здесь слова Авита, сказанные в утешение Гундобаду в связи со смертью его брата.
Дательный падеж на -u для слов четвертого склонения очень часто встречается у Григория Турского, см.: Bonnet M. Le latin de Grégoire de Tours. Paris, 1890. P. 338.
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
Ven. Fort., Carm., IX, 1, 53: «Prospera judicium sine te tua causa pe-regit...».
Tardi D. Op. cit. Р. 106.
Greg. Tur., HF, IV, 51.
Ven. Fort., Carm., VII, 25, 11: «...excellens rex Gunthechramnus...». Ven. Fort., Carm., X, 16, 1: «Finibus Italiae cum primum ad regna veni-ret, / te mihi constituit rex Sigibercthus opem». Отметим любопытное противопоставление Italia и regna.
Об участии Радегунды в политической жизни см.: DelaruelleE. Sainte Radegonde, son type de sainteté et la chrétienté de son temps // Études Mérovingiennes. Actes des journées de Poitiers (1er - 3 mai, 1952). Paris, 1953. P. 65-74; Fontaine J. Hagiographie et politique, de Sulpice Sévère à Venance Fortunat // Revue d'histoire de l'église de France. 62. 1975. P. 113-140.
Ven. Fort., Carm., IX, 5, 5: «Belligeri veniens Chlodovechi gente poten-ti»; IX, 4, 5: «de proavo veniens Chlodovecho celsa propago». Является ли случайным совпадением тот факт, что это последнее стихотворение является также единственным, где встречается эпитет fran ci cus: IX, 4, 8: «auxerat et nascens francica vota puer»? Ven. Fort., Carm., VI, 2, 29: «Nam quoscumque velim veterum memorare parentum, /stirpis honorificae regius ordo fluit, / cujus celsa fides eduxit ad astra cacumen, / atque super gentes intulit illa pedes, / calcavit hostes tumidos, erexit amicos, / fovit subjectos contervitque feros». См.: Tardi D. Op. cit. Paris, 1928. P. 98; Meyer W. Op. cit. S. 42. Ven. Fort., Carm., IV, 25, 9: «Cui frater, genitor, conjunx, avus atque priores, / culmine succiduo regius ordo fuit». Greg. Tur., HF, IV, 26.
Ven. Fort., Carm., X, 17, 21: «Pro Childebercthi regis florente salute, / surgat ut in solio qui fuit altus avo, / fiat ut hinc juvenis validis robustior annis, / ceu virguit proavus, sic sit in orbe nepos...». Meyer W. Op. cit. S. 129.
В. Мейер так комментирует данный фрагмент: «Pro Childeberti regis salute, ut in solio qui fuit altus Sigiberto, surgat Theudebertus juvenis validis robustior annis: ceu viguit Chlotar, sic vigeat in orbe Childe-bertus».
Мы не можем, в самом деле, рассматривать huic как дополнение, с функцией поссессивности, относящееся к sit в следующем стихе. Как подчеркивается конструкцией ceu <.> sic, глагол sit позволяет, всего лишь, не повторять еще раз viguit. Ср., например, Verg., Aen. VI, 364: «per spes surgentis Juli». О согласовании «solio qui fuit altus» см.: Meyer W. Op. cit. S. 129.
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
См.: Meyer W. Op. cit. S. 130. В стихе 27 упоминается Martini limina. См. также предложение Ф. Лео, как можно заполнить лакуну, имеющуюся в стихе 31: «Denique procedens Turonos sacra festa tenere». В. фон ден Штайнен (Steinen W. von den. Chlodwigs Übergang zum Christentum // Mitteilungen des österr. Instituts für Geschichtsforschug. Ergänzungsband. XII. 1933. S. 423-426) выдвинул по этому поводу очень интересную гипотезу. Автор подчеркивает (S. 424) сдержанность рассказа о битве с аламанами. Это позволяет предположить, что только лишь одна Хродехильда была в курсе произошедшего обращения. Тезис о существовании особой турской традиции, ведущей свое начало от Хродехильды, восходит к работе Ж. Депуана (Depoin J. Études mérovingiennes // Revue des questions historiques. 1909), как это отмечал еще Л. Левиллэн (Levillain L. La conversion et le baptême de Clovis // Revue d'histoire de l'Église de France. 21. 1935. P. 167. № 21). Ven. Fort., Carm., VII, 16, 33: «Chlotharii rursus magna dominatus in aula». Carm., VI, 2, 49: «qui quamvis esset sublime vertice rector...». Ven. Fort., Carm., VI, 1, 74; VI, 2, 57: по поводу Хариберта говорится: «De patruo pietas et de patre fulget acumen: / unius in vultu vivit uterque parens».
Ven. Fort., Carm., IX, 1, 8: «de radice patris flos generate potens, / ae-quali serie vos nobilitando vicissim / tu genus ornasti, te genus ornat avi». Сближение radix иflos дает основание увидеть здесь реминисценцию из пророка Исайи: «Et egredietur virga de radice Iesse et flos de radice ejus ascendet» (Книга пророка Исайи, 11, 1). В десятом стихе имеется также аллюзия на Хлодвига (avi).
Ven. Fort., Carm., IX, 1, 54: «et rediit proprio celsa cathedra loco». Д. Тарди переводит это место так: «высокий престол (Париж) вернулся тому, кому он принадлежал по праву» (Tardi D. Op. cit. P. 106). Отметим, что celsa cathedra, также как и altus solius, являются выражениями, которые обычно относятся к Хлотарю.
О всех способах наименования трона см.: SchmidtR. Zur Geschichte des Fränkischen Königsthrons // Frühmittelalterliche Studien. Bd. II. 1968. S. 45-67. Greg. Tur., HF, V, 1. Ibid., VI, 27.
Кроме очень короткого промежутка времени сразу после смерти Хлотаря.
Greg. Tur., HF, IV, 22: «Deditque sors Charibertho regnum Childeber-thi sedemque habere Parisius, Gunthramno vero regnum Chlodomeris ac tenere sedem Aurilianensem, Chilperico vero regnum Chlothari, patris ejus, cathedramque Sessionas habere, Sygibertho quoque regnum Theu-
64
65
66
67
68
69
70
71
72
derici sedemque habere Remensim». О разделе 561 года см.: Ewig E. Die fränkischen Teilungen und Teilreiche (511-613) // Akademie der Wissenschaften und der Literatur in Mainz. Abhandlungen der Geistesund Sozialwissenschaft Klasse. № 9. 1952. S. 676-682. Григорий Турский, рассказывая о смелом предприятии Хильперика после смерти Хлотаря, говорит: «...Parisius ingreditur sedemque regis Childeberthi occupat». Стал бы он говорить таким образом, если бы Париж был столицей Хлотаря после смерти Хильдеберта? См. о проблеме в целом: Ewig E. Résidence et capitale pendant le haut Moyen Âge // Revue Historique. Vol. CCXXX. 1963. P. 25-72. Как бы ни признавалась важность Парижа в качестве cathedra regni, начиная с правления Хлодвига, Суассон, тем не менее, сохранял свое привилегированное положение среди королевских резиденций, как это справедливо подчеркивает К. Хаук (Hauck K. Von einer spätantiken Randkultur zum karolingischen Europa // Frühmittelalterliche Studien. Bd. I. 1967. S. 69). Примечательно, что Хлотарь, умерший на королевской вилле в Ком-пьене, был предан земле в базилике Сен-Медар в Суассоне, см.: Greg. Tur., HF, IV, 21.
74
