CC BY
86
58
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
2009. Вып. 2 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
УДК 39(470.51)+94(470.51) А.Е. Загребин
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ ФИННО-УГОРСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ В ЭПОХУ ПОЗИТИВИЗМА*
Рассматривается проблема становления финно-угорских исследований в системе научного концепта «эпохи - идеи - герои».
Ключевые слова: финно-угроведение, историография, позитивизм.
Вторая половина XIX в. и в особенности рубеж веков оказались для многих стран «временем расставания с прошлым» как в психологическом, так и в экономическом смыслах. В кругах европейских интеллектуалов все чаще высказывались опасения по поводу исчезновения прежнего быта и звучали предложения по скорейшей фиксации исчезающих элементов народной культуры. Финно-угорская тематика была также включена в общий процесс научного оценивания, поисков чистых форм и архаики.
Открытое в предыдущий (романтический) исследовательский период население заповедных территорий, где еще были живы сказительские традиции, языческая религия и общинный уклад, вдохновляло новую генерацию финно-угроведов на изучение уходящей натуры1. Вместе с тем рациональные практики приобретали все большее значение в методических подходах ученых, ориентированных на получение строгих верифицируемых результатов2. Отказ от слабо подкрепленных фактами умозрительных гипотез в пользу познания эмпирического материала, с дальнейшим выходом на глубокие обобщения на основе естественнонаучных аналитических практик, до некоторой степени роднил новое позитивистское мировоззрение с просвещенческими идеалами XVIII в.3 В этом контексте актуализировались этнографические исследования, в которых анализируется движение человечества по пути цивилизации.
Привлекательным было еще то, что перед учеными открывалась возможность спроецировать функционирующие в современных реликтовых обществах политические, экономические, религиозные и иные системы на историческое прошлое «цивилизованных» народов. Не случайно ныне хорошо известные труды Э.Б. Тайлора, Дж. Лёббока, Г. Спенсера, И.Я. Бахофена, Л.Г. Моргана, Дж.Ф. Мак-Леннана, А. Бастиана и других классиков эволюционистской этнографии издавались, переводились и комментировались во многих странах4. Повышенный интерес учащейся молодежи к проблемам этнографии привел в те годы к легитимации этнических исследований, этнография получила статус университетской дисциплины5. Обнаружившиеся реконструктивные возмож-
* Статья написана в продолжение предыдущих публикаций автора, посвященные интеллектуальным основам финно-угорских исследований в эпохи Просвещения и романтизма. См.: Вестн. Удм. ун-та. Сер. История. 2005. № 7. С. 39-54; 2006. № 7. С. 148-160.
Интеллектуальные основы финно-угорских... 59
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2009. Вып. 2
ности этнографии в свою очередь требовали постоянного притока достоверной информации, в связи с чем полевая работа становилась обязательной частью научной деятельности6. Свойственный эволюционистской этнографии прагматизм, тем не менее, содержал и некоторые иррациональные моменты, указывавшие на ее связь с предыдущей эпохой, романтизировавшей в общественном сознании сферу этнического7. Добытые и обработанные учеными факты и артефакты нередко становились национальными символами, работающими на укрепление национальной идентичности8.
Основная трудность, возникшая перед финно-угроведами с появлением позитивистской методологии, заключалась в том, как совместить или, лучше сказать, примирить ожидаемую пастораль с формализованными задачами исследования. Универсальным решением возникшей проблемы многим казалась набиравшая в те годы популярность эволюционная теория9. Так, учитывая известную неоднородность хозяйственно-экономического развития и социального устройства финно-угорских народов, можно было попытаться воссоздать основные этапы культурной истории финнов и венгров, изучая современный быт родственных им народов России. Новая мотивация значительно увеличила число людей, готовых заняться полевой этнографией, прежде всего, в тех странах, где наличествовала прямая заинтересованность в финно-угорских исследованиях.
Финно-угроведение в России, после ухода из жизни А.И. Шёгрена, на некоторое время осталось без надежного куратора. Однако, когда в 1859 г. в Санкт-Петербургской академии наук была организована кафедра по языкам и этнографии финских племен, возглавленная Ф.И. Видеманом (1805-1887), появились надежды на продолжение начатого10. Академик Видеман, будучи лингвистом, весьма плодотворно потрудился в области финно-угорского языкознания, несколько меньше внимания уделяя этнографии. В этом отношении выделяются его публикации, посвященные кревинам, ливам и эстонцам, наблюдать образ жизни которых Видеману доводилось лично11. После Ф.И. Ви-демана академическая составляющая отечественного финно-угроведения уступила место новым институтам: научным обществам, университетам, учительским и духовным семинариям, чей демократический состав заинтересованных лиц и внутренняя свобода в организации исследований обеспечивали большие возможности для сбора и осмысления этнокультурной информации.
