CC BY
80
Современный этап развития языкознания характеризуется возрастанием интереса к выявлению условий и способов функционирования языка с учетом характеристик говорящего, адресата, обстановки и других слагаемых процесса общения. В исследованиях последних лет все более активно учитывается человеческий фактор, в частности, его проявление в функционирующем языке. «Человек живет в мире», — пишет А.А. Леонтьев. — Это означает, во-первых, что он непрерывно отражает этот мир в своем сознании и в своей психике в целом (эмоция, если рассматривать ее по А.Н. Леонтьеву, есть тоже отражение мира в психике человека!). Во-вторых, он непрерывно действует в этом мире — естественно, это может быть практическое действие в реальной предметной среде, а может быть умственное, мыслительное действие ... в теоретическом образе мира. Это означает, в-третьих, что отношение между отражением и действием, образом и процессом постоянно меняется, как меняется и динамика отношений между действием в смысловом поле и действием в реальном мире» [1, с. 109].
Пристальное внимание современных исследователей привлекают проблемы общения между людьми, составляющие основу большинства видов человеческой деятельности. Согласно концепции А.А. Потебни, природа языка общественна, что обусловливает коммуникативность. Слово — продукт не только индивидуального сознания, оно внедрено в социальную жизнь, ибо «общество предшествует началу языка» [2, с. 114]. Коммуникативный процесс организует социум и позволяет человеку жить и развиваться в нем, соотнося свое поведение с поведением других членов общества, а также поведение других со своим собственным. Такое соотнесение деятельностей в коммуникации предполагает ориентирование деятеля во времени и пространстве.
Проблема порождения и понимания речи — одна из наиболее фундаментальных в психологии и психолингвистике. На протяжении ряда лет фокус проблемы порождения и понимания смысла речи постепенно перемещался от изучения слова и предложения (Н.И. Жинкин, А.Р. Лурия, А.А. Леонтьев, Т.Н. Ушакова, Н. Хомский, Дж. Миллер, Д. Слобин, Ч. Филмор и другие) к изучению семантики целостного текста (Н.И. Жинкин, Т.М. Дридзе, И.А. Зимняя, Т. В. Ахутина, Т. ван Дейк, В. Кинч и другие).
По сути, эти исследования раскрывали логическую структуру текста, закономерности развертывания замысла, описывали роль речи в передаче мысли. При этом семантика текста анализировалась в отрыве от говорящего человека,
без учета собеседника и ситуации общения. Н.И. Жинкин указывал на то упущение, что текст не рассматривался как коммуникативное явление [3].
Преодоление возникших в исследовательской практике противоречий требовало выхода за рамки текста, включения его в систему коммуникативных отношений. Именно системно-деятельностная парадигма в рамках коммуникативного подхода, формирование которой относится к концу ХХ века, позволила исследовать вербальное взаимодействие как речевую интеракцию, в качестве целостного процесса, характеризующегося сложными взаимосвязями между языком, действительностью и коммуникантами.
По мнению Б.Ф. Ломова, И.А. Зачесовой, Н.Д. Павловой, Т.Н. Ушаковой и других, включение текста в систему коммуникативных отношений позволило перейти от изучения развертывания смысла в тексте к исследованию процесса формирования содержания речи в общении. Речевая интеракция представляет собой «сложное коммуникативное явление, включающее ситуационные, психологические, социальные факторы, которые определяют его содержание и понимание» [4, с. 67]. И.Н. Тупицына предложила под коммуникацией понимать «интерсубъектное речевое взаимодействие в социуме, связанное с различными сторонами материально-практической и познавательной деятельности и включающее ряд функционально-стилистических видов (деловое общение, бытовое общение, научное общение и др.)», а под общением — «разновидность социоком-муникативного процесса, коррелирующего с определенным видом деятельности человека» [5, с. 110].
