CC BY
29РУССКАЯ НАЦИЯ И РУССКАЯ ЗЕМЛЯ
Всеволод Шимов
ИСТОРИЧЕСКИЕ
и перспективы
Важным элементом становления идентичности любой нации является определение собственных территориальных пределов, разграничение «своих» и «чужих» территорий. Это порождает многочисленные коллизии, когда на одну и ту же территорию претендует сразу две или более формирующихся наций либо на какой-то территории, которую нация считает «своей», вдруг вспыхивает сепаратистское движение, стремящееся к национальному обособлению.
Русское самосознание как раз переживает такую драму, связанную с утратой территорий, которые воспринимались как «исконно русские», но были «отвоеваны» новыми национал-сепаратистскими движениями. Речь идет об Украине и Белоруссии. Еще сто лет назад формирование национального проекта, включающего весь этнический ареал восточных славян (Олег Неменский придумал для этого проекта очень удачное определение «пан-русизм»; им мы и будем пользоваться в дальнейшем), выглядело вполне реальным. Исторические пертурбации XX в. внесли свои коррективы: в понятие «русские» стало включаться только коренное восточнославянское население Российской Федерации, Белоруссия и Украина обрели суверенитет как национальные государства отдельных славянских народов. Но это еще вовсе не означает окончательного торжества белорусского и украинского национальных проектов, антирусских в своей основе, и ставить точку в истории панрусизма определен-
судьбы пАнруСизмА
но рано. Однако прежде всего нелишне разобраться в причинах его предшествующих исторических неудач.
Разорванная Русь, раздробленная русскость
Представления о великорусах, малорусах и белорусах как частях единого русского народа основаны на предании о Киевской Руси как источнике государственной, религиозной и культурно-языковой традиции, общей для всех восточных славян. В основе русскости в этом понимании лежит мифология, связанная с государственной и церковной традицией, заложенной княжеским домом св. Владимира. Русская культура как сложный и многогранный феномен формировалась на основе «русской веры» — заимствованной Рюриковичами византийской версии христианства, адаптированной к местным реалиям (использование церковнославянского в качестве богослужебного языка, формирование корпуса местночтимых святых и связанных с ними преданий, резко выделяющих «русскую веру» среди других разновидностей православия).
Русская вера и связанная с ней культурная традиция стала тем плавильным тиглем, который постепенно преобразовывал конгломерат разношерстных славянских племен в единое политическое, конфессиональное и культурно-языковое сообщество — Русь. Рождается Русский Миф в его изначальном виде — достаточно централизованный
108
и унифицированный: общая государственность (здесь важна не реальная Киевская Русь с ее княжескими междоусобицами, а миф, предание о Русской Земле как общем отечестве), единая династия, единая церковь, общий «высокий» язык, Киев как сакральная столица.
Однако процесс этнокультурной консолидации восточных славян Киевской Русью завершен не был. Разгром Древней Руси татарами обусловил растаскивание ее частей между новыми центрами силы, что привело к «раз-беганию» осколков Руси, вызреванию новых региональных культурно-языковых традиций на их основе. Этноязыковые различия, существовавшие между различными группами восточных славян и не стертые в древнерусский период, получили возможность оформиться и закрепиться. Важным фактором стали и внешние влияния, весьма разнородные для разных частей Руси.
С этой точки зрения Русь разделилась на два больших пространства — восточное и западное. Восточная Русь, политически консолидируемая и культурно унифицируемая Москвой, формируется в условиях длительного татарского господства и относительной изоляции от Европы. Степень и характер влияния этих факторов по-прежнему остаются предметом жарких споров, однако их значимость для формирования России представляется бесспорной.
Западная Русь, напротив, развивается в условиях все возрастающей экспансии западноевропейской культуры в ее польской редакции. Со своей стороны, это пространство со временем также делится на две половины — северную и южную. Северная окажется в политическом симбиозе с Литвой и станет прообразом Белоруссии. Южная — остатки исторического ядра Древней Руси и обломки сильного Галицко-Волынского княжества, — преобразуется в пограничную с Диким
Полем окраину (Украйну) сначала литовского, затем польского государства.
