CC BY
36
Н. Б. Корина
Венский университет
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ТОЛСТОВСКОЙ ФИЛОСОФИИ В ДНЕВНИКАХ СЛОВАЦКОГО ТОЛСТОВЦА АЛЬБЕРТА ШКАРВАНА
Цель настоящей статьи - лучше представить российской общественности Альберта Шкарвана как приверженца толстовской философии, его роль в словацком национально-освободительном движении и его интерпретацию толстовской философии. Многие новые сведения о лицах и событиях конца XIX - начала ХХ вв. мы получаем из дневников А. Шкарвана, написанных на протяжении 1896-1926 гг. Будучи высокообразованным гражданином Австро-Венгрии, Шкарван вел дневники на пяти языках: словацком, немецком, венгерском, русском и фрагментарно латинском. В своих дневниках он полемизирует с Л. Н. Толстым и его последователями, критически отзывается о деятельности Д. Маковицкого и других словацких национальных деятелей и излагает свою духовно-нравственную концепцию, основанную на идеях Толстого. Дневники А. Шкарвана хранятся в Литературном архиве Словацкой национальной библиотеки в г. Мартин.
Ключевые слова: Альберт Шкарван, Душан Маковицкий, Л.Н. Толстой, непротивление злу насилием, интерпретация толстовской философии.
N. B. Koryna
University of Vienna (Vienna, Austria)
INTERPRETATION OF TOLSTOY'S PHILOSOPHY IN THE DIARIES OF THE SLOVAK TOLSTOYAN ALBERT SKARVAN
This article has an aim to introduce closer Albert Skarvan as a true adept of Tolstoy's philosophy, his role in the Slovak national liberation movement as well as his interpretation of Tolstoy's philosophy. We get a new knowledge about many historical events and persons of the late 19 - early 20 century thanks to the Skarvan's diaries written in the period of the years 18961926. As a well-educated person of Austria-Hungary, Skarvan was writing his diaries in 5 languages: Slovak, German, Hungarian, Russian and fragmentary Latin. In these diaries we find polemic with Leo Tolstoy and Tolstoy's adepts, critical view of the activities of Dusan Makovicky and other Slovak national figures as well as Skarvan's philosophical conception based on Tolstoy ideas. All the diaries are storing at the deposits of Literary Archive of Slovak National Library in Martin.
Keywords: Albert Skarvan, Dusan Makovicky, Leo Tolstoy, resist not evil, interpretation of the Tolstoy's philosophy
DOI 10.22405/2304-4772-2018-1 -3-135-150
Литературное и философское наследие Л. Н. Толстого, его идеи на рубеже XIX-XX вв. получили распространение в Словакии, в чем сыграли значительную роль Альберт Шкарван и Душан Маковицкий. Документальное подтверждение этому дают литературно-мемуарные произведения А. Шкарвана («Записки военного врача», «Словаки»), пресса того времени, а также переписка деятелей словацкой культуры и рукописные документальные материалы, наиболее обширными и ценными среди которых являются дневники Альберта Шкарвана. Это отражено в литературно-исторических
публикациях о рецепции творчества Л. Н. Толстого в Словакии, собранных в книге Андрея Мраза «О русской литературе и ее восприятии в Словакии» (7 ruskej Шега^гу а jej ohlasov па Slovensku, 1955) и особенно в сборнике «О восприятии Л. Н. Толстого в Словакии», изданном к 50-летию со дня его смерти (7 оЫавоу &е1а Ь. N. ТоЫе^ па Slovensku, 1960).
Друзья юности, словацкие врачи Душан Маковицкий и Альберт Шкарван принадлежали к близкому окружению Л. Н. Толстого. И если Маковицкого в России знают довольно хорошо, то Шкарван остается пока в значительной степени белым пятном для российских толстоведов, хотя его роль в деле распространения идей Толстого на территории Австро-Венгерской империи весьма значительна. Почему так получилось?
Во-первых, Душан Маковицкий был личным врачом Льва Николаевича и оставался с ним до самого конца. В памяти современников он прочно связан с Толстым, сохранились многие их совместные фотографии.
Во-вторых, в России многократно переиздавались «Яснополянские записки» Маковицкого, написанные на русском языке. Они ценны тем, что Маковицкий пытался как можно более скрупулезно зафиксировать все, что говорил и делал Лев Николаевич, и создал своего рода толстовскую летопись.
В-третьих, Маковицкий вел активную издательскую деятельность с целью пропагандировать творчество Льва Николаевича за рубежом. Именно он издал первый перевод романа «Воскресение» на словацкий язык в 1899 г.
Но не все знают, что сам этот перевод, изданный Маковицким, сделал Альберт Шкарван. Только вот в России он задержался, к сожалению, недолго -был вынужден эмигрировать по политическим соображениям. Кто же был этот «загадочный словак»?
Врач, писатель, переводчик, антимилитарист (теперь мы назвали бы его пацифистом) и толстовец Альберт Шкарван (1869-1926) был неординарной личностью [Комм. 1]. В 1896 году он прибыл в Россию, воспользовавшись приглашением своего друга - толстовца В. Г. Черткова, - и с тех пор не разлучался со Львом Николаевичем, сначала физически, а после вынужденной эмиграции духовно. Он был одним из немногих глубоких и критически мыслящих последователей Толстого, принял толстовские идеи всем своим существом и всю жизнь их философски развивал и хранил.