Для координационно-деятельностного подхода к языку и речи принципиальным является понимание речи как компонента деятельности более широкого порядка, главным образом коммуникативной или познавательной. А.А. Леонтьев считал, что речевой деятельности, как таковой, не существует, есть лишь система речевых действий, входящих в какую-то деятельность - целиком теоретическую, интеллектуальную или частично практическую. С одной речью человеку делать нечего: она не самоцель, а средство, орудие, хотя и может по-разному использоваться в разных видах деятельности: «Человек как целостный субъект психической деятельности, как личность использует речевые (в широком смысле) навыки и умения в жизни для решения встающих перед ним проблем» [1, с. 386]. Жизнедеятельность человека представляется в виде сменяющихся и дополняющих друг друга деятельностей. Они составляют собственно реальность его жизни. Так как человек — существо социальное, он совершает свою активность в
обществе, коллективе и, поэтому, сталкивается с необходимостью координировать свою деятельность с активностью других членов общества. Для этого он использует язык и осуществляет речевую деятельность. Будучи включенными в потоки человеческой деятельности, речевые процессы образуют различные принципиальные сочетания с другими, неречевыми деятельностными процессами. Многообразие форм сочетания речевых процессов с неречевыми деятельностными процессами обусловлено многообразием вариантов функций речевых действий в предметно-практической и умственной деятельности человека, разделением общественного труда и специализацией субъектов на выполнении определенных видов деятельности. «В соотнесении с моим единственным местом активного исхождения в мире все мыслимые пространственные и временные отношения приобретают ценностный центр, слагаются вокруг него в некоторое устойчивое конкретное архитектоническое целое - возможное единство становится действительной единственностью», — писал М. Бахтин [6, с. 511-512].
Развивая идеи Ю.Н. Караулова, А.А. Леонтьева, Г.П. Мельникова, Е.В. Сидорова, В.М. Солнцева, Е.Ф. Тарасова и их последователей о структурном характере речевого общения, естественно полагать, что коммуникант располагает определенным репертуаром средств ориентирования в объективном мире. Текст речевого воздействия производит во внутреннем мире адресата своеобразную «квазипредметную ситуацию» [7, с. 87-88] — некоторый возможный мир, состоящий из определенного набора представлений о предметах, лицах, их свойствах и отношениях.
Феномен деятельности в отечественной психологической науке имеет широкую трактовку как «динамическая система взаимосвязи субъекта с миром» [8, с. 17]. Смеем предположить, что такая взаимосвязь опирается на три координаты отражения действительности в сознании человека, а именно: «кто действует, когда действует, где действует». Вслед за Е.В. Сидоровым, мы понимаем под речевой деятельностью «побуждаемую потребностью, соотносимую с действительностью внутреннюю или внешнюю целесообразную активность, выражающуюся в действиях и операциях с использованием ресурсов языка» [9, с. 24]. Поскольку человеку приходится осуществлять деятельности как частные формы его жизни среди других людей, его активность по необходимости соотносится с деятельностями других людей. Отсюда объективная необходимость взаимного соотнесения, взаимной координации деятельностей как для самих людей, так и для общества в целом. В свою очередь, данная необходимость требует от людей осущест-
вления соответствующей формы жизнедеятельности, а именно речевой деятельности. Таким образом, речевая деятельность — это необходимая частная форма жизнедеятельности людей, содержание которой заключается объективно в знаковой координации всех прочих деятельностей, а через них — жизнедеятельности в целом. Взаимодействие различных деятельностей вызывает потребность в использовании средств универсально-знаковой координации, важнейшим из которых является язык. Речевая деятельность не сводится к простой передаче информации от индивида, к индивиду; она обеспечивает координацию совместного труда, в интересах которого предпринята коммуникация.