Тем не менее, несмотря на мощные дезинтеграционные процессы, русская идентичность, заложенная в киевский период, никуда не исчезла и продолжала развиваться. Население — по крайней мере, образованные слои, обладающие навыком письменной культуры, — по разные стороны границ, расколовших Русь, продолжают идентифицировать себя как русских, а свой язык — как русский. Однако это была вовсе не однородная и относительно унифицированная «русскость», а набор региональных видоизменений, напластовавшихся на древнерусский фундамент. Так, понятие «русский язык» включало в себя целый веер родственных, но все же разных языковых традиций — наддиалектных письменных койне, разговорных просторечий и т.п. То же самое произошло и с «русской верой». Первоначально единая Русская Церковь в XV в. разделилась на Московскую и Киевскую митрополии, между которыми со временем накопилось немало различий. Позднее к этому добавилась и уния, также презентовавшая себя как «русская вера» и продолжательница киевских церковных традиций. Таким образом, русскими себя называли носители родственных, но далеко не тождественных, а иногда и враждебных друг другу идентичностей (как те же православные и униаты в Речи Посполитой).
В донациональную эпоху подобная пестрота и терминологическая расплывчатость была в порядке вещей. «Русскость» существовала как набор практик, имеющих общее культурологическое основание, но лишенных строгого, унифицированного канона.
Подобный канон потребовался с вступлением восточных славян в эпоху национализма, поскольку национальное строительство предполагает высокую степень культурно-языковой унификации. По сути дела, конфликт
между панрусизмом, с одной стороны, и белорусским и украинским национализмом — с другой, сводится к вопросу, возможен ли такой единый (общерусский) канон для всех восточных славян или нет.
Структурирование русскости в национальную эпоху
Национальная эпоха потребовала упорядочивания и структурирования самого понятия «русскости», а также установления четкой системы взаимоотношений между разными группами восточных славян — «русских». В итоге возник ряд альтернативных проектов, которые можно условно разделить на три «идеальных типа».
1. Москвоцентричный панрусизм.
К середине XIX в., когда в восточнославянском мире запускаются процессы национального генезиса, баланс потенциалов между Западной и Восточной Русью отчетливо сдвинулся в пользу последней. Российская империя, выросшая из Московского царства, была на тот момент самым успешным как политическим, так и культурным проектом. Именно с высокой культурой Российской империи начинают ассоциироваться «канонические» представления о русскости.
Напротив, Западная Русь фактически не выдержала конкуренции с польской культурой в рамках Речи Поспо-литой. Аристократические слои — носители «высокой» культуры — были здесь тотально ополячены, «рус-скость» постепенно низведена на уровень «попа и холопа». Однако польское влияние на Западную Русь нельзя воспринимать сугубо негативно. В XVI-XVII вв. в Речи Посполитой наблюдался взлет западнорусской культуры, чему немало поспособствовало и польское влияние. «Польша 15-17 века представляла такой пример развития школы, ученых и литературных
интересов, какого не бывало в русских землях: ни в Москве или Новгороде, ни в Киеве, ни в Вильне. Россия 16 в. едва выступала из мрака, принесенного татарским игом; образованным иноземцам она казалась страной варварской и по нравам, и по отсутствию ученых школ, о котором почти неизменно упоминают иностранные путешественники того времени. Польша в этом отношении, напротив, шла в уровень с западной Европой: она приняла деятельное участие в движении гуманизма, в истории которого имела своих знаменитых представителей; в нее перешло и то религиозно-научное возбуждение, какое сопровождало реформацию»1.
Влияние более сильной польской культуры, а также ее привилегированное политическое положение в конечном счете погубили западнорусскую традицию, однако в XVI-XVII вв. она все же получает мощный импульс для своего развития, заимствуя польские и — шире — западноевропейские культурные формы. Эта «вестернизирован-ная» западнорусская культура в XVII-XVIII вв. в значительной степени повлияла на процессы, происходившие в России. Притеснения западнорусского православного населения в Речи По-сполитой побуждали многих западнорусских деятелей эмигрировать в Москву. Западнорусские влияния в значительной мере подготовили реформаторскую деятельность Петра I и определили культурный облик пореформенной России.
