CC BY
349
ИСТОЧНИКИ ПО НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ РОССИИ В «ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ИЗМЕРЕНИИ»: ИСТОРИКО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД
Длительное время история (в том числе история России) воссоздавалась преимущественно по письменным свидетельствам. Считалось, что изучение других типов источников составляет «удел» иных социо-гуманитарных дисциплин: вещественных — археологии и музееведения, фольклорных — этнографии, изобразительных — искусствоведения, лингвистических — филологии. Но и письменные источники не воспринимались как равнозначные с точки зрения полноты и достоверности. Отечественное источниковедение развивалось в русле государственноинституционального подхода. Поэтому приоритет отдавался изучению законодательства, делопроизводственной документации, а также (в силу специфики политического развития России в ХХ в.) идейного наследия лидеров коммунистической партии.
Сегодня подобный подход подвергается критике. Так, по мнению авторов изданного в 2004 г. учебного пособия по источниковедению новейшей истории России, сложившаяся видовая классификация1 стала серьезным препятствием на пути обращения к тем группам источников, которые не укладываются в жесткие схемы, и углубляет разрыв между источниковедением и конкретно-историческими исследованиями2, которые все чаще сегодня проводятся в антропоцентристском ключе. Во второй половине XX - начале XXI в. в гуманитарном знании сформировалось несколько направлений, занимающихся изучением «жизненного мира» человека прошлого, его субъективной реальности3. В этой связи закономерно ставятся вопросы о расширении источниковой базы.
Любой человек в течение всей своей жизни овладевает определенным языком коммуникации, меняющимся в зависимости от семейного уклада, материального достатка, природной среды, страны проживания и
других обстоятельств. Его деятельность может быть описана как постановка определенных целей. По мере продвижения к ним он стремится сохранить накопленный информационный ресурс, для чего осознанно отбирает материал с теми свойствами, которые отвечают его замыслу4. Созданные каждым человеком и сопровождающие его в повседневной жизни источники выполняют определенные функции, что дает возможность для их систематизации и последующего анализа.
Одним из научных направлений, в центре внимания которых находятся конкретные индивиды и сообщества и их жизненные стратегии в определенных обстоятельствах, является историческая антропология (или антропологически ориентированная история). В этом случае для исследователя особое значение приобретают свидетельства человека о себе, называемые «источниками личного происхождения» (мемуары, дневники, письма). Некоторые исследователи признают это понятие неудачным, так как, по их мнению, оно не отражает сути явления: важно не то, что они созданы автором лично, а то, для чего они ему нужны. На наш взгляд, ключевым в этом понятии все же является слово «личный», указывающее на присущую этим источникам функцию — функцию самопрезентации (от лат. praesentatio— представлять). В психологии самопрезентация — это самораскрытие (самовыражение) в межличностном общении через изложение своих мыслей, характера, ценностей, убеждений. Она направлена на демонстрацию того, что человек из себя представляет (или думает, что представляет)5. Среди факторов создания таких источников называются как внешние — ситуативные (потребность одобрения, власти, привлечения внимания к себе), так и внутренние — мотивационные (степень знакомства с конкретной социальной средой, значение описываемой ситуации с точки зрения жизненного пути, переоценка нравственных ценностей). Этот акт является осознанным, требует активного поведения, выражается обычно средствами письменной речи. Не существует самопрезентации без адресата: зритель присутствует всегда (даже в воображении — если речь идет о дневниках, не предназначавшихся для огласки). Неслучайно ряд исследователей выделяет коммуникативную функцию как определяющую для этого вида источника.
На наш взгляд, коммуникативная функция является доминирующей для лингвистических источников, методы работы с которыми разрабатываются в рамках такого научного направления, как историческая лингвистика. Языки со временем изменяются, поэтому любая историче-
ская эпоха может быть представлена как вербальная система, обеспечивающая «узнаваемость» конкретно-исторического времени потомками6. Новая идеология, новые образцы поведения, новая литература — всё это находит отражение в языке как средстве общения с помощью «ключевых слов текущего момента»: для 1920-х годов это, например, «рабфак», «коммуна», «нэпман»; для хрущевского десятилетия — «спутник», «хрущевка», «стиляга». Литературовед Б.М. Сарнов в числе «новоязовских» называет такие словосочетания-маркеры, как «пламенный привет», «чувство глубокого удовлетворения», «пережитки прошлого», «пролетарский гуманизм»7. Таким образом, сложившийся лексический комплекс можно считать самостоятельным культурно-историческим явлением и использовать для составления коллективного словесного портрета как советского общества в целом, так и какой-либо его социальной, профессиональной, возрастной группы.
