CC BY
367
ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ
УДК 94(5) “15/18”+930. 01
ИСТОРИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ ПЕРЕХОДА ОБЩЕСТВ ВОСТОКА В РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
О. В. Ким
COMPАЯЛТХУЕ HISTORICAL MODEL OF EASTERN SOCIETIES’ TRANSITION IN THE EARLY
MODERN PERIOD
O. V. Kim
В статье предлагается сравнительно-историческая модель перехода средневековых восточных обществ в Раннее Новое время. Специфические типы модерности на Востоке определялись системой экзогенных и эндогенных факторов. Они рассматриваются в контексте теории модернизации и мир-системного анализа. Теоретический синтез позволяет поднять вопрос об «условно-османском» и «условно-китайском» преобладающих типах переходных процессов в посттрадиционных обществах Востока. Азиатские страны с разной скоростью проходят период Раннего Нового времени в 1453 - 1840 гг.
The paper provides the comparative historical model of transition of medieval Eastern societies in the Early Modern period. Specific types of “modernity” in the East were defined by a system of internal and external factors. They are considered in the context of Modernization Theory and World-System analysis. Theoretical synthesis allows to raise the question about “Relative-Ottoman” and "Relative-Chinese” general types of transitional processes in Eastern post- traditional societies. The Asian countries pass this Early Modern period with different speed in 1453 - 1840.
Ключевые слова: раннее Новое время, переходные общества, теория модернизации, модернизация на Востоке.
Keywords: Early Modern History, transitional societies, Modernization theory, modernization in the East.
Современное развитие «глобальной истории» привело к появлению взгляда на раннее Новое время как на переходную эпоху в мировом масштабе. Это выражено в представлениях о сложносоставном «вызове модерна», вызвавшем концентрические волны региональных модернизаций. В ходе этих процессов возник новый уклад жизни и система ценностей, средневековая традиция изменялась под давлением новшеств, наступил этап «разрыва традиционности». Сторонниками этого подхода отмечено, что три «пороховых империи» Востока вступили в переходное состояние хронологически близко к Европе. Так, начало османского Нового времени нередко обозначают временным коридором 1453 - 1520 гг. (падение Константинополя и начало правления Сулеймана Великолепного); для Индии это период 1498 - 1526 гг. (Васко да Гамма и образование империи Великих Моголов), для Ирана 1501 - 1588 гг. - создание государства Севефидов и реформы шаха Аббаса. То, что Новый Свет подтягивается к глобальной истории символической датой 1492 года, а Африка - не ранее 1600 года, объясняется различной темпоральностью региональных версий перехода. Общего мнения о периодизации раннего Нового времени для Дальнего Востока нет: для одних специалистов Китай вступил в эпоху перемен в 1644 году, а Япония - в 1603 году, с началом периода Токугава [4, с. 4 - 6]. Для других историков ранний модерн в Японии наступает вместе с эрой Тёнбун (1532 - 1555), предвещавшей появление португальцев и рождение Тоётоми Хидеёси [18, р. 38]. Многие китаеведы считают, что разложение традиции и системные изменения начались в Китае в поздний период Мин, за несколько десятилетий до прихода маньчжур [16, р. 58]. Разнообразие периодизаций отражает дискуссионный характер проблемы.
Как отмечает И. В. Побережников, в исследованиях широких исторических трансформаций намече-
но смещение от структуралистских макроисторических объяснений к сравнительно-историческим моделям. Такие функциональные модели процессов дают возможность составлять страновые варианты перехода от традиции к модерну, реконструировать их общие стадии и специфические исторические особенности. Методологическая пластичность и синкретизм, свойственные современной теории модернизации, позволяют связать ее с контекстом других макроисторических теорий [7, с. 18 - 20]. Глобальная динамика экономических циклов и взаимодействий, технологического обмена, складывание региональных и трансконтинентальных политических иерархий является предметным полем мир-системного анализа. Взаимосвязь внутренних и внешних факторов трансформации, их взаимодействие с реальными процессами развития раскрывает модернизационная парадигма. Цивилизационный подход позволяет концептуализировать традиционный контекст, социокультурный базис и «коридор возможностей» исторического перехода, обосновывает его региональную темпоральность.
