CC BY
44
УДК 330.8(470)
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОГРАММА «ЖИВОЙ ИСТОРИИ» РУССКОЙ ОБЩИНЫ: «СТАТИСТИКА» ПРОТИВ «ИСТОРИИ»
Д.Я. Майдачевский
Реконструируется этап формирования проблемной области «живой истории общины», положившей начало экономической истории в России. Исследовательская программа нацеливала экономическую науку, изучающую организацию поземельных отношений окраин страны, на построение типологии форм крестьянского землепользования и установление причин, определяющих их сложение и эволюцию - выработку аналитического инструментария интерпретации исторической информации.
Ключевые слова: экономическая история, историография экономической науки, община, «живая история»
Реализуемый в статье «историко-научный» подход (противопоставляемый автором доминирующему «историко-мыслительному») видит основную задачу историографии экономической науки в реконструкции исследовательских областей как объективных структур в развитии той или иной ее дисциплины. Выявление и описание составляющих последние программ производства и систематизации знания, определение путей их формирования и способов функционирования в противовес современному, во многом искусственному выделению предметной области экономической истории, позволяет наблюдать конкретную конфигурацию дисциплинарного поля историко-экономического знания в каждый момент дисциплинарной истории [1].
Настоящая статья ставит целью реконструировать этап формирования исследовательской области «живой истории общины», положившей начало дисциплине экономической истории в России.
Известный историк русской экономической мысли В.В. Святловский в работе, опубликованной еще в начале минувшего столетия и специально посвященной «развитию взглядов на сущность экономической эволюции России», указал лишь на один успешный исследовательский проект, реализованный в области истории хозяйственного быта русского народа, - «анализ вопроса о происхождении и развитии нашей земельной общины». Полагая, что экономисты и историки права разобрались в нем «с достаточной детальностью» [2, с. 55], ученый не поставил его, однако, ни в какую связь с рассматриваемыми в статье направлениями и течениями экономической мысли. Приверженность историко-мыслительному подходу, с неизбежным акцентом на общности мировоззренческих установок представителей соответствующих «направлений» экономической мысли или, напротив, на их отличии от установок других «течений», не позволила ему разглядеть тот факт, например, что уже полемика между «славянофилами» и «западника-
ми» велась не в одной лишь «историософской» плоскости. Она касалась и способов познания прошлого, сопровождалась постановкой перед наукой новых по своему характеру задач, намечала контуры первой исследовательской программы в рамках экономической истории.
Спустя столетие историография экономической науки, по-прежнему находящаяся в плену историко-мыслительного подхода и характерного для него презентизма, имеет еще меньше шансов обнаружить признаки рождения новой научной дисциплины, настаивая на необходимости «четко различать историческую и экономическую дискуссии» [3, с. 179] вокруг русской сельской общины, шедшие между славянофилами и западниками. Только презентист, соглашаясь с «победой» славянофилов над западниками в историческом споре о происхождении русской общины, не допускает и мысли о возможности таковой в их экономической дискуссии с либеральными экономистами, оценивая ее результаты с позиций современного состояния знания. Между тем, в своем «историческом» споре с западниками, применительно к частному вопросу о происхождении общины, славянофилы предложили свое видение задач экономической науки, решение которых позволило бы «теоретически уразуметь» исторический материал.
Дискуссия славянофилов и западников вокруг вопроса о происхождении общины, только на начальном ее этапе, когда в спор и с той и с другой стороны были вовлечены юристы-историки (Беляев И.Д., Лешков В.Н. contra Чичерин Б.Н., Соловьев С.М.) может именоваться «исторической». Подключение к дискуссии Юрия Федоровича Самарина (1819-1876) [4], перенесшего обсуждение в плоскость способов познания прошлого, фактически поставило всех историков (и славянофилов и западников) участников спора по одну сторону баррикад. В рамках историко-правовой науки все они были приверженцами так называемой «исторической филологии», познававшей прошлое посредством изучения, интерпретации сведений, почерпнутых из юридических «памятников слова».
О том, что небольшая работа Ю.Ф. Самарина «Несколько слов по поводу исторических трудов г. Чичерина» несет в себе значительный интеллектуальный потенциал, писали многие исследователи его творчества. Однако, «неисчерпаемость» идей данной статьи обусловлена была исключительно стремлением историков общественной мысли вписать их в контекст «исторического» спора славянофилов и западников, увидеть в работе лишь критические «замечания» в адрес построений оппонентов. Несмотря на непритязательность названия, статья носила очевидный программный характер, определяла контуры историко-экономической программы исследования общины, задавала на последующие десятилетия алгоритм действий исследователей, фактически вооружая их научной концепцией, формулируя предмет и задачи его изучения.
