CC BY
52
ШШ ЬгороваЛ.И. НШВ1 «Интерпретация как феномен антропоцентрического литературоведения»
ОНИШММ, ТЕХНОЛОГА У РЕЗУЛЬТАТУ ШЧШ ШШШШ
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ КАК ФЕНОМЕН АНТРОПОЦЕНТРИЧЕСКОГО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ
Л.П. Егорова
INTERPRETATION AS A PHENOMENON OF ANTHROPOCENTRIC LITERATURE STUDY
Egorova L.P.
The main parameters of anthropocentric literature study are noted; the organic connection of interpretation with the anthropocentric paradigm has been revealed. The article presents the main theses of interpretation Theory elaborated by SSU scientists.
Отмечены основные параметры антропоцентрического литературоведения, выявлена органическая связь интерпретации с антропоцентрической парадигмой. Излагаются основные положения теории литературоведческой интерпретации, разработанной учеными сгу.
В постсоветский период на новом этапе развития отечественного гуманитарного знания обрело второе дыхание функциональное изучение литературы. Функциональный подход зримо увеличивал возможности антропоцентрических аспектов науки о литературе, ибо человеческий фактор в нем был опредмечен реципиентом литературного произведения. Объективность литературоведческого анализа стал активно и, главное, теоретически обоснованно дополняться субъектностью его (произведения) интерпретации (23, 26, 27).
Востребованность интерпретирования объясняется антропоцентрической парадигмой современной филологии. Это особенно наглядно в лингвистике, где наблюдаются и быстрое распространение термина «языковая личность», и новации когнитивистики. В литературоведении смена парадигм была не столь заметной ввиду антропологического характера самого объекта исследования, ибо художественную литературу справедливо называют человековедением, и в определенных параметрах литературоведение антропоцентрическим было всегда. Нам это завещано «реальной критикой» XIX в. и подкреплено известными афоризмами: «Литература- учебник жизни» (Чернышевский); «Человек - это звучит гордо» (Горький). Унаследовав эти традиции, советское литературоведение, хотя и рассматривало человека односторонне, вело исследования, особенно после «оттепели», и сквозь призму психологии, и сквозь призму этики, нравственных
исканий, что опять-таки замыкалось на человеке. Это отражалось в самих названиях литературоведческих книг и статей 60 - 80-х гг., где понятия «концепция человека» и «человек» тиражировались многократно. Больше того, феномен «советского человека», каким он отразился в советской литературе, его самопожертвование, самоотречение, самодисциплина - то, что в постсоветской России получило обидное наименование «совок» - до сих пор привлекает западных исследователей в противовес «фрагментарному» и «нестабильному» западному (и постсоветсткому тоже) субъекту.
Но что действительно делало позицию тогдашнего литературоведения уязвимой -это невнимание к личности, и оно определялось исходными позициями: в предметном указателе к сочинениям Маркса и Энгельса личность занимает неизмеримо меньшую «площадь», чем человек, тогда как в XX в. философия, включая и труды русских религиозных философов, прошла путь от понятия «человек» к образу личности. Положение послеоктябрьской критики и литературоведения усугублялось большевистской доктриной, отраженной в дневнике Д. Фурманова, автора знакового для советской литературы романа «Чапаев»: «Цену человеческой жизни и даже личности мы свели к нулю - тем больше подняли мы цену любого крошечного общественного явления». В.А. Лавров (15), приведя эти слова, второй полюс парадигмы обозначил горьковскими, отчасти вынесенными в заглавие его статьи: «Народ должен много потрудиться для того, чтобы приобрести сознание своей личности». По иронии истории, это было сказано Горьким в «Несвоевременных мыслях», которые вернулись в литературоведение лишь в постсоветский период.
Смену акцентов в 90-е гг. обозначили, например, книга Л. Колобаевой «Концепция личности в русской литературе рубежа XIX- XX веков» (М., 1990), многочисленные статьи о современной литературе. И писателями и критикой было понято, что в отличие от родовых признаков и особенностей человека как индивида, личностные его качества формируются лишь в определенных
условиях, не только внешних, но и внутренних, и конец 80-х и 90-е годы прошли под знаком повышенного интереса к внутреннему миру человека, к проблемам нравственного выбора, что сопровождалось интенсивной переоценкой ценностей, тяготением к подлинной духовности воспринимающего художественную литературу сознания. Трактовка личности как этического феномена, понимаемого лишь в его отношениях к другим личностям (М. Бубер, М. Бахтин), акцентирует внимание на последнем звене триады: писатель - произведение - читатель.
