Историческая наука в российском зарубежье Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ИДЕИ, КОНЦЕПЦИИ, ПОЛИТИКА

А.В. Квакин, Ю.В. Мухачёв

ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА В РОССИЙСКОМ ЗАРУБЕЖЬЕ

Национальное самосознание общества в переходные эпохи объективно обусловливает повышенное внимание исторической науки к уникальному опыту сохранения академических традиций нашими соотечественниками в иной этноконфессиональной и социокультурной среде.

Процессы миграции отечественных деятелей науки за рубеж стали реальностью новейшей истории и одним из факторов глобальной политики1. Несмотря на то что российская научная диаспора представляет культурное явление международного масштаба, ни в зарубежной, ни в отечественной исторической науке до настоящего времени не определены в полной мере ее количественные и качественные характеристики. Авторы публикаций, касающихся выезда из страны научных кадров, оперируют разнородными и противоречивыми экспертными оценками2. Статистические данные показывают, что за первую половину XX столетия американскими университетами было привлечено по контракту на преподавательскую работу свыше 80 историков из России3. Принципиально важно подвести итоги в изучении более полувекового опыта существования профессионального сообщества русских историков-эмигрантов и восполнить безымянную страничку истории отечественной науки. Оценить реальные масштабы явления представляется задачей не только академического плана, но и государственной политики, а потому рассматривали мы ее с позиции национальных интересов4.

Актуальность изучения научно-педагогической деятельности русских историков-эмигрантов диктовалась не столько извечной историей непростых взаимоотношений диаспоры и метрополии, сколько потребностью извлечения из них уроков. Важно иметь в виду, что исторические диагнозы ученых русско-американского мира совсем не безобидны, поскольку они могут воздействовать на исто-

КВАКИН Андрей

Владимирович, доктор исторических наук,

(1953-2014)

МУХАЧЁВ Юрий

Владимирович, кандидат исторических наук,

руководитель Центра комплексных исследований ИНИОН РАН

5

рическую реальность. Замечание вдвойне актуально для отечественной науки последнего десятилетия, которая вынуждена вернуться к проблематике эмигрантских исследований, начиная с идеи православного возрождения и требования покаяния, обращения к проклятым вопросам истории малых наций, субэтносов и проблем российского федерализма до идеи единства и неделимости русской культуры.

В современной публицистике эмигрантов возносят чуть ли не до национальных героев, хотя еще вчера большинство из них квалифицировались как фальсификаторы истории. Научный подход позволяет преодолеть клишированные представления и полномасштабно оценить картину рассеяния русских ученых за рубежом. Прага вполне заслуженно считается столицей науки и образования русского зарубежья. Но было бы несправедливо не замечать заокеанский центр русской эмиграции, где к началу 1930-х годов все больше «дирижировали» деятельностью пражских коллег русские американцы. В любом начинании исторической науки русского зарубежья можно отыскать американский след - если не американских друзей, то американские деньги5. В противовес расхожим взглядам на историческую науку русского зарубежья, в Европе, почитавшейся чуть ли не русским Оксфордом в изгнании, признание американского центра исторической науки русской эмиграции в качестве самостоятельного и равноправного так и не состоялось. Обобщение профессионального и академического опыта работы русских профессоров в университетах и колледжах США является принципиально важным вопросом для отечественного эмигрантоведения как в плане поиска оптимальных инструментов регулирования двухсторонних академических контактов, так и в плане налаживания более конструктивных отношений с соотечественниками за рубежом6.

Объектом данного исследования являлись процессы становления и развития американского центра исторической нау-6

ки российской эмиграции в первой половине XX столетия. Изучение его автохтонных признаков позволяет понять специфику профессиональной адаптации русских историков в англосаксонском мире, определить их место и роль в формировании зарубежного россиеведения, выделить основные этапы складывания профессионального сообщества русских историков-эмигрантов. В качестве предмета изучения в статье выделен научно-педагогический аспект деятельности русских историков в российском зарубежье в первой половине XX в., позволяющий комплексно рассматривать участие эмигрантов как в работе историко-научных объединений русской диаспоры, так и в рамках организационных структур американской науки. Под определением академического опыта работы нами понималось профессиональное творчество историков как одна из форм практической деятельности и все сопутствующие ей виды педагогической, археографической, редакционно-издательской, организационно-административной работы.

Определяя хронологические рамки исследования, мы пытались акцентировать внимание на массовых этапах эмиграции русских историков в российском зарубежье. Основное методологическое требование, которым авторы руководствовались при уточнении временного периода, - завершенность эмиграционного процесса.

Макроисторический анализ позволяет рассматривать развитие исторической науки российской эмиграции как институциональную систему, крайние точки в эволюции которой можно определить моментами эмиграции, адаптации и реэмиграции. Длительность рассматриваемого периода дает возможность не только восстановить хронику и последовательность событий, но и уловить изменения в структуре эмигрантского сообщества профессиональных историков от ценностей первой волны до взглядов третьеволновиков. В поле нашего внимания попали те, кого традиционно относят к контрактной эмиг-

рации: А.В. Бабин, С.М. Волконский, Л. Винер, А.С. Каун, М.М. Ковалевский, Г.З. Патрик, В.Г. Симхович и др. Из историков «первой волны» - А.Н. Авинов, П. А. Будберг, А. А. Васильев, Г. В. Вернадский, С.Г. Елисеев, М.М. Карпович, С.А. Корф, Г.В. Ланцев, А.А. Лобанов-Ростовский, А.Г. Мазур, Н.Н. Мартино-вич, М.И. Ростовцев, В.А. Рязановский, Л.М. Савелов-Савелков, Л.И. Страховский, Н.П. Толль, Д.Н. Федотов-Уайт, М.Т. Флоринский, С.О. Якобсон и др. Много внимания новейшая историческая литература уделяет сюжетам, связанным с развитием американской акции по вызову в США русских беженцев и ученых в 1946-1950 гг. (так называемых перемещенных лиц - Н.С. Арсеньев, А. Д. Билимович, В. В. Вейдле, Г. К. Гинс, Ю.П. Денике, С.А. Зеньковский, Л.Ф. Ма-геровский, О. А. Маслеников, Н. В. Первушин, С.Г. Пушкарёв, Н.И. Ульянов, М. Г. Шефтель, и др.). За рамками предмета изучения исторической науки остается судьба историков последующих волн эмиграции (В.Н. Бровкин, В.Г. Бортнев-ский, М.Л. Левин, Б.Г. Литвак, А.М. Не-крич, Ю.Г. Фельтишинский, С.Н. Хрущёв, А.Л. Янов и др.)7. Мы не затрагиваем судьбы историков так называемой третьей и четвертой волны, хотя на творчество некоторых из них ссылаемся.

Цель настоящего исследования изучить полувековой опыт научно-педагогической деятельности русских историков-эмигрантов с момента организации первых историко-научных обществ типа «Наука» в 1905 г., до интеграции ученых-профессоров и членов русской академической группы в западное университетское сообщество на рубеже 1950-1960-х годов. Для достижения главной цели работы авторы ставили промежуточные задачи:

- проанализировать фактографический материал, свидетельствующий о контрактных отношениях русских историков с университетами США в первой половине XX столетия;

- систематизировать историографические подходы изучения профессиональной и академической деятельности историков русско-американского мира в отечественной и зарубежной литературе;

- выявить основные этапы развития исторической науки российской эмиграции в США;

- конкретизировать роль русских историков-эмигрантов в становлении англоамериканской россиеведческой традиции в начале XX столетия;

- определить внутреннюю логику процесса складывания профессионального сообщества русских историков-эмигрантов в США и императивы развития американского центра исторической науки российской эмиграции.

Обозначенные задачи носят принципиальный характер, поскольку речь идет не только о восстановлении американского следа исторической науки российской эмиграции, но и о справедливой оценке ее влияния на развитие российско-американских отношений.

Данное исследование основано на изучении опубликованных источников и архивных документов, извлеченных из личных фондов эмигрантов и эмигрантских организаций, хранящихся в архивах и рукописных отделах библиотек России и США. При написании статьи авторы использовали данные более 490 архивных дел из 52 фондов центральных хранилищ Москвы, Санкт-Петербурга и Нью-Йорка, материалы 70 документальных сборников, 465 научных монографий и около 80 отдельных научных статей и докладов на английском языке.

Русскими коллекциями эмигрантского происхождения в Америке располагают свыше 40 учреждений. Наиболее важные из них сосредоточены в Гуверовском и Бахметевском архивах. Для некоторых коллекций и групп документов русского происхождения в Гуверовском институте войны, революции и мира изданы подробные описания на уровне отдельных дел.

7

Собрание Б.И. Николаевского издано как оттиск из Библиотечной исследовательской информационной сети (RUN) и доступно в виде микрофильмов8. В Гуверов-ском архиве хранятся депозиты журнала Russian Review, личные фонды П.Н. Милюкова, В.А. Маклакова, Н.В. Вольского, Д.С. Мореншильда, Д. Буняна, С Л. Вой-цеховского, Д. Чавчавадзе. Материалы Гувера позволяют конкретизировать историю складывания профессионального сообщества русских историков-эмигрантов в США, определить отношение к ним со стороны американских славистов.

Эмигрантскими материалами, свидетельствующими о формировании в начале XX века в Нью-Йорке русской научной диаспоры, располагает Бахметевский архив9. В разное время на ответственное хранение в архив Колумбийского университета были переданы личные коллекции В.Г. Симховича, С.А. Корфа, Д.Н. Федотова-Уайта, М.Т. Флоринского, И.Н. Шумилина, К.Ф. Штеппы, А.Ц. Ермолинского, Н.П. Вакара. Среди документов: данные академических биографий, черновики лекций, учебные и рабочие тетради, неопубликованные рукописи, мемуары, переписка. Достаточно информативны материалы архива посла временного правительства в США Б.А. Бахметева. Они свидетельствуют о взаимоотношениях Б.А. Бахметева с лидерами исторической науки российской эмиграции. Документы, сохранившиеся в фонде Г.В. Вернадского, имеют отношение к его профессиональной деятельности (рукописи трудов и лекций)10. Данная коллекция подробно и детально изучалась Г.М. Бонгар-дом-Левиным, И.В. Тункиной и В.Н. Козля-ковым11. Материалы фондов М.М. Карповича, М. А. Алданова, Б. И. Николаевского свидетельствуют о том, что в послевоенное время эмигранты активно поддерживали проект описания архивной россики, старинных восточнославянских рукописей и книг, находящихся в фондах ведущих библиотек США.

