CC BY
58
ИСТОРИЧЕСКАЯ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ АДАПТАЦИЯ ПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ КАК КЛЮЧЕВОЙ ФАКТОР ФОРМИРОВАНИЯ СОиИОЭКОСИСТЕМЫ «РУССКОЙ СИБИРИ»
Социоэкосистема, «Русская Сибирь», факторы адаптации как «вызовы» и «ответы», микроаномалии, исторические традиции и новации, психологическая адаптация, традиционное сознание, ментальность, субэтнос русских старожилов.
Процесс расширения Русского государства и освоения Сибири сопровождался как конфликтами, так и взаимной адаптацией факторов культуры и среды, отразившейся в историческом самосознании, культуре, укладе жизни, в становлении технологии хозяйствования, социальных связей, культурных традиций нового социума. Результатом системной адаптации является формирование «Русской Сибири» как целостной социоэкосистемы. Данная социоэкосистема включает в себя русское старожильческое население с новой ментальностью, адаптированные технологии хозяйствования, традиции, уклад жизни, преобразованную природно-эколо-гическую среду («кормящий» ландшафт, «месторазвитие»).
Экосистемы представляют собой природные единицы, в которые входит комплекс живых организмов и физических факторов, образующих среду «местообитания». Введенный А. Тенсли (1935) термин «экосистема» реализуется в понятийном аппарате естественнонаучных дисциплин. Со второй половины XX в. в социологии, социоэкологии, социальной географии вводится понятие «социоэкосистема». Социоэкосистема (система «человек — общество — природа») — основное понятие социальной экологии, в котором обозначается взаимодействие общества и природы («место-развития») как единого целостного комплекса. Социоэкосистемы относятся к разряду динамических систем, так как их подсистемы и компоненты, непрерывно взаимодействуя и изменяясь, находятся в состоянии динамического равновесия.
Однако в традиционном научном сибиреведении, как и в целом в исторических дисциплинах, социоэкосистема не только отсутствует как понятие, но и как системный продукт взаимной адаптации факторов среды и культуры в процессе формирования «Русской Сибири». Поэтому целью данной публикации является введение в научный оборот соответствующих понятий в контексте общего анализа итогов психологической адаптации и складывания новой ментальности русских сиби-ряков-старожилов как базовых компонентов социоэкосистемы «Русской Сибири».
Актуальность и необходимость нововведения нами была уже представлена прежде в вводных публикациях по постановке проблемы. Мы рассмотрели проявления процессов системной адаптации в сочетании экономической, социальной и психологической адаптации русских на территории Приенисейского края [Андюсев, 2004 а, с. 225; Андюсев, 2002, с. 82-87].
Процесс преобразования новой окружающей среды в «свою» среду, т. е. процесс о-свое-ния, подразумевает способность традиционной культуры этноса для самосохранения приводить себя по принципу обратной связи в соответствие со средой. Поэтому целостный социум сибирских старожилов как продукт длительной адаптации рассматривается нами в виде множественных взаимодействующих подсис-
темных компонентов в их локальных проявлениях регионов Сибири. На специфику региональных моделей единой «Русско-Сибирской» социоэкосистемы накладывали отпечаток как локальные варианты сочетаний культурных традиций областей выхода переселенцев, так и конкретные сочетания природных зон, речной сети, рельефа местности, характера почв, наличие очагов заболеваний. Авторы работы «Русские старожилы Сибири» доказали, что «свойственные сибирским популяциям по преимуществу коренастое сложение, средняя длина тела и, может быть, сравнительно большая ширина лица сложились в отдаленном прошлом как приспособление к большой затрате физических сил, которая требовалась для освоения новых земель в условиях сибирского климата» [Русские старожилы..., 1973, с 165— 166, 174]. Естественно, экстремальные условия способствовали и формированию уникальных черт «сибирского характера».
Результаты формирования образа новой Родины в сознании русских сибиряков отразил в первой половине XIX в. генерал-губернатор Западной Сибири князь П.Д. Горчаков: «Бесспорно, что сибиряки гордятся своей родиной, к коей привязаны более внутренних обывателей (то есть жителей Европейской России. — Авт.), что они с излишеством ценят ее изобилия и удобства» [Цит. по: Очерки..., 1908, с 608]. Русские «заселыцики» за полтора века адаптировались к экстремальным природно-климатическим факторам. Местные автохтонные факторы «инакой» культуры переводились в разряд «о-свое-нных» (элементы одежды, пищи, жилищ, обычаев и верований аборигенов) при одновременном культурном «русифицировании» коренных этносов и по линии формирования общей шкалы нравственно-этических ценностей.