По сравнению с предшествующим этапом интерпретирования текста (70-е -начало 80-х гг.) интерпретатор стал свободным от обязательности классового подхода к литературным шедеврам, от одностороннего понимания человека только как совокупности общественных отношений. Крамольная ранее мысль о приоритете общечеловеческих ценностей над классовыми интересами стала аксиомой, значительно расширяя тематический спектр и пафос литературоведческих работ. На Западе движение литературоведения к антропоцентризму имело другие причины: неудовлетворенность засильем структуралистских и постмодернистских концепций, интенсивное развитие когнити-вистики, высокий уровень работ по герменевтике и рецептивной эстетике. Но такие различия в движущих мотивах не мешают ощущать, что отечественная наука о литературе ныне входит в общий контекст западного литературоведения.
Однако антропоцентрическое литературоведение рубежа XX - XXI вв. несет в себе противоречивые тенденции: с одной стороны, идет возрождение гуманистических традиций, с другой - оно (возрождение) происходит в условиях постмодерна, когда «новое время исчерпало свои духовные и творческие возможности», когда «стало ясно, что человек не самодостаточен», и это предопределило направление новых культурных процессов (11, с. 334). Ведь еще в рамках модернизма утверждение антропоцентризма несло в себе противоречия. Бердяев говорил, что в футуристическом искус-
Н Егорова Л.П.
fqnQI «Интерпретация как феномен антропоцентрического литературоведения»
стве (переходном от модернизма к авангарду) «человек разорван в клочья» (2, с. 211). Не случайно А. Блок в 1919 г. неоднократно выступал с докладом «Крушение гуманизма», противопоставляя вслед за Шпенглером и Бердяевым цивилизацию подлинной культуре. «Когда на арене европейской цивилизации появилась новая движущая сила- не личность, а масса - наступил кризис гуманизма», - утверждал Блок (курсив мой/ -Л.Е.). То, о чем говорил поэт, было пророческим предвестием того, что несколько десятилетий спустя обосновал Р. Гвардини. Последний трактовал «человека массы» как прямую противоположность личности и добавлял, что слово «масса» не несет у него никакой отрицательной оценки: «...Просто человеческая структура, связанная стехни-кой и планированием. Конечно, не имея еще никакой традиции, более того, вынужденная пробивать себе дорогу наперекор еще значимым традициям, она проявляется сейчас более всего в своих отрицательных свойствах» (24, с. 267). Проявляется в том числе и в характере «массовой культуры», в обилии «чтива», не выдерживающего критики с позиций этических и/или эстетических.
Ныне в ситуации постмодернизма развитие компьютерных технологий, виртуальная реальность, которая начинает соперничать с действительностью, корректируют характер антропоцентризма. Формируются нетрадиционные филологические практики, тяготеющие или к философско-онтоло-гической интерпретации текста, или к свободной постмодернистской игре с ними (14). Литературоведение порой превращается в игру ума, в эссеистику. Налицо сближение творческой и научной парадигм: представление о мире как хаосе в художественной литературе оборачивается определенной эклектичностью в литературоведении. В современном литературоведении, как и в художественной литературе, востребованы самые разные традиции - Гумбольдта и Афанасьева, Веселовского и Фрэзера, Фрейда и Юнга, структурализма и рецептивной эстетики, нарратологии и т.д., то есть смешиваются традиции всех времен и народов, и они снимаются в едином поле интертек-
стуальности. Опора на традиции уже не предполагает глубокого погружения в ауру той или иной школы. Эволюция идей ученого идет гораздо быстрее, чем раньше, и Ю.М. Лотман, например, предстает перед нами не только как создатель структуральной поэтики, но и как автор книги «Культура и взрыв». Происходит трансформация разных научных подходов. Самые разные сведения усваиваются в снятом виде на основании широко бытующей в научном мире информации. Эта современная «эклектичность» показалась бы, наверное, странной филологу, забредшему к нам из девятнадцатого века; она рождается вследствие обширности информационного поля, от которого творческий человек не может и не должен искусственно отгораживаться. Однако быстрая смена концепций, которые зачастую не имеют укорененности в научной традиции фундаментального литературоведения, может иметь негативные последствия. Возникает необходимость, например, в создании развернутой теории литературоведческой интерпретации, предваряющей сам процесс интерпретирования художественных текстов разных национальных литератур и разных исторических периодов.