Шкарван - типичный представитель новой словацкой интеллигенции. Образованные слои словацкого общества находились в XIX веке под сильным влиянием идей славянофильства, которые в большой степени были сосредоточены на России, служившей своего рода духовным ориентиром славянским народам, не имеющим своей государственности (одним из вдохновителей идеологии панславизма в Габсбургской империи был словак Павел Йозеф Шафарик). Не последнее место в этом влиянии занимали и идеи Л. Н. Толстого, которые проникли в Словакию. В эссе «Воспоминания о Л. Н. Толстом» А. Шкарван пишет: «Газетные статьи Ваянского [Комм. 2] о России, произнесенные на мартинских собраниях [Комм. 3] речи Мудроня [Комм. 4] и других пустили в наших молодых душах настолько глубокие корни, что до них
было далеко не только шовинистически настроенным приверженцам идеи венгерской государственности и венгерскости, но и наиболее передовым представителям культуры Запада любых позиций. Россия была для нас землей обетованной нашего будущего...» [Комм. 5]. Постепенно романтический настрой у Шкарвана угас, но сменился ясными убеждениями. В поисках выхода из сложившейся историко-политической ситуации для словацкого народа и решения собственных духовных проблем он пришел к убеждению в необходимости личного (собственного) нравственного самосовершенствования и связанного с ним принципиального внутреннего изменения (Шкарван называл его перерождением), на что повлияли идеи Л. Н. Толстого.
Желая понять и прочувствовать русскую культурно-философскую среду, Шкарван сам выучил русский язык, причем отмечал в дневниках, что это не составило для него большого труда. Для лингвистов, занимающихся вопросами дву- и многоязычия, это вполне закономерное явление: чем большим количеством языков, причем не являющихся генетически близкородственными, человек владеет в совершенстве, тем легче и быстрее он осваивает каждый следующий язык [1; 9] Поскольку словаки, не имея собственной государственности, много веков жили в составе Венгерского королевства, а затем габсбургской Австро-Венгрии, где государственными языками были немецкий и венгерский, а языком образования (особенно у врачей) традиционно была латынь, все образованные словаки, жившие в этом государстве, владели как минимум четырьмя совершенно разными языками: венгерским (финно-угорская группа), немецким (германская группа), латинским (романская группа) и родным словацким (славянская группа), а также, как правило, и пятым - близкородственным чешским, который был языком словацкой протестантской церкви, имевшей сильные позиции в обществе, и довольно продолжительное время даже претендовал на роль литературного языка словаков [Комм. 6]. Многие владели французским. Скорость и качество, с которыми Альберт Шкарван овладел русским языком, -наглядное тому подтверждение. А оценить их, так же, как и узнать о воззрениях Шкарвана на философию Л. Н. Толстого и на многие события эпохи, мы можем благодаря подробным дневникам, которые он вел. Поскольку эти дневники преставляют собой ценный и почти неизвестный общественности материал, далее мы позволим себе довольно пространные цитаты из них.
Дневники Шкарвана начинаются с 1896 года и фиксируют все этапы его духовного роста и становления мировоззрения вплоть до кончины в 1926 году. Всего их 8 общим объемом 1098 страниц (перечень см.: [6]). Несмотря на то, что уже через год, в 1897 г., Шкарван эмигрировал в Великобританию, затем переехал в Швейцарию, а в 1910 г. вернулся в Австро-Венгрию (сначала в Венгрию, а в 1920 г. в родную Словакию), многие дневники велись по-русски. Проведенный в России рядом с Л. Н. Толстым 1896 год зафиксирован по-русски практически полностью, в более поздних дневниках русские фрагменты перемежаются со словацкими, немецкими и венгерскими, в них содержится также много латинских цитат и терминов в оригинале. В своих дневниках
Шкарван скрупулезно фиксирует не только происходившие в его жизни события и свои философские взгляды, прежде всего отношение к толстовству, но и свое внутреннее состояние, мучения, душевные порывы и т.п. Рудольф Хмель во введении к книге «Жизнь - это борьба» пишет об этом так: «Это пестрая мозаика, дополняющая имевшиеся у нас знания о жизни и деятельности этого интереснейшего человека. Благодаря ей мы не только в подробностях узнаём о его борьбе за собственную жизнь, но и познаём определенный фрагмент жизни словацкого общества» [2].
В Словакии Альберт Шкарван известен благодаря его увековечению в литературе - романе Петера Звана «Мечтатель» (Rojko, 1959, позднее экранизирован), драме Владимира Кривоша «Толстовец» (ТоЬ^о^ес, 1966), а также в книге Августина Матьовчика и Рудольфа Хмеля «Жизнь - это борьба» (Zivot je zapas, 1977) с подзаголовком «Внутренняя биография Альберта Шкарвана», которая представляет собой обработанный свод документов -дневников Шкарвана, его переписки и биографических материалов. Кроме дневников, которые вышли на свет из архивов только в конце 1970-х гг., Шкарван ярко выразил свое мировоззрение в опубликованных еще при его жизни мемуарах «Записки военного врача» (Zapisky vojenskëho ккага, 1920), выдержавших несколько переизданий на русском и словацком языках, историко-полемическом труде «Словаки» и в нескольких эссе. Именно «Записки...» дали словацкому писателю Ладиславу Новомескому основание назвать Шкарвана «первым словацким антимилитаристом».
В настоящее время все дневники Альберта Шкарвана хранятся в Литературном архиве Словацкой национальной библиотеки в г. Мартин под сигнатурами 22 Ь 1 и 22 М 1. Усилиями большого энтузиаста исследования жизни и творчества А. Шкарвана и, можно сказать, его персонального биографа Августина Матьовчика не только началась последовательная публикация фрагментов из этих дневников в научных изданиях, но и был получен грант Министерства культуры Словакии, благодаря которому началась обработка дневников (в т.ч. переводы иноязычных частей на словацкий язык) и их подготовка к полному комментированному изданию. Я имела честь участвовать в этом проекте в качестве переписчика и переводчика русских текстов, содержащихся в дневниках А. Шкарвана, и меня восхитил он сам как личность, его убежденность и последовательное критическое мышление.
