CC BY
20
Германские языки
10.24411/2499-9679-2018-10043
УДК 81
Э. Б. Арутюнян
https://orcid.org/0000-0002-2177-1635 И. Б. Руберт
https://orcid.org/0000-0002-8140-7069
Интерпретация художественного текста как его десакрализация (на примере романа В. Вульф «Волны»)
Творческий процесс создания художественного текста можно трактовать как нечто тайное, противопоставляемое профанному и мирскому, другими словами, как некий сакральный акт. Сакральный смысл текстов в древности был доступен замкнутой группе носителей магических знаний, поверхностное, профанное значение понималось широким кругом реципиентов. При этом стремление к сакральному, поиск истины и желание разгадать, познать неизведанное остается неотъемлемой чертой человека и сегодня. В статье делается попытка десакрализовать, реконструировать роман В. Вульф «Волны» с тем, чтобы ответить на вопрос, о чем он был написан. В статье выделяется несколько основных тем, звучащих в романе: (1) проблема идентификации человека, (2) роман-автобиография или роман-биография друзей В. Вульф, (3) роман-эпитафия старшему брату В. Вульф, (4) роман-поэма, (5) роман-молчание, (6) роман-ничто. При этом сквозной темой романа, его лейтмотивом, механизмом, порождающим весь текст, устанавливающим связи между фрагментами и определяющим целостность романа как такового, становятся волны. Они присутствуют в романе и физически, и угадываются в ритме размышлений героев, в цикличности и повторяемости мыслительного процесса, и становятся его блистательной метафорой. Герои романа, подобно волнам, отличаются друг от друга, но подвластные единому ритму, они сливаются в единое мыслительное, языковое пространство.
Ключевые слова: десакрализация, идентификация, внутренний монолог, волны, роман-молчание, роман-ничто.
Germanic languages
E. B. Arutyunyan, I. B. Rubert
Interpretation of a Literary Text as an Act of Desacralization (based on «The Waves» by V. Woolf)
The creation of a literary text can be rendered as something mysterious, opposite to the profane and mundane, as a sacred act in other words. The sacred meaning of the ancient texts was available only to the closed circle of the medium of the sacred knowledge; the superficial, profane meaning was open to the masses. But the craving for the sacred knowledge, the pursuit for truth stays humane and natural. The article attempts to desacralize, to reconstruct the novel, trying to answer the major question what the novel was written about. It is focused on the following dominant themes: (1) an identification of a person, (2) an autobiography or biography of V. Woolf s friends, (3) a novel as an epitaph to V. Woolf s eldest brother, (4) a novel as a poem, (5) a novel - silence, (6) a novel -nothingness. Apart from the above themes, the waves become a major motif of the novel, a through theme, a mechanism that recreates the text, that states the links between the episodes, that defines the integrity of the novel as it is. The waves exist in the novel physically and can be heard in the thoughts of the main characters, in the repetition and cyclicity of their cogitative processes. The waves become a brilliant metaphor of their contemplations. The main characters differ from each other as waves but being orchestrated by the rhythm of the novel, they become united in one cogitative and language space.
Keywords: desacralization, identification, inner soliloquy, waves, a novel-silence, a novel-nothingness.
Текст обладает способностью возбуждать в реципиенте эстетические и эмоциональные переживания, порождать в его сознании новые смыслы и эмоции. «Подобно тому, как биосфера при помощи солнечной энергии перерабатывает неживое в живое, так и семиосфера при помощи энергии
человеческого интеллекта и слова создает по принципу дополнительности новые идеи и смыслы из ранее уже оформленных в виде текстов» [1, с. 19].