Начиная с 1995 г. кафедра истории новейшей отечественной литературы СГУ реализовала проект «Параметры литературоведческой интерпретации» (18), где функционирование произведения в большом времени раскрывалось как смена его интерпретаций. Научный коллектив сосредоточил усилия на этапах и проблемах развития отечественной литературы (как русской, так и северокавказских), являющих такую смену, о чем свидетельствуют сборники материалов всероссийских конференций, учебные пособия, защита кандидатских и докторских диссертаций. В результате разработки одной проблемы, хотя и на разном историко-литературном материале, складывается определенная концепция теории литературоведческой интерпретации, в разработке которой, кроме руководителя проекта, принимали участие A.A. Дуров, А.Н. Силантьев, A.A. Фокин, И.Н. Иванова. Ниже представ-
лены ее основные положения с указанием личного вклада каждого из разработчиков.
1. Остается актуальным вопрос о границах и предмете функционального исследования как части антропологического литературоведения. При всей плодотворности междисциплинарных связей и комплексного подхода1, определяющих необходимую многогранность призмы интерпретирования художественного текста, эти связи позитивны лишь до определенного предела. Об опасности утраты литературоведением своего предмета приходится напоминать не только в историческом ракурсе, при рассмотрении трудов культурно-исторической школы или марксистского литературоведения, но и в связи с современными дискуссиями2 о «научной критике» на страницах «Вестника МГУ» по книге М. Макеева «Спор о человеке» и «новом историзме» в «Новом литературном обозрении» по статье А. Эткинда (28).
Мы не оспариваем оригинальности и полезности работ, выполненных в рамках новых методик; они позволяют преодолеть наш постперестроечный страх перед идеологией, преломление которой в художественном творчестве весьма активно изучается западным литературоведением (в «новом историзме» она интегрирована с неофрейдистскими концепциями). Однако, например, пафос А. Эткинда, ратующего за «самоотречение филологии», за полное разрушение границ между литературой и нелитературой, текстом и не-текстом» (28), вкупе с абсолютным отрицанием сторонниками «нового историзма» значения работ формальной школы, в частности Ю. Тынянова, для литературоведческой теории интерпретации также неприемлем. Теория интерпретации
1 Представляется ценным высказанное однажды замечание В.В. Курилова: «Комплексный подход может быть плодотворен в рамках общей картины объекта, задающей участки той или иной науки в их соотнесенности друг с другом. Без этого отдельные исследования, представляющие разные науки, «разбредутся» в разные стороны, и объект разорвется на части.
2 Доклад «Антропоцентрическое литературоведение: современные дискуссии» был прочитан нами на семинаре «ТехШв» и будет опубликован в сборнике его материалов, посвященных социологии текста.
не противопоставляет себя поэтике, хотя и видит призму интерпретации не только в ней. При всем том, что литературоведению всегда было тесно в рамках поэтики, и в интерпретации художественного текста оно тяготело и тяготеет не только к философии, но и к психологии, истории, социологии, богословию, ныне - к семиотике, культурологии, синергетике, оно должно остаться литературоведением. Если социальная психология изучает процесс и особенности восприятия художественного произведения, социология - воздействие литературы и общества в целом на читателя, зависимость его восприятия от общественного и обыденного сознания определенной эпохи, если педагогика, к которой тяготеет так называемое школьное литературоведение, открывает наиболее эффективные пути и методы приобщения читателя к литературе и устранения ложного понимания произведений прошлого, то функциональное литературоведение изучает именно произведение, давая его современную интерпретацию, обращая внимание на те особенности структуры, которые образуют современный «читательский вариант». В то же время можно говорить о совпадении предмета интерпретации в литературоведении и когнитологии, ибо в процессе литературоведческого интерпретирования мы имеем дело прежде всего с когнитивными структурами. Литературоведческая интерпретация есть частный случай интерпретации в когнитологии, где она рассматривается как когнитивный процесс и одновременно результат в установлении смысла речевых и/или неречевых действий. В литературоведении также предусматривается выделение промежуточных (локальных) и глобальных целей интерпретации в их, на наш взгляд, еще более сложной связи (на основе герменевтического круга); осознание интерпретатором не только целеполагания автора, но и свойств контекста произведения. Вопрос о литературоведческой интерпретации может быть решен только в рамках более широкой классификации типов интерпретации художественных текстов, т.к. они могут быть реализованы в пределах других
Н Егорова Л.П.
|рпВ| «Интерпретация как феномен антропоцентрического литературоведения»
гуманитарных наук. Нами предложена классификация типов интерпретации не только по основным формам и содержательно-смысловой сути, отвечающей и литературоведческим аспектам, но и по принадлежности интерпретирующему субъекту (им может быть и художник слова, и интерпретирующий его творчество литературовед, и ученый любой другой специальности), по функционированию в социокультурной ситуации, что также соотносится со всеми другими типами интерпретации.