Осмысливая воздействие внешних факторов на человеческие общности, А. Тойнби сформулировал концепцию «Вызова» и «Ответа» [Тойнби, 1991, с. 106-141]. Согласно этой концепции, существуют несколько видов «Вызова» (комплекса вызовов): природно-ландшафтной среды, этнокультурного и конфессиональноментального окружения и т. п. Если «Вызов» принят и противоречие находит реальное разрешение, то социум выбирает путь интеграции с факторами среды, единства и устойчивости. Уход и уклонение от «Вызова» загоняет противоречие в глухой угол, открывая путь к диссимиляции, неустойчивости, распаду. В условиях освоения Сибири «Вызовы» проявлялись в экстремальных климатических и природных факторах Сибири, враждебном на первом этапе иноэтническом окружении, неадекватности традиционной материальной и духовной культуры новым факторам среды. Разнородные консорции русских переселенцев, имеющие различные целевые установки, мотивации и устремления, нашли общую цель не в покорении края, а в гибкой адаптации, в поиске адекватных «ответов» на «вызовы» среды. Именно это позволило достаточно эффективно, с наименьшими временными и человеческими затратами создать здесь свою «Русскую Сибирь» не в виде замкнутого анклава русских, а адаптированного социума, ставшего компонентом новой природно-социальной системы (социоэкосистемы).
Процесс адаптации на протяжении нескольких поколений представлял собой процесс наращивания новаций в виде микроаномалий в традициях, поведении, элементах культуры, уклада жизни и, конечно, в индивидуальном и коллективном сознании русских сибиряков. Количественные накопления микроаномалий в том или ином компоненте (хозяйстве, социальном укладе, традициях культуры, общественном сознании) сопровождались переходами суммы количественных накоплений новаций в новое качество.
Мы установили, что процесс накопления количественных изменений был неравномерен и первой завершается хозяйственно-бытовая адаптация. Для Сибири
в целом это связано с прекращением поставки хлеба с 1685 г. из Европейской России, формированием пяти земледельческих районов и локально адаптированных технологий земледелия. Адаптация социальной структуры и самоорганизации русско-сибирского социума в их локальных вариантах завершается в конце XVII — первой половине XVIII вв. Именно в данный период зафиксированы в источниках сведения о специфике общины, норм обычного права, праздников, традиций досуга, обычаев и бытовой культуры как итогов социокультурной адаптации русских Сибири [Андюсев, 2004 а, с. 63-88; Андюсев, 2006, с. 12-13, 49, 195-239].
Под воздействием факторов окружающей среды эволюционировало и традиционное сознание русского населения «новозанятого края». Согласно нашим предыдущим изысканиям, понятие «традиционное сознание» относится к одному из наименее разработанных и практически не зафиксированных в энциклопедических изданиях. Исследователи заменяют его терминами «общественное сознание», «мировоззрение», «духовный мир». Лишь историк и этнопсихолог С. В. Лурье впервые использовала данное понятие в качестве идентичного понятию ментальность [Лурье, 1997, с. 228].
Нами была впервые введена в научный оборот дефиниция ключевого понятия, адекватная задачам исследования процессов формирования социоэкосистемы «Русской Сибири». Традиционное сознание — это совокупность осознаваемых и неосознаваемых представлений и архетипов, исторически сложившихся под влиянием системных природных и социокультурных факторов, проявляющихся в стереотипах поведения и влияющих на образ жизни и культуру социума [Андюсев, 2004 а, с. 43].
К области традиционных социализирующих системных компонентов сознания этносоциальной группы правомернее отнести ценностно-мировоззренческую, архе-типно-этническую сферу. Процесс изменения традиционного сознания сопровождался микроаномальными изменениями исторических, природно-экологических, архетипно-культурных и социокультурных аспектов комплекса представлений, ценностей и установок поведения русских переселенцев, сформировавшихся в традиционное время.
Ядром традиционного сознания и ментальности в целом является субъективная картина мира. Все представления и образы, все «знаниевые» элементы мира и символы этнической культуры сгруппированы иерархично в системе ценностей этнической группы. При этом ценностно-иерархичная система представлений и образов субъективной картины мира мотивирует специфическое отношение и адекватные установки поведения по отношению к тем или иным объектам внешнего мира. Именно иерархия ценностей определяет специфику норм морали, нравственные категории, нормы обычного права, сформировавшиеся в эпоху становления русского этноса. Важно то, что в картине мира традиционного сознания, согласно выводам ученого К. Леви-Стросса, ценностная «структура состоит из ряда бинарных оппозиций». Именно это позволяет представителям социума создать адекватную структуру ценностей по отношению к факторам среды, ко всем объектам окружающего мира, идентифицировать себя по отношению к иным культурным общностям [Цит. по: Кукушкин, Столяренко, 2000, с. 144].