Жизнь и деятельность Альберта Шкарвана
Сначала следует представить Альберта Шкарвана и показать, насколько тернистым был путь простого деревенского паренька к вере, правдолюбию и толстовству.
Альберт Шкарван родился 31 января 1869 г. в местечке Тврдошин на Верхней Ораве, в одном из живописнейших гористых регионов Словакии, в семье ремесленника. Наибольшее влияние на его нравственное формирование оказала мать, о которой он часто упоминал в переписке, дневниках и мемуарах,
подчеркивая ее любовь к людям, добросердечность, жертвенность, щедрость и высокую мораль.
Обладая чувствительной натурой, Шкарван был очень привязан к матери. Однако уже с малых лет проявилась его яркая любовь к свободе. Он восхищался «дикой вольницей» кочевых цыган и мечтал стать лесником, чтобы жить в глубоком лесу, в постоянном контакте с природой - источником полноценной жизни.
Но у родителей были другие планы - они стремились дать первенцу хорошее образование. Шкарван закончил гимназию и в 1886 г. поступил на медицинский факультет Будапештского университета. Роскошная столичная жизнь опьянила его, и он окунулся в радости жизни со всей силой и страстью молодости. Через год (в 1887 г.) Шкарван продолжил обучение в Праге, где всё так же стремился получить от жизни максимум удовольствий. Здесь у него случилась глубокая драма, с которой начался поворот в его мировоззрении, и именно здесь он познакомился с идеями Толстого, оказавшими огромное влияние на формирование его личности и на всю его дальнейшую жизнь.
Проучившись в Праге два с половиной года, Шкарван поехал завершать свое медицинское образование в Иннсбрук, где учился его друг Душан Маковицкий, тоже толстовец, и в 1894 г. получил звание доктора медицины. Однако осенью того же года ему пришлось пойти на военную службу. Он был направлен в военный госпиталь Кошицкого гарнизона. И тут в этом свободолюбивом человеке, уже усвоившем толстовские идеи, но попавшем в мир муштры и бессмысленных приказов, разыгралась сильнейшая внутренняя борьба, приведшая через полгода к резкому протесту и отказу продолжать военную службу - Шкарван решил последовательно применять толстовский принцип непротивления злу насилием. Его не удалось отговорить от этого шага ни друзьям, ни невесте, ни даже горячо любимой матери, и молодого словака посадили в военную тюрьму. Исключительный поступок Шкарвана получил широкую огласку в Словакии, России и Европе и принципиально повлиял на его дальнейшую судьбу, поскольку превратил его практически в изгоя - он не встретил понимания у деятелей словацкого национально-освободительного движения и жестко критиковался С. Г. Ваянским, что вылилось в игнорирование его последующих литературно-публицистических трудов и их замалчивание литературной критикой, что глубоко удручало истинного словацкого патриота, горячо радевшего за свободу и независимость словацкого народа.
Через 55 дней Шкарвана послали на психиатрическое освидетельствование в Вену, после чего через 9 недель вернули в Кошице и приговорили к четырем месяцам тюрьмы и лишению диплома врача и всех званий, обязав по отбытии наказания дослужить оставшийся срок в армии. В случае повторного отказа от военной службы ему грозили дальнейшие санкции.
В этой ситуации очень кстати оказалось приглашение в Россию от его друга, толстовца В. Г. Черткова, которым Шкарван с радостью воспользовался. Выйдя из тюрьмы, он 27 июля 1896 года отправился в Россию, где находился в
основном в Ясной Поляне, Москве и Петербурге, сопровождая Льва Николаевича Толстого. Здесь он и начал писать мемуары и вести дневник.
Однако Шкарвану не суждено было задержаться в России: будучи замешанным вместе со своим другом Чертковым в движении духоборцев, Шкарван был вместе с ним депортирован, и в начале 1897 г. ему пришлось покинуть Россию. Друзья обосновались в окрестностях Лондона, где Шкарван занялся писательским и переводческим трудом. Здесь он в 1898 г. написал по -русски первый вариант своих «Записок военного врача», который Чертков издал в Англии под названием «Мой отказ от военной службы» (Purleigh, 1898). Эта книга документирует его характер, его внутреннюю борьбу, философские взгляды и взаимоотношения в госпитале и тюрьме и носит ярко выраженный антимилитаристский характер.
В Англии ухудшилось состояние здоровья Шкарвана (проблемы с легкими), и он перебрался в более благоприятную по климату Швейцарию, где прожил с 1898 по 1910 гг. в основном в окрестностях Локарно и Женевы, первых пять лет - в т.н. толстовской колонии, которую покинул около 1903 г. из-за идейных расхождений с колонистами.
В эмиграции Шкарван написал три словацких варианта своих записок. Окончательным стал текст под названием «Записки военного врача», датированный 7 мая 1904 г. и изданный в Праге в 1920 г.