На современном этапе развития филологии новая социокультурная ситуация, когда на первый план выдвигаются антропоцентрические концепции, обязывает не только литературного критика, но и литературоведа к личному переосмыслению текста и многих привычных понятий и положений, таких, как исторически-конкретное и вечное, национальное и общечеловеческое, нравственные ориентиры общества и индивида и т.д. Однако нами обоснована и приоритетность понимания и анализа авторской позиции в процессе интерпретирования художественного произведения, что, с одной стороны, ограничивает сферу анализа, а с другой - кладет предел модным в наши дни представлениям о полной безграничности интерпретации. В постперестроечный период поток новых интерпретаций русской классики XIX - первой половины XX в. буквально захлестнул журналы, газетную периодику, однако он явно нуждается в критической оценке. Воздействие произведения на читателя предопределено идейно-эстетическими установками автора и особенностями его поэтики, а в ряде случаев и его личностью, когда рядом с книгами незримо пребывает и духовный облик автора, и он имеет самостоятельную этическую и эстетическую ценность. Понимание художественного мира писателя с позиций современного философского и научного знания, безусловно, вносит дополнительные смыслы в его интерпретирование; важно только, чтобы они не противоречили авторской позиции, или это должно быть оговорено специально, в форме полемики.
Отсюда возможность «диалога» интерпретатора с автором интерпретируемого произведения.
(Егорова Л.П. (8, 9, 10))
2. Интерпретация раскрывается как «диалог» интерпретатора и интерпретируемого с участием не только автора и читателя (или автора, героя и читателя), но и «надад-ресата». Субъектную организацию произведения следует рассматривать не как конгломерат отдельных систем субъектов - автора, героя, читателя и нададресата, а в их самоорганизации в единое художественное целое. Именно на субъектном уровне и осуществляется трансляция культуры, в том числе и как трансляция личности от одного человека к другому. Основным компонентом процесса трансляции является процедура интерпретации. В трансляции доминирует эмотивно-аксиологическая деятельность -прерогатива интерпретирующего субъекта. Иными словами, понятие «трансляция культуры» позволяет описать процесс передачи культуры не только в сфере объектных отношений, как независимые от человека процессы трансформации и инновации, происходящие на уровнях синхронии и диахронии, но и в сфере субъектно-объектных и субъектно-субъектных отношений...
Любая интерпретационная парадигма, основанная на принципе изоморфизма3, уже по определению является статической парадигмой, описывающей «строение», а не «процесс». Применение такой парадигмы порождает структурный смысл. Однако кроме структурного смысла в аспекте взаимоотношения интерпретатора и интерпретируемого возникают и другие смыслы, и прежде всего тот, который можно назвать интонированным. Генезис интонированного смысла восходит к бахтинским категориям «хвалы и хулы». Основной формой интонированного смысла является метафора. Она двойственна, двухкомпактна и возникает
3 Изоморфизм- понятие, выражающее тождественность, идентичность форм. В данном случае речь может идти об интерпретации на основе описательной поэтики, что само по себе не дает возможности подняться на уровень антропоцентрического литературоведения.
только в условиях нарушения категориальных границ (Л. Арутюнова). Другой важнейшей формой интонированного смысла является маска. Интонированный смысл свидетельствует об изменениях, происходящих с интерпретируемым объектом. Но такие же изменения происходят и с интерпретатором, в зависимости от того, какую точку зрения по отношению к интерпретируемому он занял - «сверху», «снизу», «третейского судьи». Три рассмотренных выше смысла, порожденные разными точками зрения и по-разному воздействующие на личность интерпретатора в разные периоды его научной деятельности, можно рассматривать как фазы единого процесса становления личности интерпретатора, что позволяет объединить три вышеуказанных смысла единым понятием «становящегося смысла». На этом уровне возникают новые смыслы, обогащенные органическим единством разнородных компонентов структуры. Категория органического единства «хвалы» и «хулы», смеха и слез и т.д. позволяет расширить пределы интерпретации и выйти к единству «большого» и «малого» опытов.
Интонированный смысл не является факультативным по отношению к структурному смыслу, скорее он является доминантным и диктует характер структуры и ее динамики.
Для того чтобы приступить к интерпретации, например, прозаического произведения, необходимо решить следующие задачи: во-первых, выявить установку автора как интерпретатора реальности; во-вторых, установку на интерпретацию реальности героями интерпретируемого произведения; в-третьих, необходимо учесть читательскую (исследовательскую) установку. Решающее влияние на установку оказывает признанная тем или иным субъектом ценность. Именно ценность задает перспективу актуального события/диалога. Эта перспектива преломляется через три архитектонические точки субъекта: я-для-себя, другой-для-меня, я-для-другого, которые взаимосвязаны с участниками события/диалога, в нашем случае - с автором, героем, нададресатом.
