CC BY
30
15. Там же С. 61.
16. Там же. С. 69.
17. Абашева. Ук. соч. С. 99.
18. Битов А.Г. Сочинения: В 2 т. Т. 2. С нами и без нас: Роман-пунктир. Повести. Из дневников. Екатеринбург, 2004. С. 5.
19. Там же. С. 15.
20. Там же. С. 15.
21. Битов. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. С. 109.
22. Там же. С. 110.
23. Там же. С. 107.
24. Там же. С. 107.
25. Там же. С. 110.
26. Там же. С. 115.
27. Там же. С. 228.
28. Там же. С. 197.
AUTHOR AND HERO IN A. BITOV'S PROSE AT 1960th
I.A. Yakunina
The article presents analysis on early works of one of the most original writers in modern Russia. The author of the article takes up stories «Leg», «The Big Sphere», «Door», «It is a long way from home», examines the author and the hero's mutual relations, the form of expression the author's consciousness, and defines the interaction of a character within narrative structures. The hero of early A.Bitov's works experiences «discrepancy in itself» which in turn is a necessary condition for some personal development. Incoherent consciousnesses in Bitov's prose of 60-s is a determining state for both the hero and the author.
© 2008 г.
А.В. Сидоров ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА Ю. ДАВЫДОВА 1980-х - 2000-х гг.: ЖАНРОВО-СТИЛЕВЫЕ ДОМИНАНТЫ
Исторический жанр в литературе советского, а затем и постсоветского периода претерпевает качественную трансформацию, естественным образом связанную со сменой идеологических приоритетов и с социальной необходимостью осмысления подлинной российской истории. «Исторические катастрофы и переломы, которые достигают особенной остроты в известные моменты всемирной истории, всегда располагали к размышлениям в области философии истории, к попыткам осмыслить исторический процесс», — отмечал Н. Бердяев в 1920-е гг.1
В 1960—70-е гг. Д. Балашов, В. Пикуль, В. Бахревский, С. Бородин, Н. Задорнов, Э. Зорин, В. Лебедев, Ю. Давыдов и др. обращают свое внимание на
проблемы государства и личности, человека во власти. Авторы исторической прозы второй половины ХХ века вступают в конструктивный диалог с читателем, предлагая общественному сознанию прежде табуированные комплексы тем: гуманистические ценности (мотивы значимости отдельной личности, жертвенности, предательства), религиозную нравственность.
В начале 1990-х гг. с разрушением главного идеологического ориентира исчезают жесткие ограничения на право художественного обобщения широкого исторического опыта страны вне политического контекста. Наступает время переосмысления самых противоречивых вопросов исторического бытия, в том числе вопроса о личности и специфике ее взаимоотношений с социумом и государством: «Личность в историческом романе конца XX века вмещает в себя пути и перепутья всей предшествующей истории. Это сложный, противоречивый характер, поставленный зачастую в экстремальную ситуацию, мучительно
осуществляющий свой выбор. Писатели исследуют потенциальные возможно-
2
сти исторической личности» .
В произведениях русской исторической прозы рубежа ХХ—ХХ1 вв. изменяется функция одного из основополагающих принципов реалистической литературы — принципа историзма. Взаимосоотнесение художественного вымысла и исторической правды утрачивает дуалистическую природу, превращая произведение исторического жанра в полисемантическую конструкцию с множеством цитат, культурологических отсылок к читательскому опыту, разноуровневых сюжетных схем и линий. Принцип историзма наполняется новым смыслом в период появления произведений с широким культурным кодом литературы нового времени.
Актуальным в этом аспекте становится изучение интерпретаций различных исторических периодов и их соотнесение друг с другом в произведениях авторов современной исторической прозы. Большую роль в возникновении и развитии данной тенденции сыграли произведения «возвращённой литературы»: В. Гроссмана, Ю. Домбровского, А. Солженицына, В. Шаламова. У писателей старшего поколения (В. Астафьева, Г. Владимова, Ю. Трифонова, В. Бахрев-ского) появляется исторически обусловленная возможность дать личный, выстраданный судьбой ответ на вопрос «Что произошло с Россией в ХХ веке?».
Одним из таких писателей является Юрий Владимирович Давыдов (1924—2002), бывший сталинский политзаключенный.