О взаимоотношениях русских историков-эмигрантов с американскими коллегами можно судить по материалам, хранящимся в университетских библиотеках. В архиве университета Иллинойс (University archive, University Library, University Illinois at Urbana Champaign) обращают на себя внимание документы одного из основоположников советологии Ф. А. Моз-ли. В библиотеке Чикагского университета (Chicago Historical Society Library, Department of special Collections, University of Chicago Library) среди материалов исторического общества находятся бумаги С. Харпера, хорошо знавшего русских профессоров в Чикаго и в Нью-Йорке. В Хоутонской библиотеке Гарварда, помимо личных фондов М. М. Карповича, Н. П. Вакара и Г. В. Флоровского, хранятся административные документы Русского исследовательского центра12. Библиотека Висконсинского университета располагает эпистолярным собранием М. И. Ростовцева и А.А. Васильева13. Крупные центры по изучению истории иммиграции располагаются в университете Миннесоты (Immigration History Research Center, University of Minnesota), Мичиганском (Center for Russian and East European studies, Lane Hall, University of Michigan, Ann Arbor, Michigan, Directory of recent Soviet Emigres) и Калифорнийском университетах (Bancroft Library, University of California, Berkeley, Oral History Collection, Cali-fomia Russian Emigre series). В Йеле в архивных бумагах университетского назначения имеются официальные документы о научно-педагогической деятельности М. И. Ростовцева, Г. В. Вернадского, С.Г. Пушкарёва, Н.И. Ульянова. Самостоятельными центрами хранения специфических материалов, свидетельствующих об организации научной жизни и быта русских ученых в США, являются архивы и музеи диаспоры. К их числу можно отнести архивы эмигрантских общественных организаций и фондов; архивы русской православной церкви; архивы и коллекции частных лиц - всего более

8

120 крупных и мелких коллекций14. Значительное место в них занимают личные фонды, частные коллекции, мемуары и периодика. Особый интерес представляют документы, образовавшиеся в результате деятельности Русско-американского исторического общества, Историко-родослов-ного общества, общества «Наука», «Просвещение», «Знамение», «Самообразование», Общества русских горожан, Русского клуба в Нью-Йорке, Общества друзей русской культуры, музея общества «Родина», музея русской культуры в Сан-Франциско, Толстовского фонда и др. Во многих историко-научных учреждениях диаспоры действовали самостоятельные комитеты по изучению русского исторического наследия. Высокие технологии сделали доступными многие архивные описи в компьютерном виде, что значительно упростило работу с зарубежными источниками15. При изучении темы привлекались материалы более 10 архивохранилищ Российской Федерации. На рубеже 1990-х годов архивные службы страны стали целенаправленно проводить работу по выявлению и собиранию материалов русского зарубежья. Большинство источников, касающихся профессиональных судеб ученых русско-американского мира, сосредоточено в Государственном архиве Российской Федерации. В первую очередь это личные фонды П.А. Остроухова, Г.В. Вернадского, С. Г. Пушкарёва, Н. Н. Головина, Д.Н. Вергуна, П.Н. Милюкова16, а также фонды организаций: Русско-американской национальной лиги; коллекции М. Мухина о помощи Американской методистской миссии в Чехословакии русским студентам-эмигрантам и др.17 В Государственной библиотеке общественно-политической литературы в Москве, ИНИОНе и ГПИБ автором было просмотрено более 40 коллекций русских газет и журналов, печатавшихся в США в первой половине XX в. Большинство новых поступлений эмигрантских материалов в ГАРФ связано с возвращением личных архивов представи-

телей второй волны, так называемых перемещенных лиц. Об обстоятельствах въезда русских эмигрантов в 1940-1950-е годы в США и атмосфере тех лет свидетельствуют документы, хранящиеся в личном фонде К.Ф. Штеппы18. Ценными источниками по истории эмигрантской исторической науки располагает Архив Российской академии наук. В нем содержатся личные фонды М.М. Ковалевского, А.В. Флоровско-го и В.И. Вернадского, включая письма Г.В. Вернадского отцу19. В начале 1990-х годов к основным архивным фондам, свидетельствующим о профессиональной и академической деятельности русских историков в эмиграции, добавились специализированные собрания отделов русского зарубежья во ВГБИЛ (фонды Н.М. Зёрнова), ИНИОНе (фонды С.Н. Прокоповича), БАН (коллекция Л. Зандера) РГБ, РНБ и др. В Государственной публичной исторической библиотеке на базе коллекции Я.М. Лисового был сформирован Отдел-фонд русского зарубежья20. В Архиве русского зарубежья Дома-музея Марины Цветаевой хранятся личные фонды М. А. Алданова, П. Н. Милюкова, Г. В. Адамовича. Они интересны материалами, характеризующими поведение и быт русской эмиграции во время Второй мировой войны.

В распоряжении историков, со слов М. И. Раева, нет такого документального фильма, который бы зафиксировал трудности, радости и достижения зарубежной России 1920-1940-х годов. Почувствовать атмосферу эпохи помогают источники мемуарного и эпистолярного жанра. В защиту себя и своих дел (Pro domo sua) публиковались воспоминания С.М. Волконского, М.М. Ковалевского, В.А. Мак-лакова, П. Н. Милюкова, А. А. Кизеветте-ра, Г.В. Вернадского, С.Г. Пушкарёва, В.В. Зеньковского, М. Вишняка, П.А. Сорокина, Н.С. Арсеньева и др. Под руководством профессора Т. Эммонса (Стэнд-фордский университет) в настоящий момент ведется работа по созданию

9

сводного каталога мемуаров русской эмиграции. Уместно говорить о ценности для потомков воспоминаний американских коллег и учеников русских историков. Среди бывших студентов, воздавших должное учителям, следует упомянуть публикации Р. Пайпса, М. Малиа, М.И. Раева, Н.В. Ря-зановского, Ф. Каземзаде и др. Наиболее яркие фрагменты эпистолярного наследия М.И. Ростовцева, А.А. Васильева, М.М. Карповича, Г.В. Вернадского стали достоянием целой серии публика-ций21. Нами были востребованы письма М.М. Карповича, Г.В. Вернадского, Д.Н. Федотова-Уайта, М.Т. Флоринского, Б.И. Николаевского, Е.Ф. Максимовича, С.Г. Пуш-карёва, Н.А. Троицкого, Н.У. Ульянова, К.Ф. Штеппы, Н.П. Вакара и др. Анализ их содержания позволяет уточнить положение и быт русских беженцев в годы Второй мировой войны. Наличие разнообразных архивных документов позволяет рассматривать опыт научно-педагогической, археографической и редакционно-издательской работы русских ученых в США как наиболее значимый в культуре диаспоры и вместе с тем так и оставшийся без особого внимания исследователей.

Историографическую основу изучения профессиональных судеб ученых русско-американского мира заложили в начале 1920-х годов представители русского зарубежья в Европе. Русским европейцам по праву принадлежит заслуга в том, что они не замкнулись, не изолировались от иных эмигрантских центров, а в тяжелейших условиях занялись упорядочиванием и регистрацией научных плодов деятельности коллег по профессиональному цеху за океаном. Одним из первых, кто подал пример начинанию, был, по общему мнению, профессор А.А. Кизеветтер22. Его труды в данном направлении в большей мере носили библиографическую направленность. Обозначенная, пусть даже в самом общем виде, традиция историографической рефлексии, впоследствии была продолжена в 1930-1940 гг. стараниями А.В. Флоровского, И.И. Гапановича, 10

Г.В. Вернадского, Т.С. Варшер23. Работы вышеперечисленных авторов убеждают нас в том, что русское зарубежье в Европе воспринимало коллег по эмигрантскому историческому цеху на американском континенте как старших и наиболее ярких представителей русской дореволюционной исторической науки. Ее традиции были продолжены в послевоенной Америке Л.Ф. Магеровским, Г.В. Флоров-ским, С.Г. Пушкарёвым, А. Долгошевым, Н.А. Троицким, М.И. Раевым, С. А. Зень-ковским, Н.А. Жернаковой и др. Современные оценки творчества историков русско-американского мира во многом базируются на информационно-архивном поле русских европейцев.

В США профессиональные судьбы русских историков-эмигрантов чаще всего изучаются в контексте общей истории развития американской славистики. Американцы признают эклектичную природу своих славистических знаний, как и тот факт, что преподавание славистических дисциплин являлось русской профессией в Америке24. В США по-разному оценивают тот факт, что эмигранты составляют значительную часть профессионалов, занимающихся русской историей. Одни, как, например, К. Мэннинг, приветствуют это пополнение и настаивают на том, чтобы оно было активно использовано американской славистикой. Другие считают, что эмигрант не может быть хорошим историком своей страны. Человек, который эмигрировал по политическим убеждениям или в силу происхождения, не является достаточно объективным, чтобы читать курс истории своей страны. Классик американской советологии У. Чемберлин полагал, что эмиграция не в состоянии объективно анализировать процессы развития в Советской России. Р. Вильямс вообще готов был отрицать специфику этой историографии, видя в ней часть потока русской дореволюционной эмиграции, уходящей корнями в XIX век.

В годы так называемого этнического ренессанса было проведено несколько конференций по истории русской диаспоры, посвященных изучению влияния русских эмигрантов на американскую культуру. На них подчеркивалось, что роль русских историков изучена мало, хотя вклад ученых - выходцев из России как абсолютно, так и пропорционально другим эмигрантам весьма значителен. 15 эмигрантов из России были выбраны в Национальную академию наук, что превышало общее число избранных из других этнических групп. Благодаря трудам А. Фергю-сона, Ч. Гальперина, М. Раева, Э. Казинца, В. Залевски, Д. Рэйли, А. Дюби, А. Рибер, Э. Скаруфи была предпринята попытка вписать достижения исторической науки российской эмиграции в США в контекст американской национальной памяти25.