В исследованиях о средневековых мир-системах
А. Г. Франка, Дж. Абу-Лугход, Т. Д. Холла, К. Чейз-Дана развилась идея о том, что мировая гегемония Европы после 1500 года не была фатальной. Она стала результатом субъективных тенденций, вклинившихся в длинные региональные циклы развития. При этом отмечается, что торжество западного капитализма было функцией и экономическим проявлением его военно-технологического превосходства, а не наоборот [1; 10; 13]. Отмечается, что исторически долго в мировом технологическом, демографическом и производственном балансе доминировали мир-системные центры Китая, Индостана, Среднего Востока, связанные коммуникацией Великого Шелкового пути. Евразийский ритм культурной передачи обеспечил европейскую реализацию изобретенных на Востоке поро-
66
О. В. Ким, 2014
ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ
ха, компаса, книгопечатания и бумажного векселя. Период 1500 - 1750-х годов был временем напряженного равновесия между Западом и Востоком, когда ход истории не был детерминирован и мог реализоваться по вееру возможностей. Коллапс восточных империй между 1750 и 1850-ми годами с точки зрения влиятельной группы сторонников мир-системного анализа не блокировал их развитие навсегда, а привел к временному перемещению системного ядра.
Децентрализация европейского дискурса в модер-низационной парадигме стало следствием серьезной ревизии теории в последней четверти ХХ века. Укрепился концепт о том, что экзогенная, парциальная модернизация могла проходить вне конвергенции с европейской цивилизацией. Ш. Айзенштадт выдвинул идею множественности модерностей как результата воздействия множественных культурных программ, и указал на позитивное значение традиции - она обеспечивает социально-культурную устойчивость модерному обществу, позволяет ему сохранять позитивную идентичность [12]. Д. Рюшмейер указал на относительные возможности фрагментарной модернизации и пластичную приспособляемость традиционных форм [15]. Как следствие, в современном понимании процессов модернизации в неевропейском ареале возможен перенос внимания с проблем генезиса капитализма на другие процессы. Можно согласиться с мнением И. В. Побережникова, что такой альтернативой может стать фигурационная теория Н. Элиаса. Фигурация - это процесс многостороннего социального общения людей, в ходе которого постоянно изменяются и усложняются правила общественного поведения, психологические ориентации. Фигурационная динамика становится фактором формирования высокоорганизованного общества, основанного на постоянном взаимодействии и самоконтроле людей [11, с. 242 - 252]. Такая интерпретация модерности позволяет перенести акцент с сущностной динамики капитализма на иные объекты внимания - социальные связи нового типа; формирование дисциплинарного общества, разделение труда, культурные тенденции, на трансформацию традиций и синтез традиций и инноваций. Если мы добавим к этим критериям факторы внешних влияний, военной революции, национальной консолидации, этатизма, меркантилизма - то получим в первом приближении общие контуры искомой функциональной модели.
Для большинства сообществ Востока вызов модерна был комплексным, экзо- и эндогенным. В истории Востока 1200 - 1450 годы были отмечены рядом системных кризисов, подрывавших международный баланс и внутреннюю стабильность некогда великих империй. Монгольские и тюркские нашествия нанесли большой материальный, человеческий и культурный урон Китаю, Индии, Хорезму, Ирану, Ближнему Востоку. В то же время они стали фактором мощной культурной диффузии и замыкания евразийской мир-экономики. Благодаря ним в XIII - XIV вв. технологический комплекс Китая получил возможность евразийской трансляции, а на всем протяжении Шелкового пути сложилась система бесперебойной караванной торговли. В отношении традиционных азиатских деспотий нашествия носили преимущественно регрес-
сивный характер и, по мнению многих востоковедов, с ними была связана волна феодализации (и, как следствие, децентрализации) общественно-политических структур. Причиной коллапсов XIV века стало демографическое перенаселение и экономический кризис -оба явления были взаимосвязаны и отразили завершение характерного и очередного для традиционных обществ цикла демографического сжатия. В это время экологические, хозяйственные и политические возможности государств оказались не в состоянии преодолеть нарастающую социальную энтропию. Этим процессам сопутствовали опустошительные эпидемии в континентальном масштабе. Важным фактором экономического упадка востока стал распад монгольской системы поддержания торговых путей - и, как следствие, разрыв мир-экономических связей. Экзогенный фактор был связан с внешними угрозами, которые исходили от кочевых периферий, сильных в военном отношении соседей, или являлись проявлением политической и этно-религиозной децентрализации. В конце средневековья Восток столкнулся с военноторговой и религиозной экспансией Европы, которая требовала адекватного ответа.
