CC BY
36ИСТОРИЯ И ИСТОРИЧЕСКОЕ ПОЗНАНИЕ
Н.С. Розов
ИНТЕГРАЦИЯ ФУНДАМЕНТАЛЬНЫХ ПРОБЛЕМ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ И МАКРОСОЦИОЛОГИИ1
Философия истории, которая, начиная с трудов Тюрго и Кондорсе, Гердера и Канта до Шпенглера и Тойнби, Гемпеля и Берлина, была одним из важнейших центров интеллектуального внимания, примерно с 19601970-х годов была сдвинута на периферию. Отчасти ее место заняла историческая макросоциология (от М. Вебера и П. Сорокина до М. Манна, Ч. Тилли, И. Валлерстайна и Р. Коллинза) [см.: Время мира, 2000; Вебер, 1990; Валлерстайн, 2001; Турчин, 2007; Розов, 2009; Розов, 2002; Tilly, 1990; Collins, 1999; Goldstone, 1991; Mann, 1987; Mann, 1993; Sanderson, 1995], отчасти историософские проблемы стали обсуждаться в таких направлениях, как интеллектуальная история, постмодернизм, постструктурализм, нарративизм и др.
Продолжается размежевание по линии Methodenstreit (В. Дильтей, В. Виндельбанд) и «двух культур» (Ч. Сноу), что приняло форму взаимного отчуждения между «позитивистской» (сциентистской) и «риторической» (нарративистской) установками в отношении к истории, сущности и предназначению исторических описаний и объяснений [Fay, 1998].
В то же время даже представители «позитивистского» направления в философии истории, как правило, не уделяют внимания мощному расцвету (продолжающемуся «Золотому веку», по Р. Коллинзу [Коллинз, 2000]) исторической макросоциологии, тогда как сами макросоциологи полностью игнорируют интеллектуальную традицию философии истории как отжившую.
Следует отметить также почти полное отчуждение обсуждаемых проблем современной философии истории от актуальных тем публичного дискурса (экономические кризисы, миграции, межэтнические конфликты,
1 Работа выполнена в рамках проекта «Разработка интеграционных методов и методик фундаментальных социально-гуманитарных исследований» (грант РФФИ № 13-06-00789; руководитель М.В. Ильин).
261
терроризм, насилие, традиционные ценности и новые жизненные практики, экология и т.д.).
В данной работе будет сделана попытка наметить такой состав взаимосвязанных проблем (каркас) будущих философии истории и макросоциологии, который позволил бы им войти в центр интеллектуального внимания и публичного дискурса.
Поле интеллектуального внимания в современной философии истории: Задача интеграции
Поле интеллектуального внимания - это темы и проблемы, служащие предметами обсуждения в живых дискуссиях и публикациях творческих интеллектуалов [Коллинз, 2002]. Это поле может быть единым, связным, с яркими диспутами, идеями, фигурами, статьями и книгами, на которые все ссылаются и о которых все говорят. И тогда поле внимания характеризует периоды интенсивного интеллектуального творчества: «золотые века» философской или научной традиций. Однако поле внимания бывает и рассеченным на множество изолированных друг от друга секторов. Такое состояние характеризует фазы усталой «осени» (по О. Шпенглеру).
По всем признакам после подъема в 1950-1960-х годов аналитической философии истории и обсуждения (преимущественно критического) идеи К. Гемпеля об «охватывающих законах» («covering laws» [Гемпель, 1998]) философия истории переживает затянувшийся период «осени» с рассеченным полем интеллектуального внимания.
Поле внимания интегрируется, когда ведущие интеллектуалы из разных лагерей и их амбициозные молодые ученики выходят за пределы привычных узких тем и начинают обсуждать «горячие проблемы», позволяющие превратить ранее накопленный потенциал (концептуальные, логические, методические и прочие ресурсы) в новые решения, яркие тезисы и концепции и тем самым увеличить свою интеллектуальную репутацию.
«Горячие проблемы» подвержены закономерностям моды, после яркой вспышки они могут угаснуть - терять внимание. Какими же качествами должны обладать проблемы, чтобы долго и успешно привлекать внимание творческих интеллектуалов? Представим перечень таких требований для проблем философии истории.
