CC BY
132Российская юстиция в XXI веке:
реалии, проблемы, перспективы
УДК 343.146
Дегтярева Ольга Игоревна Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова
Юридический факультет Россия, Москва [email protected]
Degtyareva Olga Igorevna Moscow State University
Faculty of Law Russia, Moscow
ИНТЕРВЕНЦИЯ В ДОГОВОРНЫЕ ПРАВООТНОШЕНИЯ: ЗАРУБЕЖНЫЙ ОПЫТ И АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ РОССИЙСКОЙ
Аннотация: обязательственные отношения традиционно причисляют к относительным, не допуская абсолютную защиту нарушенного права. Зарубежные правопорядки знают институт вмешательства третьих лиц в гражданские правоотношения, приводящий к невозможности надлежащего исполнения обязательства контрагентом - интервенцию, которая в большинстве стран является деликтом. Автор поставила перед собой следующие задачи: изучить теоретические аспекты интервенции; рассмотреть зарубежный подход к данному институту; исследовать российскую и зарубежную практику; оценить критику ответственности за интервенцию; проанализировать подходы к защите от действий интервента. Ключевые слова: интервенция, обязательственные отношения, договор, деликт, ответственность.
INTERFERENCE WITH CONTRACTUAL RELATIONS: FOREIGN EXPERIENCE AND URGENT ISSUES OF RUSSIAN LEGAL PRACTICE
ПРАВОПРИМЕНИТЕЛЬНОЙ ПРАКТИКИ
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
Annotation: obligatory relations are traditionally defined as relative ones, so that
absolute protection of the violated right is no allowed. Foreign law regimes know such legal institution as interference with contractual relations that leads to the impossibility of proper performance by the counterparty. Mostly, it is considered to be a tort. The author has focused on the following tasks: to study the theoretical aspects of contractual interference; to consider a foreign approach to this institution; to investigate Russian and foreign court practice; to evaluate critics of responsibility for it; to analyze approaches to protection against contractual interference. Key words: interference, obligatory relations, contract, tort, responsibility.
Теория гражданского права относит договорные правоотношения к числу относительных - существующих между должником и кредитором. Следствием подобной квалификации является то, что нарушить договорное обязательство может только его сторона. Этот подход занял прочное место в гражданско-правовой доктрине, он признается и поддерживается большинством цивилистов. Тем не менее, зарубежные правопорядки знают институт вмешательства третьих лиц в договорные отношения - интервенцию - и рассматривают ее в качестве деликта.
Воздействие относительного правоотношения на его субъектов бесспорно. Однако всякое правоотношение есть правоотношение общественное, социально значимое - значит, и абсолютное, и относительное правоотношение оказывают влияние на неопределенный круг лиц - на общество в целом. Вместе с тем это влияние различно. В абсолютных правоотношениях оно прямое и непосредственное - и потому очевидное, в относительных - косвенное и опосредованное [15]. Воздействие относительного правоотношение на всех третьих лиц иногда именуют «отраженным» внешним действием [22]. Сторонники такой позиции делят внешние действия относительного правоотношения на две категории:
-внешнее действие, распространяющееся на других (помимо основного)
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
кредиторов одного должника;
-внешнее действие, распространяющееся на всех третьих лиц в принципе.
«Отражение» относительного правоотношения на других кредиторов одного должника можно увидеть, например, при его несостоятельности: когда его имущества недостаточно для удовлетворения требований перед всеми кредиторами. В данном случае имеют место несколько правоотношений: между должником и каждым из кредиторов соответственно. Любое из этих правоотношений будет опосредованно влиять на другие: перед одним кредитором должник выполнит обязательство в полном объеме, перед другим -лишь в части, а кому-то может не заплатить вовсе [15].
Вторая категория внешнего действия относительного правоотношения проявляется в таком институте гражданского права, как интервенция. Действия третьего лица не являются прямым вмешательством в право требования кредитора: само обязательство из соглашения действительно может нарушить только его сторона. Однако интервент создает внешний фон, стимул для такого нарушения и вместе с тем его действия в виде рефлексии способны неизбежно влекут за собой невозможность исполнения должником своей обязанности [25].
Считается, что если в абсолютных правоотношениях управомоченному лицу противостоят все прочие третьи лица, то и меры защиты и ответственности могут быть применены к любому, кто нарушит абсолютное право. Напротив, в относительных правоотношениях защищаться возможно лишь против контрагента, нарушившего обязательство [13, 16]. Ключевым аспектом абсолютной защиты гражданских прав является возможность требования не только и не столько денежной компенсации, но и непосредственно восстановления самого нарушенного права или устранения нарушающего его обстоятельства. В связи с этим можно выделить некоторые преимущества абсолютной защиты.
Во-первых, при применении мер абсолютной защиты отпадает проблема т.н. «недокомпенсации». Право восстанавливается в натуре (разумеется, в тех
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
случаях, где это возможно), а значит не возникает проблемы неправильного
расчета убытков и т.п.
Во-вторых, существование возможности применения таких мер выполняет превентивную функцию для потенциального правонарушителя [20].
Утверждение о том, что в относительных правоотношениях возможна лишь защита против контрагента представляется спорным и поднимает интересную проблему - возможности абсолютной защиты относительного правоотношения.