Важную роль в перемещении вектора российского финно-угроведения в глубь страны сыграла инициативная позиция профессуры Императорского Казанского университета, заинтересованной в поддержании статуса своего вуза как интеллектуального «окна на Восток»12. Поддержку казанцам оказал их недавний коллега - В.В. Радлов, за разъяснениями к которому по вопросам «финнологии» обратился министр народного просвещения И.М. Делянов. Академик Радлов порекомендовал в качестве кандидата на должность преподавателя «финских наречий» в Казанском университете М.П. Веске (18431890). Получив филологическое (общее и финно-угорское) образование в Дерпте, Лейпциге, Гельсингфорсе и Будапеште, доктор Веске был активным участником фольклорно-этнографических экспедиций к различным группам
эстонцев, восприняв родиноведческие идеалы местных научных обществ и студенческих землячеств13. Навыки экспедиционной работы пригодились ему в Казанском университете, экстраординарным профессором которого он был избран зимой 1886 г. В короткий срок он завоевал авторитет энтузиаста полевой этнографии, став одним из активистов Общества истории, археологии и этнографии14.
Увлечение трудами западных теоретиков было свойственно не только столичной профессуре, но и провинциальным ученым. В частности, сторонником эволюционистских трактовок истории был профессор Казанского университета И.Н. Смирнов (1856-1904), автор получивших широкую известность очерков-монографий по этнографии восточно-финских народов15. Осознавая роль и ответственность российской науки в деле изучения финно-угорских народов, он призывал этнографов привносить передовые методики в финно-угорские исследования, подчеркивая перспективность широких обобщений против ни к чему не обязывающей дескрипции и простой фиксации материала, чем, по его мнению, «грешили» работы финских и венгерских коллег16. Идея эволюции культуры являлась той методологической базой, на которой, по мнению И.Н. Смирнова, можно было выстраивать фундамент этнографической науки17. Устойчивость научного мировоззрения профессора Смирнова способствовала успеху занятий этнографическим музееведением, начатых им при устройстве восточно-финских коллекций университетского музея этнографии и отечествоведения, а затем при организации этнографического отдела Русского музея императора Александра III18. Разделяя идею комплексного подхода к источникам, он пытался в «малом» увидеть очертания общих закономерностей развития этноса. Подчеркивая влияние адаптации народа к условиям окружающей среды на формирование этнической культуры, он во многом предвосхитил идеи современной этноэкологии.
Отрицательное влияние принятых И.Н. Смирновым жестких моделей сказалось при оценке ряда конкретных этнографических фактов из жизни изучаемых народов. В частности, это касалось так называемой теории гетеризма, или первоначальных отношений полов у восточно-финских народов19. Его попытки дать описание традиционной системы родства и культуры фин-но-угров с опорой на теорию культурных заимствований и построение эти-мологий также не нашли поддержки в кругах финно-угроведов, что хорошо показано в развернутой рецензии на труды И.Н. Смирнова финляндского профессора Э.Н. Сетяля20. Но в гораздо большей степени методологический детерминизм подвел профессора Смирнова в ходе этнографической экспертизы на печально известном Мултанском процессе 1892-1896 гг., когда группа удмуртских крестьян была обвинена властями в человеческом жертвопри-ношении21. Теория «пережитков», столь гладко выглядящая на бумаге, оказалась изобилующей рытвинами и ухабами дорогой в реальной жизни.
Не менее остро вопрос о применении новой методологии в контексте финно-угроведения стоял перед финскими и венгерскими учеными, чьи исследования родственных народов России во второй половине XIX - начале XX в. также развивались в русле идей позитивизма. Первыми инновационные
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2009. Вып. 2
подходы апробировали финские ученые, среди которых ведущую роль продолжали играть лингвисты.
Профессор А. Алквист (1826-1889), возглавивший в 1863 г. кафедру финского языка и литературы Императорского Александровского университета (г. Гельсингфорс/Хельсинки), сделал в своих трудах ряд важных теоретико-методологических шагов. Будучи сторонником культурно-исторического подхода к анализу эмпирического материала, он опубликовал монографию, посвященную так называемым культурным словам в западно-финских языках, то есть лексике, определяющей предметное содержание ре-чи22. По его мнению, заимствования культурных слов и понятий чаще всего свидетельствует об имевшем место заимствовании конкретных вещей, традиций и впечатлений. Можно предположить, что мысли Алквиста развивались в рамках немецкой «школы заимствований» Т. Бенфея, уделявшего первостепенное внимание поискам корней тех элементов культуры, что составляли базис современного образа жизни народа в его духовном и материальном воплощении.
Знаковым моментом в истории финно-угроведения стало основание в 1893 г. в Императорском Александровском университете самостоятельной кафедры финно-угорского языкознания23. Возглавил кафедру профессор А. Генец (1848-1915), более двадцати лет занимавшийся сбором языкового и этнографического материала у саамов, прибалтийско-финских и восточно-финских народов и считавшийся среди коллег твердым сторонником позити-
24
вистских исследовательских практик .