• Связь с наиболее конфликтными и обсуждаемыми, связанными с историей, темами публичного дискурса. Гибкая способность переключаться на новые темы. Например, в сегодняшней России такими темами являются историческая политика в области образования («нужен или нет единый учебник истории?»), оценка советского периода, особенно достижений и преступлений сталинского режима, отношение к «европейскому» или «особому» пути исторического развития России и др. В Европе по-прежнему актуальна темы колониализма и его последствий, отношения к
262
иммигрантам, тема соотнесения локального, национального и общеевропейского. В США больше внимания уделяют проблемам этничности, тендера, отношения к религии, что всегда имеет значимый исторический аспект.
• Связь с объективными вызовами - причинами и источниками сильного долговременного дискомфорта, кризисов, а также способность отвечать на запросы держателей ресурсов, способных поддерживать организационную основу философии истории. Главные проблемы современного мира хорошо известны: экономические и социально-политические кризисы, экологические проблемы загрязнения среды и дефицита ресурсов, тлеющие международные конфликты и вспыхивающие войны, голод и насилие в различных регионах, массовые миграции и межэтнические распри, массовая безработица, распространение социальных болезней (алкоголизм, наркомания, преступность), - все эти вызовы будут действовать еще в течение многих десятилетий [Валлерстайн, 2001; Ильин, 1997; Розов, 2009].
Формулировки проблем должны быть привлекательны для представителей разных, ныне разделенных «лагерей» философии истории. Проблемы должны быть и достаточно знакомыми, узнаваемыми (иначе не будут восприняты), и обещающими новизну - выход в новые предметные и смысловые пространства с выгодным использованием накопленного потенциала внутри каждого «лагеря». Проблемы должны, с одной стороны, давать возможность частичных, альтернативных и развивающихся решений, с другой стороны, исключать возможность простых окончательных решений, соответстветственно быстрого угасания интереса к ним. Напротив, проблемы в идеале должны порождать новые проблемы - глубокие затруднения как в самой философии истории, так и в смежных дисциплинах (истории, социологии, антропологии, политических науках, экономике, географии, философии).
Из самих по себе требований не вытекает содержания искомых проблем. Подсказку должны дать разрывы, «узкие места», нарушения в публичной коммуникации и социальных, политических, идеологических процессах и взаимодействиях, связанные с историей. Эти разрывы и трудности, переформулированные в качестве смысловых, концептуальных дефицитов, и будут представлять собой перспективные проблемы современной философии истории и исторической макросоциологии.
Дефицит доверия к истории
Уже давно никто не жалуется на отсутствие или падение публичного интереса к истории. Публичный спрос на историю велик, прежде всего, со стороны различных политико-идеологических лагерей, но этот спрос рождает специфическое предложение, которое можно назвать заказными (или сервильными) историческими концепциями. Такова «историческая политика» в первоначальном негативном смысле слова: представление про-
263
шлого в свете, нужном заказчику, в пределе - создание ложного, но «полезного» исторического мифа (таков, в частности, был призыв нынешнего министра культуры в России В. Мединского).
Серьезные историки в соответствии с этосом интеллектуалов в наибольшей мере заинтересованы в сохранении и повышении личной репутации среди своих коллег, поэтому чураются заказной, сервильной истории. Редко они утруждают себя даже критикой таких поделок, предпочитая заниматься собственными узкими, часто понятными только немногим специалистам темами. Такие профессиональные работы, как правило, не выходят за пределы узкого круга специалистов. В публичном пространстве об истории больше начинают судить по тенденциозным работам. Все чаще поднимаются вопросы типа: кому было нужно такое представление событий прошлого; на чью мельницу воду льют; ради чего это делается? и т. д.
В результате произошел системный сдвиг - подорвано доверие к истории и историкам. В этой ситуации любые умствования относительно истории становятся тщетными и бессмысленными. Естественной стратегической целью становится восстановление доверия к истории. Практическая проблема состоит в поиске путей такого восстановления. Стандартный подход состоит в разработке критериев оценки и требований к историческим публикациям, в том числе (даже прежде всего), рассчитанным на широкую публику. Проблема же философии истории состоит в исследовании и разработке оснований для таких критериев и требований.