Речевая деятельность реализуется в одной их двух устойчивых социальных ролей: либо в роли отправителя сообщения (автора, говорящего), либо в роли адресата сообщения (читателя, слушающего). Ролевое исполнение речевой деятельности есть коммуникативная деятельность. Язык необходим коммуникантам для знаковой координации их деятельностей, которая и составляет содержание коммуникативной функции языка. На наш взгляд, именно такой, деятельностный, подход к изучению языка и речи открывает перед нами перспективы раскрытия интерактивного характера функционирования языкового дейксиса.
В речи ориентирование относительно того, кто, где и когда действует, осуществляется с помощью дейктических средств языка. Вступая в речевое взаимодействие, коммуниканты обязательно учитывают знания и представления адресата о лице, времени и пространстве (месте), целесообразно корректируют и формируют эти знания, при этом отправитель испытывает и обратное влияние адресата, поэтому необходимо меняет свои речевые тактики для достижения поставленных целей в неречевой деятельности. Ведь причиной речевой коммуникации выступает потребность отправителя и адресата определенным образом скоординировать свои действия, согласовывая их, в частности, относительно того, кто, где и когда совершает деятельность.
Потребность в речевой коммуникации возникает тогда, когда люди, осуществляя некоторую форму деятельности (предметно-практическую, теоретикомыслительную, эстетическую, идеологическую и т.д.) в некоторое время в некотором пространстве, сталкиваются с необходимостью скоординировать ее с деятельностями, осуществляемыми другими субъектами в то же время и в том же пространстве (месте). Для согласования деятельностей люди вступают в речевую коммуникацию и пользуются языковыми средствами наряду с другими знаковыми средствами. Язык является одним из важнейших средств взаимной координа-
ции деятельностей людей, «средством регуляции человеческого взаимодействия»: «Люди используют язык как средство, дабы произвести впечатление, обмануть, обнаружить истину, выработать новый смысл деятельности» [9, с. 102]. Для того, чтобы успешно достичь своей цели и побудить адресата своими высказываниями к определенным действиям, говорящий необходимо соотносит свою деятельность, в частности, речевую, прибегая к определенным речевым тактикам и языковым средствам, в том числе, дейктическим, с соответствующими параметрами и свойствами деятельности адресата воздействия. Под параметрами деятельности мы понимаем координаты «кто, где и когда» действует.
Такая координация деятельностей коммуникантов происходит в ходе речевого взаимодействия и носит обоюдный характер: речевая деятельность отправителя необходимо согласуется с речевой деятельностью адресата и испытывает ее влияние, что, в свою очередь, и позволяет сделать вывод об «интерактивной природе речевой коммуникации, назначение которой состоит в знаковой координации деятельностей людей» [9, с. 23]. Поскольку такая координация осуществляется с использованием дейктических средств языка, мы можем говорить об интерактивности дейктического обозначения лица, времени и места в речевой коммуникации. Причем соотнесение речевого действия относительно лица, времени и места носит объективный и субъективный характер, поскольку в речевой деятельности учитываются не только объективные координаты совершения некоторой активности, но и их субъективное отражение в сознании коммуникантов. В коммуникативных актах, как отмечает Е.Ф. Тарасов, «объективная система общественных отношений реализуется и усваивается субъектом и одновременно субъективное в этой системе объективируется в интеракционное» [10, с. 47-48].
Очевиден тот факт, что внутренняя и внешняя активность предполагает наличие деятеля — лица, совершающего свою активность в некотором месте в некоторый момент или промежуток времени. Как отмечает Н.В. Иванов, «коммуникация осуществляется исключительно от личности к личности: межличностное сопряжение — ее высший смысл» [11, с. 138]. Лицо, место и время совершения активности предстают важнейшими объективно необходимыми координатами, относительно которых строится взаимодействие. Позволим себе предположить, что успешная координация деятельностей коммуникантов с помощью речи зависит от степени реализации дейктического механизма. Реализацию дейктиче-ского механизма мы связываем с обозначением в речи коммуникантов трех дейк-тических маркеров — лицо, место, время. Иными словами, речевое побуждение-
высказывание должно быть построено согласно трем параметрам дейксиса для того, чтобы оно было адекватно воспринято адресатом и побудило его к совершению той деятельности, в которой заинтересован отправитель сообщения.