Сторонниками новых методологических подходов были известные
финляндские фольклористы отец и сын Ю. Крон (1835-1888) и К. Крон
(1863-1933)25. Предполагалось, что разработанный и примененный ими на прибалтийско-финской устно-поэтической почве историко-географический метод послужит установлению путей распространения фольклорных сюжетов в связи с миграциями их носителей. Цель исследования виделась в желании найти или реконструировать изначальную форму произведения, проследить, какие изменения оно претерпело во времени и пространстве, какие элементы древнего мировоззрения можно было извлечь из изучаемого памятника26. В плане популяризации идеи финно-угорского родства Ю. Крон подготовил иллюстрированное историко-этнографическое обозрение, посвященное финно-угорским народам, а его сын свел воедино лекции отца по финно-угорской мифологии и языческим верованиям27. Эта скромная на первый взгляд книжечка оказала серьезное влияние на молодое поколение финских ученых, обозначив еще одну сферу исследовательской активности - финно-угорское сравнительное религиоведение28. Религиоведческое направление в значительной степени было связано с научной деятельностью У. (Хольмберга-) Харва (1884-1949), успешно совмещавшего полевую работу с теоретически-
29
ми штудиями .
Во второй половине 1870-х гг. явственно заявила о себе финская археология, когда И.Р. Аспелиным (1842-1915) был собран и опубликован немалый объем сведений о материальном прошлом «северных» финно-угорских
народов30. Профессор Аспелин обращал внимание своих коллег на перспективы изучения вещественных памятников в России, предпринимая попытки
проследить движение предков современных финно-угров из глубин Азии к Уралу и далее в Европу31. Возглавив в 1885 г. Государственную археологиче-
скую комиссию, он инициировал несколько крупномасштабных проектов, в частности экспедиции в Южную Сибирь и Монголию32. Ученики И.Р. Аспе-
лина были «своими людьми» в российских научных обществах и музеях,
продуктивно работая с русскими археологами в Среднем Поволжье, на Ура-
ле, в Сибири и на Алтае.
Постепенно от финно-угорской лингвистики как от материнского древа отпочковывались новые направления: финно-угорская фольклористика, археология и, наконец, этнография, начальная институционализация которой была связана с именем А.О. Хейкеля (1851-1924)33. По мнению первого про-
фессионального финского этнографа, понятия этнология и этнография были синонимичны, хотя в более поздних работах он начал их подразделять, под влиянием западноевропейских теоретиков отмечая, что предметный диапазон этнологии достаточно широк и включает в себя этнографию, лингвистику, археологию и фольклористику34. Этнография же приобрела для него до известной степени музейное измерение, заключаясь в подборе наглядных материалов, демонстрирующих развитие культур отдельных народов, групп родственных этносов и характеристику этнографических областей. Полевая этногра-
фия, по Хейкелю, должна была учить исследователя фокусировать внимание на конкретных объектах: постройках, орнаментах, костюмах, религиозных верованиях и др.35 Позднее как университетский преподаватель и музейный работник Хейкель открыл еще одну сторону этнографической науки, а именно ее способность показать единство и многообразие народных культур.
Вместе с тем эволюционизм не был единственным методологическим ориентиром для А.О. Хейкеля, в своих работах задействовавшего идеи немецкого этнолога-диффузиониста Ф. Ратцеля о значении этнических миграций и культурного обмена. Не случайно А.О. Хейкель специально подчеркивал факты славянского и тюркского влияния на культуры восточно-финских народов, соответственно выделяя славянские и германские черты в жизни западно-финских этносов36. Побывав в разных областях Финляндии и Карелии, он решил расширить круг наблюдаемых объектов, отправившись к фин-ноязычным народам Среднего Поволжья и Приуралья. В кратком сообщении ИРГО он писал: «Многочисленные племена, населяющие Россию - и между ними не в последнюю очередь финские, - представляют неисчерпаемо богатый материал для этнографических исследований»37. Закономерным итогом его экспедиций стала защищенная в 1887 г. докторская диссертация, посвященная сравнительному анализу народного зодчества марийцев, мордвы, эстонцев и финнов38. Как отмечали современники, Хейкель смог успешно развить на «финно-угорской почве» идеи ученых-эволюционистов из Швеции и Германии О. Монтелиуса, Х. Хильдебрандта, М.Г. Ретциуса и методологию Ю. Крона39. В 1889 г. А.О. Хейкель был назначен на штатную должность университетского доцента финской этнографии с правом чтения лекций по
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2009. Вып. 2
этнографии родственных финнам народов, что было шагом к официальному признанию дисциплины. Дальнейшая история финно-угорской этнографии в Финляндии была связана с деятельностью У.Т. Сирелиуса.
Новое поколение финских этнографов, пришедших в науку на излете XIX в., в большинстве своем разделяли идеи эволюционизма. Одним из ярких представителей этой генерации был У.Т. Сирелиус (1872-1929), ставший основателем кафедры финно-угорской этнографии в Хельсинкском университете (1921)40. Готовя в 1906 г. свой лекционный курс в качестве доцента финно-угорской этнографии, Сирелиус писал, что в этнологии одновременно исследуются материальные и духовные традиции. Вынося во главу угла поиски этнологических универсалий, У.Т. Сирелиус предложил трактовку предмета этнологии, которая приближалась к немецкому варианту народоведения (Völkerkunde)41. Таким образом, возникал некий люфт между «общей этнологией» и «частной, или специальной этнографией»42. В образовавшемся пространстве ученый мог, изучая свою частную (финскую) культуру, проводить сравнения в рамках общего (финно-угорского) народоведения.
