CC BY
31
О. А. Акимова (Москва)
Исторические корни этноконфессиональных конфликтов: О XXI конференции «Славяне и их соседи»
27-28 мая 2003 г. Отдел истории Средних веков Института славяноведения РАН провел очередную XXI конференцию из цикла «Славяне и их соседи», посвященную памяти выдающегося российского палеослависта Владимира Дорофеевича Королюка. Оргкомитетом конференции (председатель — чл.-корр. РАН Б. Н. Флоря) для обсуждения была предложена тема «Исторические корни этноконфессиональных конфликтов в восточной части Европы».
Интерес к эпохе Средневековья и раннего Нового времени определяется прежде всего тем, что именно в этот период закладываются истоки многих современных этноконфессиональных конфликтов, и изучение заявленной Оргкомитетом темы должно способствовать пониманию причин конфликтов, выработке типологии конфликтных ситуаций, выяснению того, насколько проблемы межэтнических и межконфессиональных отношений связаны со средневековыми сторонами жизни общества, и насколько — с тенденциями, характерными для Нового времени. В качестве приоритетеных аспектов темы для обсуждения на конференции были выделены следующие: этноконфессиональная ситуация в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе в Средние века и раннее Новое время (христианство, ислам, иудаизм); православие и католицизм в славянском мире: взаимодействие и исторические корни конфликтов; христианские империи раннего Средневековья и славянские государства: этнические аспекты отношений; исторические корни немецко-славянских конфликтов; межэтнические отношения в Османской империи и корни балканских конфликтов Нового времени; национальные и религиозные конфликты в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе в эпоху Реформации и Контрреформации; раннее Новое время как эпоха зарождения современных форм этноконфессиональных конфликтов. 24 докладчика конференции представляли институты Академии наук, университеты и высшие учебные заведения Москвы, Иванова, Махачкалы, Твери, Коломны. К началу конференции были изданы тезисы докладов ее участников.
Несколько докладов было посвящено особенностям болга-ро-визанатийских отношений. Г. Г. Литаврин выделил два основных фактора, определявших историю болгарской церкви в эпоху Первого Болгарского царства (865—1018) — полное подчинение
церкви верховной светской власти, которая с первых шагов церковного строительства обеспечивала болгарской церкви статус независимости от константинопольской патриархии, и непосредственное соседство Болгарии с Византийской империей, обусловившее самый факт принятия болгарами христианства в восточном варианте. Характер отношений болгарской церкви с Константинопольской патриархией во многом стал моделью для Сербии и Руси после принятия ими христианства. Л. В. Горина обратилась к тексту из Ар-хивского сборника 1262 г. (список XV в.) «Начала царства Констан-тинаграда греческого». Полагая его компиляцией хроники Георгия Амартола, докладчица предположила, что эта компиляция была составлена в Болгарии периода правления Симеона (893-927), когда здесь укреплялось христианство как государственная религия. На Руси же он оказался востребованным в период монгольского завоевания.
Тема конфессионально-культурных отношений Болгарии и Византии была продолжена в докладе Д. И. Полывянного на материале славянской книжности следующего периода болгарской истории — периода византийского господства (1018-1186). Анализируя различные варианты реакции болгарской культуры и ее носителей на изменившиеся условия, автор выделил институты и сообщества, благодаря которым обеспечивалось сохранение культурной самобытности средневековой Болгарии. Прежде всего подчеркивалась культурная политика Охридской архиепископии, стремившейся выступать в качестве преемницы деятельности свв. Климента и Наума — учеников свв. Кирилла и Мефодия; была отмечена роль славянских монастырей на территории архиепископии, где формировались культы местных подвижников, а также значение малых монастырских сообществ на западе бывшего Болгарского царства и братии афонского Зографского монастыря св. Георгия.
В ином ракурсе проблема развития болгарской культуры в условиях византийского владычества была представлена в докладе И. И. Калиганова. Оппонируя точке зрения о гонениях на славянскую письменность в Болгарии Х1-ХП вв. (Г. Подскальский), автор в то же время отметил в целом неблагоприятные условия в этот период для развития здесь славянской культуры, обусловленные византийской политикой эллинизации национальных правящих династий и лишения болгарской церкви статуса патриархии. Закономерным поэтому выглядит появление в Киевской Руси этого времени в рамках единой византийской церкви основного репертуара переводной и оригинальной болгарской книжности Первого Болгарского царства. Наряду с официальным путем проникновения корпуса болгарских книг на Русь (отмеченным Г. Г. Литавриным) — вместе с болгарскими миссионерами, направленными на Русь
императором Василием II Болгаробойцей, автор предположил и наличие «бытового канала», сформированного болгарскими беженцами из Северо-Восточной Болгарии и русскими воинами, посланными князем Владимиром в помощь Василию II.