Любопытным является вопрос, можно ли прибегнуть к внедоговорному способу защиты, если право активного субъекта было нарушено третьим лицом, например, в результате деликта. Гражданское законодательство предписывает каждому участнику оборота воздерживаться от нарушения прав других лиц. Логично предположить, что если любое третье лицо (не связанное договорными отношениями с кредитором) способно своими действиями привести к умалению права кредитора или вовсе к его прекращению, то у кредитора должна существовать возможность защититься и против этого лица тоже [27, с. 34-36].
Некоторые правопорядки позволяют использовать деликтные иски для защиты обязательственного права. Такой вывод вытекает в частности из содержащейся в §823 Германского Гражданского уложения (далее: ГГУ) нормы, предписывающей возместить вред, причиненный лицом, посягнувшим на жизнь, здоровье, свободу, права собственности, а равно - на иное право (sonstige Recht) другого лица [29]. Определение круга прав, входящих в категорию sonstige Recht, долгое время было предметом для дискуссий.
Некоторые цивилисты склонялись к тому, что sonstige Recht не случайно стоит в одном ряду с правом собственности - то есть абсолютным правом, а значит под «иными правами» должны понимать лишь другие абсолютные права. Однако более обоснованной представляется точка зрения, согласно которой под sonstige Recht попадают и те права, которые не имеют абсолютного
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
действия [24, с. 428]. Такой подход позволяет значительно расширить
возможности защиты обязательственных прав, распространяя на них средства абсолютной (в том числе деликтной) защиты.
Российский правопорядок не признает деликтные иски против интервента. Подобное обращение кредитора к третьему лицу суды считают неправомерным. В одном из дел суд, отказывая во взыскании убытков по деликтному иску, прямо указал на отсутствие у истца вещного права на имущество, которому был причинен вред [7, 8]. Такой подход российских судов подвергается обоснованной критике. Положения Гражданского кодекса о вреде, причиненном имуществу, не должны трактоваться слишком узко - как вред, причиненный вещам, находящимся у лица на праве собственности.
Наиболее распространенным случаем интервенции в зарубежном праве является т.н. «двойная продажа», когда должник продает вещь интервенту (а не первоначальному контрагенту) из-за более высокой цены и пр. Здесь очевидна связь между интервентом и должником, где интервент опосредовано причиняет вред кредитору, не получившему свою вещь. Тем не менее, третье лицо может причинить вред и напрямую, например, уничтожив вещь, являющуюся предметом аренды или ссуды, что также разрушает договорные отношения между должником и кредитором (известны ситуации, когда интервент совершает указанные действия, находясь в сговоре с одной из сторон) [19].
В доктрине рассматриваются и более радикальные случаи, такие как воздействия на личность стороны договора с целью неисполнения им своих обязательств (взятие в заложники, причинение вреда здоровью, убийство и т.д.). В качестве иллюстрации можно привести дело, где руководитель, зная о наличии у своего подчиненного других выгодных проектов, заказов и т.п., специально нагружает его рутинной и бесполезной работой, чтобы тот не смог качественно исполнить обязательства перед заказчиками.
Интервент может воздействовать не только на саму сторону договора, но и на третьих лиц, с которыми должника связывают какие-либо договорные
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
отношения, как, например, в договоре субподряда. Интервенция возможна и в
корпоративных правоотношениях, в частности в деятельности контролирующих лиц, которые могут оказывать влияние на исполнение юридическим лицом своих обязательств [1, 2]. Все приведенные примеры показывают, насколько разнообразными могут быть сферы вмешательства лица в правоотношения, что очередной раз доказывает: проблема интервенции заслуживает внимания.
Вмешательство третьего лица в странах англо-американского права является деликтом. Под интервенцией в правовой доктрине понимают преднамеренное побуждение стороны договора к его нарушению третьим лицом (интервентом), причинившее убытки ее контрагенту [34, с. 1627]. Противоправность вмешательства вытекает из основополагающего принципа гражданского права - добросовестности субъектов договорных правоотношений, в частности из запрета излечения выгоды из своего недобросовестного поведения.
В интервенции проявляется как недобросовестность интервента, так и недобросовестность одной из сторон договора, которая своевольно прекращает договорные отношения, нарушая принцип pacta sund servanda. Недобросовестность интервента проявляется в том, что он знал о существовании договора, намеренно побуждал сторону этот договор нарушить и причинить этим убытки кредитору. Исходя из этого, интервентом будет признаваться только то лицо, которое имело соответствующий умысел.
Интервенция в Англии развилась из трудовых правоотношений. Изначально английские суды предоставляли защиту нанимателю в тех, случаях, когда третье лицо силой отбирало его работников (такие действия квалифицировали как trespass, то есть фактически как посягательство на чужую собственность) [34, с. 1643]. Впоследствии, согласно Статуту «О рабочих», круг оснований для ответственности расширился: работодатели имели право на судебную защиту против тех, кто угрозами, запугиваниями или иными
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
способами склонил работников оставить свою работу [14, с. 122]. Череда
судебных дел сформировала в судебной практике самостоятельное основание для иска против злоумышленников, которые намеренно вторгается в договор между нанимателем и рабочим. Знаковым делом, с которого начинается признание и развитие института интервенции в ее современном понимании, является Lumley v Gye, где оперную певицу Джоанну Вагнер, заключившую контракт с театром, «переманил» к себе конкурент, пообещав более высокую плату [30, 31, 33].