Его творчество в настоящее время практически не исследовано. Ю. Давыдов, как правило, обращает на себя внимание ученых лишь в связи с обзором исторической прозы конца ХХ века. В большей степени, литературоведов (Н.М. Щедрину, А.Г. Коваленко, Т. Колядич) интересует имя Ю. Давыдова и его наиболее известные исторические романы («Глухая пора листопада», «Бестселлер») внесубъектно, в ряду прочих авторов. До сих пор не был осуществлен системный анализ исторических произведений Ю. Давыдова. Подобный подход позволил бы не только сориентировать творческие искания писателя в рамках русской исторической прозы последней трети ХХ века, но и выявить эволюцию и динамику исторической жанровой формы в современном литературном процессе.
Первый исторический роман Ю. Давыдова «В морях и странствиях» вышел в 1949 году. Следующий появился только в конце 1950-х — после тюрьмы и лагерей. Период 1950-х — нач. 1960-х гг. в творчестве Ю. Давыдова отмечен созданием произведений на «морскую» тему, главным образом о флотоводцах. В 1960-е гг. Юрий Давыдов явился первооткрывателем новой тематики в историко-биографическом романе: «Юрий Давыдов вошел в современную романистику, по существу, как автор одной темы — народовольческого движения. Но в том его и заслуга и глубина, что свой предмет он знает отменно, с документальной точностью, и выражает поэтически, художественно», — пишет
Н.М. Щедрина3.
В 1964 г. был опубликован первый роман Ю. Давыдова о деятелях «Народной воли» — «Март». Примечательно, что Ю. Трифонов, разрабатывавший в этот период ту же тему, в 1973 г. написал роман о Желябове «Нетерпение». Ю. Давыдов в 1974 г. опубликовал роман о другом революционере-народнике А. Михайлове «Завещаю вам, братья». В это же время широкий общественный резонанс получает роман Ю. Давыдова «Глухая пора листопада» (1966—69). Развивая народовольческую тематику, в романе «Скаковое поле» писатель обращается к жизненной драме Дмитрия Лизогуба, а в романе «Соломенная сторожка» Ю. Давыдов размышляет над судьбой одного из «сквозных» персонажей своих произведений — Германа Лопатина.
Практически не изучена малая проза писателя — рассказы и повести, созданные в период с 1988 по 1992 гг.: «Подколодный Башуцкий», «Дорога на Голодай», «Мальчики», «Зоровавель, или Рожденный в Вавилоне».
В произведениях Ю. Давыдова малой и большой жанровой формы историческое время предстает как совершенно особая философская категория. Показательно в интервью, данном Ю. Болдыреву («Вопросы литературы» №8, 1980), писатель охарактеризовал специфичность своего восприятия исторического бытия: «...У меня ощущение времени, истории несколько шарообразное. Мне кажется, что мы сосуществуем со своими предками: они решали проблемы, сходные с теми, над которыми бьемся мы»4. Очевидно, что представления об истории и ее драматических эпизодах в творчестве Ю. Давыдова эволюционировали в течение длительного времени.
В повести «Подколодный Башуцкий, или Синие тюльпаны» (1988—1989) исторической основой сюжета является восстание декабристов. В произведении актуализируются вопросы морали в разные исторические эпохи, взаимоотношения общественных институтов и личности, что, в целом, характерно для проблематики «возвращенной литературы».
Центральный персонаж повести — Милий Алексеевич Башуцкий, бывший сталинский политзаключенный. «После войны, года за два до ареста, приохотился Башуцкий к историческим сюжетам»5; «.задумал Башуцкий рассказать кое-что о высшей, то есть тайной полиции»6.
Аллюзии с позднейшими временами очевидны. Ю. Давыдов сопоставляет систему политического розыска и следствия во времена Николая I и в сталинскую эпоху. Автор также размышляет об истоках системы политических преследований в Московской Руси и приходит к выводу, что методы выявления «непригожих» сохранились с тех пор практически в неизменном виде.