Процесс психологической адаптации как поэтапной череды наращивания количественных микроаномалий в элементах традиционного сознания был наиболее трудным и длительным в истории освоения сибирского края. По мнению Л.Н. Гумилева, между «Вызовом» как внешним раздражителем сознания и появлением исторически наблюдаемой смены психологических стереотипов членов этнической
общности проходит не менее 150 лет. Таким образом, применительно к русской Сибири завершение психологической адаптации нескольких поколений «засель-щиков» можно отнести к середине XVIII в. Процесс формирования адаптированного традиционного сознания русского старожильческого населения Приенисейского края, согласно результатам наших исследований, завершается в 1760-1780-е гг. Наши выводы доказательно коррелируют теоретические положения Л.Н. Гумилева [Андюсев, 2004 а, с. 218-248; Андюсев, 2004 б, с. 65-71].
Историческая этнология свидетельствует, что мировосприятие и оценки-суждения у представителей традиционного общества формировались не на основе сло-весно-понятийного «освоения» мира, а стереотипных действий в границах подсознательных образов и чувств. В традиционных сообществах значение ситуаций осмысливалось в самом контексте регламентированных действий, поэтому не вставал вопрос «почему?», не ставилась цель объяснения мира, а констатировались реалии мира [Садохин, Грушевицкая, 2000, с. 215]. С позиций данных постулатов процесс складывания новой социоэкосистемы шел на основе рационализации, упорядочения, изучения и осмысления «вызовов» среды в целях нахождения адекватных и прагматичных «ответов». Нами выявлено, что сознание русских сибиряков имело четкое разграничение по двум уровням картины мира: глубокие иррациональные корни архетипов и верований и рациональные установки существенно рационализировались, чтобы адекватно «познать» реалии окружающей среды.
«Познанность» окружающей среды обусловливалась утверждением рациональной модели мира с выстраиванием взаимоотношений с ним на основе стереотипных алгоритмов поведения. В данном контексте сущность бинарной оппозиции «Вызова» и «Ответа» полностью соответствует компонентам бинарной оппозиции в традиционном противостоянии «зла» и «добра». Отсюда базовой основой адаптации становятся упорядочение, классификация и систематизация информации о круге объектов мира в целях «адекватного» взаимодействия с ними, доскональное изучение содержательных элементов мира в целях «перевода» в категорию «добра».
Любознательность и пытливость, быстрая психологическая реакция, а затем проигрывание мифологического сюжета на основе ритуала формировали стереотипные, универсальные способы действий в ответ на «вызовы» среды. По словам историка А.П. Щапова, цели познания в сознании сибиряка мотивировали практичное любопытство, «смелую пытливую любознательность» в стремлении узнать все о непонятном объекте или явлении [Щапов, 1937, с. 149]. Одновременно процесс познания и оформления «месторазвития» как «о-свое-нного» требовал понятийного оформления значительного количества совершенно новых объектов и явлений среды, что означало их подчинение. При этом важно было не ошибиться в адекватности слов и выражений. Об этих особенностях нового мышления сибирских крестьян-старожилов писал енисейский губернатор А.П. Степанов: «...у великорусских крестьян неправильное понятие о большом количестве предметов, которые им встречались, составляет до того чудовищную смесь в уме их, что они даже затрудняются передать идеи своими словами». По сравнению с ними «сибиряк, все что видел, постиг с точностью. Ясно, чисто и без запинок может передать другому, что знает. Он свеж умом...» [Степанов, 1835, с. 112]. Сознание русских крестьян-старожилов скрупулезно подмечало мельчайшие детали окружающего мира и точно облекало их в словесную форму (ГАКК. Ф. 546. Оп. 1. Д. 411. Л. 135).