В США интервенция получила развитие из противоправных действий третьих лиц, которые своим вмешательством не только разрушали договорные связи, но и причиняли физический вред стороне соглашения. Со временем такой признак, как применение насилия, стал необязательным для квалификации деяния лица в качестве интервенции. На сегодняшний день практически любой договор подлежит защите против интервенции, а в некоторых случаях необязательно даже его наличие (например, при вмешательстве в т.н. коммерческие ожидания) [39, с. 454].
Параллельно с процессом легитимации интервенции в качестве деликта появилась и критика данного института как подрывающего здоровые отношения частноправовых субъектов и противоречащего положениям о конкуренции. Утверждалось, что применение деликтной ответственности к третьему лицу, которое действует в интересах получения большей материальной выгоды и имеет соответствующие возможности (заплатить большую сумму, предложить лучшие условие и т.д.), будет тормозить нормальное развитие гражданского оборота. Конкуренция же эффективна только тогда, когда нет таких социальных и правовых институтов, которые чрезмерно ограничивают экономическую свободу на рынке. Однако и отказываться от защиты против недобросовестного вмешательства третьих лиц не представлялось разумным. Именно поэтому были разработаны необходимые условия, наличие которых позволяло привлечь интервента к ответственности
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
[39, с. 459].
Законодательство США предусматривает две разновидности договорной интервенции:
-побуждение к нарушению договорного обязательства;
-склонение к одностороннему отказу от договора.
Как в первом, так и во втором случае интервент должен знать о существовании договора между должником и кредитором и понимать то, что он причинит своими действиями убытки одной из сторон соглашения. Без этих условий ответственность интервента могла бы прибрести почти безграничный характер. В ранее приведенном деле Lumley v Gye возмещения убытков стали бы требовать и таксисты, которые оставляли машины около театра, или рестораны, находившиеся поблизости [42, с. 77].
Однако не стоит забывать и о том, что некоторые аспекты применения мер ответственности к интервенту в Америке могут отличаться в законодательстве отдельных штатов: от жесткого подхода Нью-Йоркских судов, признающих только вмешательство в существующий договор с обязательным фактическим причинением убытков кредитору, до либеральных законов Калифорнии, позволяющих возместить убытки пострадавшей стороне и при интервенции в коммерческие ожидания [35, с. 333-335].
Подобные деликты вошли в особую категорию «экономических», которые включали в себя несколько вариантов незаконного вмешательства. Среди них были: намеренное склонение к нарушению договора (inducement of breach of contract); противоправное вмешательство лица в профессиональную или коммерческую деятельность (restraint of trade; некоторые деяния содержали элементы недобросовестной конкуренции); запугивание должника, повлекшее убытки для кредитора (intimidation); преступный сговор (conspiracy) [34, с. 351, 898, 1429, 1627].
Для привлечения интервента к ответственности необходимо доказать, что договор между должником и кредитором уже существовал. Побуждение
Российская юстиция в XXI веке:
реалии, проблемы, перспективы
интервента не заключать договор не считается противоправным.
Далее, этот договор действительно должен был быть нарушен - простое «чинение» препятствий интервентом без каких-либо последствий не является деликтом. Важно, что составы интервенции предусматривают любые способы склонения со стороны интервента, как положительные (обещание большей выгоды), так и отрицательные (принуждение, в том числе косвенное, создание непреодолимых препятствий, как юридических (введение различных запретов, издание актов, вступление с должником в сделку, которая влечет невозможность исполнения первого договора), так и физических (уничтожение инструментов, необходимых для надлежащего исполнения) и т.п.) [28, с. 59;
Наконец, необходимо, чтобы интервент точно знал, что его действия приводят к нарушению договорного обязательства должника и причиняют убытки кредитору. Эти обстоятельства должны охватываться целью интервента, простого предположения о них, как правило, недостаточно. Без намерения навредить/причинить убытки своим вмешательством ответственности быть не может, например, если оценщик допустил профессиональную ошибку при определении стоимости имущества или эксперт, нанятый страховщиком, неверно установил причину пожара [37, с. 126]. Указанные лица не имели цели причинить убытки кому-либо из сторон договора, они не будут нести деликтную ответственность за интервенцию (вместе с тем, не исключена возможность предъявления к ним требований со стороны контрагентов), хотя их действия в определенной мере повлияли на отношения между должником и кредитором. Требования о том, что подобная цель интервента должна быть единственной, нет. Разумеется, помимо причинения убытков кредитору, интервент не может не учитывать свои собственные экономические интересы [14, с. 132].
Англо-саксонское законодательство знает также институт tortious interference with prospective advantage или interference with business relations -
32].
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы т.н. вмешательство в коммерческие ожидания. Речь здесь также идет об
интервенции, только не в существующие правоотношения, а в будущие
(например, в еще не возникшие отношения между компанией и возможными
клиентами) [14, с. 133]. Главное отличие от договорного вмешательства будет в
том, что у пострадавшей стороны есть возможность обратиться с требованием о
возмещении убытков только к интервенту, поскольку контрагента по договору,
как такового, в данном случае нет. Сложнее будет формироваться и
доказательственная база: необходимо подтвердить наличие определенных
коммерческих ожиданий, высокую степень вероятности их осуществления, а
также знание об этом интервента [42, с. 89].