В этом смысле лингвистические источники близко примыкают к фольклорным. Согласно традиционной концепции, фольклор — это то, что существует в деревне. Однако в течение XIX-ХХ вв. на фоне процесса урбанизации и становления индустриального общества он становился «всё менее крестьянским и всё менее устно-поэтическим». Ушли в прошлое почти все старые устные жанры (от обрядовой лирики до сказки). На первый план выдвинулись жанры, либо новые (частушки, анекдоты), либо существенно модифицированные (современные мемо-раты и предания, в том числе слухи и сплетни). В фольклоре получили отражение культы «великого вождя» Ленина, «рыцаря революции» Дзержинского, «героя гражданской войны» Чапаева, «отца народов» Сталина и пр. В городской культуре возник так называемый постфольклор, порожденный потребностью человека в идентификации и самоидентификации, что привело (и приводит) к сохранению специфических культурных кодов внутри городских сообществ (профессиональных корпораций, неформальных объединений молодежи и пр.). Однако границы между ними подвижны вследствие высокой коммуникативности в городской среде, например, этим объясняется популярность в советском и российском обществе так называемых блатных песен. Фольклорные источники несут в себе информацию, в первую очередь, об эмоционально-психологическом восприятии действительности в обществе в тот или иной исторический период и имеют особую ценность вследствие широкого социального бытования. В этой связи современный фольклор изучается не
столько в рамках исторической этнологии (ориентированной на изучение национальных особенностей), сколько истории ментальностей8. Исследование фольклора по определению строится на основе представления
о том или ином коллективе — народе (folk), наделенном неким общим для него знанием (lore),— то есть указывается на коллективное сознание как определяющий признак этого вида источника. Иными словами, чтобы произведение фольклора жило (и дошло до нас в качестве исторического источника), необходима усваивающая и санкционирующая его существование группа. Считается, что в отличие от литературного произведения (моментом рождения которого является факт закрепления его автором на бумаге), устное произведение становится фольклорным фактом только с момента принятия его коллективом (а не создания или исполнения). Поэтому «слишком смелая импровизация» (по выражению С.Ю. Неклюдова9) может быть отринута последующей традицией и останется «разовым феноменом» (подобно «псевдофольклорному» жанру октябрин). Тем самым фольклор выполняет важную социализирующую функцию, посредством которой происходит внедрение определенных ценностей в структуру поведения человека, его вхождение в ту или иную социальную роль, усвоение принятых в обществе норм.
Схожими функциями может обладать и художественная литература. К ее изучению все чаще прибегают исследователи, в том числе в рамках культурной антропологии (изучающей проблемы обусловленности человеческого поведения культурными образцами). Так, культуролог К.Г. Фрумкин отметил, что литературное произведение увеличивает сплоченность социальной группы, в которой оно пользуется популярностью («круг общеизвестных книг выполняет функцию мифологии данного общества»)10. Бледно-голубая обложка журнала «Новый мир», торчащая из кармана пальто, в середине 1950-х годов стала опознавательным знаком либерального интеллигента. Она позволяла воспринимать «как своего» даже совершенно постороннего человека. Сам факт, что двое незнакомцев читают одну и ту же книгу, влечет за собой формирование общего языка, одинаковых ассоциативных цепочек, создает актуальные темы для разговора. Следовательно, формирует общее культурное пространство. В конечном итоге эстетические каноны способствуют интеграции людей в единое сообщество, вплоть до национального самоопределения (проще говоря, русские — те, кто считает «своими» А. С. Пушкина и Ф. М. Достоевского). Именно эстетическую функцию следует признать
доминирующей для произведений художественной литературы. Традиционно в источниковедении в качестве исторического источника рассматривались только древнейшие литературные тексты. Одна из причин недостаточного внимания к художественной литературе со стороны профессиональных историков нового и новейшего времени — в убеждении, что она представляет крайне субъективную, нередко ангажированную, а потому искаженную картину жизни, не отвечающую источниковедческим критериям достоверности. Общепризнано, однако, что исторические представления человека формируются под воздействием произведений художественной литературы. По мнению С.О. Шмидта, «влияние науки истории на общество определяется в большей мере не непосредственно исследовательскими (или учебными) трудами историков (рассчитанными, как правило, на узкий круг читателей — преимущественно специалистов), а их публицистическими по форме сочинениями или же их концепциями, выводами и наблюдениями, выраженными в сочинениях других публицистов и мастеров художественной литературы»11.
