CC BY
118
Кучева Анастасия Викторовна
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИНТЕРВЬЮ КАК ИСТОЧНИК ИНТЕРПРЕТАЦИИКУЛЬТУРНОЙ ТРАВМЫ (НА ПРИМЕРЕ ВОСПОМИНАНИЙ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ)
В статье рассматриваются устные исторические источники в контексте актуальной в настоящее время проблематики коллективной памяти, культурной травмы и способов ее преодоления. Анализ интервью респондентов, переживших Великую Отечественную войну, дает возможность судить о стадиях формирования исторической памяти, связанной с одним из трагических событий XX века, и позволяет считать интервью одним из средств преодоления его травмирующих последствий. Адрес статьи: \м№^.агато1а.пе1/та1епа18/3/2016/11-2/34.1'|1т1
Источник
Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики
Тамбов: Грамота, 2016. № 11(73): в 2-х ч. Ч. 2. C. 133-136. ISSN 1997-292X.
Адрес журнала: www.gramota.net/editions/3.html
Содержание данного номера журнала: www.gramota.net/materials/3/2016/11 -2/
© Издательство "Грамота"
Информация о возможности публикации статей в журнале размещена на Интернет сайте издательства: www.gramota.net Вопросы, связанные с публикациями научных материалов, редакция просит направлять на адрес: hist@gramota.net
8. Хаммершлаг Я. Если бы Бах вёл дневник / пер. с венг. К. Стебневой. Будапешт: Корвина, 1963. 144 с.
9. Царёва Е. Иоганесс Брамс. М.: Музыка, 1986. 383 с.
10. Ценова В. Теория современной композиции: учеб. пособие. М.: Музыка, 2005. 624 с.
11. Шабалина Т. Рукописи И. С. Баха: ключи к тайнам творчества. СПб.: Logos, 1999. 440 с.
12. Шуман Р. Письма: в 2-х т. / пер. с нем. Д. Житомирского. М.: Музыка, 1970. Т. 1. 1817-1840. 719 с.
13. Эйнштейн А. Моцарт: личность, творчество / пер. с нем. Е. Закса. М.: Музыка, 1977. 454 с.
BACHIANISM PHENOMENON IN THE LIGHT OF HISTORICAL AND CULTURAL PROCESSES OF THE PAST AND THE PRESENT
Kolyagina Anna Evgen'evna
Far Eastern State Institute of Arts Aek509666@yandex. ru
The article is devoted to Bachianism - one of the most common phenomena of contemporary culture. The author considers the evolution of Bachianism, its forms and manifestation features in the context of cultural and historical periods. The paper presents the author's definition of Bachianism and systematization of the forms of its manifestations based on culturological and historical types of the analysis.
Key words and phrases: Johann Sebastian Bach; great cantor; Bachianism; Bach studies; topic of ВАСН.
УДК 94(47).084.8
Исторические науки и археология
В статье рассматриваются устные исторические источники в контексте актуальной в настоящее время проблематики коллективной памяти, культурной травмы и способов ее преодоления. Анализ интервью респондентов, переживших Великую Отечественную войну, дает возможность судить о стадиях формирования исторической памяти, связанной с одним из трагических событий XX века, и позволяет считать интервью одним из средств преодоления его травмирующих последствий.
Ключевые слова и фразы: культурная травма; устные источники; Великая Отечественная война; травмирующие воспоминания; память; травматический опыт.
Кучева Анастасия Викторовна, к.и.н.
Пермский национальный исследовательский политехнический университет kucheva. a@mail.ru
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИНТЕРВЬЮ КАК ИСТОЧНИК ИНТЕРПРЕТАЦИИ КУЛЬТУРНОЙ ТРАВМЫ (НА ПРИМЕРЕ ВОСПОМИНАНИЙ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ)
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научного проекта № 16-21-19002.
Актуальность исследования кризисных событий и сложившихся на их основе травматических воспоминаний, оказавших влияние на повседневную жизнь человека, обусловлена возросшим интересом к изучению феномена «травма» и его осмыслению антропологами, историками, политологами, социологами, психологами. Обращение к парадигме травмы можно считать продуктивным применительно к историческим исследованиям, поскольку любое существенное историческое событие может быть охарактеризовано как социально-политическая травма (в терминологии П. Штомпки), сопровождаемая культурной травмой. Травма - коллективный феномен, состояние, переживаемое группой, общностью, обществом в результате разрушительных событий, трактуемых как культурно травматические [17, с. 10].