Таким образом, на рубеже Нового времени перед азиатскими цивилизациями стояли сложные исторические задачи - военная революция и политическая централизация - создание эффективного, регулярного государства, способного на экспансию и дающего безопасность; преодоление религиозной дефрагментации и национальная консолидация; создание сложного дифференцированного общества и развитие социального контроля; преодоление экономического и демографического кризиса. Конкретное развитие процессов перехода и модернизации определялось, с одной стороны, воздействием цивилизационно-культурной матрицы, а с другой - чередой субъективных факторов, событий и отношений, которые определили реальное положение вещей.
Страны Востока в раннее Новое время были объединены общей демографической динамикой. Период империалистического роста Османской империи, Се-вефидского Ирана, империи Моголов в Северной Индии в XVI веке, а также становление империи Цин и сёгуната Токугава в XVII веке происходило на фоне демографического роста и благоприятных социальноэкономических условий после разрушений и потерь, завершивших предыдущий цикл. Относительная устойчивость государства и высокие реальные доходы производителей объяснялись наличием свободных земель и конъюнктурой роста. Переход к кризисному циклу сжатия происходит через несколько десятилетий и связан с исчерпанием возможностей экстенсивного производства и традиционных способов редистрибуции. Существенной причиной сжатия могло быть исчерпание возможностей внешней экспансии. Несколько десятилетий сжатия чередовались с краткими ремиссиями. Но в целом демографический цикл заканчивался сломом, т. н. брейкдауном, крахом государства и большими потерями населения. Так, С. А. Нефедов указывает, что в Османской империи в раннее Новое время прошло два цикла:
1) 1470 - 1540 - период роста восстановления;
Вестник Кемеровского государственного университета 2014 № 3 (59) Т. 2 67
ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ
2) с 1540 - период Сжатия; 1595 - 1609 - экосоциальный кризис; конец XVIII в. - брейкдаун [6, с. 606 -607].
Важными параметрами динамики переходных процессов является мир-системная локация - степень близости конкретного сообщества к морским и континентальным коммуникациям, что в свою очередь прямо влияет на интенсивность экзогенных факторов. Приморские и островные территории раньше попали в орбиту воздействия западной мир-экономики, столкнулись с эксплуатацией и навязыванием парадигмы развития, но имели больше исторического времени для адаптации к ней. Континентальные периферии исторически дольше сохраняли традиционалистскую основу. В целом роль фундаментальных, базовых структур и ценностей высока, они имеют большую вневременную устойчивость. Как отмечает И. В. Побережников, большие пространства, население и ресурсы создавали больших евразийских империй предпосылки и возможности для ориентации на самодостаточное, автаркичное развитие. Это могло ослабить модернизационные процессы и импульсы. Периферийная удаленность в перспективе приводила к абсолютному неравенству сил в столкновении со зрелой европейской гегемонией в Новое время. Воздействие европейского колониализма становится более интенсивным на рубеже XVIII - XIX веков, оно могло быть причиной изменения вектора модернизации и даже быть причиной ее слома. Неудачи реформаторской политики, нашествия, народные волнения и сепаратизм могли запустить механизмы регрессивного развития и реанимации традиционализма.