Рациональность и педантичность мышления проявлялись особенно рельефно в ходе судебных разбирательств, как, например, в 1889 г. в конфликтной ситуации в с. Рыбном Богучанской волости. Лошади А.Ф. потравили хлеб В.П.; хозяин потре-
бовал компенсации: из расчета «на 3/4 десятинах пашни в умолоте 12 пудов, по оценке 7 рублей 20 копеек». При этом ответчик А.Ф. в волостном суде признал справедливыми расчеты, сделанные В.П. (ГАКК. Ф. 793. Оп. 1. Д. 2. Л. 20). Во втором случае истец, крестьянин д. Кежемской Пинчугской волости Е.К.Р., пожаловался в суд, что «11 собак 7-ми крестьян этой же деревни задавили 3-х его овец». Волостной суд, оценив общий ущерб в 6 рублей, решил «взыскать с ответчиков по 54 1/2 копейки с каждой собаки: соответственно 1,09 рублей, 1,09 рублей, 1,09 рублей, 54,5 копеек, 54,5 копеек, 1,09 рублей, 54,5 копеек» (Там же. Л. 36).
Таким образом, цели выживания и адекватного сосуществования в среде экстремальных факторов влияли на формирование углубленного внимания, развитие устойчивой памяти, умение рационально выделять опасность из окружающего мира, быстрой реакции. Быстрота распознавания сущности «незнаемого» позволяла адекватно применить стандартный тип (прецедент) взаимодействия, своеобразный алгоритм поведения. Но на грани реализации представлений и оценочных образов картины мира и установок активных действий взаимодействуют автоматизмы и сознательные решения [Ксенофонтов, 1991, С. 32].
Оперативное воздействие стиля мышления позволяло выстраивать стереотипы поведения в согласовании иррационального и рационального. Это отражается в повсеместных в Сибири и на Урале рассказах-«быличках» с обязательной ссылкой на конкретного автора информации, время и место действия события, свидельствах
Н.Д. Фонвизиной о сибиряках, что «они просто на слово другому человеку верят с трудом»; им надо «доподлинно в этом удостовериться» [Фонвизина, 1885, С. 249—280].
Стиль мышления мотивировал сибиряков на плановую организацию среды в пространстве и во времени в создании резервных запасов зерна, кормов, дров, просчитывание вероятных результатов хозяйственного года, «умолота» хлеба, возможности реализации излишков и пр. Исследователь быта и культуры старожилов Приангарья Л.М. Сабурова особо подчеркивает качества расчетливости сибиряка, продуманного планирования деятельности на расчетную перспективу [История Сибири, 1967, с. 210; Сабурова, 1967, с. 170]. Данные выводы об эволюции стиля мышления сибиряков явно противоречат замечанию историка В.О. Ключевского о наличии в характере великорусского крестьянина важнейших черт: жить на «авось», «задним умом» [Ключевский, 1987, с. 315—316] и свидетельствуют об изменениях стиля мышления в процессе формирования социоэкологического равновесия природы и культуры русских сибиряков.
Стиль мышления у сибиряков был не только обостренно рационален, но одновременно менее эмоционален в выражении чувств. Современники отмечали «печать угрюмости» и сосредоточенности «на лице сибирского крестьянина». Публицист С. Турбин во второй половине XIX в. подметил влияние мышления на установки прагматичного, менее эмоционального поведения старожилов. «Если великоросский крестьянин шумит, ругается, сердце сорвет... протестуя, то сибиряк несравненно последовательнее. Сибиряк — разве что плюнет. Зная очень хорошо, что плетью обуха не перешибешь, он и не пытается. Делает это со стоицизмом...» [Турбин, с. 163].
«Мировоззрение и поведение сибирских старожилов строилось на основе иного, чем в нашем сознании, структурирования пространства и времени в картине мира с формированием линейного необратимого времени» [Миненко, 1991, с. 29—30]. Мы обратили внимание и на уникальное полярно ориентированное восприятие времени ангарскими старожилами, и отражение прошлого и настоящего в датах календаря. «В прошлом, 7204 году июля 10-го... сего сентября [1]766 года 25 дня», т. е. события прошедшего времени тесно увязаны с календарем «от сотворения
Мира», а события текущего, 1766 г., датировались от «Рождества Христова» [Наказы..., 1977, с. 212].
Вместе с тем установки обрядов и ритуалов, сопровождавших жизненный путь человека, наоборот, в условиях сибирской социоэкосистемы потребовали более строгого следования традиционным обычаям. В сознании русских старожилов факторам «Вызова», «хаоса и неупорядоченности» противостояли традиции «архаичной мифологии». Вследствие этого во всех регионах мы отмечаем своеобразный «ренессанс» языческих верований.