В значительной мере то же можно сказать и о воздействии на человека изобразительных источников. В ХХ столетии, по мере развития информационных технологий, реальность всё больше стала транслироваться через визуальные образы со страниц журналов, информационных и рекламных плакатов, даже географические карты служили задаче формирования картины мира12. Воспринимаемые с детства, эти образы способствовали усвоению существующих в обществе систем ценностей и форм поведения, формируя визуальный багаж человека. Как известно, изображение несет значительно больший объем информации, чем письменный текст. Несмотря на то что изобразительный источник всегда выражает авторскую точку зрения, личностную, созданную через его переживания и мысли, большинство ученых сегодня сходятся во мнении, что образная система плаката, карикатуры, кинохроники несет в себе отпечаток национального коллективного сознания. Любой изобразительный источник может быть исследован как коммуникативная система со сложной знаковой кодификацией. Расшифровав этот код, можно попытаться реконструировать ценностные представления людей и взаимоотношения различных социальных групп. Авторы сборника «Оче-видная история» убеждены, что все циркулировавшие в обществе изображения (будь то деревенский лубок XIX в. или фотография в советской газете) воспроизводили не реальную действительность, а желательное положе-
ние вещей, конструируя преимущественно социальные пожелания и ожидания, поддерживая идентичность и целостность общества13. Подобное направление исследований получило название визуальной антропологии.
Вещи сопровождают человека в его повседневной жизни. Предполагается при этом, что каждая культура придает вещественным источникам свой собственный смысл. Так, Ю.М. Лотман в исследованиях по истории российского дворянства (одних из первых в нашей стране работ по истории повседневности) именно вокруг вещей и быта выстраивал весь «культурный контекст». Сегодня все чаще «вещь» рассматривается в исторических исследованиях как «субъект», что не означает отказа от антропологической составляющей познания. По выражению Е. Мельниковой-Григорьевой, вещь — это то, что «имеет цену в человеке... Это наследство, но отчасти и наследие — мысленная, а не только материальная память»14. Любая вещь, наряду с утилитарной (бытовой) функцией, служит в качестве знака, маркера статуса человека (его социальной, профессиональной, конфессиональной принадлежности, материального достатка). Вокруг каждой из них (даже безделушки) можно развернуть повествование в рамках истории повседневности, анализируя особенности функционирования ее в соответствующей социокультурной среде. Так, А.А. Сальникова показала многозначность советской ёлочной игрушки, выделив в ней познавательно-образовательное, художественноэстетическое, семантико-семиотическое, оценочно-идеологическое начала15.
Делопроизводственная документация служит для информационного обеспечения управленческого процесса. Административная (от лат. — управлять, заведовать) функция отражает различные уровни принятия решений, позволяющие организовать, регулировать, контролировать, анализировать производственные, технологические, социальные аспекты жизни общества. Другой, менее исследованный аспект бытования документа связан с отражением различных сторон повседневной жизни человека. Начиная с нового времени термином «документ» (от лат. — свидетельство, способ доказательства) стали обозначаться не дела и бумаги вообще, а лишь выполнявшие работу «удостоверения»16. Именно поэтому они незаменимы для биографики (сегодня используются также термины «новая биографическая история», «персональная история»), предметом для которой становятся события жизни человека.