Уже в своих первых публикациях У.Т. Сирелиус старался добиться определенной ясности в методологических вопросах, преимущественно ориентируясь на научный подход, применяемый шведским исследователем Я. Столпе и венгерским этнографом Я. Янко43. Историко-генетический взгляд на этнографический материал вкупе с детальной типологизацией позволял Сирелиусу интерпретировать находящиеся в его распоряжении факты и артефакты так, что у критиков оставалось очень мало аргументов. Вместе с тем он не был безоговорочно привержен эволюционистской доктрине, в работах Сирелиуса ощущается серьезное влияние немецких диффузионистов и сторонников культурно-исторической школы. Как ученый, с самого начала своей карьеры тяготевший к музейной этнографии, Сирелиус предполагал, что «изучение предметов материальной культуры, например народной одеж -ды и тканей, является тем средством, с помощью которого можно проникнуть на разные уровни умственного развития человека, увидеть сцены жертвоприношений, образы божеств и сюжеты легенд, то есть пролить свет на мировоззрение, представить себе картину мира наших предков, сохраняющуюся еще у некоторых наших родственных народов»44. Одновременно как этнограф-полевик, способный отделять желаемое от действительного, он не мог не учитывать значения иноэтнических заимствований в формировании образа и корпуса традиционной культуры того или иного народа.
В 1915 г. профессор финского языка и литературы Э.Н. Сетяля (1868-
1935), имевший личный опыт полевой этнографической работы, опубликовал программную статью о предмете, цели и задачах этнографии, в которой определил ее как «науку о культуре созданной человеком, членом общества (семьи, племени, народа)»45. Этой дефиницией, очевидно, навеянной идеями британской социальной антропологии, еще раз подчеркивалось стремление финских финно-угроведов рассматривать область этнографии родственных народов в качестве сравнительного исследовательского поля, необходимого для понимания своей культуры. Четырьмя годами ранее Э.Н. Сетяля весьма
определенно высказался в пользу существования единого финно-угорского
культурного наследия. Он писал: «Названные народы в настоящее время го-
ворят на каком-либо из финно-угорских языков, и этого достаточно, чтобы
быть уверенным, что эти народы со времени своего языкового единства унаследовали и принесли с собой и иные элементы культуры, помимо языка»46. Таким образом, финский ученый сформулировал ключевую мысль финно-угорских исследователей, в той или иной форме фигурировавшую в науке еще с XVIII в. и в базовой части просуществовавшую до 1950-1960-х гг., когда на первый план вышли не поиски «общего и особенного» в рамках всего
финно-угорского этнического массива, а локальные исследования выделенных историко-этнографических областей.
Венгерское финно-угроведение во второй половине XIX в. остро нуждалось в новых лидерах, чей авторитет был способен укрепить позиции
«угорской» стороны в идейном противостоянии с «тюрками»47. Дело в том, что в массе своей венгерское общество и особенно аристократия продолжали надеяться на появление доказательств родства древних венгров с гуннами, тюрками-кочевниками, или кавказцами48. Приглашение на работу в Венгрию немецкого лингвиста Й. Буденца (1836-1892), первоначально разделявшего версию алтайского происхождения венгерского народа, но после знакомства с трудами А. Регули и П. Хунфалви поддержавшего идею финно-угорского родства, склонило в ее пользу многих сомневающихся49.
Подготовленное при участии Й. Буденца следующее поколение венгерских финно-угроведов продолжило традицию полевых исследований в России. В 1885 г. лингвист и фольклорист Б. Мункачи работал среди удмуртов, а в 1888 г. он вместе с антропологом К. Папаи отправился к манси50. Кроме того, К. Папаи одним из первых обратился к изучению проблем финно-угорской антропологии, пытаясь выделить некие изначальные формы, присущие внешнему облику древних уральцев. В 1898-1899 гг. у восточным хан-тов побывал молодой лингвист Й. Папаи, благодаря материалам которого стали понятны многие записи, ранее сделанные А. Регули51. На европейском севере, у саамов, в 1884, 1886 и 1891 гг. работал лингвист и этнограф И. Ха-лас, обративший внимание на проблему культурной взаимосвязи финно-угров и самодийцев.
Продуктивным периодом в собирательской работе венгерских финно-угроведов стала работа в лагерях для военнопленных в годы Первой мировой войны52. Однако коренной методологический переворот в венгерском этнографическом финно-угроведении был связан с кратковременной, но чрезвычайно содержательной деятельностью Я. Янко (1868-1902). Географ по образованию и музейщик по призванию, он был хорошо осведомленным ученым в части новейших разработок западноевропейских этнографов, размышлявших о возможностях научной интерпретации факторов расселения, развития хозяйства и родства народов53. Сделать это было возможно, по его мнению, набирая факты, необходимые для выстраивания строгой типологии объектов исследования54. Обладая сведениями по народной культуре венгров, Я. Янко нуждался в сравнительном материале финно-угорского происхождения.