В советской историографии первые отзывы на труды историков русского зарубежья появились в 1930-е годы. Они были не столько историческими исследованиями, сколько публицистическими откликами на злободневные вопросы идеологической борьбы. В межвоенный период эмигрантская проблематика была вычеркнута из сферы интересов советской исторической науки как не имеющая реального содержания. Позже многие отечественные специалисты в своих трудах давали отчетливо понять, что эмиграцию как явление можно не замечать или даже игнорировать, но она периодически напоминает о себе. М.В. Нечкина на XII Конгрессе исторических наук в адрес русских историков-эмигрантов заметила, что в идеологических битвах историков могут быть убитые, но они часто воскресают. В целом же в литературе преобладала точка зрения на то, что историческая память эмиграции не представляла никакой серьезной альтернативы советским общественным наукам. Будущим исследователям вопроса предстояло либо опровергнуть, либо исчерпывающе документализировать подобную точку зрения, но уже в 1950-

1960-е годы стало ясно, что творчество историков русско-американского мира невозможно вычеркнуть из истории самой исторической науки.

В 1960-е годы заметно активизировались контакты советских ученых с зарубежными славистами, этнографами, лингвистами, фольклористами. Участвуя в работе международных симпозиумов, В.Т. Пашуто познакомился с А.В. Фло-ровским и П.А. Остроуховым. В 1969 г. он писал С.Н. Валку: «...Теперь хочу сделать книгу об истории русской зарубежной (эмигрантской) историографии за 1917-1945 гг. Там наряду с нечестью было немало честных и хороших ученых, которым пора дать место в отечественной историографии». С 21 по 29 августа 1975 г. В.Т. Пашуто находился в качестве делегата на XIV Международном конгрессе исторических наук в США. С этого момента в его личном архиве появились первые материалы по ученым русско-американского мира. Работы В.Т. Пашу-то, В.В. Комина, Г.Ф. Барихновского, Л.К. Шкаренкова характеризуют стремление советской литературы пересмотреть однозначные и категоричные оценки неприятия эмигрантской проблематики. Если в предыдущие десятилетия история эмигрантской исторической науки рассматривалась советской историографией крайне мало, то для рубежа 19801990-х годов можно говорить об определенных подвижках в изучении темы, в равной мере как и появлении интереса к ней в обществе. Творческое наследие историков-эмигрантов оказалось современным и соответствующим духу времени. Перечислим темы, которыми занимались русские эмигранты в США: идея общечеловеческих ценностей (М.М. Карпович); возрождение православной традиции (Г.В. Флоровский и Г.П. Федотов); единство и неделимость русской культуры (П. и Г. Струве); история малых наций и проблема российского федерализма (С.А. Корф); происхождение украинского

11

сепаратизма (Н.И. Ульянов); пушкиниана и казакиада (С.Г. Пушкарёв) как эталоны национальной гордости; проблемы экономической модернизации (М.Т. Флорин-ский); евразийская интерпретация отечественной истории (Г.В. Вернадский) и т.д.

В новейшей отечественной историографии контрактный опыт работы русских историков-эмигрантов в США остается малоизученным. Последние работы, посвященные достижениям исторической науки русского зарубежья, традиционно построены на анализе европейских материалов. Книги М.Г. Вандалковской, Ю.Н. Емельянова, С.А. Александрова познакомили читателя с ее лидерами в Париже, Праге, Белграде. До сих пор в литературе никто не подчеркнул мимолетность Пражского феномена и поразительную устойчивость российской научной диаспоры в США. Если Прагу 19201930-х годов в историографии называют Русским Оксфордом, то любой из американских университетов в Бостоне, Нью-Хейвене, Нью-Йорке, Беркли можно заслуженно и по праву именовать Русским Кембриджем.

Изучение научно-педагогической деятельности русских историков-эмигрантов в США постепенно становится проблемным полем новейшей историографии. Уточняется роль отдельных личностей в развитии американского центра исторической науки российской эмиграции. Складывается своя библиография по изучению творческого наследия М. И. Ростовцева, А. А. Васильева, Г.В. Вернадского, М.М. Карповича, Н.И. Ульянова и др. Подобного рода материалы позволяют сегодня реконструировать общеисторическую картину профессиональной деятельности русских историков-эмигрантов в университетах США на макроисторическом уровне. В меньшей мере исследовательским интересом и поиском затронуты профессиональные судьбы тех, кто находился на более низких преподавательских должностях, но своей повседневной деятельностью согревал очаг русской культуры за рубежом. Остаются малоизу-12

ченными персоналии таких историков, как А.Н. Авинов, В.И. Алексеев, А.В. Бабин, Д. Бунян, А.Д. Билимович, Г.О. Биншток, Э.И. Бикерман, П.А. Будберг, Д.Н. Вер-гун, М.З. Винокуров, С.Г. Войцеховский, Н.П. Вакар, А.А. Даллин, А.А. Гольденвейзер, И.М. Гольдштейн, Д.А. Джапаридзе, Л.Л. Домгерр, С.А. Зеньковский, С.Г. Елисеев, А.А. Кайранский, А.Д. Калмыков, Г.В. Ланцев, Г. Ланц, А.А. Лобанов-Ростовский, А.Г. Мазур, Л.Ф. Магеровский,

A.А. Малозёмов, Н.Н. Мартинович, О.А. Маслеников, Д.С. фон Мореншильд, В.В. Мия-ковский, Н.В. Первушин, В.П. Петров, Р.Н. Родионов, Н.В. Рязановский, Л.И. Страховский, М.Т. Флоринский, А.Л. Фовиц-кий, К.Ф. Штеппа, Д.Н. Федотова-Уайт, Ю.Л. Фишер, И.Н. Шумилин, А.П. Щербатов, С.О. Якобсон и др. Перечень попавших в фокус исторического внимания персоналий не является исчерпывающим. Мы надеемся, что будущему поколению исследователей представится возможность расширить круг биографических данных по материалам и документам, хранящимся в архивах США. Первые начинания в этом направлении можно отнести на счет В. Т. Пашу-то, Н. Эйдельмана, Г.М. Бонгарда-Левина,

B.Н. Козлякова и др.

Анализ источников и историографической ситуации со всей очевидностью свидетельствует о разрыве, сложившемся в практике исторических исследований вопроса между накопленным архивным материалом в 1920-1960-е годы и степенью его обобщенности в исторической литературе 1960-1990-х годов. Собранные к настоящему времени документы позволяют не только ввести в научный оборот новые архивные данные из истории становления профессионального сообщества русских историков-эмигрантов, но и переосмыслить в целом процесс складывания американского центра исторической науки российской эмиграции, дополнив уже существующую историографию вопроса.

При изучении научно-педагогической деятельности русских историков-эмигрантов нам приходилось пользоваться всей

системой общепризнанных методик, позволяющих анализировать разнообразие эмпирических данных. Внимание авторов привлекали не персоналии историков-эмигрантов, ценные сами по себе на микроуровне, а изучение процессов и понимание механизмов адаптации русских эмигрантов в иной этнокультурной среде. На историческом материале первой и второй волны мы пытались исследовать природу эмигрантских циклов в системном плане. Нам представлялось важным осмыслить не столько уникальность самого феномена, как его универсализм. В статье профессиональное сообщество историков-эмигрантов рассматривается в качестве социального института. Институциональный метод фокусировал наше внимание на анализе организационных структур исторической науки российской эмиграции: многочисленных историко-научных объединениях, архивах и редакциях, русских академических группах и народных университетов в США, где велась и осуществлялась эмигрантами научно-педагогическая работа. Для получения точных и взаимопроверенных результатов исследования в работе использовался сравнительно-исторический (компаративный) метод, который позволил синхронизировать важнейшие события в истории развития европейского и американского центра исторической науки российской эмиграции; при анализе биографических данных русских историков-эмигрантов применялся количественный (клиометрический) метод. Критико-диалектический подход ориентировал нас на выяснение противоречий в развитии российской научной диаспоры, как между представителями различных эмигрантских волн, так и местной средой американских университетов. Выстраивая общую концепцию изложения, авторы исходили из принципа историзма, позволяющего анализировать феномен российской научной диаспоры в последовательном временном развитии и взаимосвязи с общим контекстом

развития российско-американских славистических контактов.

Информативная и познавательная ценность работы состоит в том, что она позволяет восстановить в российской исторической науке имена незаслуженно забытых судеб историков первой и второй волны эмиграции; определить их место и роль в развитии западных наук и представлений о России; вписать творческие судьбы последних в контекст национальной памяти российской научной диаспоры.

Научная новизна данного исследования определяется тем, что она представляет собой исследование обобщающего порядка, основанное на комплексном анализе контрактного опыта работы русских историков-эмигрантов, восполняя пробелы в изучении истории складывания в середине XX в. американского центра исторической науки российской эмиграции. Привлеченный в статье материал и выводы позволяют перейти к системному изучению последующих волн, пользуясь исторической ретроспективой наметить логику анализа и ориентиры для прогнозов дальнейшей эволюции российской научной диаспоры.

Для понимания причин сегодняшнего массового отъезда ученых за рубеж требуется не только социально-экономический, политический, но и исторический анализ ситуации. Рассмотренный в статье контрактный опыт работы русских историков-эмигрантов в первой половине XX столетия позволяет более внимательно отнестись к изучению последующих волн эмиграции, увидеть преемственность и разрывы в развитии традиций исторической науки российской эмиграции. Обобщение профессионального опыта работы отечественных ученых за рубежом позволяет в современных условиях обосновать исключительную важность совершенствования законов об иммиграции и репатриации в части укрепления российской государственности. К этому обязывает принятый в 1999 г. Федеральным со-

13

бранием Российской Федерации закон «О государственной поддержке соотечественников за рубежом». Материалы и выводы работы могут быть использованы при подготовке фундаментальных работ в области науковедения, историографии, миграциологии и диаспороведения.

Попытки уточнения категориально-понятийного аппарата предпринимались в новейшей литературе в работах Г.М. Бонгард-Левина, М.Г. Вандалков-ской, Ю.Н. Емельянова, А.В. Квакина, Ю.А. Полякова, Е.И. Пивовара, Г.Я. Тар-ле, И.В. Тункиной и др. Исследователи признают отсутствие унифицированных критериев, свидетельствующих о принадлежности того или иного историка к профессиональному сообществу. В качестве примера сошлемся на общедоступные данные. Попытку определить число русских историков-эмигрантов одним из первых предпринял А.В. Флоровский. В своей рукописи он ссылался на профессиональную деятельность за рубежом более 75 специалистов в области всемирной истории. В начале 1990-х годов в работе В.Т. Пашуто «Русские историки-эмигранты в Европе» упоминались данные о 90 специалистах, работавших в период с 1920 по 1945 г. за рубежом. Все последующие исторические издания по данной проблематике продолжали оперировать вышеприведенной статистикой, распространяя ее, как правило, на всю историческую науку русского зарубежья. Отсутствие точных количественных данных о русских историках-эмигрантах в США предполагает необходимость уточнения принципов подсчета и критериев отбора специалистов для составления полного списка.