Ревизии были подвергнуты все элементы историко-правовой исследовательской программы (а наличие неразрывной связи истории народа и
истории права не дает возможности провести границу между ними и, соответственно, между гражданскими историками и историками гражданского права), будь то программы референции и проблематизации знания или используемые методы. Прежде всего, программа указывала на принципиально иной объект изучения. Им призвана была стать не община как юридическая фикция, формальная юридическая категория, и даже не скрывающийся за этой категорией правовой институт общины, закрепляющий в нормах права складывающиеся на том или другом этапе истории отношения поземельные. Объектом изучения надлежало стать самим этим отношениям, поскольку «почвой» для решения исторического вопроса о времени и условиях установления «общественного владения» и «срочного передела земель» выступает «не столько область права, сколько область сельского хозяйства». Ю.Ф. Самарин особо подчеркивал, что «в основании всех отношений земледельцев к земле лежит пользование землею и что от способа этого пользования, который определяется свойством почвы и отношением народонаселения к пространству удобных земель, зависит главнейшим образом и юридическое развитие всех поземельных отношений» [5, с. 413].
Задача исследования реального единства экономического института общины в его последовательном развитии не могла быть выполнена с опорой на источники, использовавшиеся историко-правовой исследовательской программой. Неслучайно поэтому значительное место в статье уделено критике источников построений юристов-историков, ограничившихся едва ли не исключительно изучением письменных юридических памятников. Последние, по мнению Ю.Ф. Самарина, порождались скорее нарушениями «порядка древней жизни», в силу чего могут в лучшем случае рассматриваться в качестве источников дополнительной информации об организации поземельных отношений или даже носителей сведений об отношениях прямо противоположных «обычаю и закону». «Обычный порядок вещей, всем известный, всеми признанный и никого из современников не поражавший, редко и то случайно высказывался в древних памятниках» [5, с. 414].
Находясь под очевидным влиянием идей «бытовой этнографии»
Н.И. Надеждина-К.Д. Кавелина исследователь настаивает на необходимости расширения круга используемых при изучении общины источников, включая в число последних «народные предания, сказки, поговорки,... наконец, современный народный быт, представляющий живой и самый надежный комментарий к скудным остаткам древней письменности» [5, с. 410]. При этом, однако, он идет много дальше призыва использовать архаические следы в современном быте народа в качестве источника познания истории русской общины, поскольку самое тщательное историческое и этнографическое исследование не способно, на его взгляд, приблизить к решению поставленной задачи. Ю.Ф. Самарин намечает принципиально иное, нежели у обычно-правовой исследовательской программы, направление развития программы историко-экономической, ставит задачу теоретическо-
го осмысления природы и течения процесса, ведущего к возникновению «общественного владения и срочного передела земель», или общины.
Ю.Ф. Самарин фактически отказывает «историческому в эмпирикореалистическом смысле этого слова» (К. Менгер) подходу в способности решить задачу исследования процесса развития поземельных отношений. Современный крестьянский быт интересен ему не сохранившимися в нем «остатками» прошлого и возможностью с их помощью реконструировать внешнюю картину этого развития, а перспективой посредством его изучения установить действующие силы возникновения и последующего развития общины, «при каких условиях русский народ находит этот порядок вещей возможным, справедливым и выгодным» [5, с. 413].
Взгляд, брошенный на современный крестьянский быт, обнаруживает на просторах страны порядки землепользования, характеризующие различные ступени развития общинной организации: от порядков, еще не предполагающих переделов земли, до тех, где обычай этот уже «ограничивается и выводится». Перед экономической наукой, этнографически изучающей современный хозяйственный быт, анализирующей эти порядки, стоит задача установления скрывающейся за их многообразием «разумной и постоянной последовательности», т.е. создания теоретической конструкции, которая, будучи обращена в прошлое, «объяснила бы многое в исторической судьбе нашей древней общины» [5, с. 413].