В конечном же итоге в документах не только фиксируются конкретные исторические факты, но и накапливается память о социокультурном опыте человечества на том или ином этапе исторического развития. По замечанию французского мыслителя, теоретика культуры М. Фуко, «именно сузив до предела границы события, доведя разрешающую способность исторического анализа до размера прейскурантов, нотариальных актов, приходских книг и портовых архивов, прослеживаемых год за годом, неделя за неделей, — обнаружили вдруг, что за битвами, декретами, династиями и ассамблеями вырисовываются массивные феномены векового или многовекового порядка»17.
Статистика (от лат. «status» — состояние, положение дел) изучает массовые явления социальной действительности с их количественной стороны (в непосредственной связи с качественным содержанием). Акцент именно на количественном характере информации позволяет выделить особый вид исторических источников — статистические материалы, создающихся с целью фиксации, контроля и анализа информации
о хозяйственных, демографических, политических и иных социальных процессах18. Но они могут содержать в себе и так называемую неявную, скрытую информацию, фиксация которой не входила в задачи создателей. Традиционно источниковедение видело трудность использования статистических данных в том, что они зачастую представляют собой лишь «вещь в себе», поскольку собирались и обрабатывались различными ведомствами, по несовпадающим программам. Поэтому для сравнительной характеристики аналогичных явлений выдвигалось требование выработки единой методики изучения. Презюмировалось, что в ином случае наука в целом могла получить только иллюстративный эмпирический материал. С точки зрения антропологического подхода, не меньшее познавательное значение имеет специфическое и индивидуальное в явлениях. В отличие от работ по социальной истории, описывающих общие тенденции на основании количественных данных, историческая антропология «намеренно качественна», фокусирует внимание на особых случаях19. В этой связи ценность статистических источников в том, что они помогают провести качественное исследование жизни малых сообществ, на микроуровне (будь то церковный приход или семья советского служащего). Примером тому могут служить историко-демографические исследования, в частности методика Восстановления истории семей (ВИС), основанная на комплексном использовании всех источников, позволяю-
щих воссоздать цепочки событий (браков, рождений, смертей, разводов) в конкретных семьях и населенных пунктах.
Категория «труды государственных, политических и общественных деятелей» в последние годы почти полностью исчезла из учебников по источниковедению. Очевидно, это связано с отказом от постулата партийности общественных наук. Но именно в общественно-политических текстах получает отражение политическое сознание общества, изучаемое в рамках политической антропологии (не ограничивающейся сегодня исследованием доиндустриальных обществ). Русский философ Н.С. Трубецкой подчеркивал, что культура всякого народа, живущего государственным бытом, непременно должна заключать в себе как один из своих элементов политические идеи или учения, представляющие собой своеобразные «социальные координаты»20. При этом хотелось бы обратить внимание на следующий парадокс. В советской науке не подвергалась сомнению авторитетность работ лидеров коммунистической партии. Считалось, например, что все произведения В.И. Ленина, в какую бы форму они ни облекались, к какому бы виду источников ни относились, составляют один цельный комплекс («действующий боевой арсенал партии»). Историки цитировали ленинские работы по Пятому (так называемому Полному) собранию сочинений, а при необходимости дать ссылку на иное издание — делали специальную оговорку. Строго говоря, источниковедческий подход подразумевает выделение из собраний сочинений, в которых могут быть объединены разнообразные материалы, видов источников: нормативно-правовых документов (например, декретов), источников личного происхождения (например, писем), общественно-политических текстов (политических докладов, публицистических статей по общественным проблемам) и пр. Но весь корпус ленинских работ может быть рассмотрен как взаимосвязанная система идей
об общественном идеале, путях развития страны, межгрупповых интересах. Неслучайно известная правозащитница Л. Алексеева, размышляя в юности о побудительных мотивах партии при построении «нового общества», решила найти ответ в «первоисточниках», прочитав Ленина «от корки до корки». Она и предположить не могла, что люди, которые впоследствии стали много значить в ее жизни (А. Марченко, Ю. Орлов, П. Григоренко), также отнесут «начало своего инакомыслия к тому моменту, когда они перевернули первую страницу первого тома собрания сочинений Ленина.»21 Тематически же объединенные комплексы ста-
тей, законопроектов, писем (например, о хозяйственном развитии советской России в начале 1920-х годов или внутрипартийной борьбе) могут исследоваться в рамках так называемого «политического нарратива», под которым в теории современной политической коммуникации понимается совокупность текстов разных жанров, сконцентрированных вокруг определенного политического события или ситуации22. Видовое своеобразие политического нарратива в том, что эти источники заставляют людей политически мыслить. Особое значение приобретает проблема авторства общественно-политических текстов, призванных выражать так называемое «коллективное мнение». При этом некоторые советские текстовики называли себя «легальными диссидентами». По свидетельству Г. Шахназарова, особо ценилось умение вписать в официальный текст «эзопову крамолу», позволяющую ссылаться на партийные документы. Их кредо прекрасно отражает фраза: «он сочиняет для своих соотечественников жизнь»23.