Травма понимается не только как единовременное событие, резко изменившее жизнь человека, но и как процесс, который продолжает влиять на отношение людей к их прошлому, настоящему и будущему [15, с. 7]. Причем это влияние может быть не явно выраженным. В соответствии с современными научными теориями травматические моменты прошлого, трудно осмысляемые, оказавшие негативное влияние на человеческую психику, могут вытесняться в зоны антипамяти, приводя к так называемой блокировке памяти. Наступает латентный период, когда воспоминания, связанные с травмой, отодвигаются на второй план [2, с. 58]. При этом создается иллюзия, что деструктивное влияние травмирующих событий прекращено и их воздействие на дальнейшую жизнь людей минимизировано [3, с. 11]. Однако это субъективное ошибочное ощущение, поскольку влияние травматического опыта в определенный момент может обнаружить себя [1, с. 123].
Многие авторы обращают внимание на то, что травматические воспоминания оказывают отрицательное влияние не только на жизнь человека, непосредственно пережившего травму, но и на последующие поколения, несмотря на то, что они не принимали участия в событиях и не были их свидетелями [16, с. 115].
Поскольку влияние травматических событий и воспоминаний о них имеет разрушающие последствия для жизней нескольких поколений, исследователями ставится вопрос о необходимости выработки механизма преодоления психотравмирующей ситуации посредством индивидуальной терапии. Предлагается также
создание специализированных мест памяти, где подавленным воспоминаниям будет уделяться эмпатическое внимание, в результате чего они обретут свое место в социальной памяти и перестанут оказывать скрытое длительное негативное влияние на общество в целом [2, с. 58].
Изучение преодоления травматических событий актуально для истории нашей страны, «где долгие годы предпочитали не помнить» [14, с. 9], где в зоне антипамяти оказалось значительное число событий, следовательно, травмирующий негативный опыт не был интегрирован в общественное сознание и приобрел черты непроработанной коллективной травмы. Примером подобной коллективной травмы для населения России можно считать Великую Отечественную войну и ее последствия, когда «непобедная, негосударственная сторона войны, вся ее тяжесть, человеческий страх ушли в своего рода "подсознание" общества ("слепое пятно" его официальной памяти)» [4, с. 38].
В задачу нашего исследования входило выяснение того, каким образом осознавалась, интерпретировалась война людьми, пережившими ее, изменилось ли восприятие войны и ее последствий с течением времени, когда в преклонном возрасте респонденты имели возможность оценить весь свой жизненный путь с точки зрения успешности - неуспешности, счастливости - несчастливости и т.д.
Для решения поставленного вопроса наиболее продуктивным является использование устных исторических источников. При изучении влияния травмы на жизнь человека повышается значимость сведений, полученных от респондентов, перенесших травматическое событие. Устные воспоминания, собранные в ходе бесед с людьми, пережившими Великую Отечественную войну, ценны тем, что передают живой опыт, отражают личностное восприятие событий.
Проведенные нами глубинные интервью представляют собой свободные биографические рассказы респондентов 1916-1937 годов рождения (15 женщин и 2 мужчин), которым на момент начала войны было от 4 до 25 лет. Рассказчики принадлежали к разным социальным группам, можно даже сказать, к разным поколениям: одни уже были взрослыми и работали, другие достигли подросткового возраста, а третьи были детьми. Различный жизненный опыт респондентов отразился и на содержании их интервью: кто-то был фронтовиком и непосредственным участником военных действий, кто-то попал в блокадный Ленинград, кто-то был привлечен к строительству оборонительных противотанковых рвов под Москвой, другие же жили в периферийных - тыловых - городах и селах. Тем интереснее было проследить степень осознания ими войны как травмы.
Анализ полученных устных исторических источников, содержащих воспоминания о послевоенных годах, позволяет понять субъективное восприятие последствий войны в качестве чего-то неизбежного, поскольку страдания, переживаемые всеми, воспринимались как нечто обычное.
«Ничего особенного не было, все в порядке вещей», - так подводит итог своему рассказу о жизни после окончания войны один из респондентов [11].
Другая рассказчица повествование о своих мытарствах после войны завершила словами: «Как живешь, так и приспособишься. Тогда нам все это казалось нормальным. Другого-то мы и не знали» [10].
Из содержания воспоминаний следует, что респонденты, пережившие войну, в послевоенный период не осознавали ее как травму. Послевоенный период можно характеризовать как латентный с точки зрения осознания катастрофического влияния этого события на судьбы людей. Причины этого явления носят как субъективный, так и объективный характер. Воспоминаний сторонились сознательно: слишком больно было мысленно возвращаться к утраченному и выстраданному в годы войны.