С. А. Иванов, анализируя роль конфессионального фактора во взаимоотношениях в XIV в. греков с принявшими православие болгарами, влахами, русскими, аланами, пришел к нетривиальному выводу о том, что для греков благочестие было не религиозной, а политической категорией. Поэтому крещенные «варвары» воспринимались византийскими авторами как «н& вполне христиане», хотя общность веры ощущалась как гарантия политической лояльности.
В докладе Ю. Я. Вина был рассмотрен этноконфессиональный аспект развития сельской общины в поздней Византии в контактных, балканских и малоазиатских, зонах с использованием (с некоторыми оговорками) медиевистической концепции крестьянства как этнической основы средневекового общества, носителя этнического сознания и культуры. Отметив симбиоз, мирное сосуществование деревенского греческого с негреческим, славянским и тюркским, населением, автор усмотрел причину сглаживания этнических различий в самом сельском образе жизни, в тяжелом труде, нивелирующем всякие различия. Община, выступая в поздней Византии в качестве неформального объединения, тем не менее смягчала остроту возможных межэтнических конфликтов. Постепенное же их усиление явилось следствием ослабления общинных связей и социокультурной роли сельской общины в целом.
М. В. Бибиковым по материалам византийских рукописных сборников из российских собраний была уточнена хронология распространения в Византии антилатинских полемических сочинений: весьма ограниченное распространение их в IX—XII вв. и большая их популярность после Лионской унии и особенно после Ферраро-Фло-рентийского собора.
Ф. Б. Успенский в докладе об англосаксах в Византии XI в. (где они появились после поражения в битве при Гастингсе в 1066 г.) обратился к источникам, которые ранее для этой темы не использовались — это свидетельство из анонимной Хроники (Chronicon universale anonymi Laudunensis) и его вольный перевод в исландской Саге об Эдуарде Исповеднике. Автор, в частности, отметил необычное для этого времени противопоставление в Хронике восточной и западной церквей, а также уточнение о составе так называемой варяжской дружины в Константинополе, в которой именно англосаксы составляли значительную, если не господствующую часть.
В связи с появлением в Швеции многочисленных спекуляций и «теорий», касающихся ведущей роли в образовании Древнешвед-ского государства племенного объединенияи гаутов (Гауталанд),
поглотившего объединение свеев (Свеаланд) и ранней датировки этого процесса, Е. А. Мельникова привела аргументы в пользу приоритета Свеаланда в процессах формирования Древнешведского государства, интенсивное развитие которых прослеживается лишь с начала XI в.
Постоянным внешним фактором, влияющим на ход истории Руси, было соседство со Степью и ее обитателями, и два доклада было посвящено этой проблеме. И. О. Князький проследил, как менялось восприятие противостояния Руси и череды тюрко-монгольских народов — сначала как борьбы христианства против язычества, а с XIV в. — христианства против ислама. А. С. Щавелев обратился к проблеме политического взаимодействия сторон для решения конфликтов в XI — начале XIII в., а именно — к летописным известиям о снемах — съездах русских князей с кочевниками (главным образом с половцами). Автор выделил некоторые особенности функционирования этого института, прежде всего обязательность встреч для киевского и, скорее всего, для переяславского князя (неявка на снем автоматически приводила к конфликту и войне).
В ряде выступлений преимущественное внимание было уделено проблеме этноконфессиональных отношенияй различных славянских народов. В докладе об истоках польско-украинского конфликта Б. Н. Флоря обратился к ситуации в крупных центрах на украинских землях Польского королевства (прежде всего во Львове), где в условиях длительного сосуществования двух народов, один из которых был неравноправным по отношению к другому, и возникли предпосылки для конфликта. Национальное противостояние переплеталось здесь с религиозным: «русскому» мещанству вменялась здесь в вину «схизматическая» вера. В качестве сочинений, отражающих обусловленное конфликтной ситуацией осмысление своего прошлого, в докладе выделены тексты, вышедшие из среды, связанной со Львовским братством, на рубеже XVI-XVII вв. Здесь поляки выступают как соседи, которые, будучи призваны на помощь русским князьям, захватили их земли, заставили отказаться от своей веры и обычаев, ограбили храмы, иными словами, названные тексты создают впечатление о целенаправленных действиях поляков, приведших к уничтожению государственности «русского» народа и к упадку его культуры.