В 1900-1904 гг. изменилось отношение Шкарвана к толстовскому движению, с которым он идейно разошелся. Шкарван считал, что большинство тех, кто называет себя толстовцами, не поняли всей глубины идей Толстого и своей деятельностью эти идеи дискредитируют. Критически относился он и к общественно-политическим взглядам самого Толстого, выраженным в его поздних трудах. Он снова стал поддерживать активные контакты со Словакией, особенно со своим другом Душаном Маковицким, матерью и некоторыми словацкими писателями. Результатом стал труд «Словаки», написанный для московского издательства «Посредник». Рецензию на эту работу написал Л. Н. Толстой, однако она так и осталась в рукописи, и лишь в последней трети ХХ века ее обнаружил и издал Штефан Колафа [3].
Шкарван активно переводил художественные произведения и статьи Л. Н. Толстого на словацкий язык. Наиболее значительным его трудом в этой области является перевод романа «Воскресение», который уникален тем, что был сделан по не прошедшей цензуру рукописи еще до выхода романа из печати и начал публиковаться в 1899 г. с прекрасными иллюстрациями Леонида Пастернака. Кроме произведений Толстого, Шкарван переводил Тургенева, Чехова, Горького, Мопассана и других авторов и публиковал свои переводы в словацкой, чешской, американской и немецкой печати (больше всего их вышло в американском эмигрантском издании «Словацкий дневник»). Кроме того, Шкарван стал известным как активный эсперантист и основатель Словацкого клуба эсперантистов.
В начале 1910 г. Шкарван вернулся на родину, где получил место врача и вскоре заслужил любовь и признание пациентов. Однако он был враждебно
встречен шовинистически настроенной венгерской общественностью, подозревавшей его в панславизме, - тем более, что все ключевые административные должности на его родине занимали венгры. Когда началась Первая мировая война, к нему приставили шпиона, в результате интриг обвинили в измене родине и 11 марта 1915 г. вместе с женой посадили в тюрьму. Дело передали в Братиславу. Решением братиславского военного суда обвинения с него были сняты за недостатком доказательств, и в мае супругов Шкарванов отпустили на свободу. Однако венгерская администрация добилась высылки Шкарвана в южные провинции, на территорию современной Венгрии (Ягер, затем Верпелет).
Изгнание Шкарвана было прекращено в январе 1918 г., и в этом же году он вернулся на родину, где жил до конца своих дней. На этот период пришлось формирование (Первой) Чехословацкой Республики, которую Шкарван воспринял весьма критически, поскольку видел в ней не равноправие чешского и словацкого народов, а подчинение словаков чехам. Однако, кроме дневниковых записей, его политические взгляды нигде не отразились. Все свое время он посвящал врачебной практике, и на литературную и общественную деятельность не оставалось ни сил, ни времени. Тем не менее он регулярно вел дневник, стремился систематизировать свои материалы и собирался написать воспоминания о Л. Н. Толстом. Однако вскоре состояние его здоровья резко ухудшилось (чахотка), и в дневниках стало появляться все больше рассуждений о смерти. Находясь на лечении в санатории, Шкарван интенсивно вел дневник, стараясь успеть записать как можно больше. Характерно и то, что его последними словами были: «Толстой нашел истину жизни!» Эти слова записала в дневник его жена Маргита, приписав в скобках: «Последнее говорил уже практически в агонии и повторил несколько раз мой добрый муж» [Комм. 7]. Это не просто достойное завершение дневника, но и свидетельство того, что нравственные принципы Толстого в том виде, в каком он их воспринял и усвоил, были для Шкарвана идейным стержнем всей жизни, что многократно подтверждается его дневниковыми записями. До конца жизни он был не просто пропагандистом христианских идей Толстого, но и сам истово верил в истинность этих идей.
Шкарван и толстовская философия
Шкарван был убежден в том, что Толстой остался непонятым и что значение его имеет общечеловеческий масштаб. Подводя итог своей жизни, уже будучи неизлечимо больным, в дневнике от 09.02.1926 он четко сформулировал свою точку зрения: «Работа людей мыслящих в ближайшем будущем должна быть нацелена на непредвзятое, глубокое изучение трудов Толстого и рассеивание тех глупых предрассудков о его взглядах, которые делают невозможными объективную и верную оценку и почитание русского гиганта, относительно которого современный мир не знает, насколько огромное сокровище он имеет в его лице и какое искупление для грядущих веков. С
Толстого началась новая эра для всего человечества». Это высказывание как нельзя лучше показывает, какое место Шкарван отводил Толстому.
Однако восхищение Толстым имеет прежде всего личностный характер. Самым главным его достижением Шкарван считает глубоко христианский в своей основе принцип непротивления злу насилием. Философские же воззрения Толстого, особенно полемические статьи последних лет, Шкарван воспринимал довольно критически: «Христианско-социальные труды Толстого многих искренне верующих, церковно верующих (т.е. воцерковленных - Н. К.) людей совершенно не убеждают - более того, настраивают против него. Думаю, это потому, что они построены исключительно на почве разума. Толстой сразу уличает людей во лжи и убеждает их в истине, но этого недостаточно, недостаточно именно для людей, у которых все основано на сердце, а именно таковы в большинстве своем верующие. Последним, чтобы они погасили свой чадящий огонек, нужно предъявить более теплый и светлый свет любви, тепло которого они почувствуют и тогда непосредственно убедятся в высшем его качестве. Это тепло Божьей любви есть в Толстом, но менее всего оно выражено в произведениях, предназначенных для пропаганды» (13.08.1901).
О своем отношении к Толстому Шкарван в дневнике от 17.01.1906 пишет: «Что касается меня, мне Толстой помог, прежде всего, тем, что помог мне найти себя самого, заблудшего и потерянного. Его философия, его взгляды на общество, государство, церковь, хотя и были интересны и в определенной степени важны, имели для меня второстепенное значение».