В данном исследовании категория «русские историки-эмигранты» используется во множественном числе и обозначает тех, чьи биографические данные соответствовали критериям:

1) русской лингвогенетической принадлежности;

14

2) историко-филологической специализации;

3) наличию контрактного опыта профессиональной работы в университетах зарубежья.

При анализе проблемы мы пытались сфокусировать внимание на образовательной и культурно-просветительской работе русских историков-эмигрантов в США. Под определением академического опыта работы нами понималось профессиональное творчество историков как одна из форм практической деятельности и все сопутствующие ей виды педагогической, археографической, редакционно-издательской, организационно-административной работы.

В плане атрибутирования творческого наследия русских историков-эмигрантов важно определиться с компонентами «русский», «историк», «эмигрант». Если статус эмигранта имеет юридические формулировки и не вызывает сомнения, то термин «историк-эмигрант» требует комментария. Одни авторы видят в данной категории лиц депортированных историков, для других они остаются безродными историками-космополитами, ввиду того что 1/3 жизни провели в России, 1/3 в Европе и 1/3 в Америке. Сами же русские историки, оказавшиеся в США, именовали себя не иначе как учеными русско-американского мира. Вопрос идентификации культурной и национальной среды отечественной диаспоры важен, так как русская эмиграция, как никакая другая, отличалась мно-голикостью своего состава и представляла собой хаотическое смешение племен, наречий, состояний и политических верований. В Америке многие из них именовали себя русскими, гордились званием человека русской культуры, но по гражданскому статусу числились натурализованными американцами. Лекции они читали на английском языке, труды и книги писали на русском и всю жизнь продолжали ходить в православные приходы. Все они были воспитаны на русской культуре и многие в душе лелеяли мысль о возвращении.

В данном исследовании термин «эмиграция» в сочетании с прилагательными русская, российская используется в качестве собирательного понятия для обозначения эмигрантов из России. В работе встречаются оба варианта: и русская эмиграция, и российская эмиграция. Понятие «российская эмиграция» является более емким и широким, так как обозначает весь спектр выходцев из России, оказавшихся за ее пределами. В связи с тем что в настоящей работе в большинстве случаев рассматриваются традиции исторической науки русского зарубежья, которая идентифицировала себя с русской культурой, мы считали нужным использовать термин «русская эмиграция». Документы эмигрантов - представителей многочисленных национальностей России, которые идентифицировали себя с русской культурой, продолжали находиться в ее культурном поле - безусловно, являются объектом настоящего исследования. Еще больше вопросов в определении, кого из эмигрантов можно отнести к профессиональному сообществу историков. Одни предлагают за основу брать присваиваемую квалификацию при окончании профильных, т. е. высших исторических учебных заведений, другие - сам факт признания со стороны коллег по профессиональному цеху. Правы и те, кто в первую очередь обращает внимание на специфику трудов последних. В конечном итоге, представляется разумным не игнорировать административные должности, которые они занимали в тех или иных университетах, поэтому в основу определения профессиональной принадлежности мы закладывали комплексный критерий.

Чтобы очертить принадлежность тех или иных русских историков к эмигрантским кругам и диаспоре, необходимо уточнить статус эмигранта. Многие из них имели расхождения в фактическом положении и его юридическом оформлении. Будучи в изгнании, они не считали себя эмигрантами, а свое пребывание за

рубежом называли временным. По существу, у многих из них за время экспатриации Америка была не первым и не последним пристанищем. Статусы к ним примерялись разные - от апатридов и репатриантов до нансеновских граждан, поэтому для нас были важны те из русских историков-эмигрантов, кто долгое время работал в американских университетах, и чья деятельность в США была прямо либо косвенным образом связана с изучением истории России. Таким образом, под научно-педагогической деятельностью русских историков-эмигрантов в США мы подразумевали их профессиональный опыт и практику работы в исто-рико-научных учреждениях диаспоры и университетах и колледжах США, а под исторической наукой российской эмиграции - институциональные формы организации профессионального сообщества.

Первые систематические упоминания о профессиональной и академической деятельности русских историков за рубежом появляются в европейской и американской литературе начиная с середины 20-х годов XX в.. Несмотря на то что в иностранной печати творчество ученых-эмигрантов было встречено с общим сочувствием, среди диаспоры, как правило, оно не получало одобрения из-за постоянного разногласия и разномыслия. Общий ракурс оценок перспектив развития исторической мысли в эмиграции варьировался от характеристик исключительного плана - к примеру, И. Бунаков-Фондаминский в 1927 г. писал: такой эмиграции не было в мировой практике -до крайних пессимистических: наука о прошлом России без самой России не имеет будущего. Многие, в том числе и П. Н. Милюков, сожалели, что российская историческая наука потеряла молодую силу, которая обещала, если бы обстоятельства сложились более благоприятно, развернуться в первоклассных исследователей. Были и те, кто поспешил заявить, что для грядущего возрождения России

15

большинство эмигрантской массы в США, погрязшее в мещанстве, можно считать безвозвратно потерянным. Однако пессимизм в оценках потенциала американского центра исторической науки русской эмиграции разделяли не все. Многие лидеры диаспоры исходили из общей установки, считающей политическую и историческую мысль русского зарубежья единственной открытой лабораторией, где может оформиться русское независимое общественное мнение, задача коего не руководство, а учет и осмысление происходящих в России процессов и выходов из них. Месту и роли историков-эмигрантов в развитии американо-русских славистических контактов (19051920) предшествует предыстория складывания исторической науки российской эмиграции в США в дореволюционный период. Нам представлялось важным обобщить миссионерский опыт работы русских историков в Америке и зафиксировать начальный этап развития российской научной диаспоры, уточнить профессиональные потребности в эмигрантских кадрах и славистических ресурсах ведущих университетов США в начале XX столетия. Привлечение в американские университеты на рубеже XIX-XX вв. М.М. Ковалевского, С.М. Волконского, П.Н. Милюкова, А.В. Бабина, Л. Винера, А. Гурвича, В.Г. Симховича, П.Г. Виноградова, М.Я. Острогорского свидетельствовало о высокой репутации русских специалистов в странах проживания. Большинство кандидатов, претендующих в начале века на звание высшей образовательной степени Ph.D. в области славистики, были русские по происхождению, все более активно занимавшие вакансии в американской системе образования. Многим из них потомки обязаны сохранностью уникальных исторических документов: эмигрантских библиотек, воспоминаний и мемуаров, эпистолярного наследия и материалов, которые в разное время были вывезены из России. Основным местом средоточения интеллектуальных сил 16

русской академической эмиграции на восточном побережье США в начале века являлся Гарвард. Открывшееся здесь в 1904 г. славистическое отделение послужило прототипом для создания аналогичных структур в других университетах. В разное время в этом элитном учебном заведении Америки преподавали Л. Винер, М.М. Карпович, М.И. Ростовцев, А.А. Васильев, Л.И. Страховский, П. Сорокин, Н. Тимашев, Н.П. Вакар и др. Отличительной чертой Гарвардской школы являлось то, что она стремилась разрабатывать русскую тему в самых широких проблемных и хронологических рамках. В Калифорнийском университете тон задавали А.С. Каун, Г.З. Патрик, Г.В. Лант-цев. Их деятельность принесла славянскому отделению репутацию ведущего на западном побережье США интеллектуального центра в области изучения истории российско-американских отношений и русской литературы. Прочные академические позиции в Колумбийском университете занимали В.Г. Симхо-вич, М.Т. Флоринский, А.Ц. Ермолинский и др. Для Колумбийского университета была характерна специализация в области экономической истории. В Чикагском университете в начале века лекции по истории российской государственности читали М.М. Ковалевский, П.Н. Милюков, И.А. Гурвич. Благодаря опыту и знаниям русской научной диаспоры былая романтическая традиция изучения славянского мира в США уступила место серьезным академическим исследованиям, которые помогли преодолеть стереотипы восприятия России как колосса, слепленного из снега, льда и крови, держащегося на кнуте и страхе, а самих русских как агрессивных китайцев. Складывались различные направления славистических исследований. Устанавливались непосредственные связи между западными экспертами и русскими специалистами (примеры взаимоотношений Симховича и Липпма-на, Крейна и Милюкова, Харпера и Ковалевского, Кулиджа и Карповича, Голдера

и Вернадского). Их мнению и оценкам, как правило, не только передоверялись западные специалисты, но и учились у них. А.В. Бабин, Л. Винер, Ф.А. Гол-дер, А.Ц. Ермолинский, Г.З. Винокуров, Р.Н. Родионов играли ведущую роль в деле собирания зарубежной архивной россики в США.

Источники свидетельствуют, что февральские события 1917 г. в России встряхнули русскую колонию, которая растревожилась, загудела, стала читать и организовываться. Прогрессирующая американская система образования в своем развитии не предусматривала интереса к вопросу сохранности этнических традиций национальных меньшинств. Для отстаивания своих интересов эмигранты вынуждены были открывать русские школы и университеты, пытаясь сохранить культурные традиции и память об исторической родине. Много внимания историки-эмигранты уделяли вопросу просвещения русских колонистов. В начале 1920-х годов в Америке сформировалась устойчивая система русских научных и учебных организаций. В 1919 г. был открыт Русский народный университет в Нью-Йорке (Russian collegiate institute in New York City). He меньшую инициативу в деле обучения эмигрантов проявлял русский народный университет в Чикаго (Russian peoples university). В профессорско-преподавательский состав этих учебных заведений были вовлечены М.И. Ростовцев, М.М. Карпович, А.Л. Фовицкий, Л. Винер, А.С. Каун, Г.З. Патрик. По примеру Нью-Йорка и Чикаго открылся Русский народный университет в Филадельфии. Мода распространилась и на другие штаты, однако большинство из вновь созданных структур были кратковременны и просуществовали недолго. Поддержку образовательных программ осуществляли многочисленные фонды и комитеты помощи русской молодежи для получения образования за границей (American committee for the education of russian youth). Они дорожили мнением

и рекомендациями П.Г. Виноградова, П.Н. Милюкова, М.И. Ростовцева, М.М. Карповича. Рост общего числа эмигрантских объединений в 1905-1920 гг. свидетельствовал о новом качестве в организации русской диаспоры в США, всевозрастающей ее профессиональной консолидации.

