CC BY
83
Д.В. Галкин, Е.В. Казанкина
ИСТИНА В МИРЕ БЕЗ ИСТИНЫ: САМООПРЕДЕЛЕНИЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ В КУЛЬТУРЕ ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА
Рассматривается актуальная проблематика трансформации социокультурного статуса интеллигенции в культуре постиндустриального общества. Авторы прослеживают изменения и основные факторы самоопределения социального слоя культурных производителей в контексте постиндустриализации. Представлен анализ тенденций автономизации и включенности интеллектуалов в социально-политическую жизнь через осуществление критической функции. Обсуждается проблематика формирования класса культурных производителей (нового класса, креативного класса) и экономического самоопределения интеллигенции при переходе к постиндустриальному обществу. Ставится проблема ценностного выбора современной интеллигенции в условиях интенсивной модернизации и инновационного развития России: между автономией и критической функцией, с одной стороны, и экономической эффективностью - с другой.
Интеллигенция в культурной жизни индустриальных европейских обществ традиционно рассматривалась как группа, ответственная за функционирование сферы культурного производства, за хранение и трансляцию культурных ценностей и знания, лежащих в основе организации работы всей социальной системы. Столь важные социокультурные задачи интеллигенции определяют пристальный исследовательский интерес к ее положению в социальной структуре. В работах К. Манхейма, П. Бурдье, З. Баумана, Э. Голднера, Р. Флориды, В. Иноземцева сделан значительный шаг в изучении социальной динамики слоя культурных производителей.
Социальные роли интеллигенции изменяются в процессе исторического развития. Это особенно ярко прослеживается в современном обществе. Постиндустриальные трансформации конца ХХ в. повлекли за собой существенные изменения в сферы культурного производства. Теоретики постиндустриального общества свидетельствуют о формировании нового класса культурных производителей, которому отводится ведущая роль в становлении и функционировании общественных институтов. Инновационное развитие России, которая лишь вступает на путь постиндустриального развития, будет во многом зависеть от осмысления роли отечественной интеллигенции и самоопределения российских интеллектуалов в условиях этих эпохальных трансформаций.
Когда мы говорим о «культурном производстве» и «культурных производителях», мы подразумеваем социальную группу, ответственную за производство, хранение и трансляцию культурной продукции, значимых культурных ценностей и знания. Культурное производство, как считал П. Бурдье, является особым социальным полем, структуру которого определяют поле массового производства («коммерческая культура») и поле ограниченного производства (мир «искусства ради искусства»). К. Мангейм [7] объединяет культурных производителей в понятие «интеллигенция» (понятие, пустившее глубокие «корни» в отечественной науке и культуре), понимая под ним межклассовую страту образованных людей, которые в силу своей «относительной свободы» могут существовать как автономно, исповедуя свою собственную точку зрения на социальные явления, так и присоединяясь к какому-либо классу или социальной группировке, становясь выразителями их взглядов.
Более поздние исследователи, такие как З. Бауман [8] и П. Бурдье [11], применяют по отношению к культур-
ным производителям термин «интеллектуалы» (он менее популярен в отечественной науке), возлагая на них также политическую ответственность - обязанность действовать в интересах общества как целого, принимая активное участие в общественной дискуссии и поиске оптимальных путей общественного развития.
Таким образом, между терминами «культурные производители», «интеллигенция» и «интеллектуалы» существуют важные различия, однако их общее значение предполагает объединение всех субъектов культурного производства - деятелей искусства, науки, духовной и религиозной жизни - в одном представлении об относительно автономной сфере культурного или духовного производства. Далее по тексту мы будем использовать данные термины, имея в виду как их общее значение, так и специфические коннотации.
Цель данной статьи - не поиск определений и терминологической специфики. Нам хотелось бы дать характеристику того ценностного выбора, той ситуации социального самоопределения, в которой обнаруживает себя интеллигенция в эпоху постиндустриализации. Первый вопрос, к которому необходимо обратиться, следуя поставленной цели, предполагает анализ положения интеллигенции в индустриальных обществах.
«Свободно парящая» интеллигенция индустриальной эпохи
Впервые систематическую теорию интеллигенции в условиях индустриального общества мы находим в ранних работах К. Мангейма. В своем исследовании «Проблема интеллигенции: исследование ее роли в прошлом и настоящем» [7] он последовательно разрабатывает понятие об интеллигенции, которому суждено будет занять важное место в социальной и культурной теории. Мангейм показывает, насколько формирование этой группы зависит от ее самоопределения в социальных условиях конкретного исторического периода.
