Научная статья на тему 'История Абеляра и Элоизы у Данте, Петрарки и Боккаччо'

История Абеляра и Элоизы у Данте, Петрарки и Боккаччо Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

CC BY
683
91
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
АБЕЛЯР / ЭЛОИЗА / ДАНТЕ / ПЕТРАРКА / БОККАЧЧО / ЖАН ДЕ МЕН / ИТАЛЬЯНСКИЙ РЕНЕССАНС / ВОЗРОЖДЕНИЕ XII В / ABELARD / HELOISE / DANTE / PETRARCH / BOCCACCIO / JEAN DE MAINE / ITALIAN RENAISSANCE REVIVAL XII CENTURY

Аннотация научной статьи по искусствоведению, автор научной работы — Андерсен Владимир Владимирович

Сюжет трагической любви Абеляра и Элоизы широко известен в западноевропейской культуре. В статье кратко рассматриваются свидетельства, которые в связи с этими двумя фигурами XII в. оставили ключевые представители итальянского Ренессанса: Данте, Петрарка и Боккаччо. Данте, не упоминающий Абеляра в «Божественной Комедии», использует ряд его идей (или его последователей), а знаменитый образ Франчески в пятой песни «Ада» имеет параллели с образом Элоизы. Петрарка оставил на полях собственного экземпляра переписки Абеляра и Элоизы в высшей степени личные пометы и прославлял Абеляра как пример красноречия. Боккаччо, возможно, пользуется отрывком из письма Элоизы во «Фьяметте».

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The story of Abelard and Heloise in Dante, Petrarch and Boccaccio

The tragic love of Abelard and Heloise is well-known in the Western culture. The present article reviews the evidence concerning these two personalities left by the tres coronae of the Italian Rinascimento. Dante, never mentioning Abelard in «The Divine Comedy», makes use of his philosophy, and the famous character of Francesca da Rimini from the Fifth Canto of Inferno has some parallels to Heloise. Petrarch left numerous marginalia on a copy of Abelard and Heloise’s Letters he owned, most of them very personal; moreover, he lauds Abelard as an example of eloquence. Boccaccio could have had the Second Letter of Heloise before him when writing a passage of Fiammetta.

Текст научной работы на тему «История Абеляра и Элоизы у Данте, Петрарки и Боккаччо»

КУЛЬТУРОЛОГИЯ. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ

УДК: 821.131.1

В. В. Андерсен *

ИСТОРИЯ АБЕЛЯРА И ЭЛОИЗЫ У ДАНТЕ, ПЕТРАРКИ И БОККАЧЧО **

Сюжет трагической любви Абеляра и Элоизы широко известен в западноевропейской культуре. В статье кратко рассматриваются свидетельства, которые в связи с этими двумя фигурами XII в. оставили ключевые представители итальянского Ренессанса: Данте, Петрарка и Боккаччо. Данте, не упоминающий Абеляра в «Божественной Комедии», использует ряд его идей (или его последователей), а знаменитый образ Франчески в пятой песни «Ада» имеет параллели с образом Элоизы. Петрарка оставил на полях собственного экземпляра переписки Абеляра и Элоизы в высшей степени личные пометы и прославлял Абеляра как пример красноречия. Боккаччо, возможно, пользуется отрывком из письма Элоизы во «Фьяметте».

Ключевые слова: Абеляр, Элоиза, Данте, Петрарка, Боккаччо, Жан де Мен, Итальянский Ренессанс, Возрождение XII в.

V. V. Andersen

The story of Abelard and Heloise in Dante, Petrarch and Boccaccio

The tragic love of Abelard and Heloise is well-known in the Western culture. The present article reviews the evidence concerning these two personalities left by the tres coronae of the Italian Rinascimento. Dante, never mentioning Abelard in «The Divine Comedy», makes use of his philosophy, and the famous character of Francesca da Rimini from the Fifth Canto of Inferno has some parallels to Heloise. Petrarch left numerous marginalia on a copy of Abelard and Heloise's Letters he owned, most of them very personal; moreover, he lauds Abelard as an example of eloquence. Boccaccio could have had the Second Letter of Heloise before him when writing a passage of Fiammetta.

Keywords: Abelard, Heloise, Dante, Petrarch, Boccaccio, Jean de Maine, Italian Renaissance Revival XII century.