«После войны я работала, да огородишко был, не было у меня времени свободного. Я еще все думала, как это у людей время есть? Вот, когда было что-то ощущать-то?! И думать-то некогда! Живы, и ладно» [Там же].
Кроме того, большое значение приобретает особое восприятие населением времени после окончания войны как периода мирного, характеризуемого несколькими доминирующими тенденциями: желанием лучшей жизни, верой в светлое будущее, что обусловливалось психологическими причинами и поддерживалось правительственными мерами (отмена карточной системы, снижение цен и т.д.). Люди не могли быть настроены негативно, так как им удалось пережить огромное несчастье - войну, по сравнению с которой трудности всего послевоенного бытия воспринимались как нечто временное и преодолимое. Как точно определила тенденцию тех лет одна их респондентов: «Да все через это прошли. Было бы странно, да и стыдно как-то об этом говорить. Ну, или там жаловаться. А чего жаловаться? Все так жили» [5].
Особую роль в вытеснении травматического военного опыта сыграла идеология коллективизма. Идеологемы жертвенности, героизма, стойкости были призваны вытеснить внимание к индивидуальным проблемам, вследствие чего проработки травмы не произошло, «переживание боли» было отодвинуто в зону молчания [15, с. 36]. Многие психологи, характеризуя подобную ситуацию, употребляют термин «травмированная память».
«Все работали, да и время такое было, что всем ни до чего было. Мы такую разруху восстановили» [8].
Поскольку послевоенное время не представляло возможности людям для осмысления пережитого, то, анализируя проблему преодоления травмы, оставленной войной, особое значение приобретает рефлексия военного опыта, осмысление респондентами его в настоящий момент их жизни. Спустя долгие годы появилась возможность, внутренняя способность осмыслить влияние, которое оказала война на жизнь, возникло желание рассказать, передать опыт последующим поколениям. Почти все рассказчики, с которыми нам приходилось общаться, сами поднимали тему о влиянии войны на их судьбу.
Травматический опыт в воспоминаниях респондентов выступает, по образному определению С. Ушакина, «нулевым циклом» их жизни [15, с. 6]. Тема постоянного возвращения к неизжитому, т.е. возможному, упущенному прошлому, присутствует в большинстве рассказов о своей жизни.
«Я в институт не пошла учиться, потому что отца не было, а маме помогать надо было, ей было тяжело. Я бы спокойно сдала экзамены, у меня одни пятерки-четверки были. Да что говорить, если б не война, и отец был бы жив, думаю, мы бы жили неплохо. Он пробивной был, смог бы нас устроить» [11].
«Как война началась, какая уж учеба тут. Пристроилась на эвакуированный мотоциклетный завод, который потом обратно в Горький вернули. Ну и мы уехали. В 1947 году вернулась домой, пошла по заводам работу искать, да кому уж я такая нужна. У меня ж язва желудка образовалась. Болела я все время. Потом уж на швейную фабрику кое-как устроилась. Да... (вздыхает) У нас не было ни детства, ни молодости, ничего у нас не было» [10]. Тема здоровья, подорванного войной, часто появляется в рассказах людей, переживших военные годы. «В 1941 году окончила 7 классов, учиться не пришлось, отправили работать на завод. Работа была такая тяжелая, да и жили-то в холоде. Ох, как это было! Вся больная до сих пор оттуда» [7].
«Я в 1941-1943 гг. была в блокадном Ленинграде, работала в госпитале. Так получилось, что весь наш институт эвакуировали, а я не успела уехать. Да, вот так без меня и уехали они. А я работать и осталась. Тяжестей натаскалась, холод, голод (пауза) - вот детей и нет» [13].
Респонденты оценивают войну как событие, кардинально повлиявшее на их жизнь и сформировавшее устойчивые жизненные позиции. К примеру, голод, всегда сопутствующий рассказам о военных годах, определил отношение к еде на всю дальнейшую жизнь.
«Помню голод. У меня и теперь рука не поднимется бросить кусок хлеба. Ну, отдай животному, высуши, только не бросай. Я же знаю, какая цена этого хлеба» [12].
Повествуя о своем жизненном пути, рассказчики невольно делают выводы о влиянии, которое оказала война на выбор их будущей профессии. Респондент, челюстно-лицевой хирург, Заслуженный врач РСФСР, вспоминает: «Во время войны в городе были госпитали с ранеными - голова - шея. Мы, школьники, ухаживали за ними. Может быть, потому я и выбрала такую специальность для себя в будущем, потому что привыкла к этому» [9].