Очевидно, подобные притязания на «сочинение жизни» характерны и для высших органов государственной власти и управления, от имени которых издаются общезначимые правила поведения, определяющие границы дозволенного или, напротив, запрещенного. Подобные правила действуют в любом обществе. Но не все они носят нормативный характер. Так, моральные ценности содержат в себе некие матрицы желательного поведения, но не несут в себе элемента обязательности, принудительности. Например, человек, подающий милостыню, очевидно, руководствуется моральной заповедью человеколюбия, но не обязан поступать именно так. Нормативно-регулятивная функция выражается в нормах права, путем изложения в законах и подзаконных актах. Одновременно с тем любой нормативный акт несет своеобразную культурную нагрузку и может расшифровываться как Текст, то есть знаковый комплекс, имеющий «полифонию смыслов и значений»24. Так, профессор университета Санкт-Галлен Ульрих Шмид провел литературоведческий анализ российских конституций ХХ века. Он считает, что за их текстом стоят характерные «ключевые сюжеты», получившие в преамбулах и главах Основных законов нарративное оформление; поэтому Конституции не просто отражают действительность, а представляют ее авторскую интерпретацию25. Подобная методика может быть востребована юридической антропологией, изучающей право через восприятие его людьми.
Информационная функция как запечатление информации с целью ее сохранения и передачи, присуща в той или иной мере всем источникам. Но возможности для массовой информатизации общества возникают только в новейшее время. Современные технологии предоставляют возможность трансляции сообщений одновременно большому числу людей, независимо от их статуса, сферы деятельности, места жительства. Средства массовой информации (под ними понимаются периодические печатные и электронные26 издания, радио-, теле-, видеопрограммы) могут быть описаны с помощью таких характеристик, как массовость, технологичность, новизна, актуальность, своевременность, разнообразие. Отечественное источниковедение традиционно выделяло (и продолжает выделять) в качестве вида источников периодическую печать. Такой подход вызывает критику со стороны некоторых исследователей. По мнению новосибирского историка В.М. Рынкова, единственный веский аргумент для этого — публикация с определенной периодичностью материалов, объединенных общим оформлением и нумерацией, притом что давно известна истина — публикация источника не меняет его видовую природу. Как считает В. Рынков, «периодика никогда не была и не станет видом исторических источников, а напротив, сама может содержать в себе источники всех видов»27. Подобные аргументы могут быть приведены в отношении любого из современных средств массовой информации. Каждое из них является сложным комплексом, элементы которого могут изучаться отдельно (например, газетные передовицы или телерепортажи), с применением соответствующих методов анализа. Но, как представляется, видовая обособленность материалов СМИ подразумевает, что их информационный продукт является предметом источниковедческого исследования как особый синтетический источник, сложившийся и функционировавший в конкретное время, с учетом исторических реалий, редакционной политики, специфики состава учредителей, авторского коллектива и аудитории. По словам основоположника истории повседневности Альфа Людтке, «подойти поближе к историческим субъектам (актерам) означает возможность нового подхода, который не уводит от субъекта к вопросу структур и больших процессов, а позволяет увидеть эти процессы и структуры иначе»28. Даже с учетом признания чрезмерной политизации, субъективизма, цензуры того или иного средства массовой информации, историк может использовать их материалы для анализа обратных связей в системе «человек — власть». Эти меха-
низмы могут быть изучены с учетом методик, разработанных в исторической психологии и исторической социологии.