В 1905-1920 гг. в Америке сформировалась устойчивая система русских научных и учебных заведений. Большинство из них концентрировалось в Новой Англии. Организационной основой российской научной диаспоры являлись академические группы, объединившиеся в Союз русских академических организаций. Практически все академические силы русской эмиграции в США были связаны с крупнейшими научными центрами Америки, в том числе с Институтом международного образования в Нью-Йорке, Смитсониевским институтом, Институтом Карнеги и другими научными и учебными центрами. Таким образом, академическая и профессиональная деятельность русских историков-эмигрантов в начале XX в. определяла процесс становления славистических исследований в США. Больше других в этом плане американская славистическая традиция обязана деятельности М. М. Ковалевского, С.М. Волконского, П.Н. Милюкова, А.В. Бабина, Л. Винера, В.Г. Симхови-ча, Г.З. Винокурова, А.Ц. Ермолинского, А.И. Гурвича и др. В силу единичных случаев въезда русских историков в США в период так называемой трудовой волны эмиграции обозначенный период 19051920 гг. можно рассматривать как предысторию складывания профессионального сообщества русских историков-эмигрантов в США.

Консолидация ученых-эмигрантов в профессиональное сообщество во многом была обусловлена общим процессом самоорганизации эмигрантских культурно-просветительских структур. Наиболее заметным в данном отношении была деятельность общества «Наука», организованного в 1905 г. События в России 1917 г. предо-

17

пределили востребованность в американских университетах специалистов славистического профиля и положили начало складыванию в Америке устойчивой когорты русских профессоров. Рост популярности славянских исследований в США до 1920 г. был незначительным, но существенным.

Характеризуя существенные признаки и черты научно-педагогической деятельности русских историков-эмигрантов в межвоенный период, выявляются мотивы и обстоятельства въезда русских ученых от единичных случаев на начальном этапе до массовых коллективных аффидевитов в 1939-1940 гг. Приведенный фактический материал позволяет проследить влияние русской научной диаспоры на процессы развития университетской славистики в США.

Исторический материал со всей очевидностью свидетельствует, что иммиграция русских специалистов в США стабилизировалась к концу 1930-х годов и приняла формы, близкие к цивилизованным. Быстрыми темпами складывающийся в 1920-1930-е годы рынок интеллектуального труда в области славистики привел к тому, что русские профессора в большей мере были востребованы не столько для обслуживания мемориального сознания диаспоры в Америке, сколько для заполнения открывшихся вакансий в университетах США. После 10-летнего периода адаптации к русским историкам-эмигрантам в середине 1930-х годов пришло признание и успех. Их начали приглашать в национальные ассоциации, присваивать звание Emeritus заслуженный, принимать в почетные члены местных академий и ассоциаций. В США, по опубликованным данным, в начале 1930-х годов насчитывалось до 200 русских ученых. После Октябрьской революции в Америке оказались: М.И. Ростовцев, А.А. Васильев, Л.И. Страховский, П.С. Пороховщиков, Н.Н. Мартинович, А.И. Назаров, Д.Н. Федотов-Уайт, А.Л. Фовицкий, Г.В. Лантцев, С.Г. Елисеев, А.Г. Мазур, С.А. Корф, 18

М.З. Винокуров, Н. Родионов, Г.А. Новосильцев, Д.Д. Тунеев и др. В начале 1920-х годов в местах присутствия русской диаспоры создавались профессиональные объединения интеллигенции (Общество изучения русской эмиграции, Общество друзей русской культуры). Многие эмигранты свято верили в то, что основной задачей и национальной миссией диаспоры было поддержание русской культуры. В одной из юбилейных речей председатель Пушкинского общества в Америке Б. Брасоль отметил: «Долгом считаю теперь же засвидетельствовать, что все то полезное, что было сделано Обществом, всецело обязано отзывчивости и неизменной жертвенности его членов и друзей, видимо чувствовавших, что в самом его бытии заложено некое чистое нравственное начало, которое необходимо бережно хранить. Как залог подлинной русскости, составляющей внешнюю форму и внутреннее содержание нашего национального достоинства». Единого органа, объединяющего русскую научную диаспору в США, не было. Но в Америке, как и во всех крупнейших центрах русского рассеивания, всевозможные союзы и общества предпринимали неоднократные попытки к единению. Вскоре разрозненные академические группы специалистов объединились в Союз русских академических организаций. Деятельность членов РАГ не ограничивалась только научными программами. Огромную часть времени и сил они отдавали организации и налаживанию работы структур, связанных с делами эмигрантов. В конечном итоге русской диаспоре удалось создать собственную систему образования, включавшую большое число учебных заведений различного типа. В сентябре 1929 г. в Нью-Йорке проходил Педагогический съезд русской эмиграции, который сформировал педагогическое бюро во главе с историком А.Л. Фовицким. Активную позицию в деле поддержки научных инициатив и русских учебных заведений за

границей играли гуманитарные и благотворительные фонды диаспоры.

Основная деятельность русских профессоров протекала все же в организационных структурах американской университетской системы образования. Успешному процессу адаптации профессоров-эмигрантов в США во многом содействовали открывшиеся вакансии в университетах по славистическим дисциплинам. Крупные центры образования и науки в США оказались в 1920-1930-е годы особенно чувствительными к новым веяниям в изучении российской истории. Традиционно заметным было присутствие русских историков-эмигрантов первой волны в Гарвардском, Колумбийском, Чикагском, Йельском, Калифорнийском, Стан-фордском университетах.

Явное лидерство в кругах исторической науки российской эмиграции в 19201930-е годы принадлежало академику М. И. Ростовцеву. Он пользовался огромным влиянием и заслуженным авторитетом в научном мире. Известно, какой огромный круг знакомств и связей был у него в самых разнообразных кругах эмиграции, сколько времени он отдавал личным встречам и еще больше переписке. В 1922 г. при содействии М.И. Ростовцева был создан Американский комитет для образования русской молодежи в изгнании и Центральный комитет по обеспечению высшего образования русскому юношеству за границей. С подачи М.И. Ростовцева и не без его хлопот американские университеты подписали контракты с А. А. Васильевым, М. М. Карповичем, Г. В. Вернадским, Л. И. Страховским, Н.П. Толлем и др. В 1927 г. Гарвард пригласил преподавать русскую историю М.М. Карповича. Его 30-летняя деятельность на поприще подготовки американских славистов высоко оценивается американскими коллегами. Таким образом, профессиональные знания и педагогический опыт русских гуманитариев высоко котировались в интеллектуальной столице

Америки в 1920-1930-е годы. Крупный академический центр русского зарубежья складывается в межвоенный период на западе Америки в штате Калифорния. Он пополнялся за счет представителей Харбинской эмиграции. В данном регионе главенствующую роль играли два кампуса: Калифорнийский (Сан-Франциско, Беркли, Лос-Анджелес) и Станфордский (Гуверовская библиотека). Если профессора в Сан-Франциско специализировались в большей мере на лингвистике, истории русской литературы и истории международных отношений (А.А. Лобанов-Ростовский), то Гувер все внимание уделял собиранию материалов зарубежной архивной россики. Позиции русских заметно укрепились здесь с приходом на руководящие позиции Ф. А. Голдера, который симпатизировал бывшим соотечественникам. В 1930-е годы Станфорд неоднократно посещают для работы в архивах и чтения лекций Н.Н. Головин, А.Ф. Керенский, Г.В. Вернадский и др.

С переездом М.И. Ростовцева в 1925 г. в Нью-Хейвен, Йельский университет вскоре стал местом трудоустройства Г.В. Вернадского, Н.П. Толля, позже С.Г. Пушкарёва, Н.И. Ульянова и др. М.И. Ростовцев дважды избирался президентом Американской исторической ассоциации. Позиции исторической науки российской эмиграции в Йель-ском университете значительно укрепились после того, как при поддержке Ростовцева в Нью-Хейвен был приглашен Г.В. Вернадский. 31 марта 1933 г. он получил американское гражданство. Не заставило себя ждать и приглашение ученого в 1933 г. на очередной съезд американских историков, где в рамках Американской исторической ассоциации собирались ведущие американские слависты. В 1938 г. Г.В. Вернадский принял участие в работе американской исторической ассоциации. Именно на ней, в Чикаго, впервые среди американских историков-славистов был решен вопрос об объединении и издании журнала Slavic Review. Архивные документы свидетельст-

19

вуют, что Г.В. Вернадский был в числе тех, кому поручили курировать издание. Решение было принято путем письменного опроса 300 членов ассоциации. Избрание Г.В. Вернадского - один из показателей его высокой научной репутации в США. При непосредственном участии Г.В. Вернадского были приглашены преподавать в американские университеты Н. П. Толль, С.Г. Пушкарёв, Н.О. Лосский, В.В. Набоков. Вернадский и Карпович вполне заслуженно считаются отцами-основателями современной американской школы русской историографии. Своей многолетней деятельностью они сумели прославить Гарвард и Йель как цитадели славистической мысли в США. В нью-йорких музеях, колледжах и библиотеках работали А.Н. Авинов, Н.Н. Марти-нович, И.М. Гольдштейн, В.И. Иохельсон, А.А. Гольденвейзер и др. В Колумбийском университете среди историков-правоведов выделялся барон С.А. Корф. Приоритетное значение в этом университете традиционно уделялось вопросам изучения экономической истории. В 1920-1930-е годы эту школу унаследовал М. Т. Флоринский. Русским историкам-эмигрантам удалось заложить в Колумбийском университете исследовательские традиции, которые превратили его в послевоенное время в один из крупнейших центров американского россиеведения. К 1939 г. длительный процесс профессиональной адаптации для многих русских специалистов завершился признанием их заслуг. Американский опыт русских историков в данном случае свидетельствовал о высокой мобильности отечественной дореволюционной исторической науки. Многие из них сменили статус и гражданство, им доверяли самые высокие посты, они читали лекции, издавали книги на английском языке. Характеризуя научно-педагогическую деятельность русских профессоров в университетах США в межвоенный период, необходимо отметить, что фундаментальные и прикладные исследования осуществлялись ими по программам американских университетов. Они все больше отдалялись от интересов и потребностей русского зару-