В. Н. Ковалев обнаружил парадоксальную особенность в отношении массы польских солдат к своему противнику во время «московской войны» 1609-1619 гг. — отсутствие конфессиональной враждебности, которая была определяющей для той части русского общества, которая воспринимала события войны как угрозу православию со стороны иноверцев. Находя причины этого в области социальной психологии и практической политики, автор привел
доводы в пользу того, что польские солдаты обладали светским сознанием и относительно широким кругозором, война была для них прежде всего профессиональным делом на чужой территории, в то время как мировоззрение их «московских» противников во многом оставалось средневековым, а война стала для них национальным бедствием, виновниками которого выступали пришлые «еретики» и «литва».
Сообщение А. А. Турилова «„Слово о начале Русской земли" — контроверза правам великих князей Московских на киевское наследие» было посвящено одной «тупиковой» исторической легенде второй половины XV в., не прижившейся в позднейшей историографии. Автор показал в нем, как с помощью минимального вмешательства в пересказ ПВЛ (назвав суздальских князей потомками Синеуса, а не Рюрика, и прославив Владимира Святого как правителя «Русского и Литовского») безвестный новгородский и западнорусский книжник отверг права и претензии современных ему московских князей на киевское политическое наследие. Но для того чтобы стать востребованной правящими кругами Великого княжества Литовского, легенде не доставало обоснования соответствующих прав Гедеминовичей, и в итоге она сохранилась как маргиналный текст в великорусской традиции.
В своем втором выступлении А. А. Турилов обратился к проблеме культурной консолидации болгар и сербов в эпоху османского завоевания и владычества (ХУ-Х\71 вв.). Автором был рассмотрен процесс миграции людей, святынь и текстов из болгарских пределов в сербские, а также встречное движение — распространение сербской (ресавской) орфографии в болгарских (по преимуществу западных) землях и в монастырских скрипториях Афона. В качестве наиболее активного района культурной консолидации во второй половине XV — первой половине XVI в.) А. А. Турилов выделил пограничье болгарских и сербских земель, северную и восточную Македонию. Исследованию феномена консолидации в современных южнославянских историографиях мешают, по мнению автора, суженное, сугубо национальное его восприятие, за которым неизбежно теряется целостность картины.
Тема религиозного и конфессионального взаимодействия и противостояния в славянских странах оказалась в центре внимания нескольких участников конференции. М. В. Дмитриев обратился к проблеме религиозной терпимости на примере украинско-белорусских православных сочинений конца XVI — начала XVII в. Автор выделил две противоположные тенденции в религиозных представлениях украинско-белорусских земель: сближение украинско-бе-лорусского православия с западным христианством через ассимиляцию присущих католицизму и протестантизму представлений
и актуализация начал, свойственных византийско-православной традиции. Не обнаружив в текстах указанных сочинений нетерпимого отношения к католицизму и, напротив, убеждение в том, что принуждение не может быть признано нормой христианского взгляда на иноверие, М. В. Дмитриев предположил в этом влияние византийской традиции и, соответственно, иное, чем в традиционной культуре западного христианства, осмысление терпимости и нетерпимости.
В докладе Г. П. Мельникова была предложена концепция гусиз-ма как этноконфессионального конфликта в рамках Священной Римской империи XV в. Основой гусизма служил чешский мессианизм, представление о богоизбранности чешского народа, сформировавшееся в чешской хронистике во второй половине XIV в. при поддержке императора Карла IV. Превращение впоследствии Чехии в «страну еретиков» автор связал с падением престижа королевской власти внутри страны и в Империи в целом при Вацлаве IV. Рассматривая гусизм в исторической ретроспективе в качестве связующего звена между средневековыми ересями и Реформацией, Г. П. Мельников обратил особое внимание на то, что этническая составляющая конфликта (понимаемая здесь как «национально-освободительная») оказалась следствием конфессионального переворота, совершенного в умах чехов-христиан Гусом и его последователями: они открыли «правду божию» как категорию, стоящую над земной церковной организацией и превратившие ее в постулат политической, социальной и военной борьбы.