Итак, «возвращение человека в историю» предопределяет тенденцию к максимальному расширению корпуса источников в исторических исследованиях, в том числе за счет «неписанных» свидетельств. В рамках антропологически ориентированного подхода очень сложно выстроить их иерархию. В конечном счете выбор источника и методов работы с ним определяется стратегией конкретного исследования.
1 Имеется в виду прежде всего видовая классификация письменных источников, разработанная в середине 1970-х годов Л.Н. Пушкаревым (см.: Пушкарев Л.Н. Классификация русских письменных источников по отечественной истории. М., 1975).
2 Источниковедение новейшей истории России: Теория, методология, практика: Учеб. пособие / Ред. А.К.Соколов и др. М., 2004. С. 64. — Авторы пособия, однако, отдавая «дань традиции», сохранили контуры видовой классификации: законы и подзаконные акты; делопроизводственная документация; судебно-следственная и тюремно-лагерная документация; кино-фото-фонодокументы; периодическая печать; источники личного происхождения; а также история, литература, искусство, массовые источники.
3 Подробнее об этом см., например: ОрловИ.Б. «Человек исторический» в системе гуманитарного знания. М., 2012.
4Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008. С. 54.
5Михайлова Е.В. Обучение самопрезентации. М., 2006. С. 12.
6 Лебина Н.Б. Лингвистические источники периода десталинизации в СССР (опыт сравнительного анализа «Толкового словаря языка Совдепии», словаря-справочника «Новые слова и значения» и «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства») // Новейшая история России. 2011. № 1. С. 20.
7 Сарнов Б. Наш советский новояз. Маленькая энциклопедия реального социализма. М., 2005.
8 По свидетельству М.М. Крома, термин «ментальность» получил распространение во Франции на рубеже Х1Х-ХХ вв. со значением, близким к «мировоззрению», но применялся преимущественно в отношении коллективного сознания. См.: КромМ.М. Историческая антропология. 3-е изд. СПб.; М., 2010. С. 33.
9Неклюдов С.Ю. Гуманитарное знание и народная традиция. URL: http://polit.ru/ аГМе/2008/01/17/Мк1ог/ (дата обращения: 02.05.2013)
10 Фрумкин К.Г. Три кризиса художественной литературы // Нева. 2009. № 4. С. 171.
11 Шмидт С.О. Художественная литература и искусство как источник формирования исторических представлений // С.О.Шмидт. Путь историка: Избр. тр. по источниковедению и историографии. М., 1997. С. 114.
12 Об этом см., например: Барон Н. «От греха подальше.»: цензура и контроль над топографическим знанием в Советской России (1918-1925) // Историко-биологические исследования. 2010. Т. 2. № 4. С. 84-92.
13 Оче-видная история. Проблемы визуальной истории России ХХ столетия / Ред. И.В. Нарский. Челябинск, 2008. С. 8.
14Мельникова-Григорьева Е. Безделушка, или жертвоприношение простых вещей. М., 2008. С. 6.
15 Сальникова А.А. Советская елочная игрушка как невербальный текст: проблемы «написания» // Исторический источник и проблемы российской истории / Ред. А. Л. Литвин. Казань, 2011. С. 146.
16 Орлова Г. Изобретая документ: бумажная траектория российской канцелярии // Статус документа: окончательная бумажка или отчужденное свидетельство? М., 2013. С. 24.
17 Фуко М. Порядок дискурса // М. Фуко. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности: Работы разных лет. М., 1996. С. 81.