Классическими признаками азиатских аграрных экономик принято считать преобладание государственного сектора над частным, ориентацию на воспроизводство и социальный баланс, технологический консерватизм, вертикальную государственную редистрибуцию. В эпоху раннего модерна в аграрной экономике начинают действовать три мощных фактора, которые приводят к росту производства и дифференциации социальной среды. Первый фактор - процессы протоиндустриализации. В протоиндустриальном обществе экономика базируется на сельском хозяйстве, а промышленность «встроена» в аграрную экономику и тесно с ней связана. Это, однако, не препятствует достижению достаточно высокого уровня товарного производства и появлению специфического пространственного разделения труда - когда значительная часть аграрного населения втягивается в активную экономическую деятельность за пределами сельского хозяйства. Протоиндустриализация представлена различными формами промышленного производства - городское ремесло, кустарные и домашние крестьянские промыслы, разными разновидностями мануфактур. На этом этапе было возможно существенное развитие торговли на местных и внешних рынках, концентрация капиталов, формирование рынка труда [8, с. 156 - 157]. Второй фактор - развитие торгового капитала. Это комплексный процесс отделения ремесла от сбыта и появления в социальном поле нового агента - купца-скупщика, который в значительной степени выступает организатором ремесленного, кустарного производства, ориентированного на рынок [5,
с. 400]. Высокий товарный уровень ремесла и значительные объемы торгово-ростовщического капитала, высокая степень урбанизма в Иране, Индии, Китае и других странах Востока неоднократно описывались в научной литературе. Например, внешняя торговля Англии в 1789 году равнялась 3 % объема внутренней торговли Индии [3, с. 116 - 120]. Третья тенденция -высокая степень урбанизма в Османской империи, Индии, Китае, Японии. В начале раннего нового времени крупнейшие города мира располагались на востоке - Нанкин, Истамбул, Исфахан, Багдад, Осака и др. Г орожане составляли до 22 - 25 % от общей доли населения, при том, что, например, Эдо в XVIII в. вдвое превосходил Париж [2, с. 452, 489]. Под этой характеристикой совокупно понимается высокая удельная роль крупных городов в структуре государства и мир-экономики, формирование городских субкультур, ценностей и моделей поведения. Цивилизационная особенность развития товарно-денежных отношений на Востоке выразилась в том, что эволюция городского труда и экономики обладала самостоятельным развитием, была отделена от ритма и стиля деревенской жизни, не вызывала ее разложения. Особый статус земледелия в экологических и социальных условиях Востока позволял ему функционировать относительно автономно, сохранять традиционный «феодально-общинный» облик [9, с. 142 - 143]. Этот устойчивый признак являлся ограничителем развития протобуржуазных тенденций в раннее Новое время.
Региональные отличия исторических параметров и интерьера модернизации в Западной и Восточной Азии побуждают к выделению двух типологических разновидностей неевропейского модерна, т. н. «условно-османский» (Ближний Восток, Центральная Азия) и «условно-китайский» варианты (Япония, Китай). Для «условно-османского» варианта основным инструментом модернизации общества и государства является военная, территориальная экспансия. В соответствии с этим основное развитие получают социальные структуры и институты, обеспечивающие осуществление этой экспансии и поддержание даннической системы. Важным структурным элементом модерна является «пороховая революция», создание комбинированного войска из служилой конницы и пеших стрелков гулямов (иранское туфенгчи, османские капы-кулу), аналоги янычарского корпуса. Эффективность социального развития, способность противостоять кризисам в этом варианте прямо пропорциональна способности всех общественных подсистем поддерживать и развивать военно-политическую сферу. Для обществ, развивающихся по условноосманскому варианту, характерен многонациональный и поликонфессиональный состав населения, с выраженной этнической специализацией. Характерным признаком реформаторской политики султанов и падишахов становится попытка привлечь во властные структуры представителей «светских», развитых в социальном отношении национальностей, носителей имперской идентичности (сербы, греки в Османской империи, грузины, армяне, азербайджанцы в Иране, персы в Индии). Большое значение имеет разделение населения на земледельцев и кочевников с вытекаю-
68 Вестник Кемеровского государственного университета 2014 № 3 (59) Т. 2
ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ
щей разницей уровней развития и диаметральными жизненными ориентациями. Последнее обстоятельство (наличие тюркских, монгольских и других кочевых по происхождению военных элит) определяет принудительную передачу военно-феодальных институтов и традиций социально-политическому строю классической азиатской деспотии. Прежде всего, это условные земельные держания представителей служилого сословия (тимар, тиуль, джагир) как основа военноадминистративной и фискальной структуры государства. Борьба военных элит за статусные позиции и суверенитет является существенным ограничителем его центростремительной политики. Таким образом, социально-политическая система таких обществ изначально обладает высоким потенциалом децентрализации. Жизненные практики людей, идеалы и культурные образцы в рамках традиционалистских архетипов определены парадигмой ислама и нормами шариата.