20

бежья. Изучение русской темы в 19201930-е годы в США было напрямую связано с представителями русского зарубежья: историками, философами, экономистами, общественными и партийными деятелями, ставшими после вынужденной эмиграции из России ведущими специалистами в американских университетах. К 1936 г. история России изучалась более чем в 30 американских университетах и колледжах. В Колумбийском, Гарвардском и Калифорнийском университетах защищалась треть всех диссертаций. Отказавшиеся во многом от интуитивного постижения теллургиче-ских сил революции, они занялись штудированием ее исторических предпосылок. М.И. Ростовцев, А.А. Васильев, Г.В. Лант-цев, М.Т. Флоринский, М.М. Карпович, Г.В. Вернадский в течение многих лет своими трудами вписывали блестящие странички в историю университетов Запада, подготовив за межвоенный период целое поколение американских славистов. К предвоенным годам М. М. Карпович и Г. В. Вернадский занимали прочные позиции в американской академической среде. Сам статус новой науки значительно изменился. На очередной конференции Американской исторической ассоциации в 1939 г. обсуждался вопрос о необходимости создания славяноведческой ассоциации. Таким образом, наряду с европейским центром исторической науки русского зарубежья в 19201930-е годы складывался не менее крупный и по-своему специфичный американский центр. Его главное и существенное отличие состояло в том, что за океаном развитие профессиональной карьеры русских историков-эмигрантов в большей степени протекало в организационных рамках американской университетской науки. Феномен русского зарубежья в Европе был скоротечен и к 1930-м годам утратил свои позиции. Многочисленные поездки в Европу Ростовцева, Васильева, Вернадского, Карповича, Головина, Сорокина свидетельствовали о преемственности традиций русского зарубежья в Америке. Работы русских историков за границей печатались на девяти язы-

ках. Русские историки-эмигранты стремились занять свое место в мировой науке, принимая участие в международном научном общении и движении. Востребованность русских ученых в большей мере была связана не с деятельностью в диаспоре, и нужно это признать как должное, а с кадровыми потребностями нарождающейся науки - советоведения. Ее становление проходило под явственно сказывавшимся воздействием эмигрантов первой волны. Новой вехой, знаменовавшей рост интереса в США к русским делам и обострившей спрос на специалистов в русском вопросе, явились события 1939-1945 гг.

Научно-публицистическая и педагогическая деятельность русских историков-эмигрантов в США в годы Второй мировой войны (1939-1945). Вторая мировая война парализовала академическую жизнь европейских столиц, увеличив число беженцев за океан. Представители старой эмиграции на рубеже 1940-х годов вынуждены были эвакуироваться в США. Американские университеты, характеризующиеся быстрым развитием славистических знаний в 1940-е годы, стали одним из центров притяжения русских эмигрантов. Изучение России на отделениях славистики были возведены в ранг не только университетских и военных ведомств, но и государственных программ, достигнув беспрецедентных масштабов к 1943 г. В этот период специалисты из славистических кругов консультировали правительственные органы по вопросам политики, читали лекции офицерам. Одно за другим появляются крупные исследовательские структуры и программы, возникает спрос и заказ на литературу совето-ведческого плана. Изменения в жизни русской научной диаспоры заключались не только в смене целого поколения исследователей, но и в методике анализа изучения советской действительности, переходе от славистики ко все более четко обозначившейся научной дисциплине -советологии. Стараниями историков-

эмигрантов в Америке появилась целая серия учебной литературы по истории России, которая унифицировала славистические знания и образовательные стандарты. Благодаря деятельности русских историков-эмигрантов первой волны в Америке сложилась школа, претендующая на лидерство в мировой славистике. Н.П. Толль и А. Долгошев (работали в Славянском отделе библиотеки Йельского университета). В Гарварде среди русских эмигрантов заметными фигурами были М. М. Карпович, Л. И. Страховский, А.А. Васильев, П.А. Сорокин, Н.С. Тима-шев, Н.П. Вакар и др. Показательна динамика роста интереса американской общественности и профессиональных кругов к русской теме. За время войны сменилось поколение историков русского зарубежья. Былые европейские центры русской эмиграции Берлин - Париж - Прага бледнели на фоне розданных перед войной аффидевитов-приглашений. Менялись и направления исторических исследований. Волею судьбы на вершине пирамиды американской советологии в 1940-1950-е годы оказались: В.А. Рязановский, Б.И. Николаевский, P.O. Якобсон, Д.Ю. Далин, Н. И. Ульянов и др. Многие из новых эмигрантов играли заметную роль в реорганизации былых департаментов славистики. Заметное влияние на процесс складывания в рамках американской славистики самостоятельного советологического направления оказали русские европейцы и русские харбинцы, представители старой эмиграции, вынужденные во время войны с 1942 по 1945 г. эвакуироваться в США. В данный период Д.Н. Вергун занял должность профессора университета в Хьюстоне, Б.С. Ижболдин начал преподавать на экономическом отделении Сейнт-Луисcкого университета; лекции по истории государства и права в Корнельском университете читал М. Г. Шефтель, в военно-морской школе при Колорадском университете преподавал В.П. Петров. Позиции Гувера как цен-

21

тра хранения материалов архивной росси-ки заметно усилились после того, как в 1940 г. на постоянное место работы сюда перешел Б.И. Николаевский. В экстремальных условиях войны среди эмигрантов возрос интерес к церковной истории. В Америке работала плеяда православных историков-богословов. Их усилиями были обозначены подходы, позволившие говорить о складывании нового направления в изучении истории церкви как института, духовенства как сословия, духовной школы как элемента общественной мысли России. В 1940-1950-е годы Г.П. Федотов, Г.В. Флоровский, В.И. Алексеев смогли изменить сложившуюся в послевоенный период конъюнктуру приоритетных направлений славистических исследований, когда политическая история с ее традиционно позитивистскими взглядами и либеральными ценностями явно доминировала, нежели другие разделы славистического знания. Среди видных ученых-эмигрантов, сумевших основать в США школу восточно-европейской фольклористики, можно назвать P.O. Якобсона и Д.И. Чижевского. Многообразие эмигрантских школ и направлений свидетельствовало лишь об одном, что они всерьез взялись за предмет исследования в таких масштабах, что и не снилось старой эмиграции. Формальным признаком укрепившихся позиций российской научной диаспоры в США в годы войны можно считать рост общего числа периодических журналов, посвященных изучению России. Вслед за эмигрантским потоком в военный период переместился из Европы в США и центр русских издательств и книг. Увеличившийся масштаб и размах рос-сиеведческих исследований в США требовал систематизации опыта, дальнейшего развития критики и библиографии. Единственным в мире русским генеалогическим изданием за рубежом был журнал «Новик». Журнал воспринял традиции дореволюционной Летописи историко-родословного общества. Он публиковался известным генеалогом и знатоком исто-22

рии русского дворянства Л.М. Савело-вым-Савелковым. По его инициативе в октябре 1937 г. в Нью-Йорке было создано Русское историко-родословное общество. С 1938 г. печатным органом РИРО являлся «Новик». На волне всеобщего интереса к русским делам в Америке Дмитрий фон Мореншильдт добился в 1941 г. финансовой поддержки в США для открытия на английском языке журнала «Русское обозрение» («Russian Review»). Практически одновременно с англоязычным «Russian Review» возникли «Ukrainian Quarterly» (проф. Н. Чубатый) и «Armenian Review» (Рубен Дартинян). Треть сотрудников журнала «Slavonic» and «East European Review» (1941-1945) состояла из русских историков-эмигрантов. В 1942 г. эмигранты-меньшевики, переехавшие из Европы в Америку, выпускают в Нью-Йорке журнал «Социалистический вестник». Самым популярным печатным органом русской эмиграции в США и за ее пределами был «Новый журнал». Своим успехом журнал во многом был обязан редактору М.М. Карповичу. Таким образом, русские историки-эмигранты приложили немало энергии и сил для организации славистической периодики в США.

Унаследовав традиции русской академической группы, историки-эмигранты в годы Второй мировой войны боролись с русофобией на Западе с теми, кто старательно отлучал Россию от Европы, называя русских варварами, гуннами, туран-цами, не способными к европейскому саморазвитию и самотворчеству. За долгие годы профессиональной деятельности русских историков в Гарвардском, Йель-ском, Колумбийском, Чикагском и Калифорнийском университетах сложились профессиональные династии Рязановских, Далиных, Зеньковских, Магеровских и др. Подготовка специалистов в области советологии опиралась на давние традиции сотрудничества славистов США с русскими историками-эмигрантами, оставившими в межвоенный период о себе

самые лестные отзывы со стороны американских коллег. Послевоенное время внесло определенные коррективы в развитие университетских департаментов славистики. После Второй мировой войны качественно изменился состав русской эмиграции. Это было связано с появлением эмигрантов второй волны.

Преемственность традиций в развитии исторической науки российской эмиграции в США (1945-1960) проявилась в изучении специфики развития профессионального сообщества русских историков-эмигрантов в послевоенное десятилетие, когда в эмиграцию влились новые академические силы из числа перемещенных лиц. Здесь рассматривается культурно-просветительская деятельность историков второй волны. С окончанием Второй мировой войны открылась новая страница в истории русской диаспоры. Центр русской эмиграции окончательно сместился за океан. После Второй мировой войны США стали главным центром русской и советской эмиграции. Если до войны в Европе было сконцентрировано около 80% эмигрантов, то теперь оставалось лишь 30%. Американская акция по вызову в США русских беженцев и ученых была инициирована в 1946-1950 гг. В ее основе лежало благоприятное впечатление американских университетских кругов от работы русских эмигрантов первой волны. Русские американцы пытались помочь своим европейским коллегам, как и в предвоенный период, перебраться в США, но многим из новых эмигрантов, прежде чем попасть в Америку, пришлось пройти лагеря для перемещенных лиц в Европе. После 1946 г. из переполненной и разоренной Европы началось массовое переселение перемещенных лиц в заокеанские государства, главным образом в США и Канаду. Большинство из ученых-эмигрантов консолидировались вокруг УНРРА-университета и его правопреемника в США - Русской академической группы (The Association of Rus s ian-American