18 Статистику нередко относят к так называемым массовым источникам. Согласно точке зрения И.Д. Ковальченко, массовым является тот источник, который предоставляет исследователю информацию о массовых явлениях (см.: Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования. 2-е изд. М., 2003). Подобный подход позволяет признать массовыми источниками не только документы, отражающие единичные факты или явления, но и содержащие факты обобщенные, такие как статистика, документы с разработанными формами, а также нарративные источники после «частотных, классификационных» преобразований (письма во власть, газетные передовицы, воспоминания). М.В. Магидов отмечает, что к категории массовых можно отнести также кино-, фото- и фонодокументы, поскольку им присущи широта документирования событий и явлений, большой объем производства, возможность тиражирования, доступность, универсальность воздействия на духовный и эмоциональный мир человека (см.: Магидов В.М. К вопросу об особенностях кинофотофонодокументов как массовых источников // Массовые документы и проблемы архивоведения. М., 1986. С. 91).
19 КромМ.М. Историческая антропология. С. 72.
20 Трубецкой Н.С. Мы и другие // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. М., 1993. С. 81.
21 Алексеева Л., Голдберг П. Поколение оттепели. М., 2006. С. 74.
22 Чудинов А.П. Современная политическая коммуникация. Екатеринбург, 2009. С. 62.
23 Колесников А. Спичрайтеры: хроника профессии, сочинявшей и изменявшей мир. М., 2007. С. 57, 14.
24 Кладова Н.В. Проблемы исторического познания: источниковедческий аспект. Барнаул, 2006. С. 81.
25 Шмид У. Конституция как прием (риторические и жанровые особенности основных законов СССР и России) // НЛО. 2009. № 100.
26 В отличие от радио- и телевещания, основной функцией которых является производство и распространение массовой информации, Интернет изначально создавался как средство для свободной коммуникации в глобальном смысле, включающей помимо массовой групповую и индивидуальную формы общения. Интернет — глобальная информационая сеть, части которой логически взаимосвязаны посредством единого адресного пространства. В этом смысле Интернет является не средством массовой информации, а коммуникационной средой. СМИ являются размещаемые в нем информационные ресурсы, в первую очередь, сетевые периодические издания.
27Рынков В.М. Периодическая печать: место в системе исторических источников // Отечественные архивы. 2010. № 3. С. 44-50.
28 «Будничные» проблемы повседневной истории: о ее дефицитах и положении среди других направлений: беседа с проф. Альфом Людтке // Социальная история: ежегодник, 2007. М., 2008. С. 58.
Информация о статье
УДК93+94(47)
Автор: Твердюкова Елена Дмитриевна, доктор исторических наук, доцент кафедры Новейшей истории России исторического факультета СПбГУ, Санкт-Петербург, Россия, [email protected]
Название: Источники по новейшей истории России в «человеческом измерении»: историко-антропологический подход
Аннотация: Долгое время история России воссоздавалась преимущественно по письменным источникам. В современных исторических исследованиях всё чаще целью познания становится «жизненный мир» человека прошлого, его субъективная реальность. Это предполагает максимальное расширение корпуса источников, рассматриваемых как целенаправленно созданные и имеющие социокультурную обусловленность информационные ресурсы.
Ключевые слова: источниковедение, Россия, XX век, человек, историко-антропологический подход.
Information about the article Author: Elena D. Tverdyukova — Ph. D. in History, Associate Professor, Saint-Petersburg State University, Saint-Petersburg, Russia, [email protected] Title: Sources on the newest history of Russia in “human measurement”: the historical-anthropological approach.
Summary: For a long time the history of Russia was recreated on the basis of the written sources predominantly. In contemporary historical studies the purpose of knowledge becomes “internal peace” of human of the past, his subjective reality. It assumes the
maximum expansion of the complex of the sources, considered as purposely-created and having sociocultural conditionality information resource.
Keywords: Sources Studies, Russia, XX century, the historical-anthropological approach.
References:
1 Pushkarev L. N. Klassifikatciia russkikh pismennykh istochnikov po otechestvennoi istorii. Moscow, 1975.
2 Istochnikovedenie noveishei istorii Rossii: teoriia, metodologiia, praktika: Uch. posobie / Red. A. K.Sokolov i dr. Moscow, 2004.