Категория ментальности на материале литературных образов может быть интерпретирована как минимум на трех уровнях: 1) на уровне индивидуального творчества, диалога автора и героя; 2) на уровне эпохального диалога; 3) в историческом диалоге. Процесс интерпретации завершается репрезентацией, то есть моделью - художественной или научной - мира и человека.
(Дуров A.A. (5,6, 7))
3. В попытке построения теории интерпретации первичной данностью является сознание; оно является как субъект, действенное начало рефлексии, а рефлексия - это конституирующая деятельность сознания. Предмет рефлексии (назовем его дискурсом) тем самым отличен от субъекта. Дискурс есть топос рефлексии, который она же и наполняет объектами. Интерпретируемость есть жизнь сознания в дискурсе, определяющая его как текст. Другими словами, сущностная характеристика текста в его интерпретируемости .
Сравнение разных типов интерпретации - образной и понятийной - выявляет их общие черты. Для художника-творца текстом-объектом является первичная реальность, а художественный текст представляет собой результат интерпретирующей ее деконструкции. Мир действительности, требуя означивания его реалий, является как язык. Очевидно, не всякий выход на языковой уровень уже может рассматриваться как интерпретация. Необходимо разграничить знание об объекте изучения и его интерпретацию (знание реально, а интерпретация виртуальна). Процесс познания в триаде автор - произведение - читатель предполагает обратную связь: от читателя к произведению и пониманию авторской позиции. Но если читатель оценит поставленный художником вопрос как свой собственный, если он повторит путь, параллельный авторскому, то налицо будет не познание текста - наступит его интерпретация, которая опять-таки может быть реализована на разных уровнях -от обыденного сознания до научной рефлексии. Рефлексия интерпретирующего сознания манифестируется со-положением и со-
Н Егорова Л.П.
|рпВ| «Интерпретация как феномен антропоцентрического литературоведения»
отражением текста-объекта и текстов уже имеющихся интерпретаций.
Интерпретации всегда предшествует понимание текста, обеспечивающее сохранение некоторых инвариантов в прямом и обратном отображениях: «Текст-оригинал ^ Текст-интерпретация». Само употребление привлекаемых интерпретатором слов - «свидетельство» понимания, его материя и форма, но не его сущность. Они (слова) задают, очерчивают пространство возможного смысла, и при этом до-языковой компонент активности понимания вовлекается в процесс понимания с максимальной интенсивностью. Не являясь языковым синонимом, понимание входит в язык через систему его значений, образующих суть материи текста. Разграничение смысла и значений - еще один аспект процесса интерпретирования. Понимание есть возможность употребления языка и возможность построения интерпретации, как образной, так и понятийно-логической, с той только разницей, что интерпретатор-литературовед означивает мир художественный.
При интерпретационном подходе к художественному тексту возникает проблема универсалий. Как было сказано еще в древности, «порядок словесности движется вперед, вращаясь». При внешнем различии в моменты синхронии диахроническая связь художественных систем остается. Определяющая роль в процессе интерпретирования принадлежит не регистрации частностей, составляющих особенности содержания и формы произведения, а интерпретации их значимостей на основе сопоставления и толкования. Состоявшаяся интерпретация не может опровергать текст, как бы ни расходилась она с другими интерпретациями; текст остается шире любого своего истолкования. Но интерпретация тоже стремится к расширению, вовлекая в себя контекст более широкий, чем произведение одного автора, контекст, взятый в аспекте взаимных соответствий и различий. Такая интерпретация оказывается независимой от идиостиля художника.
Разнообразие форм и содержания конкретных реализаций филологической интер-
претации текста очевидным образом континуально бесконечно. В качестве минимального) варианта) сам) объект) интерпретации) собственным) наличием) определяет) ее) начальную) структуру.) В) предельном) случае) заданная) методом) исследования) структура) интерпретации идет не от текста, а к нему. Текст) уподобляется) «человеку) говорящему») в) космической) вертикали,) и) интерпретация) задает его (текста) горизонт. Несомненно, текст) является) «мерой) всех) вещей») в) про-странстве)своей)интерпретации.)