Scholars in USA), созданной в 1948 г. Русские историки-эмигранты первой волны помогали отстаивать интересы репатриантов перед американскими властями, тем самым отстаивая право эмиграции говорить от имени России. Накопленный материал позволяет вполне обоснованно говорить о преемственности традиций исторической науки русского зарубежья в развитии русской академической группы в США. Все эти факторы имели далеко идущие последствия для превращения США в самостоятельный центр исторической науки российской эмиграции. В послевоенный период в развитии американской славистики наступает организационный подъем, который привел не только к дифференциации славистических знаний, но и появлению узкопрофессиональных и одновременно комплексных исследований СССР, поглотивших большинство специалистов-гуманитариев из числа русской эмиграции. Гарвардский университет, благодаря усилиям Карповича, сохранял роль главного центра американской славистики и советологии. Его выпускниками являлись М.И. Раев, Н.В. Рязановский, С.А. Зеньковский, Ф. Казем-заде. Штат преподавателей Гарварда пополнился за счет P.O. Якобсона, Ю.П. Иваска, Д.И. Чижевского, Л.И. Страховского, Г.В. Фло-ровского. Традиции М.И. Ростовцева, Г.В. Вернадского, Н.П. Толля в Йельском университете сохранялись в послевоенный период усилиями С.Г. Пушкарёва, Н.И. Ульянова, А. Долгошева. В 1957 г. профессиональное сообщество историков отметило 30-летний юбилей преподавательской деятельности в университетах США М.М. Карповича и Г.В. Вернадского. В Колумбийском университете на историческом и славистическом отделениях преподавали Э.И. Бикерман, Г.В. Флоров-ский, Л. Л. Домгерр. Конкуренцию Гарварду в плане подготовки специалистов по России представлял Русский институт, созданный в 1946 г. на базе Колумбийского университета (впоследствии Институт

23

перспективных исследований по Советскому Союзу им. Аверелла Гарримана). Русские специалисты в Гарварде, Гувере и Гарримане задавали тон в послевоенных исследовательских проектах. Сильное влияние русских эмигрантов испытали славистические структуры Калифорнийского и Стэндфордского университетов. В разное время в Беркли, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско преподавали А.Г. Мазур, Г.В. Ланцев, О.А. Маслеников, С. Карлинский, Г.П. Струве, А.Д. Билимович, Г.К. Гинс, В.А. Ряза-новский. Следствием активной деятельности русских эмигрантов в Калифорнийском университете стало открытие в 1950 г. Института славянских исследований. Прочные академические позиции в американских университетах занимали Н. П. Вакар, В. П. Петров, Д. А. Джапаридзе, М.Г. Шефтель, Н.А. Троицкий и др. К голосу новой русской эмиграции в США стали прислушиваться, ее услугами стали пользоваться академические учреждения, общественные и религиозные организации. Многие из них участвовали в создании Американской ассоциации содействия славянским исследованиям. С 1950 г. Вернадскому регулярно доверяли наблюдение за выборами главного редактора журнала «Slavic Review», печатного органа AAASS.

После 1945 г. центр политической и академической деятельности русских эмигрантов окончательно перекочевал из Европы в США. Новая эмиграция принесла с собой свой опыт, иные навыки, совершенно новые настроения. Все яснее определялись глубокие изменения в жизни зарубежной России, постепенно адаптирующейся к профессиональной деятельности в организационных рамках американской университетской науки. С началом холодной войны изменился общий тон славистических исследований в США. В общественном мнении и правительственной политике Запада все больше стали распространяться русофобские настроения. К 1950-м годам рассеялись оп-

24

тимистические иллюзии русских сверхпатриотов из числа старой эмиграции. США сделали ставку на консолидацию всех антисоветских сил русского зарубежья. В течение 1950-1960-х годов русские историки стали неотъемлемой частью научной общественности американских университетских центров. Пытаясь сохранить историческую память русского зарубежья, они сосредоточились на архивной и культурной работе, ссылаясь на то, что политика разъединяет эмиграцию, а наука и культура объединяет. Достаточно активно в 1950-е годы в Америке развивались русские коллекции и архивы. Диаспора всемерно поддерживала инициативу американских библиотек в деле описания восточнославянских рукописей и книг. Историки-архивисты в эмиграции подключились в послевоенное время к поиску и комплектованию американскими архивами и библиотеками документальных материалов по истории народов России. Архивные службы в этот период предприняли широкую программу розыска документов по советской и российской истории, разбросанных в США по многим архивам и библиотекам. Взамен уничтоженных в годы войны архивов и журналов эмигранты начали собирать и издавать новые. В 1950-е годы американскими университетами реализовывался меньшевистский проект для сбора материалов по истории российской социал-демократии. После известной потери эмигрантами Русского зарубежного исторического архива в Праге русским американцам удалось создать в 1951 г. крупнейшее по значению и объему в США хранилище архивных материалов, документализи-рующих российское прошлое, - Бахме-тевский архив. Его куратором являлся Л.Ф. Магеровский. Свидетельством повышенного внимания диаспоры к своему прошлому можно считать открытие в 1948 г. П.Ф. Константиновым Музея русской культуры в Сан-Франциско, в 1954 г. В.П. Стеллецким архива-музея при культурно-просветительском обществе «Роди-

на». В 1950 г. В.В. Мияковский основал в Нью-Йорке музей-архив им. Д. Антановича.

Русская научная диаспора в США имела традиционно сильные позиции и поддержку в 1950-е годы среди департаментов славистики Йельского, Гарвардского, Колумбийского, Калифорнийского, Корнель-ского университетов. Научное творчество русских историков-эмигрантов в США определялось двойственностью их положения. С одной стороны, их очевидная по духовным корням принадлежность к культуре и науке русского зарубежья и с другой - все их сознательное творчество воплощалось в рамках американской системы образования. Общая ситуация в исторической науке российской эмиграции в 1950-1960-е годы характеризовалась естественной сменой поколений. Принадлежность первой и второй волны к дореволюционной исторической науке обеспечила преемственность научных традиций, интересов и методов исследований. С уходом второй эмиграции с общественной сцены заканчивается история русского зарубежья и его исторической миссии в жизни диаспоры. Если говорить о месте, занимаемом эмигрантской литературой в современной американской историографии, то следует признать, что ее влияние достигло апогея в 1960-е годы. Роль и авторитет в современном американском россиеведении таких личностей, как А. Даллин, Н. Рязановский, А. Рабинович, А. Улам, М. Раев, М. Левин, С. О. Якобсон, А. Некрич, не требует комментария. Время покажет, суждено ли третьей волне русской эмиграции, начавшейся в 1970-е годы, удержать профессиональные качества, заложенные исторической наукой русского зарубежья. Если представители первой и второй волны эмигрантов действовали в ключе исторической науки русского зарубежья, пытаясь сохранить дореволюционные традиции, то третьеволновики предпочитают идентифицировать себя с американской советологией.

В заключение сформулируем основные выводы исследования, которые позволяют систематизировать вопросы изучения контрактного опыта работы русских историков-эмигрантов первой и второй волн. Анализ документального материала и опубликованных источников позволяет сделать вывод о том, что их академический и профессиональный опыт работы в историко-научных учреждениях диаспоры и ведущих университетах мира свидетельствовал о складывании в Америке на протяжении первой половины XX в. самостоятельного центра научной и культурной жизни зарубежной России. В ходе исследования удалось установить, что процесс формирования профессионального сообщества русских историков-эмигрантов имел свои замкнутые циклы и фазы развития. Он основывался на адресной поддержке гуманитарных фондов и благотворительных организаций, при помощи которых в начале XX в. в Америке создавались историко-научные общества и учреждения русской диаспоры. На рубеже 1920-1930-х годов большинство историков-эмигрантов консолидировались вокруг русской Академической группы, которая повсеместно вела культурно-просветительскую работу в диаспоре и активно содействовала открытию русских народных университетов в Нью-Йорке, Чикаго, Пенсильвании, Калифорнии.

Установленный факт существования и регулярного притока с 1905 г. в Америку русских ученых является показателем не только включенности дореволюционной отечественной исторической науки в систему международных научных связей, но и официального признания ее со стороны мирового исторического сообщества. На рубеже XIX-XX вв. американский континент начинает активно осваиваться миссионерами русской исторической науки в лице А.В. Бабина, М.М. Ковалевского, С.М. Волконского, Л. Винера, П.Н. Милюкова, М. Я. Острогорского, А. Гурвича, В.Г. Симховича, А.Ц. Ермолинского и др.

25

Наиболее отчетливо признаки становления русской научной диаспоры в Америке проявились в 1920-1930-е годы. Анализ документальных источников подтверждает, что в межвоенный период возникли центры средоточия профессионального общения русских историков-эмигрантов в Нью-Йорке, Чикаго, Бостоне, Калифорнии, установился постоянный контакт с местной университетской средой, наметились формы научного сотрудничества с Американской исторической ассоциацией и другими учеными организациями страны пребывания. Русские историки-эмигранты не ограничились в своей деятельности рамками эмигрантского сообщества, став со временем участниками более широких дискуссий и научных процессов, развивавшихся в Западной Европе и Соединенных Штатах. Лидеры исторической науки русского зарубежья в США М.И. Ростовцев, А.А. Васильев, Г.В. Вернадский, М.М. Карпович, Д.Н. Федотов-Уайт, М.Т. Флоринский к 1939 г. полностью сосредоточились на преподавательской деятельности в университетах США, воспитав плеяду профессиональных специалистов по истории России. Анализ исторического материала, свидетельствующего о профессиональной и академической деятельности историков-эмигрантов в годы войны, позволяет говорить о том, что в этот период окончательно формируется американский центр исторической науки российской эмиграции. Качественно новой чертой профессиональной деятельности русских историков-эмигрантов в это время стало их активное участие в создании серии русских эмигрантских журналов: «Новик» (Саве-лов-Савелков), «Русское обозрение» (фон Мореншильд), «Новый журнал» (Карпович) и др. Во второй половине 1940-х годов в американской славистической среде стараниями профессоров-эмигрантов были широко распространены идеи русской дореволюционной исторической науки, что морально подготовило принятие новой волны эмигрантов в послевоенной 26

Америке. Послевоенный этап в развитии профессионального сообщества русских историков-эмигрантов в США позволяет говорить о том, что в 1940-1960-е годы процесс иммиграции ученых стабилизировался в большей мере за счет перемещенных лиц. В ходе исследования удалось установить наиболее общие тенденции, характерные для научно-педагогической деятельности русских историков-эмигрантов в послевоенный период. В отличие от русских европейцев 19201930-х годов, сумевших сохранить Россию вне России, профессиональная и академическая деятельность русских американцев в 1940-1960-е годы протекала в рамках организационных структур американской системы образования. Она была в меньшей мере связана с русской диаспорой и в большей мере была подвержена процессам профессиональной адаптации и аккультурации. Таким образом, в 1950-е годы в Америке сложился специфический центр исторической науки российской эмиграции, костяк которой составляли представители первой и второй волны эмиграции. Академическая и профессиональная деятельность русских историков-эмигрантов в США в первой половине XX столетия балансировала между нормативными процессами, традиционными для развития русского зарубежья, и специфичными процессами адаптации русских историков-эмигрантов в системе академических институтов США. Большую часть жизни историки-эмигранты провели на чужбине, в условиях непредвиденных и далеких от обычной жизни и работы. Приходилось заниматься не тем, чем хотелось, а чем оказывалось возможным. Многие из них сами прекрасно понимали весь трагизм ситуации, с прискорбием констатировали, что от родной матери, даже если она смертельно больна, порядочные люди не уезжают. Всё мило, всё хорошо, и деньги платят большие, а душу воротит. Мы не стремились к нравственной оценке их выбора. Вопрос в другом: смогут ли очередные представители

исторической науки российской эмиграции в лице А. Янова, Ю. Фелыптинского, С. Хрущёва, Б. Литвак, Г. Иоффе сохранить традиции и накопленный опыт русского зарубежья?