3 Orlov I. B. «Chelovekistoricheskii» v sisteme gumanitarnogoznaniia. Moscow, 2012.
4 Medushevskaia O. M. Teoriia i metodologiia kognitivnoi istorii. Moscow, 2008.
5 Mikhailova E. V. Obuchenie samoprezentatcii. Moscow, 2006.
6 Lebina N. B. Lingvisticheskie istochniki perioda destalinizatcii v SSSR (opyt sravnitelnogo analiza «Tolkovogo slovaria iazyka Sovdepii», slovaria-spravochnika «Novye slova i znacheniia» i «Kratkoi entciklopedii domashnego khoziaistva»), in Noveishaia istoriia Rossii. 2011. N 1.
7 Sarnov B. Nash sovetskii novoiaz. Malenkaia entciklopediia realnogo sotcializma. Moscow, 2005.
8 Krom M. M. Istoricheskaia antropologiia. 3-e izd. St.-Petersburg; Moscow, 2010.
9 Nekliudov S. Iu. Gumanitarnoe znanie i narodnaia traditciia. URL: http://polit.ru/ article/2008/01/17/folklor/
10 Frumkin K. G. Tri krizisa khudozhestvennoi literatury, in Neva. 2009. N 4.
11 Shmidt S. O. Khudozhestvennaia literatura i iskusstvo kak istochnik formirovaniia istoricheskikh predstavlenii, in S. O. Shmidt. Put ’ istorika: Izbr. tr. po istochnikovedeniiu
i istoriografii. Moscow, 1997.
12 Baron N. «Ot grekha podalshe...»: tcenzura i kontrol nad topograficheskim znaniem v Sovetskoi Rossii (1918-1925), in Istoriko-biologicheskie issledovaniia. 2010. Vol. 2. N 4.
13 Ochevidnaia istoriia. Problemy vizualnoi istorii Rossii XX stoletiia / Red. I. V Narskii. Cheliabinsk, 2008.
14 Melnikova-Grigoreva E. Bezdelushka, ili zhertvoprinoshenie prostykh veshchei. Moscow, 2008.
15 Salnikova A. A. Sovetskaia elochnaia igrushka kak neverbalnyi tekst: problemy «napisaniia», in Istoricheskii istochnik i problemy rossiiskoi istorii / Red. A. L. Litvin. Kazan, 2011.
16 Orlova G. Izobretaia dokument: bumazhnaia traektoriia rossiiskoi kantceliarii, in Status dokumenta: okonchatelnaia bumazhka ili otchuzhdennoe svidetelstvo? Moscow. 2013.
17 Foucault M. Poriadok diskursa, in M. Foucault. Volia k istine: Po tu storonu znaniia, vlasti i seksualnosti. Raboty raznykh let. Moscow, 1996.
18 Kovalchenko I. D. Metody istoricheskogo issledovaniia. 2-e izd. Moscow, 2003.
19 Magidov V. M. K voprosu ob osobennostiakh kinofotofonodokumentov kak massovykh istochnikov, inMassovye dokumenty iproblemy arkhivovedeniia. Moscow, 1986.
20 Trubetckoi N. S. My i drugie, in Rossiia mezhdu Evropoi iAziei: Evraziiskii soblazn. Moscow, 1993.
21 Alekseeva L., Goldberg P. Pokolenie ottepeli. Moscow, 200б.
22 Chudinov A. P. Sovremennaia politicheskaia kommunikatciia. Ekaterinburg, 2009.
23 Kolesnikov A. Spichraitery: khronika professii, sochiniavshei i izmeniavshei mir. Moscow, 2007.
24 Kladova N. V. Problemy istoricheskogo poznaniia: istochnikovedcheskii aspekt. Barnaul, 200б.
25 Shmid U. Konstitutciia kak priem (ritoricheskie i zhanrovye osobennosti osnovnykh zakonov SSSR i Rossii), in NLO. 2009. N 100.
26 Rynkov V. M. Periodicheskaia pechat: mesto v sisteme istoricheskikh istochnikov, in Otechestvennye arkhivy. 2010. N 3.
27 «Budnichnye» problemy povsednevnoi istorii: o ee defitcitakh i polozhenii sredi drugikh napravlenii: beseda s prof. Alfom Ludtke, in Sotcialnaia istoriia: ezhegodnik, 2007. Moscow, 2008.