Ю. Давыдов не идеализирует Империю: «Сменив лагерь усиленного режима на соседний, синетюльпанный, умилялся слюнтяй, бесстыдно не замечая ни забайкальских каторжан, ни польских повстанцев, ни бунтовщиков военных поселений, ни московских студентов с забритыми лбами, ни похабного надзора за Поэтом»'. Разумеется, писатель не отождествляет николаевский и сталинский режимы: и по степени антигуманности, и по степени политических преследований, и по степени массового страха. Не случайно в повести Сталин получает прозвище Лютый, в то время как прозвище Николая I — Палкин — упоминается довольно редко. В перестроечной повести образ Сталина обрисован лишь штрихами, «по касательной», но художественно убедительно. В позднейшем «Бестселлере» исследованию данного образа будет отведено гораздо больше места, однако оценочные характеристики Ю. Давыдова останутся в неизменном виде.
Характерный для исторического цикла произведений Ю. Давыдова метод синтеза прошлого и настоящего способствует художественному сближению эпох: первой трети XIX в. и середины ХХ в. 1950-е гг. — время освобождения Башуцкого из лагеря, 1820-е гг. — время создания Тайного отделения полиции под руководством А.Х. Бенкендорфа. Перед читателем — «ожившая история»: Ю. Давыдов использует прием внедрения современного ему героя в удаленную эпоху, и наоборот. Специфика такого метода в том, что реалии современной жизни остаются, но наряду с ними образуются «миражи» — полуреальные, по-луфантомные. Герои прошлого в буквальном смысле сосуществуют с героями настоящего. «Поглядывая на регистратора, наш очеркист определил, что он, Милий Башуцкий, пожалуй, вдвое старше предка. А тот не без удовольствия обнаружил в потомке фамильные признаки»8.
Метод «внедрения» в историю можно обозначить как «метод визуализации» — Башуцкий с целью создания очерка о Тайной полиции погружается в архивные материалы, и Ю. Давыдов ненавязчиво конструирует параллельную историческую реальность, в которой происходит основание николаевского охранно-разведывательного управления.
Рассказ «Мальчики» (1991) продолжает развивать мотив декабристского восстания: события изображаются с точки зрения маленького Александра — будущего Александра II Освободителя; с точки зрения очевидцев восстания — флейтщика Федора Андреева и Никиты Козлова — дворового человека семейства Пушкиных. Композиция рассказа имеет кольцевую структуру: мотив детства окаймляет произведение, пронизывает его ассоциациями-«зарницами» в сознании императора. «Как многих старых людей, Александра Николаевича посещали мгновения, которые он называл «зарницами»; отчетливо и вместе таинственно выхватывались из тьмы минувшего подробности, давно исчезнувшие, ощущения, давно утраченные. Он сознавал, что «зарницы» словно бы гонцы приближающейся смерти, однако нисколько не пугался, напротив, испытывал что-то похожее на благодарность, а подчас и умиление»9. Рядом с мотивами детства и счастья — мотив смерти, который символизируют жертвы восстания — мальчики-флейтисты; случайная жертва покушения на Александра II — мальчик с плетеной корзинкой; эпизод гибели А.С. Пушкина, в котором центральный персонаж — дворовый человек Пушкиных Н. Козлов.
В рассказе «Дорога на Голодай» (1992) Ю. Давыдов изображает оборотную сторону известного исторического события, а также то, что произошло некоторое время спустя — похороны бунтовщиков на островке Голодай. «За вялой, в жухлых камышах речонкой пластался Голодай, остров кочковатый, с невзрачными кладбищенскими рощами и словно бы ничейными сторожками, сеновалами, сараями»10. Поражает натурализм в изображении казненных и их похорон, будто речь идёт не о дворянах-офицерах, но о бесправных крестьянах или городских нищих: «Нагие трупы лежали в ряд: Пестель, Рылеев, Муравьев-Апо-стол, Бестужев-Рюмин, Каховский. В каменном, давно брошенном, мерзостно запустелом помещении пахло мышиным пометом»11.
Оригинально сюжетно-композиционное построение рассказа. Произведение выстроено в форме небольших эпизодов, повествующих об исполнителях казни и тех, кто каким-либо образом имел отношение к событиям на Сенатской площади: о кнутобое Степане Карелине, которому было поручено «дело
12
чрезвычайной важности»12; о штабс-капитане Матушкине, которому было поручено сконструировать эшафот и виселицу; о Евдокиме Кондратьеве, который «из года в год караулил строительные припасы для Храма; склады занимали
13
часть булыжной Сенатской площади»13.