Предпосылки к возникновению интеллигенции мы обнаруживаем еще в эпоху античности, но говорить о зарождении интеллигенции можно лишь начиная со Средневековья. Интеллектуалы той поры пришли к мессианскому самоопределению, поставив себе задачу истолкования мира, формирования общественного мировоззрения, хранения Истины, оформив претензии на монополию в сфере культурного производства. Это стремление к монополии неслучайно, поскольку ин-
теллигенция является обладателем знаний, не являющихся общедоступными, будь то секреты творческого мастерства, религиозные знания или теоретические представления о мире. Печать избранничества не только создает высокое самомнение среди представителей данной социальной группы (будь то «высокомерное духовенство и его соперники - пророки, увенчанные лаврами поэты-гуманисты, провидцы исторического будущего эпохи Просвещения и романтические философы, возглашавшие вердикты Weltgeist [Мирового духа]» [7. С. 102-103]), но и толкает к обособлению от остального общества и созданию разного рода объединений и организаций (средневековые гильдии, братства художников и объединения поэтов, церковная организация, кружки гуманистов и мейстерзингеров, салоны, богемные кружки) в целях уберечь свое знание от посягательств извне.
Интеллигенция, определявшая свой образ жизни как «культурный», видела необходимость в «окультуривании» невоспитанных, нецивилизованных масс. В связи с этим людям интеллектуального труда была предписана роль «миссионеров, инструкторов или учителей, которые должны были рафинировать, цивилизовать и просветить массы» [8. С. 226] и тем самым принимать активное участие в построении нового общества. Разумеется, ценой отчуждения интеллектуалов от «просвещаемых» слоев общества. Неслучайно П. Бурдье, рассматривая эти тенденции автономизации интеллектуальной и культурной жизни, длившейся на протяжении всего Средневековья и части Возрождения, логически ведет к освобождению культурного производства «в экономическом и социальном отношении не только от надзора со стороны аристократии и Церкви, но также от их этических и эстетических запросов» [3. С. 1].
Мангейм отмечает, что мессианство интеллигенции всегда означало занятие ею особой позиции экономической незаинтересованности и принципиального неучастия в процессе экономического производства. Такая позиция мыслилась как важное условие значительной автономии и преданности своей миссии. Но близость к образованным, творческим людям, носителям культурных ценностей всегда была вопросом престижа в рядах знати, поэтому интеллигенция зачастую находила для себя источники экономических ресурсов при дворе князей, графов, баронов и монархов, чему существует масса примеров: придворные поэты и художники, патронаж в случае гуманистов, государственная поддержка академий, салоны и т.д.
Подобное положение интеллигенции сохранялось до тех пор, пока в основе мировоззрения и самоопределения лежали универсальные категории Бога, разума и истории, находившиеся в сфере компетенции культурных производителей. Но когда встал вопрос о субъекте исторического процесса и социологическая интерпретация личности и социальных групп взяла верх над всеми остальными, ситуация изменилась.
Процесс социального самосознания и самоопределения был связан со становлением индустриального капиталистического общества, поэтому экономические стимулы играли в нем не последнюю роль. Капитализм базируется на определенной классовой структуре общества, принадлежность к классу в котором определя-
лась «общими интересами и общей позицией в процессе производства» [7. С. 107], а также «одинаковой реакцией на одинаковое экономическое положение» [7. С. 109]. Поскольку первой группой, выработавшей четкое классовое сознание, явился пролетариат, его мировоззрение стало господствующим в обществе.
Группе культурных производителей приходится вновь прилагать усилия для самоопределения в новых социально-исторических условиях, но она отстает в этом отношении от буржуазии и пролетариата и занимает место в общественном разделении труда, которое лишает ее непосредственного доступа к какой-либо из значительных и функциональных сфер общества. Интеллигенты в силу своей традиционной экономической незаинтересованности не могут установить свою позицию в процессе производства, да и с поиском общих интересов тоже возникают проблемы, поскольку, по словам К. Мангейма, «ничто не чуждо этой страте более, чем единомыслие и согласие» [7. С. 104]. Социальные функции культурных производителей становятся проблематичными, поскольку «вера ученого мужа в собственную миссию жива до тех пор, пока он сохраняет ключ к секретам вселенной, пока он является органом мышления других страт; его самонадеянности приходит конец, как только он сталкивается с господствующим мировоззрением другой группы» [7. С. 103].
В связи с этим К. Мангейм пытается определить возможные функции группы культурных производителей в индустриальном обществе, анализируя характерные черты и способности ее представителей, а также ее социальное положение.
Автор, определяя интеллигенцию как межклассовое образование, промежуточную страту, употребляет по отношению к ней оригинальный термин «относительно свободная интеллигенция», или «свободно парящая интеллигенция» [7. С. 106]. Этим термином К. Мангейм акцентирует тот факт, что представители данной страты могут как находиться «в свободном плавании», выдвигая собственные, независимые суждения, так и иметь определенную классовую ориентацию или даже присоединяться к какому-либо классу, выражая его позицию, т.е. речь идет о социальной мобильности интеллигенции. Но идеал автономии в социальной структуре остается ядром самоопределения интеллектуалов.