Квалификация интервенции в качестве деликта предопределяет способ защиты пострадавшего лица - возмещение убытков. Причиненные интервентом убытки (особенно отчетливо это видно в interference with prospective advantage) имеют характер чисто экономических. Проблематика взыскания чисто экономических убытков будет изложена далее в настоящей работе.
Хотя у добросовестной стороны по договору всегда сохраняется возможность обратиться напрямую к контрагенту, она не связана никаким требованием первостепенности такого обращения и может потребовать возмещения сразу с интервента.
Английская практика знает еще один способ защиты прав, который может применяться против тех, кто вторгается в чужие договорные отношения. Таким способом является судебный запрет (injunction). Однако, по общему правилу, судебный запрет может быть наложен лишь в том случае, если заявитель докажет, что иного способа защиты его права нет (или все существующие способы не будут эффективными), и без судебного запрета этому лицу будет причинен существенный вред [34, с. 855]. Кроме того, бывают ситуации, когда при интервенции причиненный третьим лицом материальный ущерб не поддается расчету. Это не означает, что пострадавшая сторона должна остаться без справедливого возмещения, которым в настоящем
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
случае и будет судебный запрет продолжения вмешательства. Иллюстрацией
применения судебного запрета против интервенции может послужить дело E. L. Husting Company v Coca Cola Company [45, с. 251].
Интервенция строго порицается в англо-саксонском праве. Тем не менее, не всякое вторжение в чужие договорные отношения будет являться противоправным и, следовательно, не будет признано деликтом. Не будет нарушением интервенция с целью защиты одной из сторон (например, действия матери в отношении своего ребенка) или оказания ей профессиональной помощи (например, при даче правовых советов, заключений юристом), а также в отношении брачного договора или союза в целом [14, с. 133]. Вмешательство может быть признано правомерным, если третье лицо действовало в рамках добросовестной конкуренции без прямого намерения причинить убытки стороне договора.
Во всех указанных случаях «интервент» в случае предъявления к нему требований о возмещении убытков должен будет доказать, что, вмешиваясь в договорные отношения должника и кредитора, он имел обоснованные на то причины и законный интерес.
Германское законодательство также признает интервенцию в договорные отношения противоправной и относит к числу деликтов. Такой вывод следует из толкования §826 ГГУ, гласящей, что лицо, умышленно причиняющее вред другому лицу способом, противоречащим добрым нравам, обязано этот вред возместить, а также из судебной практики немецких судов [29].
В отличие от англо-американского права, в ГГУ в само понятие деликта вложен моральный принцип. Интервент по законам Германии должен осознавать еще и то, что своими действиями он нарушает добрые нравы [18, с. 20-21]. Тем не менее, четких критериев, которые позволили бы отнести вмешательство в чужие договорные отношения к противоречащему добрым нравам поступку, Уложение не содержит. Немецкие суды рассматривают интервенцию с точки зрения противоправности в каждом конкретном случае.
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
Практика показала, что вмешательство в договорные отношения
незаконно и недобросовестно, к примеру, когда действия интервента, побуждающие должника к нарушению своего обязательства, носили систематический и целенаправленный характер, имели четкий план. Аналогично рассматриваются случаи сговора интервента с должником. При этом знание интервента о договоре и понимание того факта, что своими действиями он причин убытки первому кредитору, являются необходимыми.
В некоторых ситуациях положения ГГУ о деликтах могут пересекаться с законодательством о конкуренции. Речь идет о таких формах интервенции, которые попадают под понятие недобросовестной конкуренции (unlauteren Wettbewerb): переманивание работников или клиентов интервентом путем введения их в заблуждение относительно своего благосостояния или когда сам он не нуждается в дополнительных работниках; вторжение интервента в систему сбыта, сложившуюся у должника и кредитора и т.д.
Как и англо-американском правопорядке, с интервента по законам Германию взыскиваются убытки. В соответствии с §249 ГГУ, делинквент обязан поставить пострадавшую сторону в то состояние, которое существовало до возникновения обстоятельства, которое привело к появлению убытков. Важно отметить, что применительно к противоправному вмешательству §249 обязывает интервента при возмещении убытков учесть, как развивались бы договорные отношения между должником и кредитором, если бы он не стал причиной их разрыва. Подобное толкование, однако, вызывает много вопросов на практике. Интервент не может предугадать, каким образом был бы исполнен договор, или был бы он в принципе исполнен. Вместе с тем, это знание необходимо ему для верного расчета убытков.
Добросовестная сторона не ограничена каким-либо порядком обращения с требованием о возмещении убытков: для того, чтобы обратиться к интервенту напрямую не требуется первоначального обращения к контрагенту по договору или наличия невозможности возмещения убытков контрагентом (например,
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
ввиду его банкротства). Более того, интервент и должник несут солидарную
ответственность. Соответственно, если удовлетворение требования кредитора невозможно в полном объеме интервентом или должником, он вправе взыскать оставшуюся часть с любого из них.
Во Французском Гражданском кодексе (далее: ФГК) закреплен принцип относительности договорных отношений, устанавливающий распространение действия договора только для лиц, его заключивших. Проведенная в 2016 году реформа гражданского законодательства, однако, внесла некоторые уточнения в эту норму. Согласно ст. 1200 ФГК, на третьих лиц возлагается обязанность уважать то правовое положение, которое создает заключенный договор [21].