Парадигматика текста вследствие гибкости его структуры векторна и имплицитна, в то время как
© Арутюнян Э. Б., Руберт И. Б., 2018
синтагматика задана навсегда, эксплицитна и конечна. Не случайно автор или переписчик древней рукописи редко использовал то, что мы знаем как заглавие, он писал непрерывным текстом, обычно отмечая начало фрагмента или отрывка большой заглавной буквой или имплицитом (implicit), а конец - эксплицитом (explicit) или словом «amen» (истина) [4, с. 22]. Письменное произведение до его прочтения содержит в себе некую «тайну», которая раскрывается «посвященному» читателю. Самые ранние тексты, древние надписи обладали сакральным характером, магические функции приписывались и графическим элементам, составляющим такие тексты. Например, рунический знак являлся не только графическим, имеющим звуковое соответствие, но соотносился с определенным референтом, который мог символизировать божество или мифологически значимое понятие. Так, руна b (berkana) со значением «береза» соотносилась с деревом Фригг, богини любви, брака, домашнего очага; руна o (othal) означала огороженное пространство человека, его «срединный мир» на оси Мирового дерева. За такими графемами, имевшими звуковое соответствие, «кроется несколько семантических уровней» [2, с. 54]. Сакральный смысл древних надписей был доступен замкнутой группе носителей магических знаний, поверхностное «профанное» значение понималось более широким кругом реципиентов. В дальнейшем графические символы обрели лишь звуковое соответствие, но стремление к сакральному, поиск истины и желание разгадать, познать неизведанное остается неотъемлемой чертой Homo Sapience.
Поскольку художественный текст «следовало бы рассматривать как феномен, непосредственно примыкающий к мыслительным процессам в таинственной и непредсказуемой подкорке», творческий процесс его создания следует трактовать как нечто тайное, чудесное, с благоговением почитаемое и противопоставляемое профанному и мирскому, другими словами, как некий сакральный акт [3, с. 89]. Неоднозначные приемы актуализации, амбивалентность семантики, полифония -смысловая игра, возникающая благодаря системам перекодировки в современных литературных текстах, предполагает множественность интерпретаций сообщения и принципиально исключает однозначность. Интерпретация любого художественного текста является, своего рода, десакра-лизацией творческого процесса автора, попыткой «размотать» его многослойный творческий клубок
с тем, чтобы сделать произведение понятным и доступным читателю.
Десакрализация текста приводит к его пониманию в качестве некоторой последовательности тем, образов, смыслов; происходит попытка реконструкции произведения - читатель разбирает, раскладывает его на понятные составляющие и вновь собирает в единое целое, но уже в удобной для пересказа форме, лишая его основной сакральной творческой составляющей. Происходит, своего рода, «обесценивание» авторского творческого процесса, направленного ровно в противоположную сторону процессу интерпретации художественного текста.
Рассмотрим данный процесс десакрализации художественного текста на примере романа «Волны», написанного В. Вульф в 1931 г. Роман «Волны» считается лучшей из книг В. Вульф, кульминацией ее оригинальных и инновационных экспериментов с литературной формой. При этом роман остается одним из трудных произведений, требующим от читателя большой концентрации и усилий, чтобы не только преодолеть сам текст, но и по-настоящему осознать прочитанное. О чем же этот роман?
В своем дневнике писательница называла роман «абстрактной мистической книгой: пьесой-поэмой», отсюда и невозможность его пересказа. Точнее, пересказу поддается только та фактическая, «сюжетная» линия произведения, которая повествует о «внешней» жизни семи героев - Бернарда, Сьюзен, Роды, Невила, Джинни, Луи и Персива-ля, - охватывая их детство, школьный возраст, затем юность и студенчество, зрелость, старение и увядание, когда в последнем фрагменте Бернард подводит итог своей жизни и жизни своих друзей, олицетворяя собой их всех. Мы узнаем, что Луи -сын банкира из Брисбена и говорит с австралийским акцентом, так же, как и Бернард, он становится успешным бизнесменом; Бернард женится и заводит семью; Рода становится возлюбленной Луи и заканчивает жизнь самоубийством; Сюзан, в которую влюблен Персифаль, выходит замуж за фермера и рожает детей; Джинни принадлежит Лондону и меняет возлюбленных одного за другим; Невил, тайно влюбленный в Персиваля, скрывает свою любовь к нему за стихами и отношениями с другими мужчинами. В романе приводится несколько ярко кинематографичных сцен, описывающих наиболее интенсивные моменты из жизни друзей, тем самым показывая, как мог бы писаться этот роман, если бы он был о внешних фактах жизни героев - прием повествования, на котором держа-
лась литература XIX в. Это и отъезд Бернарда из дома в школу, возвращение на поезде из школы после ее окончания, сцена, когда Бернард делает предложение своей будущей жене, встреча с Персивалем в ресторане Лондона и их последний совместный ужин, поездка в Хемптон-Корт и тризна по Персивалю и т. д.
