CC BY
30
УДК 821.161.1.09"17" ББК 83.3 (2Рос) 4
Тихомирова Людмила Николаевна
соискатель г. Челябинск Tikhomirova Ludmila Nicolayevna
Applicant for a Degree Chelyabinsk
Истоки «ночного» сверхтекста в русской поэзии
The Rises of "Night" Supertext in Russian Poetry
В статье рассматриваются вопросы возникновения русского сверхтекста «ночной» поэзии как структурно-семантического единства, намечаются основные направления его дальнейшего развития, определяется значение поэтических опытов М. Н. Муравьева в генезисе данного художественного феномена.
The questions of the origin of the supertext of the "night" poetry are examined in the article as a structural meaning (semantics) unity; the main trends of the further development are planned; the meanings of Muravyov's poetic experience are clearly defined in the origin (genesis) of the given artistic phenomenon. Ключевые слова: сверхтекст (супертекст), «ночная» поэзия.
Key words: supertext, "night" poetry.
По наблюдениям исследователей, сегодня «в литературе обнаруживаются
разные типы сверхтекстов» (супертекстов), которые «при всей типологической вариативности отмечены рядом общих признаков», позволяющих «в каждом отдельном случае вести речь о цельном тексте, правда, весьма сложном и специфическом» [3. 16]. В качестве такого образования, на наш взгляд, может быть рассмотрена и «ночная» поэзия. Сверхтекст «ночной» поэзии представляет собой открытую систему взаимосвязанных текстов (со своим тематическим центром и периферией, особым семиотическим пространством), формирующуюся в границах парадигмы особого состояния сознания, обеспечивающего целостность данной системы через общность текстопорождающей ситуации, реализацию единой смысловой установки, типологическое сходство эстетических модусов художественности. «Ночной» сверхтекст русской поэзии начинает складываться под влиянием европейского юнгианства в литературных опытах предромантиков.
Известно, что первый русский перевод отрывка из «Ночных дум» Э. Юнга появился в печати в 1772 году [2. 270]. С этого момента интерес к произведению английского поэта в России начал неуклонно нарастать, давая о себе знать рецепцией его образов и мотивов в творчестве целого ряда художников, и уже к концу 1770-х годов, по словам Л. В. Пумпянского, «русская поэзия входит в тот громадный поток «ночной» тематики, которая составляет один из решающих элементов европейского предромантизма» [6. 49]. До знакомства российского читателя с «Ночными думами» Юнга картины ночи в отечественной литературе встречаются довольно редко, а если и встречаются, то, выражаясь словами В. Н. Топорова, «несут, скорее, информативную, нежели художественную функцию» [8. 142]. Только в последнюю треть XVIII в. в связи со сменой эстетических позиций субъективное в оценке переживаемого выходит на первый план и изображение ночи начинает соотноситься «с совокупностью меланхолических мыслей и чувств» [9. 39]. Поскольку, по мнению некоторых ученых, «меланхолия как философско-психологическая категория изначально предрасположена к двойственности (движение от притягивания к бездне... до ...духовного рефлектирующего взлета)», то как тип чувствования на рубеже XVIII - XIX вв. она могла воплощаться в поэтических текстах в двух разных моделях: «меланхолии идиллической модели с культом Мечты» и «кладбищенской меланхолии», в модели которой «акцент перемещается на трагедийность рефлексии» [5. 26, 27, 28]. Реализацией обеих моделей в первых же произведениях «ночного» сверхтекста можно объяснить тот факт, что с самого начала и практически одновременно в нем наметились два направления развития: с одной стороны, ночь переживалась и изображалась как гармоническое время «встречи человека с природой, с самим бытием и с тем, кто его дарует» [8. 227], а с другой, - явно ощущалась дисгармоничность этого времени суток. То есть произведения русского сверхтекста «ночной» поэзии, тематически восходящие к одному источнику, изначально отличались друг от друга характером эстетической модальности (идиллической или трагической),
предполагающей, согласно теории В. И. Тюпы, «соответствующий тип героя и ситуации, авторской позиции и читательского восприятия, . внутренне единую систему ценностей и соответствующую ей поэтику» [7. 55]. Вероятно, поэтому, соглашаясь друг с другом в том, что первые опыты «ночного» сверхтекста рецептивны, исследователи до сих пор не выработали единого мнения относительно его начала и называют в этом качестве разные произведения.