Интервенция во Франции считается деликтом. В соответствии с принципом генерального деликта, закрепленным в ст.1382 ФГК, всякое лицо, причинившее вред другому, обязано этот вред возместить. Важно также отметить, что в ст. 1383 ФГК отдельно предусматривает ответственность за вред, причиненный неосторожностью. Исходя из данных положений и новой редакции ст. 1200 ФГК, не остается сомнений в том, что лицо, помешавшее своими действиями надлежащему исполнению договора, обязано возместить все причиненные добросовестному контрагенту убытки [29].
Распространение принципа генерального деликта на интервенцию позволяет существенно сузить круг условий, необходимых для наступления гражданско-правовой ответственности у интервента. Судебная практика считает достаточным установить факт наличия убытков, причинно-следственную связь их возникновения с действиями интервента, а также знание интервента о существующем между сторонами договоре. Форма вины, как правило, значения не имеет ввиду указанного выше положения ст.1383 ФГК [38, с. 55].
Оспаривание сделки - российская альтернатива привлечения интервента к деликтной ответственности. Как было отмечено ранее, институт вмешательства не знаком правопорядку нашей страны. В отличие от
Российская юстиция в XXI веке:
реалии, проблемы, перспективы
большинства зарубежных государств, какое-либо «вторжение» лица в договор не рассматривается законодательством РФ в качестве деликта. Тем не менее, в случаях, когда должник впоследствии заключает соглашение с интервентом, противоправность вмешательства вытекает из судебной практики. Суды защищают права и законные интересы добросовестной стороны договора, пострадавшей от действия третьего лица, признавая заключенную с интервентом сделку недействительной.
На мой взгляд, проблема применения такого способа защиты заключается в том, что в законодательстве нет специального основания для оспаривания сделки, совершенной с интервентом. Каждый раз оспаривание сделки будет иметь свое основание, и суды будут исходить из каждого конкретного случая.
Практика знает случаи признания сделки с третьим лицом недействительной, однако нигде судами не делается акцент именно на вмешательстве. К примеру, если в договоре был предусмотрен запрет на уступку права требования, но сторона договора этот запрет нарушила, то при условии недобросовестности цессионария (когда он знал или должен был знать о данном запрете) сделка может быть оспорена в суде [6]. Основанием признания сделки недействительной в этом случае будет противоречие сделки договору. По такому же основанию участником корпоративного договора может быть оспорена сделка с третьим лицом и другим участником корпоративного договора, если сделка заключена в нарушение договора и третьему лицу было (или должно было быть) известно об этом. Примерами оспаривания сделок с третьими лицами может служить институт подозрительных сделок при банкротстве должника. Если должник, желая причинить вред какому-либо кредитору, заключает сделку с третьим лицом, то кредитор может требовать признания сделки недействительной, если третье лицо знала об этой цели должника [3, 5]. Практика признания сделок с интервентом недействительными не исчерпывается приведенными случаями [9,
10, 11].
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
Тем не менее, такой подход ограничивает права пострадавшей стороны.
Во-первых, сделка с интервентом не всегда будет нарушать норму закона или положение первоначального договора, напротив, подобное нарушение - скорее исключение, чем правило. Не всегда может идти речь и о таком основании, как противоречие сделки основам правопорядка и нравственности, поскольку одной только недобросовестности интервента, заключившего договор, причинившей кредитору убытки, как правило, недостаточно, чтобы считать эту сделку антисоциально, «не отвечающей нормам закона, морали..., заведомо и очевидно для участников противоречащей основам правопорядка и нравственности [4]».
Во-вторых, кредитор лишается права обратиться к интервенту напрямую, что существенно усложняет восстановление его нарушенного права. Рассмотрим наиболее распространенный вариант интервенции в договор купли-продажи - т.н. двойной продажи. По общему правилу купли-продажи, право собственности на вещь переходит с момента ее передачи. Допустим, что между кредитором и должником был заключен договор, но вещь еще не была передана. Затем после предложения интервентом большей цены должник расторгает договор с первоначальным кредитором, заключает договор купли-продажи с интервентом и передает вещь ему. Поскольку в российском правопорядке интервенция не является деликтом, единственный путь защиты, по которому может пойти кредитор - оспаривание сделки. Сложности возникают еще на этапе «поиска» основания признания сделки недействительной, о чем речь шла выше. Однако предположим, что такое основание имелось. Тогда правовым последствием недействительности является реституция - возврат первоначально существовавшего положения сторон договора. Кредитор пока что ничего не получает, поскольку вещь и право собственности на нее вновь переходят к должнику. Для того, чтобы приобрести вещь, кредитору необходимо либо заключать новый договор купли-продажи с должником (который с большой вероятностью откажет ему), либо
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
требовать недействительности одностороннего расторжения и (только в случае
признания недействительности судом) требовать исполнения первоначального договора в натуре [12].
Наконец, должник не всегда заключает с интервентом сделку. Это лишь частные случаи интервенции, которыми не исчерпывается практика вмешательства третьего лица в договор. Это означает, что если с интервентом впоследствии соглашения заключено не было, то добросовестная сторона вовсе лишается права на защиту своего права, а третье лицо, виновное в неисполнении должником своих договорных обязанностей, остается безнаказанным.