Оставим на потом вопросы ценностей и моральных оценок. Что значит доверять историческому тексту? Сюда включается как минимум:
1) доверие изложенным фактам (все значимые явления прошлого представлены адекватно, нет тенденциозных умолчаний);
2) доверие причинным или каким-либо иным объяснениям (представленные причины не являются произвольными домыслами, но могут быть каким-то образом подтверждены и обоснованы);
3) доверие языку, нарративу (выбранные слова, фразеология, тропы, стиль не искажают предмет изложения, но позволяют лучше его понять).
В самой исторической науке есть разработанные стандарты только в отношении корректности изложения фактов, соответствия суждений источникам. Но даже здесь многое остается неясным, расплывчатым, зачастую произвольным, как-то: выбор угла зрения, критерии отделения значимого от незначимого, способы и правила увязывания фактов между собой, определение уровня доверия к прежней историографии по той же теме и т.д.
Вопросы причинных, структурных, функциональных, статистических, нарративных и прочих объяснений известны и широко обсуждаемы в философии истории. Беда в том, что после дружного опровержения концепции «универсальных (покрывающих) законов» К. Гемпеля никакой общепризнанной альтернативы так и не было создано. Понятно, что отрицающие саму возможность адекватного объяснения в истории (постмодернисты и крайние конструктивисты) или признающие только уникаль-
264
ные ситуативные объяснения ad hoc могут помочь только своей критикой. Зато приверженцы других моделей объяснения вполне могли бы представить свои позиции в виде свода правил, критериев корректности, снабженных примерами, что послужило бы образцами для будущих попыток исторических объяснений.
Рассмотрим проблематику восстановления доверия к истории с точки зрения заявленных в начале статьи требований.
Не следует думать, что политическим и идеологическим силам, сражающимся в пространстве публичного дискурса, естественным образом нужна достоверная история. Скорее, каждой стороне нужен выгодный ей исторический миф. Нынешнюю ситуацию в публичном дискурсе можно смело характеризовать как перепроизводство мифов о прошлом, переизбыток и обесценение образов прошлого, создаваемых для подтверждения какой-либо политической стратегии или идеологической позиции.
В экономике инфляционные процессы при рыночном обмене увеличивают спрос на какую-либо «твердую валюту» (золотой стандарт, драгоценные металлы). Таким же образом переизбыток различных, часто противоречащих друг другу исторических версий приводит к спросу на надежное знание о прошлом, но не всегда, а при условии своего особого рыночного обмена - диалога и дискуссии по правилам. Поэтому спрос на достоверную историю будет повышаться там и тогда, где и когда политико-идеологические дискуссии будут вестись на уровне, исключающем грубые софизмы, демагогию и апелляцию историческим мифам.
Кому же доверять и на каком основании? Неизбежно встает вопрос о критериях достоверности исторического знания. Философская и методологическая разработка таких критериев, дискуссии об их содержании и основаниях как раз и будут ответом философии истории на реальный спрос читающей публики на ту историю, которой можно доверять.
Каким образом может помочь восстановление доверия к истории в понимании и решении актуальных проблем современного глобализованного мира? Как мы увидим, этот вопрос напрямую связан и со спросом держателей ресурсов на достоверную историю, что открывает возможности обеспечения организационных основ для философии истории (финансирование исследований, поддержка конференций, журналов, книжных серий).
Каждое решение включает некую картину реальности и стратегию действий с элементами реальности, понятыми согласно этой картине. Вопрос в том, какова временная протяженность (историческая глубина) такой картины. Малая глубина (годы и даже десятилетия) обусловливает реактивные ответы на дискомфорт, побочными следствиями которых могут быть усугубление ущерба и дискомфорта в более длительной перспективе.
Кроме того, человечество все чаще сталкивается с новыми, беспрецедентными трудностями. Журналистский штамп состоит в том, что никакая прежняя мудрость не поможет при столкновении с будущим. Однако в мировой истории народы и государства зачастую сталкивались с новым и не-
265
ведомым. Кто-то проигрывал и погибал, кто-то справлялся и даже выходил на новый эволюционный уровень благодаря адекватному ответу на вызов.