Так, В. Н. Топоров считает, что «текст ночи» в отечественной литературе открывает стихотворение М. Н. Муравьева «Ночь» (1776, 1785). Основанием для подобной оценки исследователю служат новые принципы изображения внутреннего мира человека, которые уже нашли воплощение в поэме Юнга, и, бесспорно, повлияли на русского поэта. В числе этих новых художественных принципов важнейшим, по мнению В. Н. Топорова, является стремление Муравьева запечатлеть в своем произведении изменения, происходящие в сознании человека при переходе от суетного дня в «медлительное» пространство ночи. Сосредоточенность поэта на «опыте внутреннего (личностного) присутствия во внешнем мире» [7. 53] и связанная с ней работа сознания, нашедшая отражение в художественном тексте, - главное эстетическое открытие Муравьева, которое ставило его «Ночь» на порядок выше произведений предшественников. Теперь все, что воспринимается органами чувств, становится материалом для ментальных операций и каждый раз по-новому интерпретируется сознанием, отражаясь в литературном тексте как только мое. Пейзаж в стихотворении уже не просто фон, на котором происходит развертывание определенного действа, а средство выражения состояния души лирического героя: природа словно создана для того, чтобы услаждать чувства человека и радовать глаз («цветущий дерн свое представит ложе»; «журчанье ручейка. однообразием своим приманит сон» и т. д.). Гармония, царящая в природе, делает острее переживание дисгармонии жизни в социуме, «где честолюбье бдит, где скользкий счастья путь, где ров цветами скрыт», которая тоже становится предметом осмысления. Через это идиллическое восприятие бытия проглядывала ни на кого не похожая личность,
обладающая сложными и противоречивыми чувствами. Необходимо, правда, подчеркнуть, что, высоко оценивая значение открытий, сделанных поэтом в изображении внутреннего мира человека, В. Н. Топоров замечает: «В XVIII в., русская поэзия отдавала предпочтение голосу человека, который, как правило, не задается "последними" вопросами бытия» [8. 227].
Позволим себе не согласиться с суждением авторитетного ученого на том основании, что для поэзии последней трети XVIII в. только идиллическое переживание ночи нехарактерно, поскольку в это время в русской литературе начинает формироваться «эстетика скорбного» и «намечается тяготение к складывающейся поэтике Смерти» [5. 27, 28]. Соединение мотива ночи с идеей смерти обусловило появление произведений, характеризующихся трагическим модусом художественности. Именно с этим моментом большинство исследователей связывает начало формирования «ночного» сверхтекста. Так, Л. В. Пумпянский «первой замечательной ночной одой русской поэзии» [3. 49] назвал оду Г. Р. Державина «На смерть князя Мещерского» (1779).
Влияние Юнга на Державина давно замечено исследователями и не раз становилось предметом научного интереса. Однако, на наш взгляд, новаторство русского поэта заключается не в том, что он воссоздал в своем произведении юнговскую атмосферу трагического страха перед смертью, а в том, что сумел зафиксировать в слове особое душевное состояние человека, не только испытавшего боль невосполнимой утраты, но и осознавшего в связи с этой утратой собственную включенность в нескончаемый жизненный круговорот, ощутившего свою ничтожность перед Вечностью и до глубины души ужаснувшегося этому. «Формула трагического модуса художественности, -считает В. И. Тюпа, - избыточность внутренней данности бытия ("я") относительно его внешней заданности (курсив автора. - Л. Т.)» [7. 62]. Трагическое мироощущение героя Державина связано с осознанием им разрыва между безграничностью силы собственного духа и изначальной временной предопределенностью своего физического существования. Это чужое, глубоко личное переживание было воспринято современниками поэта как собственное,
поскольку истина тем ближе, чем проще ставится вопрос. Сила оды Державина в предельной ясности обозначенной проблемы: «Без жалости все смерть разит: / И звезды ею сокрушатся, / И солнцы ею потушатся, / И всем мирам она грозит» [1. 29]. Воздействие оды на современников поэта было так велико, что, по мнению Л. В. Пумпянского, «с 1790-х годов слагается громадная новая область поэзии, целиком связанная с почином Державина» [6. 49]. В связи с этим необходимо отметить, что за четыре года до появления оды «На смерть князя Мещерского», а следовательно, вне всякой ориентации на нее, было создано стихотворение М. Н. Муравьева «Неизвестность жизни» (1775, 1802): Когда небесный свод обнимут мрачны ночи И томные глаза сокрою я на сон, Невольным манием предстанет перед очи Мгновенье, в кое я из света выйду вон. Ужасный переход и смертным непонятный! Трепещет естество, вообразив сей час, Необходимый час, безвестный, безотрадный, -Кто знает, далеко ль от каждого из нас? Как вихрь, что убежав из северной пещеры, Вскрутится и корабль в пучину погрузит, Так смерть нечаянно разрушит наши меры И в безопасности заснувших поразит. Гоняясь пристально за радостью мгновенной, Отверстой пропасти мы ходим на краю. Цвет розы не поблек, со стебля сриновенный, -Уж тот, кто рвал ее, зрит бедственну ладью. На долгий жизни ток отнюдь не полагайся, О смертный! Вышнему надежды поручив И помня краткость дней, от гордости чуждайся. Ты по земле пройдешь - там будешь вечно жить.