Но роман совсем не о внешних событиях из жизни героев. Роман построен на их внутренних монологах. Формулы, открывающие монологи каждого героя: «said Neville», «said Susan», «said Jinny», «said Bernard», «said Rhoda», «said Louis», - совсем не означают, что монологи произносятся вслух, наоборот, это роман, который называют романом-молчанием, поэтому это монологи, произносимые внутри, в сознании каждого из героев, и направленные вовнутрь. Слова, лишенные звука и эмоции, предстают в своем первобытном и очищенном смысле.
Автор старается убрать все внешнюю атрибутику героев, чтобы не отвлекать читателя от их внутренних монологов; идентификация героев происходит посредством их языка, их мыслей, навязчивых образов, которые постоянно возвращаются в их монологи и позволяют безошибочно угадывать, кому из шести «звучащих» героев принадлежат те или иные размышления. Так, например, в монологи Роды все время возвращается образ кораблей: «All my ships are white... I have a fleet now sailing from shore to shore.» / «I can think of my Armadas sailing on the high waves». Луи пытается зафиксировать мгновение своей жизни в истории: «in the long, long history that began in Egypt, in the time of the Pharaohs, when women carried red pitchers to the Nile», и образ древних египтянок, несущих красные кувшины к Нилу, становится сквозным в его монологах. К нему он всегда обращается, чтобы определить начало истории, наравне с образом верблюдов, топающих копытами по берегу моря - «the chained beast stamps and stamps on the shore». Бернард все время обращается к образу слов - «words and words and words, how they gallop - how they lash their long manes and tales, but for some fault in me I cannot give myself to their backs; I cannot fly with them, scattering women and string bags».
Действительно, язык и образы у каждого героя свои, поэтому формулы «сказала Рода», «сказал Луи», «сказал Бернард» и т. д. становятся довольно условными: даже без их участия читатель догадывается, кто говорит в этот момент. Но связь между героями невероятно тесная - «but when we sit together, close, we melt into each other with
phrases», «I am not one and simple but complex and many». Поэтому постепенно навязчивые, характерные образы одного героя заимствуются в монологи другого, границы между ними стираются, происходят переходы из одного монолога в другой, монологи переплетаются между собой. И несмотря на то, что язык, с одной стороны, помогает идентифицировать каждого из героев, с другой стороны, именно язык и усиливает проблему их идентификации, предлагая им общее языковое пространство, стирая все грани и различия. Именно поэтому в последнем монологе Бернарда его образ сливается с остальными героями романа, превращая личное местоимение «я» в полифонию шести голосов.
И как бы мы ни старались узнавать в каждом из героев друзей и близких В. Вульф, нельзя не забывать ее собственное признание в одном из писем: «I did mean that in some way we are the same person, and not separate people. The six characters were supposed to be one».
Наряду со множеством интерпретаций самого содержания романа «Волны», прочтение романа как элегии, литературной эпитафии, посвященной старшему, рано умершему брату В. Вульф, также имеет право на существование. Тоби Стивенс выведен в романе под именем Персиваля. Героическое имя Персиваль в романе определяет роль этого персонажа: он - рыцарь, идеал, лидер, герой, языческий идол, бог. Именно поэтому Персиваль всегда отстранен и молчалив, не вливается в авторское шестиголосие и предстает перед нами только в сознании его друзей, их глазами, их размышлениями, их воспоминаниями, даже спустя много лет после его смерти в романе. Его удаленность и противопоставление остальным героям объясняется и тем, что между годом смерти Тоби и годом написания романа почти четверть века.
Физическое присутствие Персиваля в романе очень кратковременно: он появляется во втором фрагменте, посвященном школьным, осознанным годам героев, и погибает в Индии в 25 лет, упав с лошади, в пятом эпизоде - середине романа. При этом Персиваль остается центральной фигурой романа, «an absent centre», предопределяющей его композицию и структуру, обеспечивающей все необходимые связи среди героев и сюжетных линий [5, с. xxxv].