Особенно глубоко воспринял Шкарван христианскую основу учения Толстого. Он многократно подчеркивает, что именно Толстой привел его к истинному Богу, к пониманию глубинного смысла христианства, заложенного в любви к ближнему - не демонстративной, а истинной и последовательной в своем всетерпении. В дневнике от 30.10.1925 он пишет: «Милосердие, всепрощение и великодушие (благородно говоря, d'ame) - это самые надежные пробные камни духовной ценности человека. Без этих качеств невозможно быть христианином, невозможно быть добрым человеком, знать и любить Бога. Любовь к Богу - наивысшее. На ней надо строить дом свой. Без любви к Богу нет ни истины, ни жизни, ни счастья. Напрасно люди пытаются обойти Бога и без Бога быть спасенными».
В другом дневнике он пишет по-русски: «Путь жизни упирается в Бога. Это не философская формула, а опыт жизни, думаю, всех умных-честных людей. Нужно людям добраться до пути. Люди не на пути или, что еще хуже, -на ложном пути. И даже еще хуже - находясь на ложном пути, люди уверены, что они идут по верному пути. Так что мир далек от истины, он во лжи, и в этом главная, единственная беда его» (07.03.1926). В этом видит Шкарван и причину непонятости, а точнее, неуслышанности Толстого: «Мудрые мысли и идеи приживаются тяжело, ох как тяжело, но глупые и злые волшебным образом процветают - потому и христианство спустя почти 2000 лет существования остается, можно сказать, непознанным, а над Толстым, который тысячи раз взывал «во всеуслышание», смеются» (19.06.1921).
В связи с развитием идей Л. Н. Толстого Шкарван разошелся во взглядах с русскими толстовцами, считая, что они наносят вред ему самому и его философии, поскольку многие, объявляя себя толстовцами, просто откровенно паразитируют на Толстом. А Лев Николаевич не препятствует этому по своей интеллигентской мягкости и деликатности. Вот что пишет Шкарван в дневнике от 02.12.1925: «Кто сам не идет в дом пророка, недостоин, чтобы пророк шел к нему. Это пришло мне на ум, когда я думал о разных квазиполемических статьях Толстого, адресованных всяким русским социалистам и политиканам, которые, по моему мнению, Толстой вообще не должен был писать. Думаю, это была его ошибочная тактика, потому что это были люди, которые по своему характеру и убеждениям стояли на почве тупого фанатичного упрямства, и с ними напрасно было разговаривать. Христос молчал в ответ на вопросы Пилата и всяческих холуев, которые мучили его. И вокруг Толстого было множество таких холуев, готовых при случае закричать: «Распни его»! и даже колоть его, уже распятого на кресте. А он полемизировал с этим сбродом, не раз ругался с ними, хотя почти каждый раз потом об этом жалел и зарекался больше этого не делать. Он был слишком мягким и деликатным, совершенно не защищенным от всяких действительно очень сомнительного качества людей, которые втирались к нему в доверие. У Толстого проявлялась та особая русская мягкость, на которую европеец просто не способен, как мне кажется. Человек не должен греть змею на своей груди. Возможно, это была попытка любой ценой сохранять христианское смирение, но это часто приводило старого друга к фатальным ситуациям. Как мне рассказывал Дунаев, который был очень близок Толстому и был ему особенно симпатичен, однажды Толстой косил лужайку в обществе некоего Алехина. Алехин был в мужицкой рубахе и лаптях. Алехины были два брата, оба очень активные толстовцы, но один из них закончил свою толстовскую карьеру тем, что открыл спиртовой завод, который приносил очень хорошую прибыль, а второй брат ушел в монастырь и стал православным монахом. Братья Алехины относились к большому числу тех приближенных бедного Льва Николаевича, которые всегда лучше его самого знали, как ему следует жить, и постоянно делали ему замечания и исправляли его ошибки. Так было и во время косьбы. Алехин корил Толстого, что тот живет со своей женой, и убеждал, что он должен ее бросить, потому что этого требуют от него заповеди Евангелия и ожидают от него люди. Кстати, примерно в том же ключе рассуждали почти все русские толстовцы, начиная «красным папой» Чертковым и заканчивая последней переписчицей. Толстой противостоял нападкам Алехина как мог, но чаша его терпения переполнилась, и он, тоже обладая крепким характером, взревел, занес косу и хотел было снести голову своему противнику. Толстой не срубил голову Алехину, коса выпала у него из рук, он упал на землю лицом вниз и горько расплакался. Вот какие друзья и последователи были у великого Толстого. И была их целая уйма».
И еще одно небезынтересное заключение из дневника от 07.02.1926 г.: «Каким же фатальным невезением для Толстого было то, что при его жизни в
его окружении не нашлось человека, который был бы, с одной стороны, достаточно духовно и религиозно глубок и в полной мере чувствовал все нюансы духовного и мудрого в нем, а с другой стороны, был бы одновременно в определенной степени художником, способным верно ухватить всю красоту, все интересные моменты, которыми был полон каждый день и каждая минута этого редчайшего, беспримерно выдающегося в истории человечества гения духа! Те, кто находился вокруг Толстого, были в основном либо бесцветными, односторонними и фанатичными, либо доктринерами-толстовцами, которые, как рой льстивых мух, окружали его персону; или же люди были умны и талантливы, но у них полностью отсутствовало религиозное чувство. Приходили к Толстому и художники, от которых в этом смысле можно было бы ожидать более всего и к которым сам Толстой вопреки всему испытывал живейший интерес, однако они не были достаточно великими художниками и были слишком заняты сами собой вместо того, чтобы посвятить свой талант другому собрату своему. Жаль, что они этого не сделали, очень жаль! К тому же этих художников практически всех без исключения раздражало (es füchstet sie) в Толстом то очень многое, чего они в нем совершенно не понимали и считали огромным заблуждением великого художника!».