Условно-китайский, дальневосточный вариант модерна развивается в контексте политики добровольной самоизоляции от внешнего мира с гипертрофированной ролью социальных институтов, обеспечивающих контроль, интеграцию общества и внутреннюю солидарность. Это замыкание на внутренней ойкумене (архетип Поднебесной, окруженной недружественными варварами). Приоритет внутренней политики над внешней основан на конфуцианской доктрине общества и государства. Эффективность этого варианта прямо пропорциональна способности государства поддерживать внутренний сословный баланс и проводить политику внешней изоляции. Эту систему характеризует традиционный азиатский этатизм с опорой на надклассовую бюрократию, или как в Японии периода Токугава - на лояльное государству, контролируемое военное сословие. Этнически и конфессионально гомогенное население (титульная нация преобладает во всех ключевых сферах деятельности; религиозные и национальные меньшинства статистически незначительны; иноземная правящая элита подвергается быстрой культурной ассимиляции) вписано в строгую сословную систему (си-но-ко-сё в Японии, ши-нун-гун-шан в Китае), отношения всех сословий с государством четко определены. Сообществам конфуцианской цивилизации присущ высокий технологический и социокультурный уровень развития. Характерно, что в эпоху Мин Китай обладал мощным флотом технически и количественно превосходившим любой европейский флот раннего Нового времени, о чем свидетельствуют семь военно-торговых экспедиций Чжэн Хэ в 1405 - 1433 гг., достигших Индокитая, Индостана, Аравийского полуострова и Восточной Африки. Аналогично японские дайме Одо Нобунага и Тоетоми Хидеёси смогли в XVI веке организовать массовое производство огнестрельного оружия и создать многотысячный корпус стрелков, опережая при этом европейское производство и тактику на 50 -70 лет [14, с. 140]. Однако правящие режимы Японии и Китая сочли возможным и необходимым отказаться от этих технических средств во избежание опасных для общественного баланса социальных последствий военной революции и внешних контактов. В XVII в. правительство Цин и сегуны Токугава провели ре-
прессии против христиан и предприняли меры для сокращения экономического влияния экспортируемого из Европы серебра [18, р. 359; 17, р. 626]. В целом этому типу свойственна значительная устойчивость традиционного базиса, что в свою очередь препятствует быстрому введению инноваций, но сообщает всей цивилизационной системе большой потенциал самовоспроизводства.
Естественно, указанные типы не охватывают всего многообразия вариантов, прежде всего Южную Азию, Индию с ее особой темпоральностью, религиозным синкретизмом, варно-кастовой системой. Они являются полярными выражениями сущностной динамики перехода для стран Востока. При этом история Делийского султаната, империи Великих Моголов показывает ряд системных соответствий условноосманскому типу. Это правление иноземной кочевой династии, ислам и мусульманский дискурс социальной политики, стремление Моголов опереться на систему условных земельных держаний джагирдаров, большое культурное и военно-технологическое влияние Ирана, попытки религиозно-идеологической консолидации разнородного населения.
Раннее Новое время для стран Востока - эпоха напряженного поиска дальнейших путей развития. Общее в тенденциях развития Европы и Азии выразилось в империалистическом росте, абсолютистских тенденциях, пороховой революции, развитии светской культуры, урбанизме, появления высокоорганизованного общества контроля. Закрытие «коридора возможностей» позитивных трансформаций определялось как цивилизационными, так и внешними факторами. Первые проявления кризиса азиатские страны испытали в середине XVII века, уже утратив изначальный импульс имперского роста и консолидации. Достигнув пределов экспансии, они столкнулись с центробежными тенденциями, с проявлениями мирового экономического кризиса, с ростом военноторговой экспансии Европы и России. Эти факторы ослабляли функции эффективного общественного контроля. На рубеже XVIII - XIX вв. Восток испытал деструктивное воздействие неблагоприятного демографического цикла, достиг пределов возможностей экстенсивного развития, стал субъектом расширения капиталистической мир-экономики Запада. Кризис региональных модернизаций и резкое возрастание экзогенных факторов привел к перестройке процессов от относительно эндогенного социального синтеза в логику зависимого, догоняющего развития. В эту фазу страны Востока также входят не синхронно: Османская империя, Индия, Иран - раньше, позже - Япония, Китай. Временной коридор можно маркировать 1757 - 1840 годами (от победы англичан в сражении при Плесси в Индии до первой Опиумной войны в Китае). Вхождение в Новое время для стран Востока совпало, и было связано с периодом складывания глобальной евроцентристской капиталистической мир-системы.