С самого первого появления Персиваля в романе, когда мы его видим глазами влюбленного в него Невила, ему сразу же отводится доминирующее положение среди героев («upright among the smaller fry»), как способного объединять вокруг
себя всех остальных. Именно поэтому Невил, Луи и Бернард видят его то ветхозаветным проповедником, то блистательным средневековым полководцем, то сосредоточенным на крикете игроком -всегда в окружении других, готовых раболепно следовать за ним, куда бы он их ни повел («everybody follows Percival», «look at us trooping after him, his faithful servants, to be shot like sheep», «with the small fry trotting subservient after him», «the little boys trooped after him across the playing-fields»).
Подобно патриарху, Персиваль всегда выделяется среди друзей своей высокой и тяжеловесной фигурой («He breathes through his straight nose rather heavily», «He is heavy. He walks clumsily down the field, through the long grass, to where the great elm trees stand. His magnificence is that of some mediaeval commander», «and then we all feel Percival lying heavy among us», «that is Percival, lounging on the cushions, monolithic, in giant repose»). Его лексическое сопровождение передает его мощь и грубость порой: «Percival destroys it, as he blunders off, crushing the grass»; «he is brutal in the extreme».
Студенческие годы заканчиваются, и «шести-голосье» рассыпается (каждый «голос» сосредоточивается на своей жизни), и именно Персиваль вновь собирает всех вместе на последний ужин, подобно последней трапезе Христа, в Лондоне перед своим отъездом в Индию. Он выполняет 'соборную' роль, объединяя всех героев вокруг себя, наполняя их жизни смыслом и светом, защищая их стенами дома, который он для них построил («this globe whose walls are made of Percival, of youth and beauty»). Мотивы света и огня, сопровождающие каждое появление Перси-валя в романе, перекликаются здесь с рыцарем Персивалем и Священным Граалем и придают образу Персиваля в романе еще больше геройства и блеска («how fan the fire so that it blazes for ever?.. Now Percival is gone»). Персиваль, по сути, является символом света, к которому стремятся шесть героев романа, как мотыльки на огонь лампы. В. Вульф была увлечена этим образом при создании романа, который она изначально планировала назвать «Мотыльки» .
В середине романа Персиваль погибает в Индии, и таким образом его смерть становится центральным событием произведения, вызывая шок («there stands the tree that I can not pass» (Neville), «there is a puddle and I can not cross it» (Rhoda)), опустошение и кризис в жизни остальных героев («but without Percival there is no solidity. We are sil-
houettes, hollow phantoms moving mistily without a background»). Они остаются без своего героя и лидера, место, где раньше восседал их бог, опустело, свет погас, и 'мотыльки' перестают быть видимыми, как будто бы перестают существовать.
Но в восьмом эпизоде, уже пожилыми людьми, они вновь воссоединяются на тризну по Персива-лю в Хемптон Корте, и это место встречи друзей, которые не видели друг друга многие годы, неслучайно. Когда-то Бернард отказался от приглашения Персиваля поехать в Хемптон Корт, именно там он и собирает всех на последний совместный ужин, ужин без Персиваля («the door will not open; he will not come»). В Хемптон Корте они оказываются ближе всего к месту его гибели, здесь закончил свои дни один из английских королей, упав с лошади, споткнувшейся о нору крота («we deserve then to be tripped by molehills», «a King, riding, fell over a molehill here»), и эта бесславная королевская смерть перекликается со случайной не-геройской гибелью Персиваля в Индии.
В романе образ Персиваля выполняет тексто-образующую функцию, он является внутренней опорной частью всего «сюжетного» повествовательного корпуса, на котором укрепляются остальные персонажи и с помощью которого выстраиваются основные сюжетные линии и связи.
И если в тексте девяти «сюжетных» эпизодов Персиваль является центральным текстопорож-дающим механизмом, связывающим и персонажи и «события» внутри них, то интерлюдии, предшествующие каждому повествовательному эпизоду, предопределяют сами сюжеты.