«Известно, что русская юго-западная (т.е. западнорусская. — В.Ш.) школа получила, наконец, большое влияние в самой Москве, несмотря на подозрительность московских руководящих людей ко всему, что носило какой-то западный, действительно или мнимо латинский оттенок, — и впоследствии это влияние отразилось видной полосой в ходе нашего образо-
1 Пыпин А.Н. История русской этногра- 109
фии. Минск, 2005. С. 16. _
вания в 18 веке: наша духовная школа сохраняла почти до наших дней следы своего юго-западнорусского источника в латинском духе. В конце 17 века, накануне Петровской реформы, в жизни московской России несомненно готовилось и частью совершалось своего рода преобразование под влиянием этой юго-западной школы, — преобразование, затертое и заслоненное потом более широкой и радикальной реформой Петра, но давшее и самому Петру подготовку и многих исполнителей для его планов»2.
Таким образом, «новая» русская культура, сложившаяся в петровской России, не была чисто великорусской по своему генезису, получив мощную западнорусскую прививку. Это позволило многим национальным деятелям Западной Руси провозгласить ее продуктом совместного творчества всех частей Руси, а значит, общерусской. Характерно, что такое понимание рус-скости получило распространение не только на восточнославянских землях в составе России, но и в Галичине и Карпатской Руси, находившихся под властью Австро-Венгрии, где в XIX в. развивается довольно сильное «мо-сквофильское» движение.
Однако новая русская культура, несмотря на свое синтетическое происхождение, оставалась все же москво- и петербургоцентричной, основанной на историческом мифе России, ведущей свой генезис от Московского царства. Понятие «русского» в этой традиции ассоциировалось прежде всего с Вели-короссией, а традиции Западной Руси не получали должной артикуляции и осмысления в общерусском контексте, маргинализовались и вытеснялись на периферию русского сознания.
2. Панрусский регионализм. Как
реакция на москвоцентризм в Западной Руси развиваются региона-листские тенденции. Первоначально
2 Там же. С. 18-19.
западнорусский регионализм не ставил под сомнение идею единого русского народа и русскую «московско-петербургскую» культуру как основу национальной консолидации. Однако регионалисты стремились артикулировать западнорусское своеобразие, сделать присутствие западнорусского компонента более значимым в общерусском национальном поле. Эту тему подробно рассматривает на примере раннего украинофильства Олег Не-менский3.
В аналогичном русле, однако с гораздо менее выраженными в сравнении с украинофильством автономистскими тенденциями, развивалось западнорусское движение в Белоруссии4. В рамках этих движений осуществлялось активное изучение этнографического, языкового и культурно-исторического своеобразия белорусско-украинских земель. Под влиянием региональных движений формируется представление о русском народе как о национальном триединстве велико-, мало- и белорусов. Эта формула получила официальное признание и была, в частности, зафиксирована во Всероссийской переписи 1897 г., где русские были разделены на три языковые группы — великорусов, малорусов и белорусов.
Белорусский и украинский (малорусский) языки воспринимались как провинциальные региональные вари-
3 Неменский Олег. «Чтобы быть Руси без Руси» // Вопросы национализма. 2011. №5. С. 79-94.
4 Западнорусизм как термин обычно используется для обозначения регионального русского движения в Белоруссии. Само понятие «Западная Русь» может истолковываться двояко. В широком смысле Западная Русь — вся совокупность исторических русских земель, находившихся под властью Литвы и Польши, т.е. земли современных Белоруссии и Украины (без Новороссии). В узком смысле Западная Русь — это только Белоруссия, противопоставляемая Украине как Южной или Юго-Западной Руси.
анты общерусского языка, литературным общенациональным стандартом которого считался «новый» русский литературный язык, рассматриваемый как продукт совместного творчества «трех русских племен». При этом, однако, вполне допускалось развитие провинциальных литератур на местных наречиях.