Сегодняшние глобальные и национальные проблемы требуют больших вложений для практического решения. Идет естественная конкуренция за ресурсы, поэтому появляются и будут множиться заказные исторические работы, «обосновывающие» ту или иную стратегию (своеобразный «исторический лоббизм»). Здесь как раз и возникает высокий объективный спрос, прежде всего со стороны держателей ресурсов (государств, международных организаций, частных фондов), на достоверную историю.
Почему работа по восстановлению доверия к истории может стать интересной для современных и будущих философов истории? Нужно сказать, что последние примерно 60 лет философия истории, намеренно или нет, работала на подрыв такого доверия. Критика неопозитивистского призыва К. Гемпеля, аналитизм, лингвистический поворот, развенчание наивного исторического реализма как у Ранке, метаистория и исследование исторических нарративов, постмодернистские нападки на науку и научность вообще, тем более, в сфере истории, - все это превращало исторические описания из привычного способа узнать что-то о прошлом в смутное и подозрительное нагромождение интерпретаций, литературных жанров и тропов, личных предпочтений историка, его идеологических предубеждений и т.д.
Разумеется, речь не может идти о лозунге «Назад - к Ранке!». Накопленные представления о способах написания истории, о сложности и многослойности исторических нарративов закрывают возможность возвращения наивного реализма в истории. При этом не пора ли совершить поворот на 90° - применить эти метаисторические представления не к подрыву, а к восстановлению доверия к истории?
Разумеется, крайние антиреалистичные позиции (радикальные конструктивизм и постмодернизм) не могут быть в этом заинтересованы, поскольку восстановление доверия означает признание исторической реальности именно как реальности, а не как сугубо воображаемой «химеры» или миража «языковых игр», ведущихся историками. Зато критические атаки со стороны таких радикалов весьма полезны для разработки критериев оправдания, обоснования исторических суждений.
Как только за такими суждениями признается реальность прошлого, сразу возникают известные вопросы о ее онтологическом статусе, о базовых сущностях, об эссенциализме и антиэссенциализме, о возможностях и ограничениях в описании этой реальности [Gorman, 2007]. Именно с пониманием реальности прошлого, его онтологии и адекватного представления связаны главные глубокие затруднения будущей философии истории.
Действительно, как можно говорить о самой этой реальности с учетом накопленных представлений об условности, ограниченности, сконст-руированности, теоретической и идеологической нагруженности средств и способов исторического описания?
266
Прежде чем что-то описывать в прошлом, мы выбираем слова, а значит, неизбежно классифицируем, но возможностей для классифицирования много, категории, понятия, сам научный язык меняются со временем, что позволяет некоторым исследователям говорить о множественности прошлого («the pasts») [Roth, 2012].
Вряд ли самих историков и приверженцев научного реализма в философии истории устроит столь радикальный взгляд: прошлых было много. Однако есть и более мягкие позиции. Прошлое (подобно Кантовой «вещи-в-себе») -одно, зато объяснений его может и должно быть много (экспланаторный плюрализм [Bowel,Weber, 2008]) либо много его равноправных представлений (согласно «внутреннему реализму» Патнэма и Лоренца [Lorenz, 1998]).
Признание множественности «прошлых» («the pasts»), даже оправдание множественности не связанных между собой объяснений, казалось бы, решают проблему, примиряют между собой разные позиции, но на самом деле такой подход является тупиковым в смысле развития исторического познания и общего интеллектуального осмысления прошлого. Развитие происходит как раз тогда, когда задаются «неудобные» вопросы: какое из представленных «прошлых» было реальностью? Как соотносятся между собой различные объяснения одного и того же исторического явления?
Область глубоких затруднений, таким образом, будет связана с противоречием между множественностью исторических описаний, объяснений, интерпретаций одной и той же группы явлений (периода, эпохи) и стремлением получить осмысленное представление об этом предмете исторического исследования как о единой реальности прошлого.
Проблема совместимости исторических описаний
Если есть какой-либо консенсус в философии исторического нарра-тива (метаистории в широком смысле), то он заключается в том, что историю всегда писали, пишут и будут писать существенно по-разному. Это разнообразие способов и стилей иногда доводится до предела (сколько историков, столько историй), чаще речь идет о типах повествования, стилях исторических школ, парадигмальных единствах: прогрессизм, эволюционизм, марксизм, веберианство, теория модернизации, миросистемный анализ, цивилизационный подход и т.д.