Десять интерлюдий, выполненных в импрессионисткой манере, представляют собой целый природный цикл и описывают разное время суток - от восхода солнца до его заката, отрезок времени, длиной в один день. Каждая из них начинается с определения местонахождения солнца не небосклоне: «The sun had not risen yet» / «The sun rose higher» / «The sun rose» / «The sun, risen...bared its face and looked straight over the waves» / «The sun had risen to its full height» / «The sun no longer stood in the middle of the sky» / «The sun had now sunk lower in the sky» / «The sun was sinking» / «Now the sun had sunk». Положение солнца фиксирует не только момент суток, описанный в интерлюдии, но и соответствует определенному периоду жизни шести героев: детству, школьному возрасту, юности, студенчеству, зрелости и старению.
Продолжая «разматывать» творческое полотно В. Вульф, нельзя не упомянуть о главном дей-
ствующем лице интерлюдий - о волнах. Волны -это тема времени, безличности природы, неуловимости и изменчивости жизни, неминуемости смерти и, одновременно, бесконечности движения и существования. Именно поэтому роман заканчивается последней десятой интерлюдией («The waves broke on the shore»), предназначением которой является не порождение соответствующего повествовательного эпизода в романе, но философского послевкусия романа - размышлений о неминуемости смерти, но в то же время и неминуемости новой волны, нового движения и новой жизни.
Волны становятся сквозной темой романа, его лейтмотивом, механизмом, порождающим весь текст, устанавливающим связи между фрагментами и определяющим целостность романа как такового. И если в интерлюдиях волны присутствуют физически, то в монологах героев волны угадываются в ритме размышлений героев, в цикличности и повторяемости мыслительного процесса и становятся его блистательной метафорой. Герои романа, подобно волнам, отличаются друг от друга, но подвластные единому ритму (в данном случае, ритму их размышлений), они сливаются в единое мыслительное, языковое, «морское» пространство.
В. Вульф неслучайно называла роман поэмой, поскольку именно ритм, ритм набегающих волн или ритм приходящих мыслей лежит в основе структуры, композиции и семантики текста романа. Волны создают определенный текстовой ритм, передают его музыкальность и звучание, обеспечивают роман постоянным движением и нескончаемой энергией: «the grey cloth (=the sea) became barred with thick strokes moving, one after another, beneath the surface, following each other, pursuing each other, perpetually» / «the concussion of the waves breaking fell with muffled thuds, like logs falling, on the shore» / «the thin swift waves as the raced fan-shaped over the beach. ...as they splashed and drew back...» / «The waves drummed on the shore, like turbaned warriors... » / «They fell with a regular thud. They fell with the concussion of horses 'hooves on the turf. ... They drew in and out with the energy, the muscularity, of an engine which sweeps it force out and in again» / «The waves broke and spread their waters swiftly over the shore. One after another they massed themselves and fell; the spray tossed itself back with the energy of their fall. .The waves fell; withdrew and fell again, like the thud of a great beast stumping» / «The waves massed themselves, curved their backs and crashed. Up spurted stones
and shingle. They swept round the rocks, and the spray, leaping high, spattered the walls of a cave that had been dry before, and left pools inland, where some fish stranded lashed its tail as the wave drew back» / «The waves breaking spread their white fans far out over the shore, sent white shadows into the recesses of sonorous caves and then rolled back sighing over the shingle».
Из этого шума, шепота, шуршания и грохота волн и рождаются шесть «беззвучных» монологов, происходящих на уровне сознания главных героев и открывающих их подлинную сущность и индивидуальность, которые затем сливаются в единый голос Бернарда, единое человеческое сознание («I am not one and simple, but complex and many»). В этом приеме угадывается метафорическое преломление волн, разбивающихся на множество брызг и вновь собирающихся в единый поток.
Беззвучные монологи, растворяющиеся в едином пространстве человеческого сознания, подводят нас к еще одной интерпретации романа «Волны» как романа-ничто. Превращения в ничто боится Рода, цепляясь за перила кровати: «but I will stretch my toes so that they touch the rail at the end of the bed; I will assure myself, touching the rail, of something hard. Now I cannot sink».