А. Шкарван и Д. Маковицкий
Любопытна оценка Шкарваном толстовства Душана Маковицкого и причин его самоубийства, которая была в свое время воспринята с возмущением, поскольку разительно расходилась с созданным в глазах общественности образом Маковицкого. Однако Шкарван знал Маковицкого как никто другой. Они были друзьями с юности, оба были врачами, представителями молодой словацкой интеллигенции и толстовцами, всю жизнь поддерживали активные контакты. Не стоит списывать со счетов и то, что они были представителями одного народа - словацкий менталитет, хоть и славянский, все же от русского значительно отличается [Комм. 8].
Подчеркивая доброту и человечность Маковицкого и отмечая его необычайный энтузиазм в деле пропагандирования идей Толстого, в чем сходятся все, кто его в том или ином контексте характеризовал, Шкарван тем не менее очень критично выражается об интеллектуальных способностях и зрелости взглядов своего друга: «Наивный бедняга Душан! Он тридцать лет ошивался около Толстого, не имея ни малейшего понятия, в чем, собственно, дело. Какая горькая ирония: многочисленные почитатели Душана, особенно чехи, даже не догадывались, что человек, который им так импонировал, был изнутри пуст. Толстой всего лишь раз постучал по этой статуэтке и сразу констатировал ее пустоту - потому, что наверняка знал о ней еще до того, как постучал» (24.07.1921).
«Бедняга Душанко [Комм. 9] Маковицкий как настоящий чехословак (хотя тогда еще не было никакой Чехословацкой Республики), воспитанник Праги, а потому с неразвитым нюхом на мировую гениальность, часто не давал
яснополянскому мудрецу покоя и лез к нему со всякими творениями древней и современной чешской литературы, будучи убежденным, что это творения первоклассной ценности, которыми Толстой не восхищается только потому, что их не знает. Душанко хотел воодушевить Толстого славянством за пределами России, прежде всего в Чехословакии, собственно, в Чехии, и специально для него переводил на русский язык некоторые чешские произведения. Толстой это ради Душана прочитывал или просматривал, но всегда без интереса возвращал ему, говоря, что Коменский - это чистая аллегория, а он аллегории не любит, или прямо говоря, что у чехов нет никакой интуитивности, поэтому они ему неинтересны и значения для него не имеют. Единственный из чехов, кого Толстой ценил высоко, был Хелчицкий, и он уважал Гуса. Но Масарик, который одно время заигрывал с Толстым, был для него лишь ученым профессором и однозначно человеком нерелигиозного типа, который только поигрывает с религией и христианством; характерным признаком оценки духовных качеств Масарика было его решительное предпочтение Достоевского перед Толстым, а потому он был совершенно ему неинтересен. Так с опаской не раз сообщал мне об этом сам Душанко, который до конца жизни так и не разобрался, кто более велик - Толстой или Масарик, но последний был ему, конечно, ближе и понятнее».
Узнав о самоубийстве Душана Маковицкого, Шкарван с горечью написал, что это было закономерным результатом его душевной слабости и интеллектуальной незрелости. Поскольку все оценивали Маковицкого исключительно в суперлятивах (как отмечал и Шкарван в дневнике от 17.04.1921, «благородный, добросердечный, смиренный, доброжелательный, бескорыстный, готовый к самопожертвованию»), его поступок казался многим диким и необъяснимым, особенно потому, что человек, который превыше всего ставил христианские принципы самого радикального толка, своими руками лишил себя жизни. Скорбя о кончине друга, Шкарван тем не менее высказывался о нем нелицеприятно: «О Душане сложилось мнение, что он был последователем и близким личным другом Толстого. Решительно могу сказать, что он никогда не был ни одним, ни другим, вопреки тому, что очень многие внешние обстоятельства (которые так легко заслепляют людям глаза) вроде бы свидетельствуют об обратном. Душан лишь занимался Толстым и его идеями и благодаря своему человеколюбивому и мягкому характеру был привязан к Толстому и был его верным слугой, но никогда не был его последователем. Для того, чтобы следовать за Толстым в самом главном, у Душана никогда не было ни смелости, ни сил.
Душан никогда не был по сути своей религиозным человеком, он лишь во внешних, мелочных вещах стремился быть толстовцем - именно толстовцем, а не последователем Толстого. Душан всегда страдал от своей неуверенности и нерешительности, от своего неверия - это известно каждому, кто знал его близко. Он был человеком неоригинальным, несамостоятельным, бесхарактерным. Он всегда перенимал чужие мнения, постоянно метался и часто не мог распознать диаметральные отличия и противоречия, не мог
сделать выбор среди множества мнений и направлений. Ведь он наряду со своим толстовством был одновременно и почитателем Масарика, и словацко-славянским националистом, и антисемитом, и даже до определенной степени лютеранином! Не говоря о том, что он верил в медицину, в современный социализм и т.п.