* Андерсен Владимир Владимирович — соискатель кафедры зарубежных литератур филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, уМ. andersen@gmail.com.

** Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 15-04-00524.

Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. Том 17. Выпуск 3

291

Трагическая история отношения философа и богослова Петра Абеляра (1080-1143) [1, с. 145-147] и его возлюбленной Элоизы (1085?-1164) [2] известна прежде всего по их переписке (1130-е гг.) и является, без преувеличения, одним из самых знаменитых эпизодов культурной истории европейских Средних веков. Впрочем, славу письма Абеляра и Элоизы заслужили в том числе и своей, на первый взгляд, глубочайшей непохожестью на произведения современников. Г. П. Федотов, автор одной из самых глубоких монографий об Абеляре (тем более удивительной, учитывая то, в каких условиях она была издана), называет ее «взрывом личного сознания в самой глубине Средневековья» [5, с. 188]; с некоторыми вариациями к такой же оценке приходят Э. Жильсон, Л. М. Баткин и другие исследователи. Современные исследования показывают, что этот тезис нужно во всяком случае скорректировать: переписка Абеляра и Элоизы находится внутри контекста средневековой культуры и не может рассматриваться отдельно от нее. Вместе с тем отдельные черты этой переписки действительно напоминают нам особенности культуры другого периода, также неразрывно связанным с латинским Средневековьем — итальянского Ренессанса.

Абеляр, без сомнения, крупнейший мыслитель своего времени, оказывается забыт довольно быстро после своей смерти. Проблемой было не столько то, что Абеляр не смог создать собственную школу, подобную шартрской или сен-викторской: среди его учеников оказался не один десяток значительных персонажей, которые в разном тоне, но с неизменным неравнодушием вспоминали своего магистра [18]. Больший удар, чем даже приговор о признании писаний Абеляра еретическими на Сансском соборе (довольно быстро отмененный; некое эхо пришло уже в XVI в., когда сочинения философа оказались записаны в «Index librorum prohibitorum»), нанесло по репутации Абеляра-философа открытие сочинений Аристотеля, которые моментально сделали малорелевантными достижения философии первой половины XII в. К концу следующего столетия имена Абеляра и Элоизы оказываются забыты, они существуют всего лишь как персонажи легенд. По всей видимости, некую парижскую легенду, посвященную несчастным любовникам, узнал Жан де Мён: его внимательное прочтение текста переписки Абеляра и Элоизы (руке Жана де Мёна принадлежит сохранившийся в манускрипте fr. 920 Французской Национальной библиотеки перевод на старофранцузский автобиографии Абеляра и переписки Абеляра и Элоизы, «Histoyre de la vie d'Abailart et d'Heloyse sa fame» [14; 7; 16]); решение вставить ее резюме и парафраз аргументов Элоизы против брака в «Романе о Розе» (?) придало новую жизнь этому сюжету и сделало его известным, хотя бы в пересказе, всем образованным читателям.

«Роман о Розе» (1230-1275) написан, как известно, двумя авторами — Жан де Мён (собств. Жеан Шопинель, ум. 1305), автор второй части, в небольшом отступлении в середине поэмы (10526-10652) приводит имя автора первой части поэмы, Гийома де Лорриса (кроме имени нам ничего о нем не известно), и называет свое имя. Гийом де Лоррис задумывает поэму как аллегорическую историю достижения любви и в то же время как трактат по «науке любви». Вторая же часть романа, формально являющаяся продолжением первой, превышает первую в четыре раза по объему и решительно меняет структуру

текста поэмы. Хотя аллегорические персонажи остаются примерно теми же, что у Гийома де Лорриса, Жан де Мён смещает акцент с действия на многочисленные отступления, в которых аллегорические персонажи пересказывают герою сочинения античных авторов или предлагают обсуждение философские концепций; вторая часть «Романа о Розе» носит энциклопедический характер, который, без сомнения, приходился по душе ее читателям. Среди других пассажей об опасности брака и коварстве женщин Жан де Мён рассказывает историю Абеляра и Элоизы (RR8798-8837): Абеляр, вступив с Элоизой в брак, пал жертвой этой опасности, хотя поведение Элоизы и представляет в изложении поэта резкий контраст с тем, чего приходится ждать от обычной женщины:

Она доказывала и Писанием, и логикой (par raisons), что условия брака слишком тяжелы: вот насколько мудрой была эта женщина! Ведь она читала книги, изучала их и трудилась над ними, и она знала женские нравы, поскольку попробовала их на себе. И она умоляла его, чтобы он любил ее, но никогда не требовал от нее ничего ни по какому праву, кроме как по ее воле и желанию, без права сеньора или господина, а сам чтобы обратился к своим занятиям, где был бы сам по себе, был свободен и ни с кем не связан, и все время говорила ему, что их удовольствия были тем более приятны и тем больше доставляли ей радости, чем реже они виделись. Но он, как сам пишет нам, настолько ее любил, что женился на ней, несмотря на ее сопротивление; но из-за этого он сразу же пал жертвой злодеяния.

Коллизию Элоизы Жан де Мён — с характерной для него мизогини-стической риторикой — рассматривает как доказательство того, что брак даже с мудрейшей женщиной для мужчины гибелен; в своем тексте поэт практически дословно повторяет аргументы Элоизы, как они изложены в автобиографии Абеляра (НС425-591), не добавляя к ним своих (характерно, что при этом трагедия самой Элоизы не вызывает у Жана де Мёна никакого сочувствия).

«Роман о Розе» был прекрасно известен в Италии — напрямую опираются на Жана де Мёна, например, два важнейших итальянских сочинения конца XIII в. — «Tesoretto» Брунетто Латини и т. н. «Цветок» («Il Fiore») за авторством некоего «сера Дуранте» (дискуссия об авторстве «Il Fiore» и прежде всего тождестве «сера Дуранте» и Данте Алигьери довольно обширна и не имеет прямого отношения к нашей теме). Космологическая концепция, которую «Роман о Розе» заимствует из своих источников (например, Алана Лилльского), оказала очевидное влияние на структуру «Божественной комедии» Данте Алигьери (1265-1321). Лоран де Премьерфе (ум. 1418) делает, например, вовсе вывод о «заимствовании» конструкции «Комедии» из «Романа о Розе»:

И вот говорил я о благородном флорентийском поэте по имени Дант. Сей Дант бродил по различным областям земли, и среди других древних и благородных градов дошел до Парижа... И здесь, будучи в Париже, среди многих новых и полезных томов сей поэт Дант встретил благородную Книгу о Розе, в которой Жеан Клопинель из Мёна, муж с небесным талантом (dengyn celeste) изобразил настоящую карту мира всех вещей, что есть на небесах и на земле. Дант же, который от Бога и природы получил поэтический дар, решил, что в Книге о Розе достаточно

хорошо на французском языке описан рай с праведниками и ад с грешниками — и захотел он на флорентийском языке и в другой манере рифм списать с оригинала прекрасную Книгу о Розе, следуя тому порядку, который описал божественный поэт Вергилий в шестой книге сочинения под названием «Энеида». И поэтому поэт Дант согласно своему ремеслу проклинает и бранит пороки и грешников, даже называя их по именам! Он же, кто был благороден и полон достоинств, был изгнан из Флоренции, было ему запрещено возвращаться туда, и умер он в конце концов в чужой стране [10, p. 11].

Это мнение французского гуманиста, конечно, нельзя рассматривать серьезно; однако даже с поправкой на французский патриотизм оно иллюстрирует степень влияния, которое «Роман о Розе» имел в XIV и XV в.

То, что Абеляр не упоминается в «Божественной комедии», может показаться читателю пропуском, обращающим на себя внимание... Нигде в великой поэме Данте мы не находим имени и даже какой бы то ни было аллюзии на историю, человека, который оказал такое глубокое влияние на философию, которую с интересом изучал Данте, о котором он вряд ли мог не услышать в Латинском квартале, с уст ученого или преподавателя в Парижском университете в то время, когда он пребывал здесь. Мы можем только предположить, что он действительно обдумывал эту историю и саму личность и воздержался от того, чтобы вынести решение относительно места Абеляра в схеме «вечной справедливости», — пишет Уолтер Пейтер [21, p. 5-6].