Кульминация рассказа — эпизод, повествующий об И.Г. Певчем, о самом восстании и похоронах предводителей бунта. Ю. Давыдов предоставляет право рассказать о восстании непосредственному очевидцу, отчего впечатление от происходящего многократно усиливается.
Если схематично представить композиционное строение произведения, то оно будет иметь форму спирали: чем ближе к смысловому центру — восстанию, тем выше степень эмоционального накала. Финальная точка — внутренний центр «спирали» — похороны тел декабристских предводителей на Голодае. Трагизм происходящего подчёркивает следующая подробность: «После великого наводнения сюда, на Голодай, тащили со всего города утопший скот»14.
Цикл произведений о декабристском восстании завершает поэма «Рожденный в Вавилоне», или «Зоровавель» (1992). Симптоматично, что в финальном произведении данного цикла Ю. Давыдов постепенно удаляется от ядра конфликта на его периферию. Центральным персонажем произведения является теперь Вильгельм Карлович Кюхельбекер, находящийся в ссылке. В связи с этим возникают неизбежные у Давыдова параллели: имперская каторга — советский ГУЛАГ.
Четыре произведения, написанные в течение четырех лет и посвященные одной исторической эпохе, знаменуют собой четыре уровня постижения событий на Сенатской площади в декабре 1825 года. В «Подколодном Башуцком» происходит освоение прошлого из настоящего, ретроспективно, по архивным данным, однако Башуцкого интересует не только и не столько сам факт восстания, а те скрытые от постороннего взгляда общественно-политические тенденции, которые явились неизбежным следствием данного факта. Таким образом, событие прошлого исследуется из настоящего как «катализатор» дальнейших процессов.
Что же касается трех более поздних произведений («Дорога на Голодай», «Мальчики», «Зоровавель»), то в них художественный метод Ю. Давыдова,
предполагающий синтез времени прошлого и настоящего, подвергается изменениям. Для данных произведений характерно сближение с традиционным историческим повествованием, предполагающим наличие групп персонажей из той же исторической эпохи и отсутствие авторского альтер-эго из современности.
Цикл произведений Ю. Давыдова периода 1988—1992 гг. обозначил стремление автора в малой жанровой форме создать единое историко-культурное поле с целью многоуровневого исследования художественными средствами определенных общественно-политических тенденций первой трети XIX века и атмосферы эпохи. Ю. Давыдов достаточно смело интерпретирует известные исторические факты, совмещая пространственно-временные координаты удаленных друг от друга эпох. В каждом из данных произведений категория времени (в меньшей степени — категория пространства) подвергается качественным преобразованиям, однако такой метод в большой мере оправдан художественными задачами автора. Это дает Ю. Давыдову известную свободу в реконструкции эпохи, ее историко-художественной интерпретации и проведении определенных аналогий и сопоставлений.
Таким образом, и на уровне поэтики, и на уровне проблематики данные произведения малой прозы образуют цикл-политекст, который встраивается в систему более крупных текстов Ю. Давыдова, но существует в ней по особым принципам. Несмотря на то, что данный цикл-политекст имеет иной, нежели в романах Ю. Давыдова, объект повествования (восстание декабристов), тем не менее, его объединяют с крупной жанровой формой как причинно-следственные связи исторических эпох (прямые и опосредованные), так и принципы создания образов.
Крупная жанровая форма в позднем творчестве Ю. Давыдова — это романы «Такой вам предел положен» (2001) и «Бестселлер» (1998—2002).
В романе «Такой вам предел положен» (2001) в поле зрения Ю. Давыдова оказывается судьба жены Александра III Марии Фёдоровны, до замужества — датской принцессы Дагмар. Данный роман должен был стать основой сценария для фильма о матери последнего русского императора, однако Ю. Давыдов вскоре отказался от создания сценария, поскольку продюсера интересовал скорее внешний сюжет жизни Дагмар, а писателя - глубинный, потаенный. Тем не менее, Давыдов сохранил первоначальную стилистику романа-сценария, в котором разговорно-бытовой диалог с режиссёром приобретает характер субъективных авторских пожеланий. Посредством такого виртуального диалога с английским режиссером Эдвардом Крэгом Давыдов ненавязчиво «встраивает» в роман глубокий интертекст, захватывающий в свою «орбиту» художественное пространство английской литературы (В. Шекспир) и русской классической поэзии XIX (А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Н.А. Некрасов и другие).