Подобная социальная позиция данной страты становится возможной в силу образованности ее представителей. Под образованностью интеллигенции следует понимать не только наличие обширных теоретических знаний, позволяющих решать проблемы, возникающие в обществе, но и заинтересованность в делах всего общества (второй фактор является определяющим). Если раньше образованные люди, провозглашавшие себя выразителями общественного мнения, стремились выработать единую модель развития общества и единый для всех образ мышления, то сегодняшний интеллигент «не намерен примирять или игнорировать альтернативные взгляды, возможные в окружающем его порядке вещей, а выявляет противоречия и участвует в конфликтах, разделяющих общество» [7. С. 115]. Подобную деятельность К. Мангейм называет интеллектуальным процессом. Характерной чертой новой эпохи является то, что образованные люди не создают более
касту или замкнутое сословие, а представляют собой относительно открытую, демократичную страту, получить доступ в которую, и тем самым быть вовлеченными в интеллектуальный процесс, могут многие индивиды, занимающие разное социальное положение. Это стало возможным по причине расширения содержания образования (например, в эпоху Средневековья миряне могли обучиться лишь навыкам, необходимым в повседневной жизни) и увеличения его доступности.
Еще одной характерной чертой современной интеллигенции, по мнению К. Мангейма, является способность к сопереживанию, т.е. способность «видеть позицию другого» [7. С. 116]. Данная черта образованной страты, позволяющая решать проблемы в постоянно изменяющемся мире, основана на способности постоянно подвергать свои знания проверке повседневным опытом, на умении понимать точку зрения других, пересматривая свою собственную; на «способности видеть в любой ситуации возможность для эксперимента, отвергать всякое проявление фатализма, избегать кажущихся неизбежными альтернатив и заглядывать за пределы того, что представляется навсегда определенным и четко установленным» [7. С. 117-118].
На основании анализа вышеперечисленных свойств и способностей, присущих страте интеллигенции, К. Мангейм предлагает свое видение будущей социальной роли интеллектуалов: «Единственное, что объединяет эту страту, - интеллектуальный процесс, отмеченный неустанными попытками дать явлениям критическую оценку, установить диагноз и сделать прогноз, определить возможности выбора, если они существуют, понимать и определять характер различных точек зрения, а не просто отрицать или принимать их» [7. С. 158]. Таким образом, интеллектуалы должны сохранять свое социальное самоопределение как независимых исследователей, выражающих непредвзятую, критическую точку зрения. Но, с другой стороны, подобное утверждение способностей данной страты прогнозировать социальные явления и выявлять наиболее эффективные пути решения проблем можно расценивать как претензию на власть в роли экспертов и советников правящих классов. В чем же специфика критической функции интеллектуалов?
Гуманитарная экспертиза, или критическая функция интеллектуалов
Определение критической функции интеллектуалов в индустриальном обществе является производной от специфики их социального самоопределения. В силу своей образованности они обладают не только узкими специализированными навыками, но и особого рода знанием, недоступным обычным людям. Этот уникальный ресурс, который у Мангейма назван эзотерической образованностью, а у П. Бурдье определен как «культурный капитал», не только позволяет постичь высшие ценности и выйти за пределы своих эгоистичных интересов во имя общего блага. Он налагает на интеллектуалов «обязательство действовать в качестве “коллективного сознания” нации» [8. С. 225], занимая определенную позицию в общественных вопросах и активно
выражая ее в публичном пространстве. Таким образом, «быть интеллектуалом - значит играть особую роль в жизни общества как целого» [8. С. 225]. Эту роль можно определить как гуманитарную экспертизу социально-политических и экономических процессов.
Однако со временем, как отмечает Зигмунд Бауман, интеллектуалы начали пересмотр своего самоопределения и начали ощущать и мыслить себя как образованную элиту, как экспертов, оставляющих за собой право принятия окончательного решения, что изменило их отношение к своим «социальным объектам», которые стали восприниматься как «пассивные адресаты их экспертных навыков» [8. С. 234]. В среде интеллектуалов возникла тенденция к замкнутости в сугубо профессиональной группе, к тому, что П. Бурдье именует «уединением в башне из слоновой кости» [11. С. 656]. Эта тенденция свидетельствовала о зарождении кризиса в традиционном понимании социальной роли интеллектуалов.
Невозможность выполнения интеллектуальной элитой функций сохранения иерархии истинных культурных ценностей и действия в качестве «коллективного сознания» от имени этих ценностей стала очевидной с момента возникновения рынка культуры, «не признающего никакую культурную иерархию, за исключением иерархии покупательной способности» [8. С. 237]. Рыночная система основана на существовании разнообразных культурных моделей, каждая из которых имеет полное право на существование, причем продвижение какой-то одной культурной модели, объявляющейся лучшей, «подвергается критике и презрительно отвергается как акт подавления» [8. С. 238]. В подобной ситуации роль законодателей в сфере культуры, стремящихся утвердить за собой право выбора единственной истинной модели, становится бессмысленной. Единственное, что могут сделать интеллектуалы, это «предложить свои идеи в качестве очередного товара в переполненном супермаркете с наборами для самосборки индивидуальности» [8. С. 240], тем самым стать частью рыночной системы на равных для всех условиях, лишив себя привилегированного положения культурных законодателей. Естественным образом встает вопрос о пересмотре интеллектуалами своих социальных функций.