Вот как, в частности, формулировал свой взгляд на соотношение белорусского и русского литературного языков западнорусский лингвист и этнограф Е.Ф. Карский: «Литература белорусская, отличающаяся жизненностью, как провинциальная, будет существовать и развиваться. Что же касается белорусского языка, которым говорит простой народ, то, желая ему всякого процветания в будущем даже до мирового значения, я по вопросу о введении его сейчас в науку как языка высшего и даже среднего преподавания держусь приблизительно такого же взгляда, какой был высказан в последнее время и одним беспристрастным поляком (проф. И.А. Бодуэном-де-Куртенэ), именно, "что белорусский язык столь близок к языку великорусскому, что ему вряд ли удастся удержаться рядом с этим последним. Для нужд изящной литературы и для нужд науки белорусы будут, вероятно, пользоваться и впредь языком, выросшим на великорусской почве" — прибавим от себя — не без участия других русских наречий, в том числе и белорусского»5.
Таким образом, русская идентичность постулировалась регионалиста-ми как двухуровневая, где на верхнем (общенациональном) уровне доминировали «высокие» русская культура и язык, а на региональном сохранялись многие местные этноязыковые особенности. Субъектность отдельных этнических групп восточных славян, таким образом, не уничтожалась, а включа-
5 Карский Е.Ф. Белорусы. Т. 3. Кн. 2. Минск, 2007. С. 648-649.
лась в общенациональное поле при сохранении некоторой степени автономности.
Однако регионализм подготовил почву для появления более смелых проектов автономизации западнорусских народностей.
3. Белорусский и украинский национализм. Общерусская «москвоцен-тричная» модель, скорректированная западнорусским регионализмом, в XIX — начале XX в. была, безусловно, наиболее сильной и привлекательной моделью национальной консолидации исторической Руси.
Однако реализация русского национального проекта в Российской империи запаздывала. Прежде всего это было связано с медленной модернизацией и урбанизацией России и, как следствие, запаздывающей национальной централизацией и унификацией, которая обеспечивала бы закрепление общерусского языка, самосознания и форм культуры на массовом уровне. Как следствие, русское пространство продолжало существовать в виде относительно обособленных аграрных регионов, не интегрированных в высокую русскую культуру, которая оставалась атрибутом тонкого слоя городской интеллигенции. Еще одним следствием этого была консервация этнографической пестроты, диалектного и этнографического разнообразия русских регионов.
Плавильный котел общерусского национального строительства так и не удалось полноценно запустить вплоть до 1917 г. Ассимиляционные процессы, конечно, шли, особенно в крупных городах вроде Киева, Харькова и Одессы или динамичных индустриальных регионах, как Новороссия. Однако в целом они были медленными, относительная обособленность русских регионов, консервирующая этнолингвистические различия между ними, продолжала воспроизводиться. 111
Как следствие, западнорусские ре-
гиональные идеологии получили неожиданное направление в развитии. Консервация деревенских укладов со всем их этнографическим своеобразием породила у части западнорусской интеллигенции стремление к созданию отдельных национальных культур на белорусско-украинской сельской этнографической основе6.
Первоначально эти тенденции развивались в русской парадигме, которая, однако, обретала все более децентрализованный характер. Зазвучали мысли о возможности нескольких форм русскости — нескольких русских народов, нескольких русских языков и литератур и т.п. В качестве примеров рассуждений такого рода можно привести известную статью Н.И. Костомарова «О двух русских народностях», «Историю Украины» А.Я. Ефименко7; о существовании трех русских народов высказывался белорусский поэт М. Богданович8. В этой системе координат белорусы и украинцы еще рассматривались как русские, но обладающие особой формой русскости, имеющей право на самостоятельное национальное развитие. Белорусский и украинский — языки русского корня, но способные развиваться самостоятельно, наравне с русским литературным.