Программным положениям Ю.Ф. Самарина, его научной концепции, формулирующей предмет и задачи историко-экономического изучения общины, не суждено было в те годы воплотиться в конкретные опросные программы, или программы-инструкции (по образцу этнографических и обычноправовых). Причина крылась в эпохе великих реформ 1860-х гг., сохранивших в целом традиционное общинное устройство крестьян, и при этом превративших некогда неформальную социальную организацию из института обычного права в институт права государственного. Введение нового сельского управления и судебная реформа неизбежно придали юридическим обычаям «живое практическое значение», переориентировали юридическую этнографию от изучения «археологии права» в сторону решения прикладных задач - собирания местных юридических обычаев, составления их свода, «кодификации» в интересах законотворчества и судопроизводства, отдало последним приоритет по сравнению с задачами научными.
И все же, эпоха реформ, по крайней мере, в одном отношении подготовила условия для старта историко-экономической исследовательской программы. Речь идет о возникновении земской статистики, датой рождения которой можно лишь условно считать 1864 год, положивший начало созданию губернских и уездных земских учреждений (собраний и управ), в том числе и статистических бюро, призванных удовлетворить потребность в материалах для правильной раскладки земских повинностей. Деятельность последних, развернувшаяся уже в следующем десятилетии, практически сразу
вышла за узкие рамки земельно-оценочных работ и была нацелена на «общеэкономическое изучение народного быта», проведение местных исследований хозяйственных отношений. В числе первоочередных интересов земской статистики оказались вопросы форм владения и пользования землей.
Земская статистика, поэтому, не просто обозначила переход к новому «практическому» этапу изучения общинного землевладения, пришедшему на смену отвлеченным, «теоретическим» дискуссиям славянофилов и западников рубежа 1850-1860-х годов, но и обеспечила исследователей познавательным инструментарием, более адекватным изначально поставленной задаче изучения «органического» происхождения тех или иных общественных институтов. «Этнографичность», описатель-ность, познавательного аппарата земской статистики удачно сочеталась с ее аналитическим интересом к возникновению и развитию последних -стремлением установить факторы их обусловливающие.
Элементы подобного подхода легко обнаружить уже у А.А. Лалоша (? -?), статья которого «Сельская община в Олонецкой губернии», к тому же, со всей очевидностью демонстрирует преемственность с программными положениями работы Ю.Ф. Самарина. Обращаясь к «историческому» спору об общине Лалош безоговорочно встает в нем на сторону последнего, более четко артикулируя вывод о невозможности рождения в этом споре истины, пока противостоящие стороны остаются в плоскости чисто исторического обсуждения проблемы, игнорируя вопрос о «метаморфозах» поземельных отношений между членами общины. Тогда как «одной истории ... для решения таких вопросов, как вопрос об общине, еще недостаточно и что сперва нужно порешить с логикою нравственных, общественных наук, т.е. точно уразуметь присущий им метод» [6, с. 230].
Опираясь не на «официальные сведения» о способах крестьянского землевладения, а на результаты наблюдений и опросов крестьян («наговорившись вдоволь с крестьянами о их житье-бытье, об отношениях их друг к другу по земле, о взглядах их на неотчуждаемость земли, власть мира и пр.» [6, с. 218]), он обнаружил на пространстве губернии три типа земельной общины, не просто различающиеся характером поземельных отношений, но представляющие собой этапы в развитии последних. Следуя же «логике общественных наук», Лалош рискнул «создать гипотезу», или попытался, анализируя и сравнивая общины разного типа, объяснить разумную и постоянную последовательность их смены.
Развитие общинной организации, равно организации поземельных отношений, на его взгляд, обусловлено действием комбинации «взаимнодействующих факторов»: количества земли, ее качества и способа расселения на ней крестьян, которое со всей неизбежностью ведет от «зародышевых» ее форм, где община «блюдет» принцип «первого завладения», к общине передельной, соблюдающей принцип равного пользования землей. В ходе исторического развития действие этих факторов протекает на фоне
вмешательства в поземельные отношения крестьян государства и исторических обстоятельств, испытывает корректирующее влияние географического и этнического факторов. Кроме того, «эти взаимнодействующие факторы не остаются постоянно в одном и том же относительном друг к другу положении, но перемещаются и метаморфозируются, т.е. переменяют не только место между своими собратами в общем consensus'е, но меняются и силами, и амплитудами своих движений» [6, с. 229].