«Поистине удивительно, что [в "Божественной Комедии"] ни разу не упоминается Абеляр, и что ни в "Чистилище", ни где-либо еще мы не находим этого возмутителя средневекового спокойствия, к которому невозможно оставаться равнодушным», — удивляется и Г. Стюарт [25, p. 361].

Действительно, нет сомнений в том, что Данте знал историю Абеляра и Элоизы, причем вполне вероятно, что не только по «Роману о Розе». П. Дрон-ке [11] приводит ряд убедительных аргументов, согласно которым знаменитый эпизод с Франческой да Римини из пятой песни «Ада» имеет прямые параллели с историей Абеляра и Элоизы. Паоло и Франческа вводятся, как и Абеляр и Элоиза у Жана де Мёна, после длинного ряда знаменитых своей любвеобильностью персонажей античности (RR8610-8756; Inf. V, 58-69); обе героини риторически защищают любовь, противопоставляя ее долгу брака (Inf. V, 100-107; RR8815-8822). Дальнейшие параллели находятся уже с изложением истории в автобиографии Абеляра: любовь застигает обоих за книгой (Inf. V 127; HC337-338 Monfrin); особенный акцент делается на отсутствии подозрения (Inf. V, 129; HC329-330 Monfrin) [6].

Против простого отождествления этих двух эпизодов, однако, нужно сказать следующее. Абеляр и Элоиза действительно, в рамках обучения последней, читают. Мы можем примерно представить себе, как проходило это обучение, например, по рассказу о своем образовании, которое оставил Гвиберт Ножанский. Ученик концентрируется на каком-либо заданном пассаже, и затем должен выполнить задание учителя относительно этого пассажа (лучше всего документированы занятия грамматикой, но у Элоизы, конечно, не было необходимости ею заниматься); в случае, когда ученик устает от слишком

долгого занятия, учитель применяет палку (на розгах и Абеляр, и Гвиберт делают больший акцент, чем на собственно книгах; Абеляр довольно лаконичен, но описания Гвиберта уже недалеки от болезненных фантазий Сологуба на тему порки). «Книги» Абеляра и Элоизы — не развлекательное чтение, а часть довольно формализованного процесса обучения, который сейчас покажется чрезмерно строгим; к счастью, omnia vincit amor.

Сцена чтения Паоло и Франчески у Данте известна каждому, и вдаваться в воистину необъятную литературу по этой теме нет необходимости. М. Муса и А. Хэтчер посвящают целую статью тому обстоятельству, что в романе Гви-невера целует Ланселота, в то время как у Данте, «tutto tremante», инициативу все же проявляет юноша; это несоответствие авторы разрешают глубокомысленным заключением: «когда тебя целуют, целуешь и ты сам» [15]. Думается, можно обойтись без этой неевклидовой геометрии поцелуев. В сцене во втором круге ада Данте показывает первый росток («la prima radice») греха, за который казнятся оба любовника. Греха должно быть два, и в этой сцене два поцелуя, а не один: Франческа делает первый шаг к аду, прочитав Паоло строки о поцелуе; Паоло — реализовав его: так же — слово и деяние — соотносятся их страдания. Galeotto fu 'l libro e chi lo scrisse: автор книги (= написанный текст) — Галеот Франчески, книга (= прочитанный текст) — Галеот Паоло.

Нам неизвестно, насколько близко Данте мог быть знаком непосредственно с философскими сочинениями Абеляра. Андре Пезар [22] в своем анализе образа золотой печати в «Монархии» Данте указывает на то, что этот образ может восходить к Абеляру, который вел речь о печати как о символе Троицы, но вполне вероятно, что этот образ мог появиться у Данте не из чтения Абеляра непосредственно, а из сочинений каких-либо последователей Абеляра (например, Петра Ломбардского) [18].

Натянутые отношения как Абеляра, так и Данте с церковью и не отрицавшаяся даже противниками удивительная ученость обоих дают почву для возникновения легенд, в которых и Абеляр, и Данте выступают как чернокнижники. Так, в хронике клюнийского монастыря во время аббатства Петра Достопочтенного (1122-1156) встречается запись: «В это время жил Петр Абеляр [Petrus Abaelardi], знаменитейший в искусстве логики, но опасно рассуждавший о вере. Был он к тому же черным магом [nigromanticus], и черту был другом». В литературе Возрождения и раннего Нового времени существует целый ряд свидетельств, где имя Абеляра употребляется в этом же контексте. Основная их часть происходит из Италии. В одной из своих проповедей Ф. Саккетти (ок. 1335 — ок. 1400) говорит: «Был великий черный маг [nigromante] по имени Петр Абеляр [Pietro Bailardo], о котором говорили, что посредством черной магии перенесся из Вавилона [Bambilonia] в Рим всего за один час». Легенды о «Пьетро Байлардо» и «Пьетро Барлиарио» засвидетельствованы в Италии еще в XIX в. [23].