Реконструкция в Западной Руси форм русскости, альтернативных общерусскому «москвоцентричному» канону, неизбежно вскрывала проблему не только различий между разными частями Руси, но и нередко конфликтного характера взаимоотношений между ними. Вот как, например, описывал взаимоотношения между «западными» и «восточными» формами русско-
6 Неменский Олег. Национализм городской и сельский // Вопросы национализма. 2010. №1. С. 49-56.
7 Ефименко А.Я. История Украйны и ее народа. СПб., 1907.
8 Мельник В. Славянская семья // Белару-
ская думка. 2004. №10. С. 146.
сти А.Н. Пыпин: «В 17 столетии тип юго-западного человека носил свои определенные черты, которые видимо отличали его от человека московского. На юге долгими историческими судьбами сложилась целая особая народность, которая для северных русских казалась столь чуждой, что могла даже называться "черкасской"; русские западные люди были "литовские люди": руководствуясь непосредственным соображением, что русское может быть только такое, какое оно было в Москве, московские люди не думали о том, что это западное русское издавна жило особняком от восточной Руси и тем самым могло приобрести свои несходные черты. <...> Известно, какими недоразумениями и недоверием сопровождались первые встречи московских людей с учеными киевлянами и белорусами, <. > эти недоразумения являлись и при встречах на месте с населением западного края, напр., в походах царя Алексея Михайловича в "Литву"»9.
Рефлексия над застарелыми историческими конфликтами и обидами, реальными или мнимыми (очевидно, что из такой рефлексии зародился, в частности, украинский культ Мазепы), культивирование местных особенностей в противовес доминирующей русской «высокой» культуре — все это формировало предпосылки для полного национального отмежевания белорусов и украинцев от великороссов.
Свою реализацию эти предпосылки находят в контексте российского революционного движения. Революционное отрицание тогдашней российской государственности трансформировалось у части белорусско-украинской интеллигенции в отрицание ассоциировавшейся с империей Романовых русской культуры. В противовес им формируются идеи белорусской и украинской государственности, основанных на местных этноязыковых
9 Пыпин А.Н. Указ. соч. С. 20.
традициях и исторических преданиях, разумеется, противопоставляемых «Москве». Таким образом, если панру-сизм рассматривал общерусскую культуру и региональные этноязыковые традиции в качестве взаимодополняющих элементов в рамках двухуровневой системы идентичности, революционные белорусский и украинский на-ционализмы видели в них два взаимоисключающих начала. Местные говоры в глазах белорусских и украинских национал-революционеров превращаются из региональных наречий русского языка в языки народов, угнетаемых империей. Рассуждать о национальном единстве велико-, мало- и белорусов в такой системе координат, очевидно, не имело смысла.
Белоруссия и католический фактор
Среди прочих факторов, способствовавших конституированию белорусского и украинского национализма, следует отметить внешние влияния; о польском и австрийском следе в истории украинского и белорусского движения написано достаточно, поэтому здесь мы на этой теме задерживаться не будем.
Особо следует остановиться на характере польского влияния в Белоруссии, которое имело ряд специфических особенностей. Белоруссия — единственная восточнославянская страна, где имеется заметная католическая диаспора (по разным оценкам, от 15 до 20% населения). Этим Белоруссия отличается от России, где абсолютно доминирует православная церковь, и Украины, где конкурируют несколько форм православия, а также существует униатская церковь, однако все это, по большому счету, является разновидностями и мутациями изначальной «русской веры».
Наличие в Белоруссии большой католической диаспоры, как правило,
объясняют польским влиянием. Действительно, основная масса католического населения проживает в северозападных районах страны, пограничных с Литвой и Польшей, так что их более высокая полонизация выглядит вроде бы закономерной. Однако возникает вопрос: почему в западных областях Украины, находившихся примерно в тех же культурно-исторических условиях, отсутствует аналогичная диаспора украинцев-католиков (подчеркиваю, речь идет не об униатах, а о католиках латинского обряда)?