Интеллектуальные основы финно-угорских... 65
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2009. Вып. 2
Приехав в 1897 г. в Гельсингфорс, он начал знакомиться с фондами Государ-
ственного исторического музея, опираясь на помощь У.Т. Сирелиуса55. Затем, в рамках подготовки экспедиции графа Е. Зичи на Восток (в Сибирь, Центральную Азию и Китай), Янко и Сирелиус поработали в крупных российских музеях в Санкт-Петербурге, Твери, Москве и др.56 Сезон 1898/99 гг. Я. Янко провел в полевых условиях, собирая этнографические и антропологические материалы среди обско-угорских народов, отчасти продолжая исследования среди хантов, начатые К. Папаи57. Находясь в России и контактируя с русскими этнографами, он старался использовать все возможности для пополнения финно-угорских коллекций Венгерского Национального музея58.
Постепенно совмещая теоретические посылки, данные музейной типологии, и экспедиционные наблюдения, венгерский ученый сформулировал собственную концепцию развития финно-угорских культур, известную как
«теория треугольника» Я. Янко, согласно которой на вершине виртуальной пирамиды, или, по словам автора, «треугольника», находились развитые индустриализирующиеся культуры финнов, венгров и эстонцев; в средней части помещались земледельческие культуры финноязычных народов России; в основании же располагались кочевые и охотничье-рыболовецкие культуры саамов и обско-угорских народов59. Таким образом, полагалось возможным реконструировать некоторые элементы традиционной культуры более развитых народов путем обращения к быту их менее развитых родственников. Например, в главном научном труде, посвященном происхождению венгерского рыболовства, Я. Янко опирался преимущественно на обско-угорский сопоставительный материал60. Вместе с тем венгерские этнографы тех лет, в отличие от финских, в большей степени были обращены к изучению собственно венгерской культуры на территории ее современного бытования.
Подводя некоторые предварительные итоги вышеприведенным историографическим фактам из истории финно-угроведения рубежа XIX-XX вв., хочется отметить, что имевшая место в рассматриваемый период смена научной парадигмы протекала в непосредственной связи с более широкими общественными процессами, затронувшими мировоззрение различных слоев населения и, прежде всего, интеллигенции. Романтические устремления интеллектуалов предыдущей эпохи сыграли цементирующую роль в деле формирования национальных научных школ и в то же время показали, что узконаправленные исследовательские проекты, не выходящие на проблемы межкультурного диалога, оставались недостаточно востребованными на европейском научном поле. Дальнейшая перспектива национальной науки виделась в углубленном изучении и качественном представлении своей культуры в сравнении и сопоставлении с соседними (родственными) культурами. Нередко эти сравнения оказывались не в пользу своей культуры, тогда некоторые из числа думающих и пишущих поддавались нигилистическим настроениям. Но многие выбирали для себя другой путь, а именно - начинали искать в родном отечестве то, что позволило бы ему выйти на новый уровень организации труда и быта, помогло бы преодолеть косность и отсталость. Собственно этнографическая работа в данный период строилась на энтузиазме уче-
ных-профессионалов и добровольных помощников из числа местных жителей 61. Во многом благодаря их подвижнической деятельности постепенно приходило понимание того, что история и культура складываются не только из деяний великих, но из повседневности и праздников простого народа, чей образ в конечном счете формирует общую картину национальной культуры.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Загребин А.Е. Об исследовательском феномене одной научной генерации в истории финно-угорской этнографии // Этнос - культура - человек. Ижевск, 2003. С. 163-168.
2 Позитивистская модель исторического исследования, включая историю этническую, предполагала элемент общей профессионализации науки, когда складывающиеся вокруг выдающихся ученых-теоретиков научные школы (коллективы) развивали намеченную линию, используя и интерпретируя постоянно расширяющийся спектр фактических данных, подтверждающих и корректирующих ранее выдвинутые идеи. См.: Кун Т. Структура научных революций. М., 2003. С. 106.
3 Маркова Л.А. Наука, история и историография XIX-XX вв. М., 1987. С. 18.
4 Максимов А.Н. Современное положение этнографии и ее успехи // Избранные труды. М., 1997. С. 36,37.
5 Алексеева Л.Д. Московский университет и становление преподавания этнографии в дореволюционной России // Вестн. Моск. ун-та. Сер. История. 1983. № 6. С. 53-59.
6 Появление в этнографии специального термина «полевая работа» (англ. fieldwork) было связано с научной и преподавательской деятельностью британских антропологов А.К. Хэддона и У. Риверса. См.: Никишенков А.А. История британской социальной антропологии. СПб., 2007. С. 138-147.
7 Собранные и опубликованные Э. Лённротом руны Калевалы, картины и фрески на калевальские сюжеты А. Галлен-Каллела и музыка Ж. Сибелиуса были своего рода «социальным заказом», сыгравшим огромную роль в патриотическом воспитании нескольких поколений финнов, повлияв на формирование устойчивого интереса к истории и культуре своего народа и родственных финно-угорских этносов. См. : Will-son W.A. Kalevala and Nationalism in Modern Finland. Baltimore; London, 1976.
8 См., напр.: PearsonR. History and historians in the service of nation-building // National History and Identity. Approaches to the Writing of National History in the North-Baltic Region Nineteenth and Twentieth Centuries. Studia Fennica: Ethnologica, 1999. Vol. 6. P. 63-77.
9 Вилкуна К. О положении финно-угорской этнографии (этнологии) в настоящее время // Сов. финно-угроведение. 1965. № 2. С. 131.