Деяние и наследие эмиграции по канонам международного права принадлежат ее исторической Родине. Вопрос о релевантности научно-педагогического опыта русских историков-эмигрантов первой половины XX столетия, т.е. соответствия решаемых наукой задач общественным потребностям, еще неоднократно будет

дискутироваться в академических кругах. Ограничимся констатацией факта - историческая наука российской эмиграции за полстолетия существования в Америке доказала свою состоятельность, сумев сохранить национальную историческую память в иной достаточно жесткой англосаксонской культурной среде, заставив считаться со своим мнением как отечественную, так и западную интеллектуальную элиту в XX в.

Примечания

Россия в изгнании: Судьбы российских эмигрантов за рубежом. - М: ИВИ РАН, 1999. - С. 6. См.: Егерев С.В. Российская научная диаспора // Вестник РАН. - М., 1997. - Т. 67. 1. - С. 1520; Некипелова Е. Эмиграция и утечка умов в зеркале статистики // Вопросы статистики. - М., 1995. - Т. 95. - С. 90-94; Миграция специалистов России: Проблемы и пути регулирования. -М., 1994; Филиппов Ю.Д. Эмиграция. - СПб., 1906; Курчевский В. О русской эмиграции в Америку. - Либава, 1914.

Зарубежная Россия, 1917-1939 гг.: Сб. статей. - СПб.: Европейский дом, 2000. - С. 207. Тишков В.А. Исторический феномен диаспоры // Исторические записки. - М., 2000. -№ 3(121). - С. 207-237; Межуев Б.В. Понятие «национальный интерес» в Российской общественно-политической мысли // Политическая наука в России: интеллектуальный поиск и реальность. - М., 2000. - С. 441^-89; Полоскова Т.В. Диаспоры в системе международных связей. -М., 1998; Серёгин А.В. О становлении государственной политики России в отношении соотечественников, проживающих за рубежом // Россияне в Азиатско-Тихоокеанском регионе. - Владивосток, 1999. - Кн. 1. - С. 715; Эмиграция и репатриация в России. - М., 2001. Stanford Slavic studies. - 1995. - Vol. 9. - С. 14.

См.: Профессия - русский эмигрант: Беседа М. Раева и А. Корлякова (по материалам семинара «Историки в русской эмиграции», состоявшегося в Парижском институте славяноведения) // Русская мысль. - Париж, 2000. - № 4310. - 23 марта.

При всей полемичности современной классификации так называемых эмигрантских волн само явление свидетельствует лишь об одном - устойчивости рассматриваемого феномена. См.: Петровский Л.П. Дело Некрича // Кентавр. - М., 1994. - № 4. - С. 94—114; Фельштин-ский Ю.Г. К истории нашей закрытости. Законодательные основы советской иммиграционной и эмиграционной политики (1917-1927). - М., 1990; Литвак Б.Г. Американо-канадский дневник. - М., 1998.

См. также: Bourgina А.М., Jakobson M. Guide to the Boris Nikolaevsky Collection in Hoover institute archive. - Stanford, 1989.

Cm.: Columbia university oral history collection, Rare book & special collections division. Bakhmeteff archive of Russian and East European history and culture (Russia in the twentieth century: The catalogue of the Bakhmeteff archive of Russia & East European history & culture / The Rare book & manuscripts Library, Columbia univ. - Boston (Mass.), 1987.

Columbia university, Butler Library, Rare book and manuscript library, Bakhmeteff archive (BAR), George Vernadsky papers. Box 4-11; 17-81; 103-106; 148-170.

Письма М.И. Ростовцева Г.В. Вернадскому (Публикация Г.М. Бонгард-Левина, И.В. Тункиной) // Скифский роман / Под общ. ред. Г.М. Бонгард-Левина. - М., 1997. - С. 516-530; Козляков В.Н.

10

11

27

Обзор коллекции документов Г.В. Вернадского в Бахметевском архиве библиотеки Колумбийского университета в Нью-Йорке // Вернадский Г.В. Русская историография. - М., 1998. - С. 395-444.

12 Administrative records, 1947 // Harvard university archives RRC.

13 University of Wisconsin. Division of archives. College of letters and science. Department of history. General correspondence A.A. Vasiliev. Series 7/16/16. Box 17. Материалы переписки М.И. Ростовцева и А. А. Васильева, хранящиеся в Мадисоне, изучал Г.М. Бонгард-Левин.

14 Александров Е.А. Русское культурно-историческое наследие в США (музеи, коллекции и парки-заповедники) // Русский американец. Обзорный выпуск. - Вашингтон, 1995. - № 20. -С. 125-145.

15 Попов А.В. Русское зарубежье и архивы: Документы российской эмиграции в архивах Москвы. Проблемы выявления, комплектования, описания и использования // Материалы к истории русской политической эмиграции. - М.: ИАИ РГГУ, 1998. - Вып. 4. - 392 с.

16 ГАРФ. Ф. Р 9586. Материалы переписки П. А. Остроухова с разными лицами и учреждениями; Ф. 1137. Вернадский Г.В. Оп. 1. 640 ед. хр.; Ф. Р5891. Пушкарёв С.Г. Оп. 1. 439 ед. хр.; Ф. Р7527. Головин Н.Н. Оп. 1. 23 ед. хр.; Ф. Р6121. Вергун Д.Н. Оп. 1. 73 ед. хр.

17 ГАРФ.Ф. Р5799. Оп. 1. 184 ед. хр., 1 881 1920; Ф. Р6132. Оп. 1. 14 ед. хр.

18 Попов А.В. Историческая наука русского зарубежья: Архив профессора К.Ф. Штеппы в ГАРФ // Материалы конференции «Проблемы историографии, источниковедения и исторического краеведения в вузовском курсе отечественной истории». - Омск: ОГУ, 2000. - С. 109-113.

19 АРАН.Ф. 603. Оп. 1. Ед. хр. 126. Воспоминания М.М. Ковалевского. Моя жизнь. Ф. 1609. Оп. 1. Д. 18. Флоровский А.В. Рукопись: Русская историческая наука в эмиграции, (1921-1926) 25 ноября 1927 г.; Ф. 518. Оп. 3. Д. 311. Вернадский Г.В. Письма родителям, г. Нью Хейвен.

20 См.: Коллекция Я.М. Лисового: Опыт реконструкции. - М.: ГПИБ, 1997.

21 См.: Бонгард-Левин Г.М. Письма М.И. Ростовцева в Гарвардский университет, (1937-1938) // Вестн. древ. истории. 1994. - № 1; Письма М.И. Ростовцева к И.И. Бейкерману (1927-1944) // Вестн. древ, истории. 1995. - № 4. - С. 180-203; Эпистолярное наследие М.И. Ростовцева // Скифский роман / Под общ. ред. Г.М. Бонгард-Левина. - М., 1997. - С. 369-569; Письма П.Н. Милюкова М.М. Карповичу. Публ. М. Раева // Новый Журнал. - Нью-Йорк, 1997. - Кн. 208. - С. 136-157; Письма М. Карповича Г. Вернадскому. Публикация, предисловие и комментарии М. Раева // Новый Журнал. -Нью-Йорк, 1992. - Кн. 188. - С. 259-296.

22 АРАН.Ф. 1609. Оп. 1. Д. 18. Л. 125; Оп. 1. Д. 37. Л. 1.

23 См.: Флоровский А.В. Русская историческая наука в эмиграции, (1920-1930) // Труды V съезда РАОЗГ в Софии 14-21 сентября 1932. - София, 1932. - Вып. 4.1. - С. 467^84; Gapanovich 1.1. Russian historiography outside Russia. An Introduction to the study of Russian history. - Peking, 1935; Вернадский Г. Русская историография. - М., 1998.

24 См.: Kemer R.J. Slavonic studies in America // The Slavonic review. - 1924. - Vol. 3. 8. - P. 24.

25 Cm.: Essays in Russian History. A Collection dedicated to George Vernadsky / Ed. by A.D. Ferguson and A. Levin. - Hamden, Conn., 1964; Halperin Ch.Y. Russia and Stepp: George Vernadsky and Eurasianism // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. - Wiesbaden, 1985. - Bd 36. - S. 55194; Raeff M. Russia Abroad. - New-York; Oxford, 1990; Раев M. М.М. Карпович: Русский историк в Америке // Новый журнал. - Нью-Йорк, 1995. - Кн. 200. - С. 244-249; Kasinec Е. Alexis V. Babin, (1866-1930): А Biographical note // Slavic books and bookmen: Papers and essays. - N.-Y., 1984. - P. 73-77; Raleigh D.J. Preface // A Russian Civil War dairy: Alexis Babine in Saratov, 1917-1922. - Durham; London: Duke univ. press, 1988; Dubie A. Frank Golder: An Adventure of a historian in quest of Russian history. - Bolder.Colo., 1989; Scaruffi E. Avrahm Yar-molinsky: The Early years // Public service news. - 1990. - N 1. - P. 18-20; Рибер А.Д. Изучение истории России в США // Исторические записки. - М., 2000. - Т. 3(121). - С. 65-105.

28