Дело в том, что в этническом плане белорусские католики представляют собой специфическую группу, отличную от основной массы белорусов. Исторически северо-западные районы Белоруссии не принадлежали Руси, будучи преимущественно балтски-ми по этническому составу (об этом свидетельствует и местная топонимика, и фамилии местных жителей)10 и воспринимавшиеся как часть Литвы. Однако соседство с более развитой и густонаселенной Русью вело к постепенной языковой ассимиляции местного населения. Помимо славянского языка, сюда начинало проникать и православие, однако закрепиться не успело, поэтому при крещении Литвы местное население было в основном обращено в католицизм, очень быстро принявший польский характер. Таким образом, сложилась специфическая этническая группа: балтская (или славяно-балтская) в этнической основе, по языку тяготеющая к белорусам, по конфессии — к полякам.
Именно конфессиональная идентичность долгое время была здесь доминирующей. Местная шляхта стала органической частью польского политического класса и внесла немалый вклад в развитие польской культу-
10 Весьма распространенными здесь являются фамилии и топонимы с корнем -гуд-. Гудами литовцы называли своих соседей — восточных славян.
113
ры и государственности. В то же время она имела выраженную региональную идентичность по формуле «рода литовского, нации польской»; местная польская (польско-литвинская) литературная традиция (А. Мицкевич, В. Сырокомля) хорошо отражала этноязыковое и историческое своеобразие региона. Конфессиональная идентификация доминировала и на уровне простого народа: местные католики обычно считали себя поляками, а свой язык — разговорной разновидностью польского. Такая ситуация сохранялась еще в начале XX в. Как отмечал Е.Ф. Карский в 1903 г.: «на вопрос: кто ты? простолюдин отвечает: — русский, а если он католик, то называет себя либо католиком, либо поляком»11.
Таким образом, носители белорусских говоров не рассматривались как единое сообщество и в зависимости от исповедания относились либо к русским, либо к полякам. Однако закрепиться этому национально-конфессиональному разделению не удалось, и его постепенно вытесняют представления о белорусах как единой этноязыковой общности вне зависимости от конфессии. Подобные представления имели несколько источников. С одной стороны, их появлению способствовали российские власти и местные русофилы, которые, борясь с польским присутствием в крае, начали активно распространять представления о местных католиках как об ополяченных русских, аргументируя это их языковой общностью с православными. Так, по переписи 1897 г. 56% проживавших в Виленской губернии католиков были отнесены к белорусам на основании языкового критерия12. Этнограф Е. Карский также определял белорусов как языковую общность не-
11 Карский Е.Ф. Белорусы. Т. 1. Минск, 2006. С. 114.
12 Шимов В. Виленский край: этноконфес-сиональная проблема // Беларуская думка. 2011. №1. С. 72-82.
зависимо от веры. Таким образом, концепция белорусов-католиков в ее русофильском прочтении была направлена на «пробуждение» у местных католиков русского самосознания и отрыв их от Польши.
С другой стороны, представления о белорусах как этноязыковой общности поверх конфессиональных границ получили поддержку среди части местной католической шляхты. Как представляется, это стало результатом кризиса и распада местной польско-литвинской традиции. Разрушение Речи Посполитой, усиление деполо-низаторских мер и русское присутствие способствовали ослаблению связей местной католической общности с польской культурой. В первую очередь это касается мелкой безземельной или малоземельной шляхты, которая находилась в тесной связи с местной крестьянской «почвой».
Мелкая шляхта, формально числясь «благородным сословием», по своему реальному статусу мало чем отличалась от крестьянства, в связи с чем не могла не испытывать комплекс неполноценности по отношению к крупным помещикам-землевладельцам, олицетворявшим в наиболее чистом виде «польское начало» в крае. Противопоставляя себя крупным землевладельцам в социальном плане, со временем многие из шляхтичей пришли и к национальному противопоставлению. Этому немало поспособствовали и распространяемые российскими властями и русофилами представления о том, что говорящие на «простой мове» католики — не поляки, а белорусы, составляющие единую народность с православными. Усвоив представления о своей «белорусскости », шляхтичи-католики вместе с тем сохранили истинно польские предубеждения против России и русских.