Стилевой доминантой романа является принцип абсолютного авторского присутствия, в предельной объемности и персонифицированности образа автора, ведущего диалог и с читателем, и с режиссёром. Манера повествования Ю. Давыдова представляет собой поток размышлений в сочетании с этюдоподобным характером обрисовки перипетий основной сюжетной линии. Несобственно-прямая внутренняя речь в романе является главным средством драма-
тизации образов Александра II, Александра III и Марии Фёдоровны как центрального персонажа. В изображении русского самодержавия Ю. Давыдов следует почвенническим традициям Л. Толстого. Однако при этом автор не выводит на первый план коллективный образ народа. Народовольцы, которым и в ранних романах «Глухая пора листопада», «Завещаю вам, братья», «Скаковое поле», и в последнем романе «Бестселлер» отведены ключевые места, упомянуты лишь опосредованно, в связи с казнью Каракозова. На «авансцене» романа — преимущественно представители русской монархии. Таким образом, внутри романной структуры Ю. Давыдов воссоздает сценарий полноценной театральной драмы или фильма. Хронотоп романа образует единое интертекстуальное поле, на котором десятилетия с момента покушения и убийства Александра II и до кончины Александра III динамично сменяют друг друга, что позволяет говорить о линейности романного времени.
В романе «Бестселлер» (1998—2002) время-пространство охватывает значительную историческую эпоху в России от начала XIX в. до конца 1940-х гг. Стилистика романа, как и в вышеназванном «Такой вам предел положен», не претерпевает значительных изменений, однако в повествование о судьбах персонажей романа уже включаются обширные воспоминания самого Ю. Давыдова, возникшие в процессе рефлексии о собственном лагерном прошлом.
Образ лагеря — один из ключевых в романе — создает в «Бестселлере» интертекст. Автор вступает в диалог и с В. Шаламовым, и с А. Солженицыным, и с Ю. Домбровским. Опыт лагерного прошлого, личная симпатия к Ю. Домбровскому позволили Ю. Давыдову внедрить в художественное пространство романа интертекстуальные отсылки как к художественным образам произведений Домбровского, так и к его собственному ощущению времени.
Романный полифонизм и (по терминологии М. Бахтина) авторский «диалог культур» создает интертекстуальное поле романа. В концепции Ю. Кристевой «бахтинский диалогизм» трансформировался в «диалог между текстами», который мы наблюдаем в постмодернистском пространстве «Бестселлера»: в нем сосуществуют художественные миры плеяды классиков XIX в. (А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.А. Некрасова, Ф.М. Достоевского, Н. Чернышевского) и века ХХ (Л. Андреева, М. Горького, В. Маяковского, М. Булгакова, В. Астафьева, Ю. Домбровского).
Многочисленные авторские воспоминания, интертекст сообщают художественной манере писателя черты интуитивизма Пруста и, отчасти, формального новаторства Джойса. В размышлениях о судьбах героев романа ассоциации уводят Ю. Давыдова далеко вглубь истории XIX века — например, в 1838 год (молодость Достоевского), и еще дальше — в 1801 год (убийство Павла I). Ассоциации «цепляются» друг за друга, повествование «парит» над временем и пространством, вбирая целые эпохи. Топос обусловливает характер воспоминаний, стиль повествования и круг персонажей, действующих в той или иной части романа.
По Ю. Давыдову, история хронологически не детерминирована. Поток истории — это цепь событий, разрозненных фактов, явлений, удаленных иногда друг от друга во времени и пространстве. Именно поэтому в художественную орбиту произведений писателя на историческую тему попадают многие ключе-
вые события XIX—XX века: убийство Павла I, восстание декабристов, народовольческое движение, убийство Александра II, 1905 год, Февральская и Октябрьская революции, Первая мировая, Гражданская и Великая Отечественная войны, сталинские лагеря. Они образуют масштабную панораму с множеством действующих лиц, параллельных повествовательных линий, временных срезов.
Роман «Бестселлер» знаменует собой идейно-тематическое завершение исторического цикла произведений Давыдова, завершение масштабного «политекста». Автор, однако, уже выходит из рамок традиционалистского изображения истории. В «Бестселлере» прочно укореняется постмодернистский интертекст — еще прочнее, нежели в романе «Такой вам предел положен». Расширяются хронологические, идеологические и этические границы повествования.