Апелляция автора к «здравой экономической науке», представители которой вряд ли бы стали втискивать эмпирически наблюдаемые земельные отношения в прокрустово ложе предвзятых о них представлений [6, с. 226], отсылает нас уже к «экономической» дискуссии, граница противостояния в которой явно сместилась на сторону предметного поля экономической науки, занятую некогда либеральными западниками. «Здравое» крыло экономической науки, для представителей которого теоретические формулы лишь подспорье, не заменяющее собой живую мысль, именно в ходе теоретического обсуждения и практического разрешения вопросов землевладения и землепользования отмежевалось от приверженцев классического учения, аксиоматизирующих или догматизирующих их. Отрицательный ответ на вопрос о том, «составляет ли организация поземельных отношений в стране предмет, к которому применимы без всяких ограничений ходячие аксиомы свободной торговли, свободы контрактов, абсолютного права каждого распоряжаться своею собственностью, и проч.» [7, с. 267], прозвучавший из уст наследника классических либеральных традиций, немало содействовал включению проблематики общинного землевладения и землепользования в сферу законных интересов отечественной экономической науки. Превратив ее из повода для ожесточенных споров на страницах «партийных» журналов рубежа 1850-60-х гг. в предмет научных исследований и изложений учебников, не выходивших за пределы экономического мейнстрима тех лет.
Идеям Самарина-Лалоша довелось лечь в основание опросной программы изучения русской поземельной общины (и, тем самым, положить начало исследованиям «живой истории общины»), выработанной Комиссией по исследованию форм и порядков крестьянского землевладения, учрежденной в начале 1877 г. по инициативе отделений этнографии и статистики Русского географического общества (РГО). Непосредственным составителем вопросника «Опыта программы исследования поземельной общины», а также автором методологических и методических положений объяснительной записки к нему выступил чиновник Министерства государственных имуществ и исследователь народного экономического быта Василий Иванович Чаславский (1834-1878).
Не будучи непосредственно нацелена на выявление упущений в проекте реформ в части регулирования крестьянского землевладения и на систематизацию обычно-правовых норм в интересах судебной и админи-
стративной практики, и лишь отчасти науки, программа РГО видела «правильное» развитие экономики и законодательства конечным и не близким результатом процесса «самопознания». Прикладные задачи не были даже обозначены в объяснительной записке к ней, напротив, нацеливавшей участников работ на решение задач научных - проведение исследований в «интересах общей экономической науки» [8, с. 332].
Как подчеркивал В.И. Чаславский, основные положения политикоэкономической науки в части поземельных отношений, базируются на фактах, почерпнутых из изучения земельных порядков «избранных» западноевропейских государств и дополненных весьма отрывочными сведениями о землевладении в их колониях. Подобные теоретические построения лишены той эмпирической опоры, какую в интересах общеевропейской науки способны дать исследования русского землевладения. Проведенные на обширной территории страны с преимущественно общинным крестьянским землевладением и поразительным многообразием общинных порядков использования различных земельных угодий: от их возникновения у «звероловов и кочевников» до упразднения при «встрече с индивидуальным началом», они позволят «проследить самые разнообразные оттенки общины и живую историю постепенного ее развития» [8, с. 333].
Последний момент отметим особо. Объяснительная записка и программа акцентировали внимание, прежде всего, на множественности форм общинной организации и переходных состояниях в ее движении от захватного пользования землей к душевым переделам последней, выявить которые предстояло экономической науке. И именно «живая история общины», или изучение современных или весьма недавних явлений эволюции форм землевладения и землепользования, должна была дать ответы на столь долго волновавшие русскую общественную мысль вопросы: как начинается/началось общинное землевладение, через какие этапы проходит/прошло в своем развитии, в каких формах существует/существовало, но главное -под влиянием каких объективных факторов складывается/складывалось и развивается/развивалось.
Программа в этом отношении не просто придерживалась концептуальных установок, содержащихся в работах Ю.Ф. Самарина и А.А. Лало-ша, но проблематизировала их, переведя в форму конкретных стоящих перед исследователями вопросов. Программа не довольствовалась рекомендацией образцов решенных задач, среди которых бесспорным лидером по числу отсылок к ней предполагаемых исследователей была небольшая статья Лалоша с ее установкой на выявление факторов развития общинной организации. Она непосредственно ориентировала на выяснение в ходе наблюдений и опросов причин возникновения тех или иных форм общинной организации, обнаруженных обследованием, а также оснований происходивших в них на памяти людей изменений.
Будучи не в состоянии подкрепить программу проблематизации ре-
комендациями по поводу методов установления причинностей, или выявления внутренних законов эволюции общины, опросная программа ограничилась общими предписаниями, установками на достижение указанных целей. Об этом красноречиво свидетельствуют венчающие объяснительную записку «указания для исследователей», призывающие последних не довольствоваться простым описанием порядков землевладения и хозяйственного быта крестьян, а стремиться к установлению между ними связи, и шире - к выявлению «причинности тех или других явлений» [8, с. 337].