10 Setälä E.N. Dem Andenken Ferdinand Johann Wiedemann // Finnisch-Ugrische Forschungen. 1903. Bd. 3. S. 1-5.
11 Видеман Ф.И. Обзор прежней судьбы и нынешнего состояния ливов. СПб., 1870; Он же. О происхождении и языке ныне вымерших в Курляндии кревинов // Учен. зап. Императорской академии наук. 1872. Т. 21; Wiedemann F.J. Aus dem inneren und äusseren Leben der Ehsten. St.-Petersburg, 1876.
12 9 мая 1883 г. известный русский филолог и профессор Казанского университета И.А. Бодуэн де Куртенэ поставил перед руководством историко-филологического факультета вопрос о необходимости учреждения отдельных кафедр тюркских и финских наречий. Специальная факультетская комиссия, рассмотрев вопрос, вынесла заключение, что «по новому университетскому уставу российских университетов, высочайше утвержденному 23 августа текущего года, положены две преподавательские вакансии по восточным языкам, с своей стороны, ввиду этнографических осо-
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2009. Вып. 2
бенностей восточного края империи, где существует наш университет, полагала бы, что было бы полезно ввести в нем преподавание в качестве необязательных предметов: 1) тюрко-татарских наречий и 2) финских наречий, присоединив к тому обозрение истории и этнографии племен, живущих в империи и говорящих на этих наречиях». Цит. по: Депман И.Я. К истории финно-угроведения в России // Сборник ЛОИКФУН. 1929. Вып. 1. С. 133-134.
13 Вийрес А. О деятельности Михкеля Веске в области этнографии // Изв. Академии наук Эстонской ССР. Общественные науки. 1956. Т. 5, № 4. С. 306, 307.
14 См., напр.: Бусыгин Е.П., Зорин Н.В., Столярова Г.Р. ОАИЭ и развитие этнографии в Казанском университете // 125 лет Обществу археологии, истории и этнографии при Казанском университете. Проблемы историко-культурного развития Волго-Уральского региона. Этнографические исследования. Казань, 2004. Ч. 3. С. 7-26.
15 Смирнов И.Н. Черемисы: Историко-этнографический очерк // Изв. ОАИЭ. 1889. Т. 7; Он же. Вотяки: Историко-этнографический очерк // Изв. ИОАИЭ. 1890. Т. 8, вып. 2; Он же. Пермяки: Историко-этнографический очерк // Известия ИОАИЭ. 1891. Т. 9, вып. 2; Он же. Мордва: Историко-этнографический очерк // Известия ИОАИЭ. 1892. Т. 10, вып. 1-3. См. подробнее: Владыкин В.Е. Становление научной этнографии удмуртов (о наследии профессора И.Н. Смирнова) // Этнография восточно-финских народов: история и современность. Ижевск, 2007. С. 5-14; Сануков К. И.Н. Смирнов и финно-угроведение // Финно-угроведение. 2006. № 1. С. 71-79; Юрченков В.А. Иван Николаевич Смирнов и финно-угристика // Смирнов И.Н. Мордва: Историко-этнографический очерк. Саранск, 2002. С. 7-21.
16 Смирнов И. Н. Наброски из истории финской культуры // Этнографическое обозрение. 1891. № 2. С. 59, 60.
17 И.Н. Смирнов пишет: «Теория развития, теория переживаний, намеченные культурной историей схемы развития отдельных элементов человеческого творчества - все это вносит жизнь в исследование, заставляет искать органической связи между явлениями, которые были до сих пор просто свалены в ящики с различными ярлыками, ловить и тщательно всматриваться в самые мелкие подробности» (Смирнов И.Н. Задачи и значение местной этнографии. (Из публичных лекций, читанных 6 и 12 апреля 1891 г. в пользу Общества археологии, истории и этнографии). Казань, 1891. С. 16, 17).
18 Ивановская Н. И. Казанские исследователи истории Волго-Камского региона В.И. Заусайлов и И.Н. Смирнов // Материалы по этнографии. Народы Прибалтики, Северо-Запада, Среднего Поволжья и Приуралья. СПб., 2004. Т. 2. С. 27-30.
19 Налимов В. П. К вопросу о первоначальных отношениях полов у зырян // Труды ИЯЛИ Коми НЦ РАН. Сыктывкар, 1991. Вып. 49. С. 5-23.
20 Setälä E.N. I.N. Smirnow's Untersuchungen über die Ostfinnen. Восточные финны: Историко-этнографические очерки. 1. Черемисы. Казань, 1889; 2. Вотяки. Казань, 1890; 3. Пермяки. Казань, 1891; Мордва. Казань, 1895 // Journal de la Société Finno-Ougrienne. 1900. S. 1-52.
21 Ванюшев В.М. И.Н. Смирнов и Мултанское дело // Этнография восточно-финских народов: история и современность. Ижевск, 2007. С. 14-22.
22 Ahlqvist A. Die Kulturwörter der westfinnischen Sprachen. Ein Beitrage zu der älteren Kulturgeschichte der Finnen. Helsingfors, 1875.
23 Сало М. Преподавание и исследование финно-угристики (главным образом отдаленно-родственных языков в Финляндии) // Финно-угроведение. 1996. № 1. С. 53.