Очевидно, что определяться с новой социальной ролью интеллектуалам следует исходя из современных социальных условий, которые, по мнению З. Баумана, очень точно охарактеризовал Ж.-Ф. Лиотар: «В современную эпоху пост-легитимации, что бы мы ни делали, мы не можем рассчитывать на утешение сверхчеловеческой истиной, которая избавит нас от ответственности за то, что мы делаем, и убедит нас и всех остальных в том, что мы имеем право это делать, и в том, что то, что мы делаем, правильно» [8. С. 241].
Речь идет о том, что в ситуации наличия множества моделей социального и культурного развития, каждая из которых имеет право на существование, а также множества разнообразных точек зрения на окружающую действительность, каждая из которых по-своему справедлива, осуществление единственно правильного выбора, даже именем всеобщих ценностей, становится невозможным. Осуществление критической оценки явлений в данных условиях также становится пробле-
матичным, поскольку выявить единую основу для проведения оценки становится практически невозможным. Следовательно, роль экспертов, осуществляющих критическую оценку существующих точек зрения на определенные явления, прогнозирующих варианты социального развития и выявляющих наиболее оптимальные пути решения проблем, ранее предложенная интеллектуальной прослойке К. Мангеймом, становится проблематичной.
Парадоксально, но, по мнению З. Баумана, интеллектуалам следует занять еще более активную - значительно более активную! - политическую позицию культурных интерпретаторов. Если современная культура отличается многообразием стилей, моделей и форм знания, которые ведут постоянную борьбу за право самоутверждения в обществе и возможность быть услышанными, то задача интеллектуалов заключается в том, чтобы взять на себя ответственность за осуществление этой возможности, т.е. за создание диалоговой ситуации в обществе. Интеллектуалы не должны сами формулировать истины, они должны «помочь другим принять участие в коллективном создании истины» [8. С. 242]. Другими словами, речь идет об открытии нового пространства для «критического дискурса», в процессе которого общество должно само определять пути своего развития [8. С. 242]. Для общества ценность интеллектуалов заключается как раз в их неангажированности, в их автономности, которая гарантирует подлинную непредвзятую критику. Поэтому государству и широкой общественности важны поддержка и сохранение интеллектуальной автономии.
Но у этой благородной миссии есть и другая сторона. Критическая и политическая активность интеллигенции всегда направлена на защиту собственной автономии. И в случае возникновения угрозы для своей автономии интеллектуалы должны включиться в активную борьбу за ее восстановление. Такая угроза становится все ощутимее. Она связана «с увеличением взаимопроникновения мира искусства и науки, с одной стороны, и мира денег - с другой» [11. С. 663]. П. Бур-дье видит опасность для автономии поля культурного производства в возникновении все новых и новых форм патронажа, в оказании спонсорской поддержки различными предприятиями и организациями при проведении научных исследований и внедрении инновационных образовательных программ. В результате интеллектуальное поле попадает в небывалую зависимость от коммерческих институтов, представляющих экономическое поле.
Ситуация усугубляется тем, что в самом поле культурного производства возрастает число институтов и агентов (например, связанных со СМИ и средствами распространения продукции), представляющих в поле интересы держателей экономических капиталов и политической власти и утверждающих в нем привнесенные ими законы и критерии (высокая продуктивность, конкурентоспособность продукции и др.). Следствием является тот факт, что «интеллектуалы постепенно лишаются власти оценивать себя согласно своим собственным критериям, своему производству» [11. С. 664].
Таким образом, самоопределение интеллигенции в индустриальном обществе ориентировано на сохранение
автономии и активное включение в политическую жизнь через социальную критику и гуманитарную экспертизу. Однако тенденции постиндустриализации бросают новый вызов современным интеллектуалам. Должны ли они в конечном итоге стать новым классом?
Истина в мире без истины: самоопределение интеллектуалов в постиндустриальном обществе
В теории постиндустриального общества проблемы формирования нового класса интеллектуалов рассматриваются в контексте изменения статуса знания в постиндустриальном обществе.
Прежде всего, меняются критерии знания. Если раньше знание оценивалось с точки зрения его истинности, то в условиях современного общества данный критерий неуместен. Различные теоретики по-разному обосновывают этот тезис. Так, Ж. Бодрийяр представляет знания как набор знаков и исходит из того, что современная культура - это культура знаков. Знаки не репрезентируют что-то и не обнаруживают некую истину, а только симулируют, и ничего более. В связи с этим автор констатирует смерть значения и вводит понятие «симулякра» [2] - знака, у которого нет обозначаемого, т.е. оригинала. В подобной ситуации исчезает различие между реальным и нереальным, между истинным и ложным, таким образом, вопрос об истинности знания снимается, будучи неуместным.