Процесс непрерывной адаптации к инновационным для русских сибиряков факторам-вызовам внешней среды происходил на всем протяжении сибирской истории. В XVII—XVIII вв. превалировали экстремальные природно-географические, климатические, этнокультурные (инокультурные) «Вызовы». В конце XIX — начале XX вв. ведущими становятся «Вызовы» индустриальной модернизации. Процесс коллективной адаптации русско-сибирского социума был как локальным, так и общерегиональным, системным. Взаимодействие шло в процессе формирования единой инфраструктуры путей сообщения, транспорта, земле- и природопользования, экологической культуры и экологически комфортной природосообразной среды проживания.
В условиях существования крестьянского социума Сибири принятие внешних «вызовов» среды находило реальное разрешение противоречий в индивидуальных, локально-коллективных и общесибирских «ответах». Взаимодействие количественных микроаномалий на уровне всего русского сибирского социума на этапе завершения психологической адаптации привело к качественному «ответу» в формировании нового самосознания (идентичности) сибиряков-старожилов. Продолжительность формирования идентичности была крайне неравномерной во времени. В старожильческом социуме крестьянская молодежь идентифицировала принадлежность к своему сообществу с раннего детства, вольные переселенцы после 20— 30 лет проживания в общине, а ссыльнопоселенцы более чем через 50 лет, или во втором-третьем поколениях [Андюсев, 2004 а, с. 244-248].
Социум проживает в природно-экологической «нише» комфортно и экономически благополучно только в том случае, если все элементы взаимной адаптации адекватно соответствуют друг другу. Феномен Русской Сибири как целостной социоэкосистемы является итогом преобразования сибирского края в комфортную экологическую «нишу», в новое «месторазвитие». В понятии «социоэкосистема» в системной неразрывности нами обобщены результат количественных микроаномалий в экономической, социальной, психологической сферах, результат преобразования природной среды в «окультуренную» экологическую «нишу» субэтноса, результат оформления социоприродного самосознания «Моя Родина Сибирь», результат системной адаптации в виде новой таксономической ментальности, «сибирского характера» как важнейшей ценности Русской Сибири.
Библиографический список
1. Андюсев Б.Е. «Русская Сибирь» второй половины XVIII — последней четверти XIX вв. как социоэкосистема // Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития. 28—29 марта 2002 г.: материалы VII Всерос. (с межд. участием) науч,-практ. конф. Омск: ОмГАУ, 2002.
2. Андюсев Б.Е. Сибирское краеведение: хозяйство, быт, традиции, культура старожилов Енисейской губернии XIX — начала XX вв.: учеб. пособие для учащихся и студентов. 3-е изд., исп. Красноярск: РИО КГПУ, 2006.
3. Андюсев Б.Е. Традиционное сознание крестьян-старожилов Приенисейского края 60-х гг. XVIII - 90-х гг. XIX вв.: опыт реконструкции: монография. Красноярск: РИО КГПУ, 2004 а.
4. Андюсев Б.Е. Формирование нового самосознания как результат завершения психологической адаптации человека в Сибири // Сохранение и взаимодействие культур как фактор устойчивого развития Приенисейского края: материалы науч. — практич. конф. Красноярск: КИЦ, 2004 б.
5. История Сибири. Л.: Наука, 1968. Т. 2.
6. Ключевский В.О. Сочинения: в 9 т. Т. 1: Курс русской истории. М., 1987. Ч. 1. С. 315-316.
7. Ксенофонтов В.И. Духовность как экзистенциальная проблема // Философские науки. 1991. № 12.
8. Кукушкин В.С., Столяренко Л.Д. Этнопедагогика и этнопсихология. Ростов-на-Дону: Феникс, 2000.
9. Лурье С. В. Историческая этнология: учеб. пособие для вузов. М.: Аспект-Пресс, 1997.
10. Миненко Н.А. Культура русских крестьян Зауралья. XVIII— первая половина XIX в. М.: Наука, 1991.
11. «Наказы крестьян Чадобского присуда Енисейской провинции в Уложенную комиссию». Л. 81-82 // Источниковедение и археография Сибири. Новосибирск, 1977.
12. Очерки общественного движения в Сибири // Вестник знаний. 1908. № 5.
13. Русские старожилы Сибири. М., 1973.
14. Сабурова Л.М. Культура и быт русского населения Приангарья. Л., 1967.
15. Садохин А.П., Грушевицкая Т.Г. Этнология. М., 2000.
16. Степанов А.П. Енисейская губерния. Спб., 1835. Ч. 2.
17. Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 1991.
18. Турбин С. и Старожил Страна изгнанья...
19. Фонвизина Н.Д. Письма 1839-1859 гг. // Литературный сборник... Спб., 1885.
20. Щапов А.П. Собрание сочинений. Дополнительный том. Иркутск 1937.