24 Harmaja L. Arvid Genetz - Arvi Jännes. Elämänvaiheet ja elämäntyö. Helsinki, 1949; Лаллукка С., Чагин Г.Н. Письма Севери Нюмана из Восточной России // Вестн. Удм. ун-та. 2005. № 7. С. 232-249.
25 Pentikäinen J. Julius and Kaarle Krohn // Biographica: Nordic Folclorists of the Past. Uppsala, 1971. P. 11-33.
26 См. подробнее: КоккьяраДж. История фольклористики в Европе. М., 1960. С. 331333.
27 Krohn J. Suomen suku. Helsingissä, 1887.
28 Krohn J. Suomen suvun pakanallinen jumalanpalvelus. Helsinki, 1894.
29 См. подробнее: Holmberg U. Finno-Ugric Mythology. Boston, 1927; Anttonen V. Uno Harva ja suomalainen uskontotiede. Helsinki, 1987.
30 Hackman A. Johannes Reinhold Aspelin // Suomen muinaismuistoyhdistys aikakauskirja. 1920. Vol. 30, № 1.
31 Aspelin J.R. Muinaisäännoksiä suomen suvun asmusaloilta // Antiquités du Nord Fenno-ougrien. Helsingfors, 1877-1884.
32 См. : Тишкин А.А. И.Р. Аспелин - исследователь древностей Сибири // Актуальные вопросы истории Сибири. Барнаул, 2000. С. 66-72.
33 Niiranen T. Pioneers of Finnish ethnology // Pioneers: The History of Finnish ethnology. Studia Fennica: Ethnologica, 1992. Vol. 1. P. 25.
34 Heikel A. O. Explorations ethnologiques // Travaux géographiques executes en Finlande. Fennica. 1895. Vol. 13. P. 132, 133.
35 В письме молодому этнографу А. Хямяляйнену, готовившемуся в Казани к полевой работе среди мордвы, марийцев и удмуртов, А.О. Хейкель указывал на то, что, находясь в экспедиции, ученый должен постараться развить в себе «этнографическую зоркость», научившись видеть различия форм в группах сходных предметов. См.: Räsänen R. Albert Hämäläinen - champion of Finno-Ugrian ethnology // Pioneers: The History of Finnish ethnology. Studia Fennica: Ethnologica, 1992. Vol. 1. P. 107.
36 Niiranen T. Axel Olai Heikel. Sumalais-ugrilaisen kansatieteen ja arkeologian tutkija. 3K7uopio, 1987. S. 89.
37 Цит. по: Гейкель А. Мои изследования среди приволжских инородцев // Изв. ИРГО. 1886. Т. 21. С. 534.
38 Heikel A.O. Die Gebäude der Tscheremissen, Mordwinen, Esten und Finnen. Ethnographische Forschungen aus dem Gebiete der finnische Völkerschaften. Helsingfors, 1888.
39 Schvindt T. Kotimaan kirjalisuutta // Valvoja. 1888. S. 459-467.
40 Sirelius U.T. Ostjäkkilaiselta matkaltani v. 1898 // Journal de la Société Finno-Ougrienne. 1900. Vol. 17. S. 1-29; Sirelius U.T. Kertomus ostjäkkien ja vogulien luo te-kemastani kansatieteellisesta tutkimusmatkasta v. 1899-1900 // Journal de la Société Finno-Ougrienne. 1902. Vol. 18. S. 28; Sirelius U.T. Über die Sperrfischerei bei den finnisch-ugrischen Völkern. Eine Vergleichende ethnographische Untersuchung. Helsingfors, 1906. См. также: Haltsonen S. Theodor Schvindt. Kansatieteillija ja kotiseuduntutkija. Helsinki, 1947; Lehtonen J.U.E. Zwei briefe von Janos Janco // Journal de la Société Finno-Ougrienne. 1971. Vol. 71. S. 1-8.
41 У.Т. Сирелиус, определяя задачи этнографии (фин. kansatiede) подчеркивал, что эта наука должна позаботиться об изучении тех законов, что руководят движением общества, поскольку человек является субъектом общественного бытия. Таким образом, его видение предмета этнографии приближалось к тем оценкам, что были свойственны британской социальной антропологии и отчасти немецкой этнологии. См. подробнее: Lehtonen J.U.E. U.T. Sirelius ja kansatiede. Helsinki, 1972. S. 206-215.
42 Valonen N. Why have Finno-Ugric Ethnology? // Ethnologia Fennica. 1981. Vol. 11. P. 3-5.
43 У.Т. Сирелиус писал: «Изучение финно-угорской этнографии имеет большие перспективы, поскольку народы, являющиеся ее объектом, находятся на разных ступенях развития. Таким образом, быт народов, стоящих на более низких уровнях, спосо-
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2009. Вып. 2
бен пролить свет на ранний быт более развитых народов». Sirelius U.T. Suomen kan-sanomaista kulttuuria I. Esineellisen kansatieteen tuloksia. Helsinki, 1919. S. 19.
44 Цит. по: Lehtinen I. Field expedition as a source of Finno-Ugrian Ethnology // Pioneers: The History of Finnish ethnology. Studia Fennica: Ethnologica, 1992. Vol. 1. P. 45.