Кроме того, имеются такие разительные отличия в подходах к реконструкции и описанию явлений прошлого, как микроистория и макроистория (в том числе, мировая история и историческая макросоциология), сам нарративный (дискурсивный) подход и численные методы (клиомет-рия и клиодинамика как математическое моделирование исторических процессов на основе численных или как-либо формализованных данных [Турчин, 2007]), историческая память личностей, популярная история и профессиональная история.
267
Неудача великой неопозитивистской программы «Венского кружка» по созданию единого безупречного научного языка, к которому могли бы быть сведены все иные языки, оставляет два принципиальных выхода: либо принятие этого разнобоя как неустранимой данности и свидетельства принципиальной несовместимости языков описания истории и подходов к ее изучению, либо попытки найти способы их интеграции.
Первая альтернатива является продолжением известных идей позднего Л. Витгенштейна о несводимых друг к другу языковых играх [Витгенштейн, 1994], Т. Куна - о несоизмеримых парадигмах [Кун, 1977], Сепира и Уорфа - о зависимости восприятия реальности (или даже самой реальности) от языка описания [Уорф, 1960]. На этом пути не видно перспективных проблем для сосредоточения интеллектуального внимания.
Вторая альтернатива является крайне трудной и не обещает быстрых решений. Этот путь полон препятствий и подводных камней, зато открывает новые большие пространства для множества разнообразных проектов интеграции, ни одному из которых не суждено оказаться удовлетворяющим всех и окончательным.
Подход к интеграции прямо зависит от принимаемой онтологии в треугольнике «историческая реальность - описание 1 - описание 2». Наиболее очевидны пять вариантов (хотя список открыт): скрытое единство содержания, взаимодополнительность, фактологический конфликт, теоретический конфликт и парадигмальный конфликт.
Скрытое единство содержания означает, что два или более исторических описания только кажутся совершенно различными, на самом же деле различия ограничиваются формой - риторической подачей, тогда как через процедуры реконструкции обнаруживается если не тождество, то существенное сходство содержания. Такие случаи возможны. Философской сложности в раскрытии инвариантного содержания нет, поскольку вполне достаточно филологических приемов. Определенную трудность представляет доказательство содержательного сходства в двух или более внешне различных исторических текстах, посвященных одному предмету (пространственно-временному фрагменту прошлого).
Такое «обнаружение» единства всегда является и его «конструированием». Получившаяся конструкция (как бы единая «тема» - совокупность суждений о фрагменте реальной истории) должна быть обоснована в качестве скрытого в разных текстах содержания, в том, что такая «интеграция» не является произвольным домыслом «интегратора». Обычно здесь используются «мягкие» текстологические приемы сравнений, однако есть и более «жесткие» методы.
Например, перспективным представляется использование подхода «генеративной поэтики», развитого А.К. Жолковским и Ю.К. Щегловым еще в 1970-1980-х годах [Жолковский, Щеглов, 1996]. Здесь все риторические фигуры и тропы, о которых, в частности, писал в то же время Хейден Уайт в своей «Метаистории» [Уайт, 2002], формализуются как сочетания
268
небольшого числа строго определенных приемов выразительности (совмещение, сокращение, увеличение и т.д.). Идея Жолковского и Щеглова состоит в том, что каждый литературный текст может быть объяснен как продукт последовательного применения этих приемов выразительности и их сочетаний к исходной теме. Поскольку каждый исторический нарратив является в то же время литературным текстом (Х. Уайт), то в данной схеме интеграция как выявление скрытого единства выглядит таким образом.
Рассматриваются два исторических нарратива, относящихся к одному фрагменту реальной истории: Текст-1 и Текст-2. Выдвигается гипотеза о том, что при всем их различии оба текста выражают одну и ту же тему, содержащую определенный набор компонентов, которые могут быть представлены как ясно сформулированные тезисы. Если гипотеза верна, должно быть продемонстрировано корректное пошаговое получение Тек-ста-1 и Текста-2 из одной Темы (набора тезисов), причем только путем последовательного применения малого арсенала одних и тех же «приемов выразительности». Разумеется, в полном объеме такая работа не может быть выполнена (даже для кратких литературных текстов у Жолковского и Щеглова получались весьма громоздкие цепи преобразований), но общая стратегия представляется адекватной.