В вышеприведенной попытке «разобрать», «размотать», реконструировать и таким образом десакрализировать роман «Волны», чтобы ответить на вопрос, о чем он был написан, мы выделяем несколько прозвучавших выше тем: (1) проблема идентификации человека, (2) роман-автобиография или роман-биография друзей В. Вульф, (3) роман-эпитафия старшему брату В. Вульф, (4) роман-поэма, (5) роман-молчание, (6) роман-ничто. Мы не можем быть увереными, что только эти темы «вплетались» автором в вязь романа, но они являются наиболее прочитываемыми и узнаваемыми в процессе его интерпретации и, тем самым, помогают понять это совершенное, оригинальное и остающееся до сих пор -почти сто лет спустя - инновационным литературное произведение.
Библиографический список
1. Арнольд, И. В. Герменевтика, эстетика и риторика [Текст] // Лингвистические и дидактические аспекты анализа текста. - СПб. : РГПУ им. А.И. Герцена, 1999. - С. 19-27.
2. Курчанов, Н. Л. Древнегерманские руны: магический текст как символико-поэтическое единство [Текст] // Лингвистические и дидактические аспекты анализа текста. - СПб. : РГПУ им. А.И. Герцена, 1999. - С. 53-59.
3. Смирнов, Г. Метафизика Венеции [Текст] / Г. Смирнов. - М. : ОГИ, 2017. - 368 с.
4. Sampson G. The Cambridge Book of Prose and Verse in Illustration of English Literature from the Beginnings to the cycles of Romance. - Cambr. Univ. Press, 1924.
5. The diary of Virginia Woolf. Volume IV - Edited by Anne Olivier Bell, 1983. - 402 p.
6. Woolf, V The waves. - Edited with an introduction and notes by Kate Flint. - Penguin Books, 2000. - 240 p.
Bibliograficheskij spisok
1. Arnol'd, I. V Germenevtika, jestetika i ritorika [Tekst] // Lingvisticheskie i didakticheskie aspekty analiza teksta. - SPb. : RGPU im. A. I. Gercena, 1999. -S. 19-27.
2. Kurchanov, N. L. Drevnegermanskie runy: magicheskij tekst kak simvoliko-pojeticheskoe edinstvo [Tekst] // Lingvisticheskie i didakticheskie aspekty analiza teksta. - SPb. : RGPU im. A. I. Gercena, 1999. -S. 53-59.
3. Smirnov, G. Metafizika Venecii [Tekst] / G. Smirnov. - M. : OGI, 2017. - 368 s.
4. Sampson G. The Cambridge Book of Prose and Verse in Illustration of English Literature from the Beginnings to the cycles of Romance. - Cambr. Univ. Press, 1924.
5. The diary of Virginia Woolf. Volume IV - Edited by Anne Olivier Bell, 1983. - 402 p.
6. Woolf, V The waves. - Edited with an introduction and notes by Kate Flint. - Penguin Books, 2000. - 240 p.
Reference List
1. Arnold I. V Hermeneutics, aesthetics and rhetoric // Linguistic and didactic aspects of the analysis of the text. - SPb. : Herzen RSPU, 1999. - Page 19-27.
2. Kurchanov N. L. Old German runes: magic text as symbolic and poetic unity //Linguistic and didactic aspects of the analysis of the text. - SPb. : Herzen RSPU, 1999. - Page 53-59.
3. Smirnov G. Metaphysics of Venice / G. Smirnov. -M. : OGI, 2017. - 368 pages.
4. Sampson G. The Cambridge Book of Prose and Verse in Illustration of English Literature from the Beginnings to the cycles of Romance. - Cambr. Univ. Press, 1924.
5. The diary of Virginia Woolf. Volume IV - Edited by Anne Olivier Bell, 1983. - 402 p.
6. Woolf V. The waves. - Edited with an introduction and notes by Kate Flint. - Penguin Books, 2000. - 240 p.
Дата поступления статьи в редакцию: 14.04.2018 Дата принятия статьи к печати: 16.05.2018