Неприятное и неблагодарное это дело - произнести жестокий приговор над могилой хорошего друга, но в интересах истины и той идеи, которая для меня священна, я вынужден сказать, что Душан вообще не был набожным человеком в том высоком смысле слова, когда он непосредственно знал и превыше всего любил бы Бога в сердце своем. Это утверждение звучит смело и, возможно, жестоко и дерзко, но - Боже мой! - он сам своей кончиной подтвердил это лучше всего» (17.04.1921). Шкарван, который был врачом и знал Маковицкого с юности, называет истинную причину самоубийства друга: Маковицкий давно болел сифилисом, и когда он почувствовал, что болезнь пересилила его, он принял решение уйти из жизни. «Душанко, с молодости сифилитик, боялся последствий сифилиса, боялся телесного разрушения, психоза, но еще больше - компрометации перед людьми, того, что они узнают о нем, о святом, что он не был настоящим святым, боялся позора перед миром. Кроме того, он боялся и того состояния телесной слабости, в котором действительно находился, и его последствий - нетрудоспособности» (13.07.1921).
Не менее критически Шкарван высказывался и о религиозности друга: «Он, бедняга, усердно и упорно стремился быть христианином, однако не мог этого достичь, поскольку вся работа его была на поверхности и снаружи; он ни разу не отмирал, а потому не мог и переродиться, хотя всю жизнь пытался. Кроме того, он был утилитарен по характеру, и в нем очень много было мощного, сокрытого в глубине души тщеславия, от которого он не мог или не хотел отказаться и с которым невозможно приблизиться к Богу. Христианство «было ему не дано», а он не хотел этого признать и упорно его добивался; он придавал огромное значение своему статусу и христианской репутации. Но христианство невозможно насильственно вымогать у Бога» (09.09.1921). И в том же году немногим раньше: «Несчастный Душан, а также многие другие хотели следовать Толстому, не выполнив необходимой для этого главной подготовительной работы - отмирания и рождения заново. Именно так было с Душаном, и поэтому все его усилия были напрасны и фальшивы, что вышло на свет божий с его смертью. Человек должен ощущать огромную неудовлетворенность материальным миром и на этом основании огромную жажду чего-то лучшего, более совершенного - только тогда у него появятся смелость и сила для радикальной перемены, отдачи, замены всего на одну драгоценную жемчужину» (11.04.1921).
Заключение
Этот краткий экскурс был сделан для того, чтобы открыть российской общественности малоизвестные факты об Альберте Шкарване - незаурядной личности, сыгравшей значительную роль в распространении толстовских идей в Австро-Венгерской монархии, первом переводчике романа «Воскресение» и человеке, как никто близко знавшем Душана Маковицкого и совершенно по-другому оценивавшем его место в толстовстве, нежели принято считать. Надеемся, что это послужит стимулом для российских и словацких коллег, исследующих наследие Л. Н. Толстого, чтобы они установили более тесные контакты и тем самым взаимно обогатили толстоведение.
Комментарии
1. Подробности жизни и деятельности А. Шкарвана и характеристика его места в словацкой культуре даются по трудам А. Матьовчика [Mat,ovCík 2014; Ма^шк 2015; Ма^шк 20171; Ма^шк 20172]. Следует отметить, что, поскольку по политическим причинам А. Матьовчику несколько десятилетий было запрещено издавать книги под своим именем, его книги выходили под именами его друзей (в т.ч. крупнейшее биографическое издание о Шкарване «Жизнь - это борьба», к которому Р. Хмель, «оправдав» использование своего имени, написал введение) и под псевдонимом Михал Элиаш.
2. Светозар Гурбан-Ваянский (Svetozar НигЬап Vajaшky, 1847 - 1916), крупный словацкий писатель, публицист и культурно-политический деятель своего времени, яркий представитель словацкого национально-освободительного движения, сначала увлекся идеями Толстого, но позже стал их жестко критиковать и осуждать А. Шкарвана за последовательное соблюдение толстовского принципа непротивления злу насилием. Острой критике подвергся и сделанный Шкарваном перевод романа «Воскресение», изданный Д. Маковицким в 1899 г. в Мартине - точнее, критиковался сам роман и содержавшиеся в нем идеи, а переводчик был и вовсе обойден вниманием (подробнее см.: [Ма^шк 20171]).
3. Мартин (до 1950 г. Турчанский Святой Мартин) - город на севере Словакии, ставший с XIX в. центром словацкой культуры и национально-освободительного движения. В 1994 г. получил официальный статус национального культурного центра словаков. Здесь находятся: Матица словацкая - центральное национально-культурное учреждение, объединяющее словаков всего мира, Словацкая национальная библиотека, Словацкий камерный театр и крупнейший полиграфический комбинат «Неография» -преемник первой словацкой национальной типографии.
4. Павол Мудронь (Pavol Mudron, 1835 - 1914), предводитель словацкого национально-освободительного движения, один из основателей Матицы словацкой - главного словацкого культурно-просветительского учреждения, ведущий словацкий культурно-политический деятель 2-й половины XIX века.
5. Здесь и далее при отсутствии специальных указаний на язык цитаты дается русский перевод словацкого текста, выполненный автором статьи.
6. О роли чешского языка в словацкой культуре и становлении литературного словацкого языка написано много, и мы не будем подробно останавливаться на этой теме, поскольку она непосредственно не связана с задачами нашего доклада.
7. В словацком оригинале: «Hovoril posledne uz temer v agónii viackrát zopakoval dobry môj muz».
8. Для интересующихся данной проблематикой могу порекомендовать труды о словацкой картине мира, в т.ч. языковой, и сопоставительные словацко-русские лингвокультурные исследования (из них на русском языке работы Йозефа Сипко, Ирины Дулебовой, Натальи Кориной, Любомира Гузи и
др.).
9. Душанко - словацкая уменьшительно-ласкательная форма от имени Душан (русифицировать ее, создавая экзотическую комбинацию вроде Душанчик, не считаем нужным).