Для иллюстрации приведем короткий диалог из рассказа В. Шукшина «Чудик». Прозу В. Шукшина отличает живой язык диалогов участников общения в незатейливых бытовых ситуациях. На необходимость исследования разговорной речи указывали многие ученые. По их мнению, теории, ограничивающиеся изучением грамматической концепции идеального говорящего - слушающего в абсолютно однородном, с точки зрения речи, обществе, мало что могут предложить для раскрытия сущности языка и его функционирования. Рассмотрим следующий пример с точки зрения знаковой координации деятельностей двух коммуникантов. В. Шукшин рисует в рассказе «Чудик» эпизод одной из поездок главного героя, с которым постоянно что-нибудь случалось:
«Получил отпуск, решил съездить к брату на Урал: лет двенадцать не виделись.
— А где блесна такая... на-подвид битюря? — орал Чудик из кладовой.
— Я откуда знаю?
— Да вот же все тут лежали! — Чудик пытался строго смотреть круглыми иссиня-белыми глазами. - Все тут, а этой, видите ли, нету.
— На битюря похожая?
— Ну, щучья.
— Я ее, видно, зажарила по ошибке.
Чудик некоторое время молчал.
— Ну, и как?
-- Что?
— Вкусная? Ха-ха-ха!.. — Он совсем не умел острить, но ему ужасно хотелось. — Зубки-то целые? Она ж - дюралевая!..».
Читатель узнает о ситуации общения из контекста, т.к. не является ее непосредственным участником. Чудик получил отпуск, решил съездить на Урал к брату, с которым не виделся двенадцать лет. В момент речи он занят сборами вещей, в частности, поисками рыболовных снастей в кладовой. Но его поиски тщетны. Тогда он пытается привлечь внимание жены к своей проблеме и скоординировать ее деятельность так, чтобы она оказала ему помощь в поисках необходимой ему блесны. По этой причине в его речевом действии уточняется пространственный маркер — местонахождение блесны с помощью вопросительного наречия где. Жена, не имея представления о блесне или не желая отвлекаться от своих дел, достаточно резко дает понять мужу, что она не будет помогать ему в
поисках. Своим возмущением «я откуда знаю» она отказывается от совместных поисков. В ее ответе обозначен личный и временной маркеры, указывающие на то, что она - деятель (личный маркер обозначен личным местоимением я) не имеет возможности, а может быть и желания подчинить свою деятельность интересам мужа, т.к. она не знает, где находится искомый предмет в момент речи (временной маркер обозначен лично-временной формой глагола знать с отрицательной частицей не). Чудик, продолжая линию на управление деятельностью жены, напоминает ей с возмущением, что все его блесны раньше лежали в определенном месте. В его речевом действии указаны личный (все), пространственный (тут) и временной маркеры (прошедшее время глагола лежать), так как ему важно на этом шаге координации деятельности жены создать у нее верное представление о предмете поисков. Развитие ситуации показывает, что Чудик обнаружил на том месте (тут) все свои блесны, кроме одной (а этой нету). Отвечая на настойчивые речевые действия мужа, жена понимает, что ей не уйти от взаимодействия и пытается припомнить. Для этого ей приходится уточнить внешние характеристики предмета разговора: «На битюря похожая?» Муж в своем ответе подтверждает ее предположение «ну» и уточняет «щучья» для того, чтобы еще вернее скорректировать представление жены о нужной ему блесне. Жена вынуждена признаться, что она ее «зажарила» по ошибке, указав личный маркер (кто зажарил? — я) и временной (когда? — в прошлом - прошедшее время глагола зажарить). Такой исход приводит Чудика в изумление, его деятельность в поисках блесны потерпела неудачу и выявила чудовищное, с его точки зрения, недоразумение. Он пытается увидеть смешную сторону происшедшего и представляет себе картину жарки и поедания блесны. Поэтому в своем вопросе он уточняет характер представляемой им деятельности «ну, и как» — в значении «какая по вкусу блесна, и понравилась ли она жене». Однако данное речевое действие не было адекватно