Взаимодополнительность исторических текстов, относящихся к одному фрагменту прошлого, означает, что смыслы этих текстов разные, но они не противоречат друг другу, а раскрывают разные грани одной и той же группы явлений реальной истории. Есть множество вариантов такой взаимодополнительности, включая самые простые и известные:
• по сферам (политическая история, экономическая история, военная история, история культуры, история технологий и т.д.);
• по социальному масштабу (история континента, история страны, история провинции, история поселения, история рода, индивидуальная биография);
• по позиции наблюдателя (изнутри или извне, снизу или сверху социальной иерархии, с точки зрения мужчины или женщины, местного или пришлого и т.д.);
Также взаимодополнительными могут быть исторические тексты, различающиеся по главным выделяемым:
• аспектам (события, процессы, ситуации, практики, уклады и режимы, персонажи, ценности, правила, институты, ресурсы, тенденции, механизмы, численные данные);
• охватывающим контекстам (международный, этнический, конфессиональный, политико-экономический, экологический, социально-эволюционный и др.);
• закономерностям (причинные, структурные или функциональные, материальные, социальные, психологические или культурные, кратковременные паттерны или долговременные тренды).
269
Интеграция взаимодополнительных компонентов - это нечто большее, чем их суммирование. Примером последнего являются классические учебники истории, где по каждому крупному периоду каждой страны даются последовательно разделы: социально-экономическое устройство, внешняя политика, хозяйство, развитие технологий, культура.
Гердер и Гегель, Маркс и Энгельс, Данилевский и Савицкий, Милль и Спенсер, Шпенглер и Тойнби, Зомбарт и Вебер, Сорокин и Парсонс, Февр и Бродель, Барг и Дьяконов, Тилли и Валлерстайн - все эти крупнейшие мыслители по-своему проводили интеграцию различных социальных сфер в истории стран и народов. Однако даже в этой самой очевидной взаимодополнительности социальных сфер до сих пор не достигнуто согласия относительно базовой интегративной онтологии. Что уж говорить о зияющей пропасти между личными историями, событийной историей и макроисторией мировых трендов.
Сторонники междисциплинарности очень любят притчу о слепых, которые ощупывали разные части слона. При этом подразумевается, что, соединив частичные описания, можно тут же получить искомый целостный образ. Ничего подобного! «Слон» интегративной истории еще должен быть получен (обнаружен / сконструирован). Тем более это касается интеграции аспектов, социальных масштабов, контекстов и закономерностей.
Фактологический конфликт - это наличие существенных противоречий между частными суждениями о явлениях прошлого в двух или более исторических описаниях. Решение такого рода проблем упирается в наличие и доступность дополнительных данных (документов, артефактов, свидетельств), с помощью которых можно было бы подкрепить одни фактические суждения и отвергнуть другие. Такая работа входит в функции эмпирической истории, и философское осмысление здесь не требуется. Часто требуемые данные отсутствуют. Тогда интеграция описаний вынуждена включать места с неопределенностью - дилеммой или целым веером фактологических версий.
Теоретический конфликт - наличие существенных противоречий между общими суждениями с едиными (или сопоставимыми) онтологическими предпосылками и базовыми категориями, между суждениями, которые касаются причин и закономерностей, объясняющих явления прошлого в двух или более исторических описаниях. Конкуренция между теориями в истории - это, скорее, задача науки (исторической макросоциологии), а не философии. Аналогом критического эксперимента здесь служат теоретические выборки исторических случаев, позволяющие подкреплять одни теоретические гипотезы и отвергать другие. Задача интеграции исторических описаний здесь приводит к планированию новых сравнительно-исторических и макросоциологических исследований.