Наличие таких легенд не должно удивлять: они рассказываются о разных людях Средневековья, знаменитых своей ученостью: Герберте Орильякском, Альберте Великом, Буридане. Вместе с тем истории о «Пьетро Байлардо» и «Пьетро Барлиарио» имеют значительное сходство с легендами о Вергилии — черном маге [9; 24]. Эта традиция, начинающаяся с Иоанна Солсберийского

(ученика Абеляра) и имеющая, возможно, бретонское происхождение, присутствует и у Данте: наряду с «высочайшим поэтом», Вергилий Данте — медиатор между мирами, а кроме того, имеет черты философа-схоласта (Inf. XI, 79-82 и др.). Образ Вергилия — черного мага можно считать еще одной точкой соприкосновения Абеляра и Данте, однако в целом степень непосредственного знакомства Данте с произведениями Абеляра остается неясной.

Значительно лучше документировано отношение к Абеляру и Элоизе другого великого представителя итальянского Ренессанса — Франческо Петрарки (1304-1374). Если в вопросах философии, вероятно, следует согласиться с мнением П. де Нольака: действительно, Петрарка «прочел несколько страниц из Абеляра, но вряд ли можно предполагать, что он обязан чем-нибудь здесь своему великому предшественнику» [19, р. 14], то литературные параллели более широки. «Письмо к потомкам» Петрарки во многих аспектах напоминает автобиографию Абеляра.

Оба сочинения, — пишет Л. М. Баткин, — написаны в условно-эпистолярной форме (у Абеляра это «утешительное письмо к другу», почти наверняка воображаемому). В обоих случаях перед нам жизнеописания книжников (litterati), хотя исключительные дарования каждого из авторов направлены на разные предметы. <.. .> Оба автора преисполнены именно интеллектуальным (ученым, сочинительским и наставническим) честолюбием, сознают свое огромное превосходство над современниками. Оба взялись за автобиографию на склоне дней, отнюдь не считая свою деятельность исчерпанной: Абеляр — в середине шестого десятка, Петрарка — к 62 годам. Оба, наконец, полагали, что, отдав в молодости дань греховной человеческой природе, вправе настаивать на своей высокой моральной репутации [3, с. 139-140].

Мы с уверенностью можем говорить, что Петрарка читал автобиографию Абеляра, поскольку в Национальной библиотеке в Париже хранится манускрипт (MS Lat. 2923) переписки Абеляра и Элоизы (вероятно, старейший из сохранившихся), принадлежавший Петрарке, на полях которого сохранились пометы великого гуманиста, сохранившие его впечатления от чтения этого текста. К автобиографии Абеляра Петрарка оставил следующие пометы: К: «Итак, я удалился в уже известную мне пустынь в округе Труа...» помета: «Пустынь» (или «одиночество») («Solitudo»). К: «Я часто повторял в своих молитвах: "Взываю к Тебе от конца земли в унынии сердца моего"» помета: «Действенно и благочестиво» («Efficaciter et pie»). К: «Тогда я лишь в слабой степени чувствовал боль от раны, то теперь я страдаю гораздо больше от унижения и сильнее мучаюсь от клеветы, возводимой на мое доброе имя, чем от нанесенного моему телу увечья» помета: «Особенно» («Proprie»). К: «рука Божья нанесла мне однажды сильный удар: я выпал при езде из повозки и повредил себе шею» помета: «И я ночью» («Et me nocte»). К первому письму Элоизы к Абеляру:

К: «... я показала этим, что ты — единственный обладатель как моего тела, так и моей души. Бог свидетель, что я никогда ничего не искала в тебе, кроме тебя самого; я желала иметь только тебя, а не то, что принадлежит тебе» помета: «Как же ласково и нежно везде говоришь ты, Элоиза» («Valde predulciter

ac blande per totum agis, Heloysa»). К: «Кто даже из царей или философов мог равняться с тобой в славе? Какая страна, город или поселок не горели желанием увидеть тебя?» помета: «О славе Петра, если только любовь не делает подозрительным это свидетельство» («De fama Petri, si modo testimonium non suspectum amor facit»). К: «А так как в большинстве этих песен воспевалась наша любовь, то и я в скором времени стала известна во многих областях и возбудила к себе зависть многих женщин» помета: «По-женски» («Muliebriter»). К: «Ведь равно бы, — знает Бог! — нимало не усомнившись, я по твоему приказанию предшествовала бы тебе или последовала бы за тобою, даже если бы ты поспешил в царство Вулкана, ибо душа моя была не со мной, а с тобой...» помета: «По-дружески и изысканно» («Amicissime et eleganter»). К: «Прежде, когда ты увлекал меня к низким наслаждениям, твои письма часто приходили ко мне, и ты нередко воспевал в стихах твою Элоизу, имя которой было у всех на устах; оно звучало на всех площадях и во всех домах. Насколько же теперь праведней увлекать меня к Богу, чем тогда — к наслаждениям» помета: «Женское» («Feminee»).

Ко второму письму Абеляра к Элоизе:

К: «Ибо тебе ведомо, что тот, кто избавит меня от этой жизни, избавит меня от величайших мучений. То, чему я подвергнусь потом, мне неизвестно; но относительно того, от чего я освобожусь теперь, сомнений быть не может» помета: «Вполне изысканно говоришь, Петр» («Non ineleganter ais, Petre»). К: «Я покажу, что кара постигла нас вполне справедливо и послужила нам на пользу; что Господь более праведно покарал нас в браке, нежели в прелюбодеянии» помета: «Либо гневаешься ты, либо раздражен, Петр» («Vel iratus, vel valde compunctus es, Petre»). К: «В самом деле, если бы ты не была соединена со мной браком, то, в случае удаления моего от мира, ты, уступая увещаниям родственников или привлекательности плотских удовольствий, легко могла бы остаться в миру. Посмотри же, какое попечение явил о нас Господь, как бы намереваясь соблюсти нас для какого-то великого дела.» помета: «Если не ошибаюсь, то весьма милосердно совершилось так: потому сперва была связана с тобой по собственной воле твоя Элоиза, чтобы потом тянулась она лишь за тобой даже и без твоего желания на то, Петр» («Itaque, ni fallor, et valde misericorditer actum est, ut eo tecum nexu prius voluntarie iuncta esset, quo post te demum vel invita traheretur Heloysa tua, Petre»).

Думается, что приведенные маргиналии достаточно четко объясняют, что именно привлекло Петрарку в этих письмах.

Отдельного упоминания заслуживают и пометы Петрарки в манускрипте Абеляра, которые занимают две страницы и состоят из дат и времени суток (c 1344-го по 1349-й, на 1348 г. таких записей приходится более 30), сокрушенных восклицаний («увы!», «тяжел кораблю груз» и т. п.) и неразборчивых помет [19, p. 409-410]. Денольак интерпретирует эти записи как некие тайные молитвы [19, p. 411]. Однако тот факт, что с 40 лет, т. е. как раз с 1344 г., Петрарка, по собственному признанию, прекратил всяческое физическое общение с противоположным полом, на наш же взгляд, придает больший вес мнению Д. Уоллеса, интерпретирующего эти записи (со ссылкой, впрочем, на того же Денольака) как свидетельство «борьбы Петрарки с тем, что представлялось ему грехами

плоти» [26, р. 326]. Определенной параллелью к этим пометам может служить весьма похожий набор записей в дневниках Г.-Х. Андерсена, для которого общение с женщинами, как известно, было источником комплексов [27, р. 183].