«Папе, конечно, бог помог, потому что мама его три раза на фронт провожала и три раза он возвращался. И ранения были, операций много было, желудок еще болел, тяжело ему было. И мы о нем заботились. Ведь, может, потому у нас в семье было пять медиков! И все заботились о родителях. Это для нас было главным, чтоб они жили! После войны этой понимали цену здоровью и жизни» [6].
Осознание роли, которую оказала война на дальнейшую жизнь, может происходить в процессе воспоминаний, проговаривания «травмы», из чего следует, что устное историческое интервью играет роль средства, позволяющего выйти из психотравмирующей ситуации культурной травмы. И действительно, некоторые респонденты, заканчивая беседу, говорили, что им стало легче, что им приятен интерес молодого поколения к их жизни. Несмотря на долгие рассказы уже пожилых людей, сопровождающиеся тягостными воспоминаниями, часто слезами, нам кажется, что подобные интервью имеют значение не только для исследователей, но и для самих рассказчиков.
Таким образом, проведенный нами анализ нескольких биографических интервью не претендует на полноту выводов, но дает возможность прийти к нескольким заключениям. Рассказы, записанные по прошествии многих десятилетий после окончания войны, содержащие информацию не только о послевоенном периоде, но и всей жизни людей, включают в ткань повествования суждения об успешности или неуспешности респондентов. И оказывается, что жизненная траектория каждого из них определялась в первую очередь последствиями ключевого события - войны.
Несмотря на временную дистанцию, отделяющую настоящий момент от событий 1941-1945 гг., жизнь человека, сама его сущность пропитана последствиями пережитой войны, которая до сих пор является главным жизненным ориентиром и мерилом всех событий. Следовательно, война отрефлексирована и закреплена в памяти, в самосознании как событие, изменившее коренным образом дальнейшую жизнь.
Список литературы
1. Айерман Р. Социальная теория и травма // Социологическое обозрение. 2013. Т. 12. № 1. С. 121-138.
2. Ассман А. Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 328 с.
3. Бурлакова Н. С. Психодинамика передачи травматического опыта от поколения к поколению в контексте культурно-исторической клинической психологии [Электронный ресурс] // Психологические исследования. 2016. Т. 9. № 45. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2016v9n45/1241-burlakova45.html (дата обращения: 08.09.2016).
4. Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 годов. М.: Новое литературное обозрение; ВЦИОМ-А, 2004. 816 с.
5. Запись беседы с А. Н. Макеевой, 1924 г. р., сделанная автором // Личный архив автора.
6. Запись беседы с А. Ф. Опалевой, 1934 г. р., сделанная автором // Личный архив автора.
7. Запись беседы с В. И. Жолобовой, 1925 г. р., сделанная автором // Личный архив автора.
8. Запись беседы с В. И. Шангиной, 1916 г. р., сделанная автором // Личный архив автора.
9. Запись беседы с Е. А. Никоновой, 1930 г. р., сделанная автором // Личный архив автора.
10. Запись беседы с Е. Д. Пономаревой, 1924 г. р., сделанная автором // Личный архив автора.
11. Запись беседы с И. Д. Быковской, 1937 г. р., сделанная автором // Личный архив автора.
12. Запись беседы с М. М. Семовских, 1921 г. р., сделанная автором // Личный архив автора.
13. Запись беседы с М. П. Шелковниковой, 1921 г. р., сделанная автором // Личный архив автора.
14. Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. М.: Новое литературное обозрение, 2005. 784 с.
15. Ушакин С. «Нам этой болью дышать?». О травме, памяти и сообществах // Травма: пункты: сборник статей / сост. С. Ушакин, Е. Трубина. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 5-44.
16. Хлевнюк Д. Бернард Гизен. Триумф и травма // Социологическое обозрение. 2010. Т. 9. № 2. С. 112-117.
17. Штомпка П. Социальное изменение как травма (статья первая) // Социологические исследования. 2001. № 1. С. 6-16.
HISTORICAL INTERVIEWS AS A SOURCE OF CULTURAL TRAUMA INTERPRETATION (BY THE EXAMPLE OF MEMORIES OF THE GREAT PATRIOTIC WAR)
Kucheva Anastasiya Viktorovna, Ph. D. in History Perm National Research Polytechnic University kucheva.a@mail.ru
The article examines oral historical sources in the context of the subject matter of collective memory, cultural trauma and ways to overcome it, which is relevant at present. The analysis of the interviews of the respondents, who survived the Great Patriotic War, gives an opportunity to judge the stages of the formation of historical memory associated with one of the tragic events of the XX century, and allows considering an interview as one of the means of overcoming its traumatic consequences.