[4. 128]
Поскольку данное стихотворение написано несколькими годами раньше известного произведения Державина, смеем предположить, что именно от него нужно вести отсчет трагических по модусу художественности произведений
«ночного» сверхтекста, оказавшихся «в поле иррадиации некоторых идей и образов» поэмы Юнга [8. 99]. Именно в нем едва ли не впервые в отечественной поэзии обнаруживают себя основные параметры ситуации, ставшей впоследствии стандартной для произведений исследуемого типа: инициированное ночной темнотой размышление о бренности жизни и совершающийся в связи с ним в сознании размышляющего переход от рационально постигаемой действительности к иррациональному способу ее восприятия. Кроме того, текст Муравьева позволяет не только увидеть окончательные результаты трансформации сознания, но и проследить динамику его перехода в новое состояние.
В первых двух строках обозначаются обязательные условия начала ментальной перестройки: темнота, тишина, накопленная за день усталость, желание сна, которые обеспечивают человеку быстрое погружение в пространство собственной души и последующий выход на новый уровень постижения себя как автономной единицы - непроизвольное прогнозирование момента собственной смерти («Невольным манием предстанет перед очи / Мгновенье, в кое я из света выйду вон»). Темнота ночи, ассоциирующаяся в сознании засыпающего с темнотой могилы, рождает мысли о смерти как неотъемлемой части человеческой жизни, неизбежной для всех без исключения, но страшной для каждого в отдельности. Это переживание фиксируется в тексте как одно из наиболее сокровенных, имеющих важное значение в духовном опыте человека. Осознание неотвратимости смерти по отношению к себе заставляет героя Муравьева испытать ужас: «Трепещет естество, вообразив сей час». Однако в данном случае этот ужас связан не столько с пониманием конечности жизни вообще, сколько с мыслью о том, что смерть способна застать человека врасплох, когда он меньше всего будет готов к ней («Так смерть нечаянно разрушит наши меры / И в безопасности заснувших поразит»). Осмысление того, что завтра может больше не наступить и воля человека здесь бессильна, приводит к пониманию собственной неустойчивости в бытии («Гоняясь пристально за радостью мгновенной, /
Отверстой пропасти мы ходим на краю») и переносит центр тяжести из земной жизни в потусторонний мир: отсюда признание собственных несовершенств и немощей перед величием Бога.
Таким образом, ночь у Муравьева, как и у Юнга, становится временем познания Истины: оставляя человека наедине со своими мыслями, она заставляет его ощутить собственную призрачность перед лицом Вечности, и это переживание изменяет его мировосприятие. Правда, размышление о неизвестности жизни, а точнее, о неизвестности момента наступления смерти выливается в стихотворении Муравьева в ряд дидактических наставлений, сделанных совершенно в духе времени, и в морализаторский вывод о том, что смерть есть только переход к высшей жизни и готовить себя к ней необходимо в течение всего отпущенного срока. Тем не менее, говоря о стихах Муравьева как о важной составляющей сверхтекста «ночной» поэзии, необходимо отметить, что именно он сделал ряд художественных открытий, имевших большое значение для последующего развития данной системы. Как уже было отмечено, произведения «ночного» сверхтекста объединяет некая нестандартная ситуация, инициирующая ночное размышление, однако поскольку данная ситуация изначально могла отзываться различными (как положительными, так и отрицательными) коннотациями, то, соответственно, разными могли быть и установки воспринимающего ее сознания. Полагаем, что М. Н. Муравьев стал первым русским поэтом, обнаружившим это в полной мере: созданные им практически одновременно стихотворения «Ночь» и «Неизвестность жизни» отражают жизнь «ночного» сознания, но прямо противоположны по типу доминирующей художественной модальности.