45 Э.Н. Сетяля считал, что этнология - это наука о культуре, которую создает человек как член человеческого сообщества, тогда как этнография является ее составной частью, связанной преимущественно с материальной культурой. См. : Setälä E.N. Kansa-tieteesta ja sen tehtavasta // Journal de la Société Finno-Ougrienne. 1915. Vol. 29. S. 1-23.
46 Setälä E.N. Rotu, kieli ja kansaliliset ryhmitykset // Valvojä. 1911. S. 30.
47 Под «тюрко-угорскими войнами», имевшими место в венгерской науке с 1860-х по начало 1900-х гг., традиционно понимается процесс интеллектуальной борьбы между сторонниками финно-угорского и тюркского происхождения венгров. См., напр.: Le Calloch B. Alexandre Csoma de Körös et la theorie finno-ougrienne // Journal de la Société Finno-Ougrienne. 1984. Vol. 79. S. 25-46.
48 См., напр.: ВамбериА. Путешествие по Средней Азии. СПб., 1865.
49 Korhonen M. Budenz Jozsef tudomanyos eredményei amai nyelvészet szemszôgébôl // Nyelvtudomanyi kôzlemények. 1987-1988. Vol. 89. Ol. 121, 122.
50 См.: Munkâcsi B. A votjakok közt // Ethnographia. 1892. Ol. 93-108; Munkâcsi B. Bericht über meine linguistische Studienreise im Lande der Wogulen // Acta Ethnographica Academiae scientiarum Hungaricae. 1978. T. 27. S. 151-200; Кельмаков В.К. Слово о Бернате Мункачи, исследователе удмуртов // Венгерские ученые и пермская филология. Устинов, 1987. С. 12-24.
51 Pâpay J. Osztjak népkôltési gyûjtemény. Budapest; Leipzig, 1905.
52 Munkâcsi B. Volksbräuche und Volksdichtung der Wotjaken // Hrsg. von D.R. Fuchs. Helsinki, 1952; Beke Ö. Tscheremissische Märchen, Sagen und Ersählungen. Helsinki, 1938.
53 См.: Janko J. Die ethnographische Abtheilung des ungarischen Nationalmuseums // Acta Ethnographica Academiae scientiarum Hungaricae. 1978. T. 27. S. 223, 224.
54 BalassaI. Janco Janos, az etnografus // Ethnographia. 1968. Vol. 79. Ol. 319-323.
55 Janko J. Finnorszagi jegyzetek. Budapest, 1993; Zsigmond G. On the Evolutionism in the Hungarian Ethnology, Ethnography and Anthropology // Acta Ethnographica Academiae Scientiarum Hungaricae. 1975. T. 24. № 1-2. P. 147-158.
56 Kodolânyi J. (jr.) Grof Zichy Jenö harmadik azsiai expedicioja és Janko Janos // Néprajzi Értesitô. 1997. Vol. 79. Ol. 47-56.
57 Kodolânyi J. (jr.) Die sammlungen von Karoly Papai und Janos Janko in der erforschung der Kultur der ob-ugrischen Völker // Congressus Internationalis Fenno-Ugristarum. Budapestini habitas 20-24. IX. 1960. Budapest, 1963. S. 330-333.
58 Kerezsi A. A Kuznecov-gyujtemény. A Néprajzi Mùzeum legrégebi mari targyai // Néprajzi Értesitô. 2006. Vol. 87. Ol. 99-116.
59 Я. Янко писал: «На территории, заселенной финно-угорскими народами, на юго-западе живут венгры, на северо-западе - финны (вместе с саамским народом), а на востоке - ханты. Если этнографию ханты знаешь наравне с этнографией венгров и финнов, этим самым знаешь все три угла огромного финно-угорского треугольника. С типологической точки зрения это значит, что элементы этнологии всех остальных финно-угорских народностей, живущих на территории, обрамленной этим треугольником, обогатят типологический ряд, образованный тремя основными финно-угорскими народами, по всей вероятности, только внутренними деталями». Janko J. Utazas osztjakföldre 1898. Budapest, 2000. Ol. 398. См. также: Korompay B. Unkarin panos suomalais-ugrilaiseen kansatieteeseen // Kalevalaseuran vuosikiija. 1954. Vol. 44. S. 200, 201.
60 Janko J. A magyar halaszat eredete. I-II. Budapest; Leipzig, 1900.
61 Загребин А.Е. Местная этнография в контексте финно-угорских этнографических исследований // Россия и Удмуртия: история и современность: материалы Междунар. науч.-практ. конф., посвящ. 450-летию вхождения Удмуртии в состав Российского государства. Ижевск, 2008. С. 101-107.
Поступила в редакцию 22.05.09
A.E. Zagrebin, candidate of history, associate professor
The intellectual basis of the Finno-Ugrian studies in the period of Positivism
The article analyzes some key problems in the history of Finno-Ugric studies in the late 19th - early 20th centuries associated with positivistic methodological revolution.
Загребин Алексей Егорович, кандидат исторических наук, доцент
Удмуртский ИИЯЛ УрО РАН
426004, Россия, г. Ижевск
ул. Ломоносова, 4
E-mail: zagreb72@izh.com