(Силантьев А.Н., (21, 22)) 4. Отталкиваясь от общепринятого понимания) интерпретации) как) рефлексии) над) пониманием,) следует) учитывать) двойственный) характер) рефлексии:) 1)) размышление) над) той) или) иной) проблемой,) мыслью) (имеющей внешний повод); 2) анализ собственных) мыслей,) переживаний,) воспоминаний. Это подводит к пониманию различий между) интерпретацией) и) реинтерпретацией,) с учетом того, что латинское происхождение приставки) «ре») привносит) в) уже) сложившееся) понимание) интерпретации) как) минимум два противоположных значения: повторение и противодействие. Первый, отмеченный) выше,) тип) рефлексии)-) это) и) есть) то,) что) в) литературоведении) и) других) гуманитарных) науках) понимается) как) интерпретация; второй же тип рефлексии трактуется нами как реинтерпретация. Другими словами, реинтерпретация - это интерпретация интерпретации.) Таким) образом) ставится) вопрос) разграничения) предметов) интерпретации) и) реинтерпретации,) которые) (имплицитно) или) эксплицитно)) выделяются) в) результате ответа на вопрос: что я интерпретирую? Установление объектов интерпретации) позволяет) заключить,) что) основу) литературно-художественной) традиции) составляет) интерпретация) как) процесс) рекон-текстуализации (смены контекста), в результате) которого) возникает) «новый) предмет») интерпретации. Однако принципиально новое) понимание) произведений) искусства) возникает) лишь) тогда,) когда) интерпретирующий) субъект) подвергает) каждый) последующий) объект) интерпретации) новой) рефлексии, то есть реинтерпретации. Происходит
вторичное кодирование, реализуемое в ре-интерпретационных текстах, которые представляются одновременно и новаторскими, и традиционными, но совершенно на ином творческом уровне. Это относится как к литературоведческой (понятийной), так и к художественной интерпрета-
ции/реинтерпретации.
Рефлексированная традиция, таким образом, и есть тот миг, момент соединения прошлого и настоящего, в результате которого появляется то, что мы называем традиционной культурой, традиционным текстом. Прошлое становится опорой распознавания образов, символов, их расшифровки и интерпретации. Языковая рефлексия литературной традиции представляется нам сущностью слова, а это может означать и гипотетическое «изначальное слово», стоящее у истоков вселенной, и некий существенный «корневой» смысл, глубоко упрятанный внутри каждого произносимого слова.
Именно такая интерпретация (рефлексия традиции) помогает понять, почему практически каждый ее факт обладает способностью привлекать внимание: традиция, как конфликт, в который непосредственно вовлечены на правах объекта и субъекта соответственно прошлое и настоящее, благодаря третейскому суду реинтерпретации очищается от инертных элементов и превращает читателя (а литературовед - тоже читатель) в соучастника, содействователя процесса передачи и обретения традиции, каждый элемент которой возобновляется в его восприятии бесконечное количество раз.
(Фокин A.A. (25))
5. В связи с изложенным возникает вопрос о специфике интерпретирования «пафоса» произведения (по терминологии Г.Н. Поспелова) или «модуса художественности» (термин В.И. Тюпы). Под ними понимается идейно-эмоциональная оценка писателем изображаемого, тип авторской эмоциональности, соотнесенной с соответствующими или неожиданно контрастными типами ситуации и героями. Чувства возвышенного и драматизм, героика и трагизм, сентиментальность и романтика, юмор и ирония - суть душевные состояния, проеци-
руемые автором на те или иные стороны художественного произведения. Последнее в свою очередь вызывает их у читателя и определяет характер его интерпретации. Степень адекватности восприятия авторской эмоциональности (и шире - «модуса художественности») и воссоздания ее в читательской, в том числе и в литературоведческой, интерпретации проблематична: интерпретация может соответствовать или не соответствовать авторской трактовке изображаемого, представлять ее неполной или даже искаженной. Наиболее интересен здесь аспект иронии с ее амбивалентной природой.
Средствами выражения иронии могут быть как собственно текстовые языковые факторы (так называемые иронические сигналы), так и внетекстовые, предполагающие наличие у реципиента «фоновых знаний» -то есть ирония второго уровня. Именно последняя представляет большой интерес для литературоведческой интерпретации. Более высокая ступень иронии обусловлена включением в ее поле трагического и обретением ею экзистенционального статуса. Она становится позицией личности, принципиально дистанцирующейся от любого «объекта», которым в пределе может стать вообще вся действительность. Пройдя в своем развитии ряд этапов, на стадии романтизма ирония обрела особый статус: если Я стало конституирующим, а субъективность отныне - законодатель объективности, то интеллект получает неслыханную свободу. Подчиняясь исключительно своему произволу, Я строит и разрушает целые вселенные. Ирония как апология субъективности, будучи объектом литературоведческой интерпретации, может оказывать воздействие и на ход самого интерпретирования .