К выводу о неактуальности критерия истинности по отношению к современному знанию приходит и Ж.-Ф. Лиотар. По его мнению, в современном обществе производство знаний, как правило, осуществляется лишь в том случае, когда заранее известно, что данные знания востребованы и эффективны, или, используя терминологию самого Ж.-Ф. Лиотара, перформативны [6]. Речь идет о том, что знания собирают, анализируют и создают вновь лишь тогда, когда это полезно - эффективность вместо истинности. Критерием для оценки знаний в современном обществе становится не истина, а пер-формативность. Изменение критерия оценки знаний, в свою очередь, влияет на степень востребованности отдельных его видов. Так, традиционным гуманитарным знаниям (философии, эстетике), основанным на поиске «истины» и не удовлетворяющим критерию перформа-тивности, уделяется все меньше внимания, поэтому их уровень постепенно падает. А знания, обладающие практической ценностью (связанные с экономикой, менеджментом, новыми техническими разработками, экологией и т.д.), напротив, приобретают все большую популярность. В свою очередь, современные практические знания не ограничиваются эмпирическим опытом, они получают прочное теоретическое обоснование. Для информационного общества, по словам Д. Белла, «становится характерной доминирующая роль теоретических знаний, господство теории над эмпирикой и кодификация знаний в абстрактные системы символов, которые могут быть применены ко множеству самых различных ситуаций» [1. С. 462]. Для характеристики такого рода знания Д. Белл вводит термин «интеллектуальная технология» [1. С. 39-41]. Что производит такая технология? Знание как рыночный товар.
Вопрос о знании как товаре не случаен. Как отмечает Ж.-Ф. Лиотар, вместо того чтобы распространяться в силу своей «образовательной» ценности или политической значимости (управленческой, дипломатической, военной), знания вводятся в оборот по тем же сетям, что и денежное обращение [6. С. 22], т.е. наделяются экономической ценностью. Знание все чаще и чаще становится товаром, а в сфере производства знания все чаще работают рыночные механизмы, помогающие оценить степень его перформативности. Для характеристики процесса превращения знания в товар Ж.-Ф. Лиотар употребляет оригинальный термин «меркантилизация знания» [6].
Знания - это нематериальный товар. У него есть свои особенности. Например, знание, проданное одному покупателю, может быть продано многим другим (например, университетский профессор может из года в год читать одну и ту же лекцию) и даже перепродано ее получателями при условии соблюдения законов об интеллектуальной собственности [9. С. 390]. Знание придает дополнительную стоимость другим товарам. Стоимость, созданная знанием, может выражаться в неповторимом дизайне или предоставлении уникальной услуги, фирменном названии или неповторимых технических характеристиках товара; за счет этой стоимости продажная цена товара во много раз превосходит его себестоимость. Кроме того, знание как товар отличает высокая чувствительность некоторых его форм к фактору времени. Это связано с наличием огромного потока информации и все ускоряющимся процессом замещения однажды полученных знаний новыми. Но, несмотря на то что ценности, создаваемые знанием, обладают столь переменчивым характером, по мнению Т. Сакайя, именно на них основывается новое постиндустриальное общество, именуемое автором «обществом, базирующимся на знанием создаваемых ценностях (knowledge-value society)» [9. С. 348].
О справедливости данного факта свидетельствуют изменения в структуре занятости активного населения в развитых странах в пользу сфер, связанных с обработкой и производством знаний, отмеченные такими исследователями, как Д. Белл, Э. Тоффлер, М. Кас-тельс, Ж.-Ф. Лиотар [1, 5, 6, 10]. Но дело не только в том, что все больше людей занимаются умственным трудом: растут интеллектуальное содержание и информационная нагрузка во всех производственных сферах, будь то сельское хозяйство, промышленность или управленческая деятельность. Таким образом, знания становятся главной производительной силой. Но в то же время знание является не только продуктом, но и самым важным исходным материалом, ресурсом, необходимым для занятия интеллектуальным трудом.
Очевидно, что знание становится экономическим ресурсом. Ресурсы в процессе накопления в определенных объемах трансформируются в финансовые капиталы. Знание как ресурс не является исключением. Но, будучи ресурсом особого рода, оно преобразуется в особый интеллектуальный капитал. В вопросе определения того, что подразумевать под интеллектуальным капиталом, среди исследователей существуют разногласия. Наиболее структурированное определение предлагают Л. Эд-виссон и М. Мэлоун [9], выделяющие две составляющие
интеллектуального капитала: человеческий капитал и структурный капитал. Человеческий капитал представляет собой «совокупность знаний, практических навыков и творческих способностей служащих компании, приложенную к выполнению текущих задач», а также «моральные ценности компании, культура труда и общий подход к делу» [9. С. 434]. В состав структурного капитала входят «техническое и программное обеспечение, организационная структура, патенты, торговые марки и все то, что позволяет работникам компании реализовать свой производственный потенциал», а также «отношения, сложившиеся между компанией и ее крупными клиентами» [9. С. 434].
Таким образом, в условиях постиндустриального общества изменяются как количественные, так и качественные характеристики знания. Знание приобретает экономический статус, становясь основой информационной экономики: оно превращается в главный товар, важнейшую производительную силу, основной экономический ресурс и новый тип капитала, что, в свою очередь, делает его ставкой в борьбе за власть. Все это неизбежно приводит к пересмотру статуса производителей знания.