При наличии возможности пострадавшей стороны обратиться к интервенту напрямую (то есть при деликтной теории интервенции), возникает проблема квалификации взыскиваемых убытков. Ряд авторов отмечает, что убытки можно рассматривать в юридическом и экономическом значении. При этом их экономическое понимание более широкое, нежели гражданско-правовое, и включает убытки, возникающие в том числе в результате действий самого субъекта, каких-либо посторонних обстоятельств или же действий третьих лиц [23, с.18].
Понятие чисто экономических убытков часто выводится из противопоставления их физическому вреду, причиненному имуществу лица или личности непосредственно. Чисто экономические убытки (или потери) не являются прямым следствием такого вреда. Именно поэтому на слово «чисто» в зарубежной доктрине делается особый акцент. Чисто экономические убытки существуют в финансовой сфере пострадавшего лица, «бьют только по его кошельку» [36, с. 5]. Причинение вреда обязательствам рассматривается в качестве исключения из общего правила [36, с. 116].
Типичными примерами чисто экономических убытков будут т.н. «рикошетные» убытки, «переведенные» убытки, убытки вследствие закрытия объектов публичной инфраструктуры, вследствие недостоверной информации и
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
другие [36, с. 14-16; 26]. Представляется верным, что убытки, которые
причиняет интервент добросовестной стороне договора, имеют характер чисто экономических: они возникают исключительно в финансовой сфере пострадавшего лица и причиняются субъектом «извне», с которым его не связывают договорные отношения.
В правопорядках, где интервенция является противоправной и признается деликтом к вопросу о взыскании чисто экономических потерь не существует единого подхода.
В странах общего права действует economic-loss rule, в соответствии с которым нельзя подать деликтный иск с требованием о возмещении убытков, если деликтом были причинены только чисто финансовые потери. Однако это правило не является абсолютным и допускает некоторые исключения [34, с. 590; 36, с. 118; 44, с. 147].
В скандинавских странах (Швеция, Финляндия) подобные потери возмещаются только жертвам уголовно-наказуемого деяния. Вместе с тем отмечается, что положения о деликтах не содержат прямого запрета на взыскание чисто экономических убытков и в других случаях, если суды найдут для этого «серьезные основания» [36, с. 5-6].
В Германском Гражданском уложении норма §823 содержит перечень защищаемых прав, а не универсальное положение об обязанности возместить всякий причиненный вред, то есть принцип генерального деликта в чистом виде в ГГУ не закреплен. (в отличие от ФГК). Несмотря на то, что вопрос о понятии sonstige Recht до сих является дискуссионным, судебная практика пока неохотно идет по пути его расширительного толкования и отнесения к категории «прочих» каких-либо других прав, кроме абсолютных. Большинство цивилистов склоняются к тому, что защита финансового интереса (или благосостояния - Vermogen) не входит в перечень благ, охраняемых §823 ГГУ, и потому по общим правилам деликтного права чисто экономические убытки (reiner Vermogensschaden) возмещаться не должны. Эта позиция схожа с
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
положениями economic-loss rule в англо-американском законодательстве [14,
с.146]. Поэтому на сегодняшний день в Германии взыскание финансовых потерь допускается только в специально предусмотренных законом случаях -когда убытки причинены умышленно, при совершении лицом деяния, противного добрым нравам, то есть по правилам §826 ГГУ. Вмешательство в договорные отношения является одним из примеров такого случая [14, с. 127148].
Во Франции наиболее либеральный подход ко взысканию экономических потерь [17]. Ввиду принципа генерального деликта форма вины не имеет значения. Категория «вреда» в ст.1382 ФГК охватывает всякий вред, причиненный другому лицу. Очевидно, что и чисто экономические потери не будут исключением. Тем не менее и здесь, в случае интервенции взыскание чисто экономических убытков не всегда будет возможно. В качестве иллюстрации можно снова привести случай «двойной продажи». Если у пострадавшего от вмешательства лица все еще есть возможность истребовать саму вещь, то воспользоваться нужно именно этим правом, а не требовать возмещения чисто экономических потерь.
В странах, где воспринят такой подход, презюмируется, что исполнение в натуре имеет приоритет над взысканием убытков. Например, недобросовестный продавец продает свой компьютер сначала одному, затем -другому покупателю, а после исчезает с полученными деньгами. При этом второй покупатель - интервент - знал о предшествующей продаже и, несмотря на это, намеренно склонил продавца продать компьютер ему. Налицо неправомерное вмешательство в договор, однако единственный способ защиты, который доступен пострадавшей стороне - деликтный иск к интервенту с требованием о передаче имущества в натуре. Право на возмещение экономических убытков занимает второстепенное положение и может быть реализовано только в случае, если исполнение в натуре невозможно (компьютер был уничтожен и пр.). Разумеется, это ограничение «снимается»,
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
когда речь идет об интервенции в договорные отношения, не
предусматривающие передачу вещи и т.п.
Несмотря на то, что большинство правопорядков исходят из противоправности интервенции, в доктрине нередко встречается критика наступления ответственности за вмешательство третьих лиц в договор.