По всей видимости, в высшей степени личная реакция, которую вызывали у Петрарки жизнь и сочинения Абеляра, были очень глубоко интеллектуально репрессированы. Во всяком случае, в одном из немногих случаев, когда Петрарка упоминает имя Абеляра, он делает это (в сочинении «Об одинокой жизни») в качестве примера посвященности жизни созерцательной:

Присоединю к [именам] стольких древних и одного не столько отдаленного от нашего времени, которого, как я слышу — не знаю, верно ли, — некоторые подозревали в заблуждениях в вере, однако гения немалого: Петра по прозванию Абеляр. Как он сам подробно рассказывает в истории своих бедствий, спасаясь от завистников, удалился он в пустынь рядом с Труа в поисках уединения. Однако и там настигло его великое множество изучающих науки, хотевших стать его учениками, которых привлекла из многих городов слава учения этого отшельника. И так он и пребывал без столь желанного покоя, поскольку его по-прежнему преследовали зависть и упорная ненависть [20, р. 219].

И все же за отстраненным тоном можно видеть очевидное сострадание, которое Петрарка испытывает к Абеляру (опять же, наверняка обусловленное сходством их судеб).

Наконец, у Джованни Боккаччо (1313-1375) во «Фьяметте» мы встречаем следующий пассаж, выражающий чувства героини в тот момент, когда она потеряла своего возлюбленного Панфило:

Часто я слышала такое мнение, что я так взыскана Господом Богом, что ни в одной моей просьбе не может быть отказано небом; и благочестивые люди меня посещали, как святую, не зная, какой печальный лик скрываю я и как мои желанья расходятся со словами. Обманчивый свет, насколько больше значат для тебя притворные лица, чем справедливые души, когда дела неизвестны! Я, грешница из грешниц, скорбящая о пагубной любви, считалась святою лишь потому, что скрываю скорбь свою почтенными словами; но, видит Бог, если бы не было опасности, я тотчас бы открыла глаза обманутым и объявила бы настоящую причину своей печали, но это было невозможно (пер. М. Кузмина).

Эту характеристику сложно не связать со знаменитым отрывком из второго письма Элоизы Абеляру:

Люди прославляют мое целомудрие, не зная о моем лицемерии. Они принимают за добродетель чистоту телесную, тогда как добродетель — свойство не тела, а души. Приобретя некоторую похвалу от людей, я не имею никакой заслуги перед Богом, испытывающим сердце и душу человека и видящим сокровенное. Меня считают благочестивой в наше время, когда только в редких случаях благочестие не является лицемерием и когда наибольшими похвалами превозносится тот, кто не вступает в противоречие с общественным мнением. Тебя, как и других, долго обманывало мое притворство, и ты принимал лицемерие за благочестие. [4, с. 86].

П. Дронке, обративший внимание на это соответствие, комментирует его так:

эта параллель тем более замечательна, что до сих пор ничего в характеристике Фья-метты у Боккаччо не дает повода предполагать, что ее могут принимать за святую. Это четко показывает рамки заимствования. Вполне возможно, что Фьяметта Боккаччо — первая героиня западной литературы, которая обязана какой-то части своего непрестанного самовыражения (будь то болезненное разоблачение своего внешне благочестивого поведения, осознание того, что внешний мир легко обманывается в вопросах святости и благочестия или осознание невозможности искренне молиться Богу) латинским письмам Элоизы [12, р. 294].

2 июля 1395 г. в письме к французскому гуманисту Жану де Монтрёю друг и ученик Петрарки Колюччо Салютати (1331-1406) просит у того послать ему насколько возможно точные копии писем Абеляра; эти письма будут для Салютати, по его словам, «милее любых других» [13, р. 76]. Эта просьба была выполнена Монтрёем: 14 июля 1396 г. Салютати просит передать эти письма через Буонаккорсо Питти, радуясь, что «вновь открыл имя Абеляра, неизвестное во Франции» [13, р. 146]. Хотя в этом последнем Салютати и заблуждался [8, р. 211-214], нет сомнения в том, что интерес итальянских гуманистов к истории Абеляра и Элоизы, насколько бы по-разному он ни выражался на психологическом или интеллектуальном уровне, помогает нам полнее понимать истоки итальянского Ренессанса и, в частности, место, которое в мысли итальянского Возрождения занимает рецепция наследия Возрождения XII в. [17].

ЛИТЕРАТУРА

1. Андерсен В. В. Абеляр, Бернард Клервоский и Сансский собор 1141 г. // Религия. Церковь. Общество. — 2012. — № 1. — С. 133-150.