воспринято женой, у которой имелось, наверное, другое представление о происшедшем (может быть, она пошутила насчет жарки блесны). Не указав в своем вопросе ни личного, ни временного, ни пространственного маркера, Чудик не смог верно скоординировать деятельность жены: она не дала ответа, так как не имела представления, что интересует ее мужа. Ей пришлось уточнить своим вопросом «что?» предмет разговора. Чудику не было необходимости давать ответ с развернутой дейктической схемой, так как они оба заняты поисками блесны в момент речи в кладовой у себя дома. Кроме того, они оба допускают, что блесна могла быть зажарена, поэтому ему нужно
было уточнить личный маркер с помощью прилагательного вкусный в форме единственного числа женского рода (она — блесна, вкусная). Пространственный и временной маркеры осознаются из пресуппозиций: у обоих создана возможная картина происшедшего с блесной, и теперь его интересуют последствия совершенной активности: «Зубки-то целые?». Последней репликой Чудик уточняет причину своего столь внимательного отношения к последствия жарки, указывая, что блесна (личное местоимение она) не съедобна. Дейктические маркеры лица, места и времени постоянно присутствуют в коммуникативном акте, хотя и не всегда получают эксплицитное обозначение. Например, Чудик подозревает, что его блесна могла попасть на зуб жене, поэтому, когда он спрашивает, цели ли зубы, он имеет ввиду жену, но не обозначает личный маркер эксплицитно, он осознается коммуникантами из их собственного видения ситуации. Временной план перемещается из настоящего в прошлое и опять в настоящее и адекватно воспринимается участниками акта коммуникации из пресуппозиций. Представления о месте совершения активности не изменяются.
Краткий разбор данного диалога показывает, во-первых как естественный язык используется по своему глубинному назначению, а именно, в качестве универсально-знакового средства координации деятельностей партнеров. Во-вторых, он показывает, какую существенную нагрузку в этой координации несут дейкти-ческие средства, позволяющие данную координацию привязывать к деятелям, временным и пространственным параметрам координируемых деятельностей. В-третьих, он демонстрирует, как экономно могут использоваться коммуникантами языковые средства в знаковой координации деятельностей друг друга. Для направления деятельности партнера в нужное русло говорящий, исходя из своих предположений о знании адресатом ситуации общения, о мотивах деятельности партнера, о степени возможности знакового управления его деятельностью и т.п., формулирует свое высказывание таким образом, чтобы соотнести психическую картину действительности с каким-либо лицом, некоторым моментом времени и местом. В своем высказывании он вербализует тот дейктический маркер, который, по его мнению, не очевиден для адресата или его вероятное представление о нем требует корректировки. После необходимой эксплицитности обозначения происходит перевод маркера в имплицитность, или пресуппозицию. Но через некоторое время, которое можно определить как интервал имплицитности, этот маркер вновь обозначается эксплицитно. Это связано с требованием подтверждения адекватного восприятия адресатом установки говорящего. Таким обра-
зом, несколько упрощая реальную сложность факторов, определяющих знаковую координацию деятельностей в акте общения, можно утверждать, что организация речевого взаимодействия невозможна без реализации дейктического механизма. Из всего того, что уточняется в речи на фоне контекста и пресуппозиций дейктические средства берут на себя важнейшие параметры лица (деятеля), места и времени согласования деятельностей.
Доказательство коммуникативной природы языка позволяет говорить нам о коммуникативной необходимости использования дейктических средств языка в речевой интеракции, о дейксисе как языковом механизме ориентирования коммуникативного акта и об интерактивном характере дейктического обозначения в речи.