Key words and phrases: cultural trauma; oral sources; The Great Patriotic War; traumatic memories; memory; traumatic experience.
УДК 165.62+291.11+159.923.2 Философские науки
В статье утверждается, что истоком генетической феноменологии Э. Гуссерля выступило его стремление эксплицировать личностное начало собственного мышления. В христианской герменевтике проясняется, что генезис смысла - лишь аспект генезиса личности, истоком которого выступают божественные энергии. С этих позиций также раскрывается, что колебание Э. Гуссерля в понимании конституирования -как творения или как репродукции - обусловлено тем, что божественные логосы стоят как за воспринимаемыми нами вещами, так и за нами самими.
Ключевые слова и фразы: божественная энергия; логос; личность; естественное созерцание; генезис; сознание; различие; интенция.
Кушнаренко Сергей Петрович, к. филос. н., доцент
Новосибирский государственный архитектурно-строительный университет kushnarenko. sergey64@mail. т
ХРИСТИАНСКИЕ ИСТОКИ ГЕНЕТИЧЕСКОЙ ФЕНОМЕНОЛОГИИ Э. ГУССЕРЛЯ
Генетическая феноменология исследует «законы генезиса как законы последовательности отдельных событий в потоке переживания» [12, S. 336]. В ней статическая ориентация на «предметность» у Э. Гуссерля обретает свою почву - понимание, что генезис мысли всегда сопровождается предметным аспектом (как символическим выражением преобразования личности). Философ чаще всего излагает не просто теорию, а своё видение проблемы. Используемые им понятия - не смысловые статуи, они текучи. Он не воспринимает мир в форме некой застывшей данности, видя вокруг не «вещи», а проблемы, которые в образе вещей обращаются к нам и взывают к нашему существу. Когда мы видим предмет, а не откровение о нашем собственном бытии, это значит, что изначальный смысл его данности оказался нами упущен. Предмет, привлёкший наше внимание в переживании, побуждает к прояснению того, чем он нашу личность затронул. Граница цельного предмета как знак, отсылающий к нашему собственному бытию, существует сама по себе или она связана с нашей способностью различения? Что представляет собой установление различий - их экспликацию или их конструирование? Данность предмета задаёт семантическое напряжение - эксплицируемое в проблеме, разрешить которую возможно только посредством трансцендирования себя-наличного. До перехода к новому состоянию соответствующие различия для данной личности просто отсутствуют, они для неё неразличимы (как, например, различия оригинала и копии для нечувствительного к прекрасному человека).
Итак, вещи оказываются призванными способствовать самоопределению личности. Отсюда и их интенция в сторону человека. У М. Хайдеггера и Э. Гуссерля - это «наполнение» (или «исполнение») представлений смысловым содержанием, установление непосредственной связи с бытием нашей личности как требование её «ангажированности» в соответствующие понятия. В христианской онтологии, в частности в концепции Божественного Суда у Максима Исповедника, различие само по себе не имеет смысла, а только в отношении к личности. О Суде можно говорить в отношении всех сущих, а не только разумных - как о действии раздаяния в отношении каждого сущего, «сохраняющем и разграничивающем (или «определяющем») сущие, по коему каждое тварное [сущее] в [неразрывной] связи с логосами, согласно которым оно появилось, имеет неизменное в природной тождественности узаконение нерушимым, поскольку Создатель изначально вынес суд и установил относительно бытия каждого и того, что это должно быть, и как, и каково (оно) [должно быть]» [2, с. 175]. У Максима, таким образом, Суд - источник различия, а не различие - Суда. Корень любого различия - в акте Бога: «Бог сообщает различию особенность, даёт ему форму, блеск и важность; все разнящиеся вещи - это сама весомость славы, сама слава, неисчерпаемая щедрость выступающей "за свои пределы" Благости Бога» [9, с. 381].
Хотя различия предметов возникают как продукт действия различающихся божественных энергий, эта энергия недробима, поскольку есть действие единой божественной сущности. Первичное различие - сущности и энергии в Боге - нереально. Оно присутствует только в отношении человека к Богу. «То, что поверхностному читателю покажется различением природы и энергии у св. Василия, св. Григорий правильно понимает как их отождествление: да, соглашается он, в простой и бестелесной природе сущность и энергия принимают один