2. Андерсен В. В. Возраст Элоизы // Проблемы истории и культуры средневекового общества. — Вып. XXX. — СПб.: КультИнформПресс, 2011. — С. 238-241.

3. Баткин Л. M. Ради чего Абеляр написал автобиографию // Европейский человек наедине с собой. — M.: РГГУ, 2000. — С. 137-183.

4. Петр Абеляр. История моих бедствий. Перевод с латинского / изд. подготовили Д. А. Дрбоглав, Н. А. Сидорова, В. А. Соколов, В. С. Соколов. Отв. ред. проф. Н. А. Сидорова. — M.: Издательство АН СССР, 1959. — 257 с.

5. Федотов Г. П. Абеляр. — Пб.: Брокгауз-Ефрон, 1924. — 157 с.

6. Abélard. Historia Calamitatum. Texte critique avec introduction/ ed. J. Monfrin. — Paris: Vrin. 1959. — 128 p.

7. Beggiato F. Le lettere di Abelardo ed Eloisa nella traduzione di Jean de Meun; t. 1-2. — Modena: Mucchi, 1977. — T 1. 259 p., T. 2. 192 p.

8. Bozzolo C. L'humaniste Gontier Col et la traduction française des Lettres d'Abélard et Héloïse // Romania. — 1974. — Vol. 95. — P. 199-215.

9. Comparetti D. Virgilio nel medio evo: t. 1-2. — Firenze: Seeber, 1896. — T. 1. 316 p., T. 2. 328 p.

10. Counson A. Dante en France // Romanische Forschungen. — 1908. — Bd. 21. — 276 p.

11. Dronke P. Francesca and Héloïse // Comparative Literature. — 1975. — Vol. 27/2. — P. 113-135.

12. Dronke P. Intellectuals and Poets in Medieval Europe. — Roma: Edizioni di storia e letteratura, 1992. — 504 p.

13. Epistolario di Coluccio Salutati. Ed. F. Novati. — Roma: Forzani, 1896. — T. 3. — 683 p.

14. Génin F. Première lettre d'Abailard, traduction inédite de Jean de Meung // Bulletin du comité historique des monuments écrits de l'histoire de France. — 1850. — Vol. 2. — P. 175-191; 265-292.

15. Hatcher A., Musa M. The Kiss: Inferno V and the Old French Prose Lancelot // Comparative Literature. — 1968. — Vol. 20. — P. 97-10

16. Hicks E. La vie et les epistres Pierres Abaelart et Heloys sa fame. — Paris; Genève: Champion-Slatkine, 1991. — 163 p.

17. Il secolo XII. La «renovatio» dell'Europca cristiana / ed. G. Constable. — Bologna: Mulino, 2003. — 564 p.

18. Luscombe D. E. The School of Peter Abelard: The Influence of Abelard's Thought in the Early Scholastic Period. — Cambridge: Cambridge University Press, 1969. — 360 p.

19. Nolhac P. de. Pétrarque et l'humanisme. — T. 1. — Paris: Émile Bouillon, 1892. — 442 p.

20. Nolhac P. de. Pétrarque et l'humanisme. — T. 2. — Paris: Champion, 1907. — 328 p.

21. Pater W. H. The Renaissance. Studies in Art and Poetry. — Berkeley; Los Angeles. 1980. — 489 p.

22. Pézard A. Le sceau d'or: Dante, Abélard, Saint Augustin // Studi Danteschi. — 1968. — Vol. 45. — P. 29-93.

23. Sabatini F. Abelardo ed Eloisa secondo la tradizione popolare. — Roma: Libreria Centrale, 1879. — 144 p.

24. Spargo J. W. Virgil the Necromancer: Studies in Virgilian Legends. — Cambridge: Harvard University Press, 1934. — 502 p.

25. Stewart H. L. Dante and the Schoolmen // Journal of the History of Ideas. — 1949. — Vol. 10. — P. 357-373.

26. Wallace D. Letters of Old Age: Love Between Men, Griselda, and Farewell to Letters (Rerum senilium libri) // Petrarch: A Critical Guide to the Complete Works. — Chicago: The University of Chicago Press, 2009. — 568 p.

27. Wullschlager J. Hans Christian Andersen: The Life of a Storyteller. — London: Penguin, 2000. — 506 p.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.