В начале XX в. крушение классического гуманизма, открытие нового художественного видения, деструктивного, расчленяющего мир, лишающего его целостности и гармонии, оказали влияние как на художественные интерпретации (когда, например, священная мистерия обернулась «балаганчиком» Блока), так и на восприятие и интерпретирование самой литературы модерниз-
У 'S Егорова Л.П.
fqnQI «Интерпретация как феномен антропоцентрического литературоведения»
ма. В постмодернизме4 ирония обретает глобальный характер, распространяясь на интерпретацию) всей) предшествующей) культуры.)
Необходимо) добавить,) что) «взаимоотношения») текстовой) иронии) и) интерпретации) представляются) весьма) противоречивыми и интересными для исследователя. С одной) стороны,) авторская) ирония) может) спо-собствовать)интерпретации,)подсказывать)ей) верное направление (в случае, если интерпретатор) достаточно) подготовлен) к) восприятию иронии, как бы работает на волне автора). С другой стороны, ирония имеет ярко выраженную) тенденцию) препятствовать) вообще) любой) однозначной) интерпретации,) постоянно играя с потенциальным читателем-интерпретатором, сбивая его со следа, а иногда) откровенно) издеваясь) над) ним) (В. Набоков, Д. Барт и др.). В первом случае объектами) текстовой) иронии) являются) другие) тексты) (например,) идеологии,) философские системы, социальные явления и т.п.), а интерпретатор)-) предполагаемый) союзник,) единомышленник автора. Во втором - в роли) объекта) текстовой) иронии) выступает) сам) продуцирую эту иронию текст, его автор... и ожидаемый) текстом) интерпретатор) (особен-но)интерпретатор)первого)типа).))
Интерпретация) подобных) текстов) возможна лишь при конгениальности интерпретатора автору и необходимо должна учитывать свою собственную ограниченность, не относиться к себе всерьез, принимая пра-вила)иронической)игры.)
В) целом) можно) сказать,) что) ирония,) выступая то в роли подсказчика, то провокатора,) должна) обязательно) быть) одним) из) инструментов) интерпретатора) (а) не) только) автора),) если) он) заинтересован) в) адекватности своей интерпретации ироническому тексту.
(Иванова И.Н. (12, 13))
Сложившаяся) на) кафедре) концепция) интрепретирования) текста) коррелируется) с)
Проблемам интерпретации постмодернистского текста посвящены статьи преподавателя СГУ Л.В. Пиро-гова (19 и др.), ныне сотрудника редакции «Литературной газеты» и автора многих публикаций на ее страницах.
другими иовеишими направлениями в антропологическом литературоведении: с од-ноИ стороны, - с «филологической герменевтикой» школы Г.И. Богина (Тверь), с другоИ - с «новым историзмом» и «научноИ критикоИ», о которых мы говорили выше. Концепции пересекаются, но во многом далеко не совпадают, а пересечения объясняются опороИ на общие традиции. Так, Л.И. Бронская, характер исследования кото-роИ сложился еще в 1995 - 1997 гг. (в рамках проекта «Параметры литературоведче-скоИ интерпретации»), рассмотрела концепцию личности в автобиографическоИ прозе писателеИ русского зарубежья в широком контексте религиозно-философскоИ антропологии (3, 4). Анализируя произведения И.С. Шмелева, Б.К. ЗаИцева, М.А. Осоргина, она воссоздала панораму развития философ-ско-антропологическоИ мысли первоИ половины XX в., как западноевропеИскоИ, так и отечественноИ, представленноИ В. Соловьевым, С. Булгаковым, Н. Бердяевым, И. Ильиным, Б. Вышеславцевым. По сути дела, здесь речь идет о том же принципе avant la lettre (впереди литературы), что и в «новом историзме», особенно когда автор подробно рассматривает русскую идею, как национальную концепцию творчества. Глобальность события, разметавшего три миллиона русских людеИ по миру, прежде всего предполагала социально-философское осмысление свершившегося. Обширная и глубокая характеристика самоИ «русскоИ идеи» предшествует анализу ее художественного воплощения и, таким образом, литератур-ныИ дискурс соединен с другими типами дискурса: задачи, поставленные писателями-эмигрантами, выходили за пределы только художественных. Такая возможность основана на завете Д.С. Лихачева: «Наука может развиваться только тогда, когда в неИ существуют разные школы и разные подходы к материалу» (16, с. 614).