Так, против признания интервенции противоправным деянием выступают сторонники концепции «эффективного нарушения» - "efficient breach" theory [34, с. 213]. Эта теория рассматривает договор с экономической точки зрения в качестве инструмента для максимизации материальной выгоды (wealth maximization). В тех случаях, когда более благоприятного результата можно достичь путем «нарушения» соглашения, сохранять существующие договорные связи не имеет смысла. Сторона договора всегда должна иметь право выбора, каким образом ей удастся получить наибольшей материальной выгоды: исполнив договор или нарушив его, возместив убытки контрагенту [43, с. 106].
Данная теория применяется и в тех случаях, когда сторона договора своим нарушением пытается так или иначе уменьшить свои затраты [43, с. 107]. Например, стороны заключают договор на выполнение работ. Затем появляется третье лицо, которое за большую цену просит выполнить меньший объем работ и пр.
Наиболее радикальные приверженцы концепции «эффективного нарушения» выступают против любых правовых институтов, которые могут воспрепятствовать ее применению: против исков о присуждении исполнения в натуре, против «сверхкомпенсации» или взыскания штрафных убытков [20]. Разумеется, не признается ими и противоправность интервенции, ведь с точки зрения "efficient breach" theory, интервент не только не нарушает принципы и нормы гражданского права, но и способствует более выгодному и благоприятному распределению материальных благ, «разрушая» своим вмешательством неэффективный договор.
Последователи «эффективного нарушения» признают интервенцию
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
противоправной, только если она явилась следствием действий, заведомо
незаконных (применение насилия, угроз, обмана и пр.) и наказуемых вне зависимости от того, повлекли они за собой неисполнение договора или нет [42, с. 62, 69]. Интервенция в этом случае является еще одним негативным последствием правонарушения, и только тогда представляет собой самостоятельный состав.
"Efficient breach" theory представляет достаточно циничный подход к гражданско-правовым отношениям. Обязанность сторон соблюдать договор сводится только к принятию на себя обязательства выплатить убытки контрагенту в случае неисполнения - и больше ни к чему. Подобное видение «вызывает отвращение [только] у тех, кто хочет добавить гражданскому закону как можно больше этики и морали», когда он не нуждается в этом [40, с. 3].
Противники теории утверждают, что в долгосрочной перспективе следование подобной концепции приведет к деморализации договорных отношений, которые строятся на принципе pacta sund servanda. Одно экономически более выгодное соглашение станет угрозой для эффективности сотни других. Более того, в действительности в более выгодном положении от нарушения договора будут находиться только два лица: нарушившее договор сторона и ее новый контрагент. Кредитор по первому договору всегда проигрывает.
Существует и позиция, согласно которой институт интервенции может существовать наряду с доктриной «эффективного нарушения», не только не противоречить ей, но даже дополнять ее. В тех случаях, когда теория «эффективного нарушения» не принесет ожидаемых результатов (например, кредитор не будет удовлетворен суммой возмещенных убытков, в т. ч. если они будут посчитаны неверно), использование средств защиты против интервенции поможет восполнить образовавшиеся пробелы (это касается и гипотетической возможности взыскания штрафных убытков в пользу пострадавшей стороны, что невозможно при применении "efficient breach" theory [41, с. 11-13]).
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
Тем не менее, теория «эффективного нарушения» не учитывает
противоправного характера действий третьего лица - интервента, который склоняет должника к нарушению договора. Он вмешивается договор не просто в угоду получения материальной выгоды, но и с целью навредить другой стороне договора. Такие действия не могут и не должны быть одобрены правопорядком.
Список литературы:
1. Федеральный закон от 26.12.1995 № 208-ФЗ Об акционерных обществах, ред. от 15.04.2019 // СПС Консультант Плюс. Ст. 81.
2. Федеральный закон от 08.02.1998 № 14-ФЗ Об обществах с ограниченной ответственностью, ред. от 23.04.2018 // СПС Консультант Плюс. Ст. 45.
3. Федеральный закон от 26.10.2002 № 127-ФЗ (ред. от 27.12.2018) «О несостоятельности (банкротстве)» (с изм. и доп., вступ. в силу с 01.01.2019). Ч. 2 ст. 61.2 // СПС Консультант Плюс
4. Определение Конституционного Суда РФ от 08.06.2004 № 226-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы открытого акционерного общества «Уфимский нефтеперерабатывающий завод" на нарушение конституционных прав и свобод статьей 169 Гражданского кодекса Российской Федерации и абзацем третьим пункта 11 статьи 7 Закона Российской Федерации «О налоговых органах Российской Федерации» // СПС Консультант Плюс.
5. Постановление Пленума ВАС РФ от 23.12.2010 № 63 «О некоторых вопросах, связанных с применением главы Ш.1 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» // СПС Консультант Плюс. П.5, п.7.
6. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 21.12.2017 № 54 «О некоторых вопросах применения положений главы 24 Гражданского кодекса Российской Федерации о перемене лиц в обязательстве на основании сделки». П.16 // СПС Консультант Плюс.
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
7. Определение ВАС РФ от 15.05.2009 № ВАС-5311/09 по делу № А63-
1526/08-С1-19 // СПС Консультант Плюс.
8. Определение ВАС РФ от 28.02.2012 № ВАС-1452/12 по делу № А43-45390/2009 // СПС Консультант Плюс.