Полонизированные шляхтичи составили значительную часть кадрового резерва белорусских националистов. Этим белорусский национализм за-
метно отличается от украинского, где осознавшие себя украинцами польские шляхтичи также встречались, но это были единичные случаи.
Сильная католическая составляющая определила то, что белорусский национализм был во многом ориентирован на области с преобладающим католическим населением (т.н. Вилен-ский край) и формировался в основном на этнографическом материале этих областей. Белорусский литературный язык был кодифицирован преимущественно на основе виленских говоров, находившихся под сильным польским влиянием.
«Белорусское национальное движение, хотя и провозглашало объединение всех белорусов, независимо от веры, но в первую очередь все же рассчитывало на католическую часть крестьянства. Это можно подтвердить предисловием одной из авторов "Нашей нивы" (главный печатный орган белорусского национального движения. — В.Ш.) Тётки13 к своей книге "Скрыпка беларуская". Она от имени Гаврилы из Полоцка спрашивает, местное население это поляки или литовцы. Поскольку и те и другие были католиками и четко отличались от православных, то призыв к тому, чтобы население становилось белорусами, был обращен именно к католикам, так как православный не определял себя ни как поляк, ни как литовец. Еще одним подтверждением этого может являться стихотворение "Восень", в котором при перечислении некоторых мест нахождения крестьянина указывается костел»14.
Появление концепта белорусов-католиков в конечном счете при-
13 Псевдоним белорусской национальной активистки Алоизы Пашкевич.
14 Гронский А. Национальный вопрос на страницах газеты «Наша Шва» (1910 г.) // Западная Русь. Электронный ресурс. Режим доступа: http://zapadrus.su/2ар№^гЬ1/73— 1-ir-1910-.html
вело к тому, что при советском национально-государственном размежевании в состав Белоруссии были включены земли с преобладающим католическим населением. Представления о «белорусскости» этих земель возникли достаточно поздно, на рубеже XIX-XX вв.
Национальное строительство по-советски
К 1917 г. процессы национального генезиса у восточных славян находились на весьма ранней стадии. Массового запроса на национализм не было в силу все еще глубокой архаичности общества: основная масса восточнославянского населения проживала в селе и находилась на донациональном уровне сознания. Споры между поборниками разных версий идентичности велись в узком кругу городской интеллигенции. Можно сказать, что национальный вопрос у восточных славян в тот период находился на этапе даже не решения, а только постановки. Решение же в «естественных» условиях, очевидно, заняло бы не одно десятилетие.
Этим ситуация в Российской империи значительно отличалась от, например, Австро-Венгрии, в недрах которой к началу Первой мировой войны уже вызрело несколько вполне развитых наций.
Ситуация резко изменилась в результате крушения империи и прихода к власти большевиков, которые запустили программу форсированного национального строительства. Причем за основу национального строительства у восточных славян большевиками был взят вариант национального сепарирования белорусов и украинцев от великороссов, за которыми, собственно, и закреплялся этноним «русские». До революции этот сценарий представлялся наименее вероятным, поскольку 115 и украинский, и особенно белорусский
116
национализм по своему потенциалу и привлекательности очевидно проигрывали панрусизму, за которым стояла мощная культурная традиция вполне европейского уровня. Однако большевики, заклеймив панрусизм как «русский великодержавный шовинизм», объявили его своим врагом, призвав в союзники немногочисленных, но пассионарных белорусских и украинских националистов.
Таким образом, резкое усиление белорусского и украинского национализма произошло не в силу естественных национально-генетических процессов, а благодаря политическому волюнтаризму большевиков. Белорусская и украинская идентичность насаждалась сверху методами административного нажима в 1920-1930-х гг. в рамках политики «коренизации». Однако искусственность и слабость обоих национальных проектов привели к тому, что они так полноценно и не прижились. Интенсивные урбанизационные и модернизационные процессы, протекавшие в рамках СССР, так и не привели к созданию полноценной белорусской и украинской национальной городской культуры. Становление городской культуры происходило на базе преимущественно русского языка. Это стало наглядным подтверждением того, что устойчивую языковую идентичность белорусам и украинцам привить так и не удалось, и в процессе перемещения в города они быстро и легко отказывались от своих деревенских говоров в пользу более престижного русского языка.