Если служение истине заменяется достижением эффективности, интеллектуалы оказываются перед фактом неизбежного экономического самоопределения, что означает обретение классовой идентичности. Поэтому неслучайно исследователи пытаются проследить историческое становление интеллектуалов во второй половине ХХ в. как «нового класса» (Э. Голднер), или «креативного класса» (Р. Флорида). Его предпосылки можно обнаружить еще в индустриальном обществе. Одной из них является принадлежность интеллектуалов «культуре критического дискурса», утверждающей за ними «право критиковать действия и заявления любого социального класса и правящих элит» [13. С. 356]. Культура критического дискурса снимает полномочия со всех более ранних форм власти, будь то власть бюрократов старого порядка или старая денежная буржуазия, требуя «подтверждения законности заявлений безотносительно к социальной позиции или авторитету говорящего» [14. С. 790]. Однако куда более важной предпосылкой является «несоответствие между обладанием культурным капиталом и доходами, выражающимися в политическом влиянии и экономическом благополучии» [13. С. 361].
Для Э. Голднера наличие данных предпосылок очевидно как у западных интеллектуалов, так и у советской интеллигенции. Но если по отношению к современным интеллектуалам мы можем говорить о становлении нового класса, то российская интеллигенция до сих пор пребывает в положении социальной страты, не задействованной непосредственно в процессе экономического производства. Причину неудач российской интеллигенции на пути к новому классу видит в «бюрократизации интеллектуалов» или «интеллектуализации бюрократии» [14. С. 792]. Кроме того, значительная часть советской образованной прослойки была представлена «технической интеллигенцией», для которой специализированные профессиональные интересы были превыше всего. В результате интеллигенция проявляла пассивность в решении во-
просов, не связанных непосредственно с профессиональными интересами.
Западные интеллектуалы, в свою очередь, проявили значительную активность в стремлении приобрести большее влияние в обществе. В целях решения поставленной задачи ими была изменена логика организации традиционного культурного производства. Отныне оно организовывалось по типу экономического производства, основанного на аккумуляции денежных капиталов.
В основе современного культурного производства лежит аккумуляция культурного капитала. В своем определении культурного капитала Э. Голднер исходит из определения капитала вообще, понимаемого как «любой произведенный объект, используемый для производства пользующихся спросом услуг, тем самым обеспечивая своего владельца доходами или законными правами на получение доходов, в силу значимости вклада, внесенного ими [услугами] в экономическое производство» [14. С. 793]. Следуя данной логике, культурный капитал можно определить как интеллектуальные ресурсы, которыми обладают культурные производители (знания, профессиональные навыки и способности, образование и т.д.) и которые могут быть использованы в целях получения экономической выгоды. Фактически речь идет об изменении статуса знаний, обсуждавшемся выше.
На основании обладания новым культурным капиталом автор именует интеллектуалов «новой культурной буржуазией» [14. С. 793]. Согласно Э. Голднеру, уникальность культурного капитала заключается в том, что он (в отличие от денежного капитала) может «из ничего сделать что-то» [13. С. 790]. Постепенно этот уникальный капитал начинает вытеснять традиционный денежный капитал. В результате интеллектуалы включаются в общий процесс экономического производства. В связи с этим автор говорит о появлении нового класса интеллектуалов, формирование которого происходит в условиях становления постиндустриального общества. Более того, новый класс принимает непосредственное участие в становлении нового типа общества, становясь в нем наиболее влиятельным классом. По словам Э. Голднера, «интеллектуалы имеют доступ к власти и привилегиям, поскольку они могут монополизировать культуру, а не по причине своей полезности» [14. С. 790]. Речь идет о том, что если в условиях индустриального общества интеллектуалы занимали подчиненное положение по отношению к держателям денежных капиталов, то в постиндустриальном обществе культурный капитал становится основным экономическим капиталом, следовательно, его обладатели - интеллектуалы - превращаются в самостоятельных носителей политической и экономической власти. Поэтому «новый класс является ядром новой иерархии и элитой новой формы культурного капитала» [13. С. 378].
Если, по Э. Голднеру, источником господства нового класса является культурный капитал, то другой известный социолог Р. Флорида дает этому источнику иное определение. Исходя, как и Голднер, из способности интеллектуалов «сделать нечто из ничего», он считает, что ключевым фактором возвышения класса интеллектуалов является его креативность (от англ. сгеа-
йуе - творческий). Поэтому Р. Флорида именует данный класс креативным, а креативность определяется как «способность создавать новые формы» [12. С. 5], которую нельзя сводить только к изобретению уникальной продукции и услуг. Креативность пронизывает всю современную экономику, являясь ее ведущим фактором и выражаясь в модификации и усовершенствовании любых продуктов и производственной деятельности. Неслучайно автор считает, что современную экономику правильнее именовать не «информационной», а экономикой, «управляемой человеческой креативностью». В подобных условиях наиболее дефицитным экономическим ресурсом становятся люди как важнейший источник креативности, а креативность, в свою очередь, превращается в наиболее выгодный товар, который не является «товаром» в прямом смысле этого слова. Дело в том, что креативность исходит от людей, и если людей можно нанять на работу или уволить, то их креативную способность нельзя купить и продать или включить и выключить по желанию. Поэтому в экономике постоянно создаются новые формы поддержки креативных людей вроде «систематических вложений в исследования и развитие, запуска высокотехнологических компаний и экстенсивной системы рискованного финансирования» [12. С. 6].