9. Определение Судебной коллегии по экономическим спорам Верховного Суда РФ от 26.12.2017 № 305 - ЭС17 - 14389 по делу № А40-172921 / 2016 // СПС Консультант Плюс.
10. Определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РФ от 09.01.2018 № 50-КГ17-27 // СПС Консультант Плюс.
11. Определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РФ от 27.03.2018 № 49-КГ17-35 // СПС Консультант Плюс.
12. Определение Верховного Суда РФ от 01.11.2018 № 304-ЭС18-17821 по делу № А70-11252/2017 // СПС Консультант Плюс.
13. Гражданское право Общая часть: учебник / отв. ред. Суханов Е.А. Т. 1. 3-е изд. // М.: Волтес Клувер, 2006.
14. Деликтные обязательства и деликтная ответственность в английском, немецком и французском праве: учебное пособие. /отв. ред. Егорова М.А. // Юстицинформ. 2017.
15. Алоян А.Э. Модели абсолютной защиты обязательственных прав // «Закон». №8. 200.
16. Агарков М.М. Обязательство по советскому гражданскому праву. -М.: Типография «Известия Советов депутатов трудящихся СССР. 1940.
17. Богданов Д.Е. Анализ правовых подходов к возмещению чисто экономических потерь в зарубежном праве // Журнал Российского Права - М.: изд. Норма, 2012.
18. Грибанов В.П. Осуществление и защита гражданских прав // Классика российской цивилистики . изд. 2-е, стереотип. - М.: "Статут", 2001.
19. Гутников О.В. Деликтная ответственность за нарушение относительных прав: перспективы развития в российском праве/ Закон, №1,
Российская юстиция в XXI веке:
реалии, проблемы, перспективы
2017.
20. Карапетов А.Г. Модели защиты гражданских прав - экономический взгляд // Вестник экономического правосудия. № 11, 12. 2014.
21. Маковская А.А. Реформа договорного права во Франции. Новые положения Гражданского кодекса Франции / Вестник экономического правосудия. № 8. 2016.
22. Райхер В.К. Абсолютные и относительные правоотношения (к проблеме деления хозяйственных прав) // Вестник гражданского права. №2.
23. Садиков О.Н. Убытки в гражданском праве Российской Федерации. Статут, 2009.
24. Синицын С.А. Общее учение об относительных и абсолютных правах: дисс. док. юрид. наук: 12.00.03 / Синицын Сергей Андреевич. - М. 2017.
25. Синицын С.А. Абсолютная защита относительных прав: причины, последствия, соотношения с принятой классификацией субъективных прав // Вестник гражданского права. №1. 2015.
26. Туктаров Ю.Е. Чисто экономические убытки / Убытки и практика их возмещения / сборник статей, сер. Анализ частного права // М.: изд. центр частного права, Статут, 2006.
27. Флейшиц Е.А. Обязательства из причинения вреда и из неосновательного обогащения / Курс советского гражданского права. М.: Гос. изд. юридической литературы, 1951.
28. Халфина Р.О. Договор в английском гражданском праве // М.: Изд. Академии наук СССР, 1959.
29. Интернет-источник: Российский правовой портал: Библиотека Пашкова / Германское Гражданское уложение // URL: https://constitutions.ru/.
2077.
30. Lumley v Gye 1853 // https://www.bailii.org/ew/cases/EWHC/QB/1853/J73.html.
31. Quinn v Leathem 1901//
URL:
URL:
Российская юстиция в XXI веке:_
реалии, проблемы, перспективы
https: //www.bailii.org/uk/cases/UKHL/ 1901/2.html.
32. Thompson v Deakin 1952: a breach by indirect methods.../ British and Irish legal information Institute // URL: https://www.bailii.org/cgibin/.
33. Rookes v Barnard 1964 // URL: https: //www.bailii.org/uk/cases/UKHL/ 1964/1.html.
34. Black's Law Dictionary. Ninth edition, 2009.
35. Broida Ronald J., Handler Thomas J. Tortious interference with contract and prospective advantage in Illinois// DePaul Law Review/ Vol.32 issue 2 Art.5, 1983.
36. Bussani M., Palmer V.V. Pure economic loss in Europe / Cambridge University Press, 2003.
37. Cane P. Tort law and economic interests. Second edition//Clarendon Press, Oxford, 1996.
38. Eulau H. P. Educing a breach of contract: a compassion of laws of The United States, France, The Federal Republic of Germany and Switzerland/ Boston College International and Comparison Law Review, 1978. Vol.2 issue 1, art.3.
39. Grother Gina M. Interference with contract in the competitive market place// William Mitchell Law Review.Vol.16 issue 2 art.6, 1989.
40. Holmes O. W., Jr. The path of the law // Harvard Law Review. 1897.
41. Katz A. Intentional interference with contractual relations: a transactional approach. 2012.
42. Perlman S. H. Interference with contract and other economic expectancies: a clash of tort and contract doctrine // The University of Chicago Law Review. 1982.
43. Posner R. Economic analysis of law. Third Edition // Wolters Kluwer.
1986.
44. Stone R. Modern law of contract. Fifth edition, Cavendish Publishing.
2002.
45. Tibbs B. Relief by injunction against interference with contract // Marquette Law Review. Vol. 16 issue 4 Art. 4, 1932.