В настоящее время на кафедре разрабатывается новыИ проект коллективного исследования на 2002 - 2005 гг. «Роль мотив-ного анализа в процессе интерпретирования художественного текста». Выявление антро-поцентричности содержания мотивов и их
роли в интерпретации разных типов представляется весьма актуальным. При этом учитывается классификация самих мотивов (чем занимаются другие научные центры).
Разработка теории интерпретации ведется в сотрудничестве с межкафедральным научно-методическим семинаром «Textus» под руководством К.Э. Штайн, много сделавшей для развития междисциплинарных связей в филологии. Рассматриваемые на семинаре проблемы органично вливаются в антропоцентрическую филологию - не только в лингвистику, но и в литературоведение.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. -М., 1979.
2. Бердяев Н. Из книги «Смысл истории» // Новый мир. - 1990. - (1.
3. Бронская ЛИ. Концепция личности в автобиографической прозе русского .зарубежья первой половины XX в. (И.С. Шмелев, Б.К. Зайцев, М.А. Осоргин). - Ставрополь, 2001.
4. Бронская Л.И. Русская идея в автобиографической прозе русского зарубежья: И. С. Шмелев, Б.К. Зайцев, М.А. Осоргин. - Ставрополь, 2001.
5. Дуров А.А. Интерпретация как «диалог» интепретатора и интерпретируемого // Филологические науки. - Ставрополь, 1997.
6. Дуров А.А. Методологические проблемы интерпретации эстетического субъекта художественной прозы // Когнитивная парадигма. -Пятигорск, 2000.
7. Дуров А.А. Проблемы интерпретации мен-тальности в художественной прозе (субъектный подход) // Человек. Язык. Искусство: Материалы международной научной конференции (МПГУ). -М., 2001.
8. Егорова Л. П. Герменевтика и феноменология как арсенал современного литературоведения // Принципы и методы исследования в филологии в конце XXв. - СПб.; Ставрополь, 2001.
9. Егорова Л.П. Литературоведческая интерпретация как магистральный путь изучения художественного произведения // Филология на рубеже тысячелетий. - Ростов-на-Дону, 2000.
10. Егорова Л.П. Что такое когнитивное литературоведение? // Когнитивная парадигма. -Пятигорск, 2000.
11. Ермолин Е. Между кладбищем и свалкой. Постмодернизм как паразитическая версия постмодерна // Континент. - 1996. - (3. ((89).
12. Иванова И.Н. Ирония. Из истории понятия //Вестник СГУ. - 1995.-Вып. 10. -С. 57-66.
13. Иванова И.Н. Ирония в художественном мире В.Я. Брюсова // Русская литература XX в.: пределы интерпретации. - Ставрополь, 1995.
14. Курилов В. Актуальные проблемы современной отечественной теории литературы // Филологический вестник Ростовского гос. университета. -1997. -(1.
15. Лавров В.А. «Приобрести сознание своей личности» (Над страницами истории советской литературы // Русская литература. - 1998. -(3.
16. Лихачев Д.С. Как оживить литературоведение, сохранить национальное достояние // Вестник РАН. - 1993. - Т. 63. - ( 7.
17. Макеев М. Спор о человеке в русской литературе 60 - 70 гг. XIX в.: китературный персонаж как познавательная модель человека. - М., 1999.
18. Параметры литературоведческой интерпретации: Программа комплексного научного исследования / Сост. Л.П. Егорова. - Ставрополь, 1997.
19. Пирогов Л.В. К проблеме анализа и интерпретации постмодернистского текста // Текст как объект многоаспектного исследования. -СПб; Ставрополь, 1998.
20. Русская литература XX в. Пределы интерпретации // Сборник материалов научной конференции (СГУ- Пушкинский Дом РАН). -Ставрополь, 1995.
21. Силантьев А.А. От «предмета знания» - к смыслу произведения // Проблемы филологии. -Ставрополь, 1996.
22. Силантьев А.А. Текст и интерпретация. Русская литература в современной школе: Топросы теории и методики. - Ставрополь, 1996.
23. Теория литературы: Программа / Сост. П.А. Николаев, В.Е. Xализев. -М.: МГУ, 1996.
24. Феномен человека. Антология. -М., 1993.
25. Фокин А.А. К вопросу о поэтической реин-терпретации // Русская литература: национальное развитие и региональные особенности: Дер-гачевские чтения, 2000. - Екатеринбург, 2001.
26. Xализев В.Е. Теория литературы. - М., 1999.
27. Чернец Л.В. Функционирование произведения // Введение в литературоведение. -М., 1999.
28. Эткинд А. Новый историзм, русская версия //Новое литературное обозрение. - 2001. - (47.
Об авторе
Егорова Людмила Петровна, доктор филологических наук, профессор.