Библиографический список:
1. Державин, Г. Р. Сочинения / Г. Р. Державин. - М.: Правда, 1985. - 576 с.
2. Заборов, П. Р. «Ночные размышления» Юнга в ранних русских переводах / П. Р. Заборов // Русская литература XVIII века: эпоха классицизма. - М.-Л.: Наука, 1964. - С. 269-279.
3. Меднис, Н. Е. Сверхтексты в русской литературе / Н. Е. Меднис. - Новосибирск: Изд.
НГПУ, 2003. - 170 с.
4. Муравьев, М. Н. Стихотворения / М. Н. Муравьев. - Л.: Советский писатель, 1967. - 386 с.
5. Пашкуров, А. Н. Жанрово-тематические модификации поэзии русского сентиментализма и предромантизма в свете категории возвышенного: автореф. Дис. ... д- ра филол. наук / А.Н. Пашкуров.- Казань, 2005. - 44 с.
6. Пумпянский, Л. В. Поэзия Ф. И. Тютчева / Л. В. Пумпянский // Урания. Тютчевский альманах. - Л.: Прибой, 1928. - С. 9-57.
7. Тамарченко, Н. Д. Теория литературы: в 2 т. Т. 1. / Н. Д. Тамарченко, В. И. Тюпа, С. Н. Бройтман. - М.: Академия, 2004. - 512 с.
8. Топоров, В. Н. Из истории русской литературы. Т. II: Русская литература второй половины XVIII века: исследования, материалы, публикации. М. Н. Муравьев: Введение в творческое наследие. Кн II. / В. Н. Топоров. - М.: Языки славянской культуры, 2003. -928 с.
9. Хурумов, С. Ю. «Ночная» «кладбищенская» английская поэзия в восприятии С. С Боброва: дис. ... канд. филол. наук / С. Ю. Хурумов. - М., 1998. - 184 с.
Bibliography:
1. Derzhavin, G. R. Works / G. R. Derzhavin - M., 1985. - 576 p.
2. Khurumov, S. U. The "Night" "Cemetery's" English Poetry by Bobrov's Perception: the Thesis for a Candidate's Degree of Philological Science / S. U. Khurumov. - M., 1998. - 184 p.
3. Mednis, N. E. Supertexts in the Russian Literature / N. E. Mednis. - Novosibirsk, 2003. - 170 p.
4. Myraviyov, M. N. Poems / M. N. Myraviyov. - L., 1967. - 386 p.
5. Pashkurov, A. N. The Genre-Subject Modifications in the Poetry of Russian Sentimentalism in the Light of the Category of Sublime: Autosummary of the Thesis fo a Doctor's Degree of the Philological Science / A. N. Pashkurov. - Kazan, 2005. - 44p.
6. Pumpyansky, L. V. The Poetry of F. I. Tutchev / L. V. Pumpyansky // Uraniya. The Tutchev's Almanac. - L., 1928. - P. 9 - 57.
7. Tamarchenko, N. D. The Theory of Literature: in 2 V. - V. I / N. D. Tamarchenko, V. I. Tupa, S. N. Broitman. - M., 2004. - 512 p.
8. Toporov, V. N. From the History of Russian Literature. V. II: Russian Literature of the Second Half of the XVIII Century: Investigations, Materials, Publications. M. N. Myraviyov: The Introduction of the Creative Legacy. V. II / V. N. Toporov. - M., 2003. - 928 p.
9. Zaborov, P. R. "Night Thoughts" of Yong in Early Russian Translations/ P. R. Zaborov // Russian Literature of the XVIII Century: The Epoch of Classicism. - M. - L., 1964. - P. 269 -279.