В состав креативного класса Р. Флорида включает людей, работающих в сферах науки и инженерии, архитектуры и дизайна, образования, искусства и развлечений, чья экономическая функция заключается в том, чтобы создавать новые идеи и технологии. К креативному классу также относится обширная группа креативных профессионалов в сферах бизнеса и финансов, юриспруденции, здравоохранения и т.д., занимающихся решением комплексных проблем, предполагающих рассмотрение множества независимых мнений и требующих наличия высокого уровня образования.
По прогнозам Флориды, «креативный класс, все еще находящийся в стадии становления, будет продолжать расти в предстоящие десятилетия по мере того, как все большее число видов традиционной экономической деятельности будут превращаться в профессии креативного класса» [12. С. 10]. Таким образом, креативный класс приобретает доминантные позиции в постиндустриальном обществе. Эту идею поддерживает и современный российский исследователь В.Л. Иноземцев, утверждающий, что данный класс «имеет все шансы стать достаточно устойчивой социальной группой по мере того, как он будет рекрутировать в свой состав наиболее достойных представителей иных слоев общества» [4].
Основанием принадлежности к креативному классу становится интеллектуальный капитал. В результате в постиндустриальном обществе вхождение в наиболее влиятельный класс, с одной стороны, упрощается, поскольку не требует наличия большого объема денежных ресурсов (как было в индустриальном обществе), но, с другой стороны, остается затруднительным по причине неравного доступа к образовательным ресурсам, а также наличия у индивидов неравных интеллектуальных способностей. Таким образом, с возвышением нового креативного класса в обществе устанавливается новый тип стратификации, основой которого служит уровень интеллектуальных ресурсов, способных быть обращенны-
ми в интеллектуальный капитал. В подобных условиях доминирующее положение класса интеллектуалов является вполне оправданным, поскольку «его материальное богатство выступает воплощением не эксплуатации человека человеком, а креативной деятельности самих его представителей» [4]. Кроме того, рост влияния креативного класса служит причиной возникновения не только новой социальной стратификации, но и трансформации культуры в целом.
В первую очередь, следует отметить, что интеллектуальный класс привносит в культуру нематериальные ценности и нормы (взамен материальных ценностей индустриального общества), в основе которых лежит личностное развитие и преумножение интеллектуального капитала. Так, Р. Флорида в ряду этих норм и ценностей перечисляет индивидуальность, возможность самовыражения, открытость новым идеям, возможность экспериментирования, поощрение разного рода различий (в противовес унификации) [12]. Кроме того, креативный класс привносит с собой утверждение в качестве основного нового типа деятельности - творческого, или креативного, - взамен отживающего -трудового. Фундаментальное отличие творчества от труда заключается в мотивации, задающей основные характеристики этих видов деятельности. Труд, порожденный материальными потребностями, мотивирован целью удовлетворения этих потребностей, внешней по отношению к человеческой личности. А основной мотивацией творчества, в свою очередь, является внутреннее совершенствование, самореализация индивида, хотя зачастую она также служит получению средств для удовлетворения материальных потребностей. Широкое распространение творческой деятельности влечет за собой изменения в культуре и образе жизни общества. Это связано с тем, что продуктивное функционирование лежащей в ее основе способности, именуемой креативностью, обеспечивается посредством создания особых условий для деятельности ее носителей.
Во-первых, креативность нельзя включить или выключить в установленное время, поэтому строгая организация рабочего времени постепенно уходит в прошлое. Можно сказать, что креативные люди работают 24 часа в сутки, поскольку креативный процесс, связанный с вынашиванием и разработкой идей, может длиться постоянно. В результате происходит размывание временных границ между работой и свободным временем, время становится неделимым. Но данное свойство креативности влечет за собой и более глубокие культурные изменения. Современные креативные молодые люди стремятся максимально реализовать свои творческие способности в период юности, когда их потенциал для развития и физическая энергия находятся на пике. Между тем, обязанности, отнимающие много времени, связанные со вступлением в брак и рождением детей, откладываются на неопределенный срок. Таким образом, речь идет о трансформации временной структуры жизни членов современного общества.
Во-вторых, для продуктивной работы носителям креативности требуются комфортные условия труда и жизни. Если обратиться к условиям труда, то следует отметить, что креативные люди предпочитают работать автономно без какого-либо непосредственного руково-
дства свыше, самостоятельно разрабатывать рабочий график и устанавливать содержание своей работы. И в современных условиях господства креативного класса компании всех типов, включая самые авторитетные, вынуждены приспосабливаться к поставленным условиям и создавать соответствующие им новые рабочие места, поскольку у них, по сути, нет выбора: либо они создадут необходимые условия, либо постепенно прекратят свое существование в креативной экономике. Таким образом, креативный класс трансформирует организацию производственного процесса.