Литература
1. Кудрявцева Е. Л. Естественный билингвизм и социум (этнокультурные особенности естественных билингвов и их взаимоотношение с окружающим монолингвальным миром) // Вопросы языка в современных исследованиях : матер. Междунар. науч.-практ. конф. "Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. XIII Кирилло-Мефодиевские чтения" (15 мая 2012 г.). М.; Ярославль: Ремдер, 2012. С. 125-131.
2. Zivot je zápas. Vnútorná biografía Alberta Skarvana / ed. R. Chmel. Martin: Osveta, 1977. 197 s.
3. Kolafa S. J. Albert Skarvan o slovenské otázce v knize „Slováci" // Literárny archív 1969: pramene a dokumenty. Martin, 1969. S. 177-235.
4. Matovcík A. Albert Skarvan a Svetozár Hurban Vajansky // Biografícké stúdie 40. Martin: Slovenská národná kniznica - Národny biograficky ústav, 2017. S.
58-61.
5. Matovcík A. Denníkové zápisy Alberta Skarvana z ostatnych rokov zivota (1924-1926) // Biografícké stúdie 40. Martin: Slovenská národná kniznica -Národny biograficky ústav, 2017. S. 89-149.
6. Matovcík A. Svedectvo denníkov o osudoch Alberta Skarvana // Biografické stúdie 37. Martin: Slovenská národná kniznica - Národny biograficky ústav, 2014. S. 52-80.
7. Matovcík A. Z denníkov Alberta Skarvana // Literárny archív 40. Martin: Slovenská národná kniznica, 2015. S. 93-113.
8. Micátková K. Literárna cinnost Tolstého stúpenca Dr. Alberta Skarvana // Z ohlasov L.N. Tolstého na Slovensku: venované 50. vyrociu smrti L.N. Tolstého. Slovanské stúdie. Zv. IV. Bratislava: SAV, 1960. S. 185-207.
9. Полински М. Когнитивные преимущества билингвизма [Электронный ресурс] // ПостНаука : сайт. 2012-2017. URL: https://postnauka.ru/video/63745 (дата обращения: 5.09.2018).
10. Skarvan A. Vlastny zivotopis // Prúdy. 1926. Roc. 10. S. 412.
11. Skarvan A. Zápisky vojenského lekára. Slováci / zost. R. Chmel. Bratislava: Tatran, 1991. 232 s.
12. Denníky // Slovenská národná kniznica - Literárny archív: fond Albert Skarvan.1098 s.
References
1. Kudryavtseva E. L. Yestestvennyy bilingvizm i sotsium (etnokul'turnyye osobennosti yestestvennykh bilingvov i ikh vzaimootnosheniye s okruzhayushchim monolingval'nym mirom) [Natural bilingualism and socium (ethnocultural features of natural bilinguals and their relationship with the surrounding monolingual world)] // Voprosy yazyka v sovremennykh issledovaniyakh [Issues of language in modern studies]: Proceedings of Intern. scientific and practical conf. "Slavyanskaya kul'tura: istoki, traditsii, vzaimodeystviye. XIII Kirillo-Mefodiyevskiye chteniya [Slavic culture: origins, traditions, interaction. The 8th Cyril and Methodius readings]" (May 15, 2012). Moscow; Yaroslavl: Remder, 2012. P. 125-131.
2. Zivot je zápas. Vnútorná biografía Alberta Skarvana / ed. R. Chmel. Martin: Osveta, 1977. 197 p.
3. Kolafa S. J. Albert Skarvan o slovenské otázce v knize „Slováci" // Literárny archív 1969: pramene a dokumenty. Martin, 1969. Pp. 177-235.
4. Mat'ovcík A. Albert Skarvan a Svetozár Hurban Vajansky // Biografické stúdie 40. Martin: Slovenská národná kniznica - Národny biograficky ústav, 2017. Pp. 58-61.
5. Mat'ovcík A. Denníkové zápisy Alberta Skarvana z ostatnych rokov zivota (1924 - 1926) // Biografické stúdie 40. Martin: Slovenská národná kniznica -Národny biograficky ústav, 2017. Pp. 89-149.
6. Mat'ovcík A. Svedectvo denníkov o osudoch Alberta Skarvana // Biografické stúdie 37. Martin: Slovenská národná kniznica - Národny biograficky ústav, 2014. Pp. 52-80.
7. Mat ovcík A. Z denníkov Alberta Skarvana // Literárny archív 40. Martin: Slovenská národná kniznica, 2015. Pp. 93-113.
8. Micátková K. Literárna cinnost' Tolstého stúpenca Dr. Alberta Skarvana // Z ohlasov L.N. Tolstého na Slovensku: venované 50. vyrociu smrti L.N. Tolstého. Slovanské stúdie. Zv. IV. Bratislava: SAV, 1960. Pp. 185-207.
9. Polinsky M. Kognitivnyye preimushchestva bilingvizma [Cognitive advantages of bilingualism] [Electronic resource] // Postnauka: site. 2012-2017. URL: https://postnauka.ru/video/63745 (reference date: 5.05.2018).
10. Skarvan A. Vlastny zivotopis // Prúdy. 1926. Roc. 10. P. 412.
11. Skarvan A. Zápisky vojenského lekára. Slováci / zost. R. Chmel. Bratislava: Tatran, 1991. 232 p.
12. Denníky // Slovenská národná kniznica - Literárny archív: fond Albert Skarvan.1098 p
Статья поступила в редакцию 19.06.2018 Статья допущена к публикации 30.09.2018
The article was received by the editorial staff19.06.2018 The article is approved for publication 30.09.2018