Вестник Кемеровского государственного университета 2014 № 3 (59) Т. 2 69
| ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ
Литература
1. Абу-Луход Дж. Переструктурируя миро-систему, предшествующую Новому времени // Время мира. Альманах современных исследований по теоретической истории, макросоциологии, геополитике, анализу мировых систем и цивилизаций / под ред. Н. С. Розова. Новосибирск, 2001. Вып. 2. С. 449 - 461.
2. Бродель, Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV - XVIII вв. Т. 1: Структура повседневности: возможное и невозможное. М.: Весь Мир, 2006. 552 с.
3. Зарин В. А. Запад и Восток в мировой истории XII - XIX вв. М.: Наука, 1991. 263 с.
4. История человечества: в 8 т. / под ред. П. Берка и Х. Инальчика. Т. V. XVI - XVII века. М.: Магистр-Пресс, 2004. 500 с.
5. Ким О. В. Переход от Средневековья к Новому времени в теории торгового капитализма // III исторические чтения Томского государственного педагогического университета: материалы Международной научной конференции 11 - 12 ноября 2010 года. Томск: изд-во ТГПУ, 2011.
6. Нефедов С. А. Война и общество. Факторный анализ исторического процесса. М.: Территория будущего, 2008. 751 с.
7. Побережников И. В. Пространственно-временная модель в исторических реконструкциях модернизации: автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Екатеринбург, 2011. 44 с.
8. Проскурякова Н. А. К вопросу о концептуализации экономического развития России XIX - начала XX вв. // Экономическая история. Обозрение / под ред. Л. И. Бородкина. Вып. 11. М., 2005.
9. Фурсов А. Н. Капитализм на Востоке во второй половине ХХ в.. М.: Восточная литература РАН, 1995. 603 с.
10. Чейз-Данн К., Холл Т. Две, три, много микросистем // Время мира. Альманах современных исследований по теоретической истории, макросоциологии, геополитике, анализу мировых систем и цивилизаций / под ред. Н. С. Розова. Новосибирск, 2001. Вып. 2. С. 424 - 448.
11. Элиас Н. О процессе цивилизации. Т. II. Изменения в обществе. Проект теории цивилизации. М.; СПб.: Университетская книга, 2001. 82 с.
12. Eisenstadt S. N. Multiply Modernity. Daedalus. Cambridge (Mass.), 2000. Vol. 129. № 1. Р. 3 - 10.
13. Frank A. G. The World System: Five Hundred Years or Five Thousand. L., N. Y.: Routledge, 1993. 320 pp.
14. Parker G. The Military Revolution: Military Innovation and the Rise of the West, 1500 - 1800. Cambridge University Press, 1988. 265 р.
15. Rueschemeyer D. Partial modernization // Explorations in general theory in social science: essays in honor of Talcott Parsons / Ed. by J. C. Loubser et al. N. Y., 1976. Vol. 2. P. 756 - 772.
16. The Cambridge history of Japan. Vol. 4. Early Modern Japan. Edited by J. W. Hall. Cambridge University Press, 2008. 698 р.
17. The Cambridge history of China. Vol. 9. Part One: The Ch’ing Empire to 1800. Edited by D. Twitchett,
J. K. Parsons. Cambridge University Press, 2008. 714 р.
18. The Cambridge history of China. Vol. 7. The Ming Dynasty, 1368 - 1644, Part I. Edited by D. Twitchett,
J. K. Parsons. Cambridge University Press, 2008. 859 р.
Информация об авторе:
Ким Олег Витальевич - кандидат исторических наук, доцент кафедры истории средних веков факультета истории и международных отношений КемГУ, zaecposad@gmail.com.
Oleg V. Kim - Candidate of History, Assistant Professor at the Department of History of Civilization and SocioCultural Communication, Kemerovo State University.
Статья поступила в редколлегию 31.07.2014 г.
70 Вестник Кемеровского государственного университета 2014 № 3 (59) Т. 2