Но креативным людям требуются комфортные условия не только для работы, но и для жизни, поскольку именно в повседневной жизни они зачастую черпают материал для дальнейшего творческого воплощения. При выборе места жительства представители креативного класса ориентируют на те города и регионы, которые обладают экономическим потенциалом, окружающей обстановкой, стимулирующей креативную деятельность, и условиями для жизни, способными удовлетворить даже самого взыскательного представителя класса. Зачастую разные представители креативного класса выбирают для жизни одни и те же города, в результате чего возникают так называемые «креативные сообщества». Р. Флорида свидетельствует о существовании подобных сообществ в таких городах Америки, как Бостон, Вашингтон (округ Колумбия), Сиэтл, Сан-Франциско и др. Важен тот факт, что представители креативного класса при выборе места жительства, как правило, обделяют своим вниманием традиционные индустриальные центры. В результате экономический центр тяжести государства смещается «к новым осям креативности и инновации» [12. С. 11]. Фактически, креативный класс перекраивает карту географических центров государства. Как мы видим, под влиянием креативного класса формируется не только экономика, но и культура, и сфера повседневной жизни, и даже география постиндустриального общества.
Наш анализ показал, что постиндустриальное общество бросает новый вызов культурным производителям и требует от них нового самоопределения как экономической силы, обладающей уникальным ресурсом - культурным/креативным капиталом. В этой связи прежние ценности интеллектуалов - просвещение, автономия и критическая интервенция в общественно-политические процессы - теряют свое значение на фоне доминирования новой ценности - экономической продуктивности культурного капитала и ее определяющей роли в инновационном развитии общества. В ситуации, которую описывает Мангейм, интеллектуалы индустриального общества имеют свободу выбора (и это их частное дело!) между автономией и ангажированностью, но автономия остается незыблемым приоритетом - интеллигенция всегда «свободно парящая». Постиндустриальный вызов навязывает выбор между автономией и объединением в новый самостоятельный класс (а это вопрос коллективной воли и общих интересов). И здесь автономия уже в принципе теряет свое приоритетное значение. Нам представляется, что интеллигенции постиндустриальной эпохи предстоит сделать непростой ценностный выбор и возможно найти столь же непростой компромисс между просветительским мессианством и автономией, с одной стороны, и эконо-
мической эффективностью - с другой. Дальнейшие исследования должны ответить на непростые вопросы: Станет ли креативный класс действительно заменой «свободно парящей» интеллигенции? Грозит ли это маргинализацией интеллектуалов? Утратит ли свое значение их кри-
тическая функция? Неизбежен ли распад поля культурного производства? Или интеллигенция сохранит свою плюралистичность, и в ее мире останется место и великой миссии Просвещения, и критической интервенции, и креативной продуктивности?
ЛИТЕРАТУРА
1. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования / Пер. с англ. М.: Academia, 1999. 956 с.
2. БодрийярЖ. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000. 387 с.
3. Бурдье П. Рынок символической продукции // Вопросы социологии. 1993. № 1-2. С. 5-27.
4. Иноземцев В.Л. За пределами экономического общества. Постиндустриальные теории и постэкономические тенденции в современном мире.
М.: Academia; Наука, 1998 // http://www.postindustrial.ru
5. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура / Пер. с англ.; Под науч. ред. О.И. Шкаратана. М.: ГУ ВШЭ, 2000.
608 с.
6. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Пер. с фр. Н.А. Шматко. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998. 160 с.
7. Мангейм К. Избранное. Социология культуры. М.: Университетская книга, 2000. 436 с.
8. Bauman Z. Life in Fragments: Essay on Postmodern Morality. Oxford UK and Cambridge USA: Blackwells's, 1995. P. 223-243.
9. Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология / Под ред. В.Л. Иноземцева. М.: Academia, 1999. 640 с.
10. Тоффлер Э. Третья волна / Пер. с англ. М.: АСТ, 2004. 781 с.
11. Bourdieu P. Fourth Lecture. Universal Corporatism: The Role of Intellectuals in the Modern World // Poetics Today. Vol. 12, issue 4. National Lit-
eratures / Social Spaces. P. 655-669.
12. Florida R. The Rise of the Creative Class: Analysis How it’s transforming Work, Leisure, Community and Everyday Life. N.Y.: Basic Books, 2002. P. 1-17.
13. Gouldner A. W. The New Class Project, II // Theory and Society. Vol. 6, issue 3 (Nov., 1978). P. 343-389.
14. Szelenyi I. Gouldner’s Theory of Intellectuals as a Flawed Universal Class // Theory and Society. Vol. 11, issue 6. Special Issue in Memory of Alvin W. Gouldner (Nov., 1982). P. 779-798.
Статья представлена кафедрой теории и истории культуры Института искусств и культуры Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Философские науки» 20 ноября 2006 г., принята к печати 27 ноября 2006 г.