Распространение опросной программы РГО не принесло сколько -нибудь значимых научных результатов ни Комиссии, ни местным отделам общества, перепечатывавшим и рассылавшим в адрес своих корреспондентов опросные листы. Положенная в основу программы концепция «различных степеней развития или проявления общинного землевладения», не говоря уже о поставленной задаче установления факторов, обусловливающих эволюцию поземельных отношений, оказались недоступны пониманию непосредственных составителей описаний - учителей, священнослужителей, волостных писарей, крайне далеких по роду своих занятий от решения научных задач, поставленных во главу угла программой РГО. Лишь отказ от «корреспондентского» способа организации работ в пользу способа «экспедиционного», ставшего основным приемом осуществления земско-статистических исследований и предъявлявшего достаточно высокие требования к их исполнителям, позволил в дальнейшем привлечь к делу лиц, не просто соответствующих этим требованиям, но и не лишенных научных амбиций.
Реализованы эти амбиции были уже за пределами РГО в ходе хозяйственно-статистических исследований экономического быта сельского населения четырех сибирских губерний (Тобольской, Томской, Иркутской и Енисейской) и Забайкальской области, организованных Министерством государственных имуществ, частью которых станет изучение форм крестьянского землевладения и землепользования. Возьмутся за него статистики, не просто разделявшие концепцию программы РГО и смотревшие на земельные порядки окраин как на «живой архив» способов общинной организации, но видевшие в статистике не способ «численного описания», а опирающийся на качественную методологию способ научного исследования, позволяющий установить факторы возникновения и последующего развития общины.
Проект изучения «живой истории общины» перейдет от стадии выработки исследовательских программ к этапу производства научного знания, положив начало «экономико-этнографическому» направлению исследования вопроса о происхождении земельной общины. Традиция отличать которое от направления «исторического» прервется за ненадобностью лишь после унификации социального знания в стране на почве марксистской разновидности историзма, сделавшего неактуальными различия не
только в целях и задачах работ, предпринятых историками и экономистами, но и в их исследовательских практиках.
Список литературы
1. Майдачевский Д.Я. Начало экономической истории в свете историко-научного подхода в историографии экономической науки // Известия Уральского государственного экономического университета. 2012. № 2 (40). С. 123-128.
2. Святловский В.В. К истории русской идеологии. Развитие взглядов на сущность экономической эволюции // Народное хозяйство. 1904. Кн. 3. С. 1-58.
3. Цвайнерт Й. История экономической мысли в России. 1805-1905 / пер. с нем. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2007. 410 с.
4. Самарин Ю.Ф. Несколько слов по поводу исторических трудов г. Чичерина // Русская беседа. 1857. Т. 1. Кн. 5. С. 103-118.
5. Самарин Ю.Ф. Несколько слов по поводу исторических трудов г. Чичерина // Самарин Ю.Ф. Избранные труды. М.:РОССПЭН, 2010. С. 409-423.
6. Л-ш Ал. Сельская община в Олонецкой губернии // Отечественные записки. 1874. № 2. С. 218-237.
7. Милль Дж.С. О поземельном вопросе // Владение и пользование землей в различных странах. Собрание статей известных современных экономистов. СПб.: Тип. М. Хана, 1871. С. 265-284.
8. Опыт программы исследования поземельной общины, составленный Комиссией при Императорском русском географическом обществе // Отечественные записки. 1878. № 8. С. 331-352.
Майдачевский Дмитрий Ярославович, к.э.н., доц., докторант, maid1960@mail.ru, Россия, Иркутск, Байкальский государственный университет экономики и права
RESEARCH PROGRAM ON THE RUSSIAN VILLAGE COMMUNITIES’
“LIVING HISTORY”: «STATISTICS» VS. «HISTORY»
D.Ya. Maidachevsky
Author reconstructs the research field of “living history ’s ” forming period that laid the foundation of Economic History in Russian Science. The research program aimed Economics which studied the structure of land relations on the remote areas of the state at the formulization of peasant land tenure forms typology and causes determination affected their origin and evolution, i.e. at the elaboration of historical data interpretation’s analysis tools.
Key words: economic history, historiography of economics, village community, “living history ”.
Maidachevsky Dmitry Yaroslavovich., PhD in Economics, Associate Professor, Applicant for Doctorate Degree, maid1960@mail.ru, Russia, Irkutsk, Baikal State University of Economics and Law