В. В. Мочалова в докладе «Иудео-христианский диалог в Польше XVI в.» рассмотрела религиозные полемические тексты в контексте ренессансных диалогических сочинений межконфессионального характера. Отмеченная автором идеологическая полифония подобных текстов отражала становление модели плюралистического общественного сознания. Польские евреи, которые были заметной частью этноконфессиональной картины общества этого времени оказались включенными в межконфессиональное противостояние. В докладе было показано, как католики и протестанты использовали связанные с иудейской верой аргументы для дискредитации оппонента, причем в католических сочинениях протестанты выступали подчас более опасными противниками, чем иудеи (Петр Скарга). Для писателей арианского направления, наиболее радикального в польской Реформации, характерно отрицание божественности Христа и преимущественное внимание к Ветхому Завету, что дало основание для обвинений их в близости иудаизму.
История конфликтов в Далмации в XIV—XVII вв. между православными и католиками рассматривалась в докладе И. Г. Воробьевой. Заметное число греческих переселенцев появилось в Далмации после турецких завоеваний XV в., а православных славян — с начала
XVII в. после завершения венецианско-турецкой войны. Преимущественное внимание докладчица уделила особенностям политики венецианских властей в отношении православных: игнорируя жалобы православного духовенства на вмешательство в его дела латинских прелатов, венецианцы по сути активизировали процесс консолидации православных сербов в Далмации и движение за создание своей епископии.
В докладе О. А. Акимовой рассматривалось влияние на этнокон-фессиональное самосознание боснийского населения в период существования Боснийского королевства в XIV-XV вв. наличия собственной церковной организации, и прежде всего вопрос о том, каким образом слабость и замкнутость боснийской церковной организации, а также отсутствие четко определяемых вероисповедных принципов, отличных от католических и православных, способствовали сложению (по крайней мере в среде высшей боснийской знати) постоянно варьирующейся в зависимости от политической конъюнктуры картины конфессиональных приоритетов. Скорый переход боснийского населения в мусульманство после турецкого завоевания (дававший самые широкие права и привилегии) был во многом обусловлен именно этой конфессиональной необязательностью. В докладе также прослеживается превращение, начиная с XIX в., средневековой еретической боснийской церкви в мифологему, во многом определяющую самосознание не только боснийских мусульман, но и отчасти — хорватов. Специально проблема изменения конфессионального положения славян в Османской империи была поднята в докладе С. И. Муртузалиева «Конфессиональная политика Порты и роль налогового прессинга в исламизации балканских народов (XV — начало XVII в.)», где было показано что одним из наиболее действенных методов пропаганды преимуществ принятия ислама было налоговое послабление для мусульман и дискриминация в налоговом обложении христиан.
О. В. Хаванова в докладе «Этнический аспект конкуренции за доступ к образованию в монархии Габсбургов в XVIII в.» предприняла попытку применить к более-менее отдаленному прошлому современные антропологические методики исследования ситуаций, когда асимметричное распределение экономических, политических, интеллектуальных ресурсов влияло на межэтнические отношения. Так, было показано, что распределение учебных стипендий по национально-государственному принципу, институализировало национальное сообщество и, в конечном счете, объективно способствовало формированию венгерской нации. В то же время пропорциональное представительство различных народов монархии в привилегированных учебных заведениях вело к воспитанию единой политической элиты полиэтничной монархии.
В системе традиционной народной культуры отношение к представителям другой веры (конфессии) формируется в рамках стереотипных представлений, основанных на оппозиции «свой — чужой». Один из случаев определения конфессионально «чужого» был рассмотрен в докладе О. В. Беловой и В. Я. Петрухина на примере имеющего апокрифические корни сюжета — легенды о родстве иноверцев (иудеев, мусульман) с нечистым животным (свиньей), разные версии которой имеют хождение практически у всех славянских народов и служат объяснением «конфессиональных» особенностей иных вероисповеданий. При этом основным внешним показателем иудаизма и мусульманства для славян становится неупотребление в пищу свинины, и на этом основывается стереотипное представление о родстве и даже тождестве этих религий.
Тема массовых этнокультурных и языковых стереотипов была продолжена в докладе Е. Е. Левкиевской об эволюции восприятия русскими украинцев. По мнению автора, сформулированная официальной государственной идеологией в XIX в. политическая идея «большой» русской нации, включавшей в себя великороссов, малороссов и белорусов (переосмысленная позднее в рамках понимания «советского народа»), как единого народа с общей этнокультурной, языковой и религиозной самоидентификацией, оказалась прочно укорененной в общественном мнении русских. Причем настолько прочно, что претензии современных украинцев на собственную идентичность, не просто отличную от русской, но зачастую и противопоставленную ей, вызывают в русском массовом сознании неизбежный культурный шок, для преодоления которого, как один из возможных вариантов, создается новый, зачастую негативный образ украинца.