Свойственная постмодернистской поэтике «смерть автора», по Р. Барту, в романах Ю. Давыдова не находит своего воплощения. Автор и в романе «Такой вам предел положен», и в романе «Бестселлер» не превращается в «пустое пространство проекции интеллектуальной игры». Настойчивое авторское присутствие, являющееся стилевой доминантой обоих романов, пронизывает собой весь повествовательный план и проникает на все уровни многомерной интертекстуальной конструкции поздних произведений писателя. В позднем творчестве Ю. Давыдова наметилась тенденция, сущность которой можно обозначить как синтез жанровых черт традиционного исторического, автобиографического романов и произведений «новой исторической прозы».
Политекстовой задачей Ю. Давыдова и в малой прозе, и в романах (особенно поздних) является историко-художественная интерпретация, постижение эпохи художественными средствами, приведение разнородных «хаотических» тенденций первичной исторической реальности в упорядоченную художественную систему, предполагающую наличие нескольких иерархических уровней исторического бытия. По Ю. Давыдову, каждый из этих уровней надстраивается со временем в зависимости от предыдущей исторической ситуации. Художественный массив исторических романов, повестей и рассказов Ю. Давыдова вбирает в себя историко-культурные коды эпох Александра I, Александра II, Александра III; первой половины XX века. Эти коды объемлют образ времени, атмосферу исторической реальности, способы мыслей и действий героев.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Бердяев Н.А. Смысл истории. М., 1990. С. 4.
2. Щедрина Н. М. Русская историческая проза в литературе последней трети XX века. Учеб. пособие. Уфа, 1997. С. 118.
3. См.: там же. С. 39.
4. Давыдов Ю.В. Глухая пора листопада. М., 1999. С. 549.
5. Давыдов Ю.В. Подколодный Башуцкий, или Синие Тюльпаны // Собр. соч. в 5 т. Т. 1. СПб., 2004. С. 8.
6. Там же. С. 9.
7. Там же. С. 165.
8. Там же. С. 16.
9. Там же. С. 208.
10. Там же. С. 193.
11. Там же. С. 193.
12. Там же. С. 172.
13. Там же. С. 176.
14. Там же. С. 193.
J. DAVIDOV'S HISTORICAL PROSE DURING 1980th — 2000th: GENRE-STYLE DOMINANTS
А.V. Sidorov
Jury Vladimirovich Davidov (1924—2002) is a former Stalin political prisoner. As a rule, J. Davidov draws scientists' attention only in connection with the review of the historical prose of the end of XX c. To a greater extend, literary critics (N.M. Schedrin, A.G. Kovalenko, T. Koljadich) interest themselves in J.Davidov's name and his most known historical novels («The Deaf Time of Autumn Fall of the Leaves» «Best seller») alongside with a number of other authors. Till now the system analysis of historical works by J. Davidov has not been carried out. Such an approach would allow to give guidance to a writer's creative search within the framework of Russian historical prose of the last third 20th c, and to reveal evolution and dynamics of the historical genre form in a modern literary process.
© 2008 г.
О.Н. Макаренко ИСТОКИ ФИЛОСОФСКИХ ИДЕЙ И СПОСОБЫ ИХ ВЫРАЖЕНИЯ В ТРИЛОГИИ Т. СТОППАРДА «БЕРЕГ УТОПИИ»
Самое яркое и знаменательное событие этого театрального сезона в России — это, несомненно, постановка Российским Академическим Молодежным Театром знаменитой трилогии Т. Стоппарда «Берег утопии» (2001). Несмотря на то, что пьесе всего 6 лет, она уже стала известной во всем мире. Её поставили на лучших сценических площадках в Америке, Англии; наградили семью премиями «Tony» (самая престижная западная театральная премия), а её создателя одарили титулом «знаток русской культуры и истории первой половины XIX века». Этого титула английский драматург действительно достоин: перед тем, как приступить к созданию пьесы, он в течение пяти лет изучал труды русских классиков (Герцена, Белинского, Тургенева, Огарева), их письма, и критические статьи, написанные о них западными исследователями. Главной же книгой, которая стала источником вдохновения для драматурга, оказалась работа лучшего западного знатока русской культуры и истории сэра Исайи Берлина «Русские мыслители»1.