Белорусский и украинский языки, само существование которых поддерживалось замкнутостью и изолированностью сельского образа жизни, стремительно утрачивали почву в условиях урбанистической цивилизации, жившей в ритме Большого культурного пространства. Эту печальную для себя ситуацию вынуждены были признавать и многие белорусско-украинские националисты. Вот что, в частности,
писал «корифей» белорусской литературы Василь Быков о судьбе белорусского языка: «Будучи рожденным на сельских, лесных просторах, многие столетия выражавший душу и дух белорусского крестьянства, этот язык плохо адаптируется к новым, далеко не крестьянским условиям. Великолепно приспособленный к сельской природе, крестьянскому быту, он оказался чужим среди каменных громадин города, в бензиновом чаду урбанизированного общества»15.
Русский язык стал абсолютно преобладающим в сильно урбанизированных областях Белоруссии и Украины, где доля городского населения к концу советской эпохи составляла 70% и выше. В таких местностях городская культура активно влияет и на село, т.к. сельские жители оказываются тесно связанными с городами: у большинства в городах живут дети, многие часто ездят в город за покупками, на заработки и т.п. В итоге сельский язык быстро растворяется в городском, оставляя свой след лишь в речи городских низов и немногочисленных сельчан (феномен смешанных белорусско-русских и украинско-русских просторечий, известных как трасянка и суржик). В зоне подобного типа урбанизации оказалась вся территория Бе-лоруссии16 и юго-восточные области Украины.
15 Цит. по: Коряков Ю. Языковая ситуация в Белоруссии и типология языковых ситуаций. Электронный ресурс. Режим доступа: http://lingvarium.org/ling_geo/belarus/LSB-
16 Любопытно, что культурно-языковая русификация в Белоруссии примерно в равной степени затронула как православных, так и католиков. Как представляется, связано это было с внерелигиозным характером советизированной русской культуры: русскость, ассоциированная с православием, скорее всего вызвала бы в этой среде сильное отторжение и спровоцировала национальную мобилизацию.
В центральных областях Украины доля городского населения колеблется в районе 50-60%, и здесь возникает контраст между преимущественно русскоязычными крупными городами и украиноязычной сельской местностью и малыми городами. Влияние города на село здесь меньше, сельская местность продолжает «вариться в собственном соку», со своей стороны, влияя на малые и средние города.
Наконец, в большинстве западно-украинских городов доля городского населения менее половины, и русскоязычная городская культура здесь так и не сложилась. До присоединения этих областей к СССР города были преимущественно польско-еврейскими; также шло формирование и конкуренция русофильской и украинской традиций. После войны польско-еврейская и русофильская традиции были ликвидированы, города заполнились сельским населением, а нишу интеллектуальной элиты монопольно заняли украинские националисты.
Таким образом, национальные процессы в Белоруссии и на Украине остаются незавершенными. Панру-сизм как идеология национального
строительства за советский период был дискредитирован и табуирован. В обоих государствах сложились сплоченные и хорошо организованные националистические сообщества, которые сегодня во многом и задают информационно-идеологический тон (на Украине в большей степени, в Белоруссии — в меньшей).
В то же время большинство населения Белоруссии и значительная часть населения Украины русскоязычны в быту и не испытывают потребности противопоставлять себя русским из России. Русского самосознания русскоязычные белорусы и украинцы в большинстве случаев не имеют, их представления о национальной идентичности неясны и смутны, однако можно говорить о т.н. «бытовом русофильстве» — стихийном, без национальной рефлексии выборе в пользу русского языка и культуры. Носители общерусского сознания немногочисленны и плохо организованы, но тем не менее они есть. Так, в Белоруссии около двух лет назад начал работу сайт «Западная Русь», вокруг которого группируются местные панрусисты. Исходя из этих предпосылок, можно заключить, что новая волна русского возрождения на исторических землях Западной Руси вполне возможна.