Парадигмальный конфликт - наличие существенных противоречий между общими суждениями о явлениях прошлого в двух или более исторических описаниях, между суждениями, основанными на принципиально
270
различных онтологических предпосылках, системах базовых категорий (парадигмах). Такого рода проблемы интеграции описаний наиболее трудны, зато открывают широкое пространство для философской работы. Сам выбор между парадигмами осмысления прошлого - важная проблема философии истории. Для ее решения нужно достичь согласия между приверженцами разных парадигм о критериях их оценки и выбора. Если отвлечься от сугубо моральных или религиозных оснований, то критерии должны каким-то образом приводить к возможности проверки суждений на основе эмпирических данных. Значит, во весь рост встают задачи операционали-зации. Сомнительно, что какие-то частные факты могут отвергнуть парадигму исторического процесса как систему категорий. Речь должна идти о промежуточном уровне теоретических описаний, выявляющих общие причины и закономерности исторических явлений.
Так, базовой идеей для критериев оценки и выбора парадигм истории может быть сравнение объяснительной силы теорий, построенных на онтологических предпосылках той или иной парадигмы. Это сравнение воспроизводит ситуацию теоретического конфликта (см. выше) и осуществляется научными (макросоциологическими) методами. Зато вся работа по операционализации, по экспликации абстрактных парадигм истории в форме проверяемых теоретических гипотез имеет сугубо философский характер. Таким образом, здесь открывается обширное поле для продуктивного сотрудничества между философами истории, макросоциологами и традиционными эмпирическими историками - многообещающая замена застарелому взаимному отчуждению и дисциплинарным перегородкам.
Как соотносится проблематика совместимости описаний с интересами публичного дискурса? Вряд ли кого-то помимо профессиональных историков и философов заинтересуют тонкости совмещения взаимодополнительных описаний. Зато читающая публика всегда с интересом воспринимает конфликты, будь то противоположные суждения о значимых исторических фактах, конкурирующие теории или даже парадигмы, поскольку последние всегда связаны с мировоззрением и политико-идеологической квалификацией прошлого и настоящего.
Ключевым фактором успешного решения проблем общественной практики является наличие адекватной картины реальности и верное понимание причин вызовов. Интеграция исторических описания прямо не дает такую картину и понимание, зато производит мощный арсенал познавательных средств для их получения.
Действительно, если обнаруживается, что в двух нарративах об одной группе явлений (периоде, фрагменте) прошлого говорится примерно одно и то же, пусть в разных стилях, понятиях, научных языках, то для выражения этого «одного и того же» требуется особый интегративный язык, облегчающий коммуникацию и взаимопонимание представителей разных научных традиций.
271
Такой интегративный язык дополняется более развитым и широким понятийным аппаратом, когда требуется интеграция взаимодополнительных исторических описаний. Например, такой аппарат начинает включать сложные связи между понятийными конструкциями, описывающими экологические, технологические, социально-экономические и политико-правовые реалии (обычно разнесенные по разным дисциплинарным «квартирам»).
Особую значимость для проблем общественной практики обретает разрешение интеллектуальных конфликтов в истории: фактологических, теоретических и парадигмальных. Каждое такое разрешение предполагает развитие исследовательских методов, приводит к более глубокому пониманию сути явлений и причинных связей, дает более широкую и гибкую общую картину социальных и исторических процессов.
Накопление историографии и продолжающееся переосмысление прошлого
С трудностями совместимости исторических описаний тесно связана еще одна большая проблема. Работа десятков тысяч профессиональных историков в мире приводит к умножению объема историографии - росту слоев исторических интерпретаций по каждому значимому событию и периоду мировой истории.
Во многом этот рост имеет механический характер в том смысле, что последующие историки хоть и ссылаются обычно на предыдущих, не «снимают» их в гегелевском смысле, т.е. не включают и не «растворяют» достижения предшественников в собственных достижениях. При отсутствии консенсуса среди историков (и даже выраженного стремления к таковому) эта гора историографии обретает угрожающие размеры. Яркие примеры - исторические интерпретации причин падения Римской империи, становления капитализма в Европе, Французской революции, Первой мировой войны, распада Советского блока и СССР.
По мере роста тяжести этого историографического «навеса» будут громче звучать призывы к упорядочению его содержания, нахождению исторического консенсуса относительно «единой реальности», которая уже не раскрывается, а скрывается этими разнородными слоями интерпретаций.
Здесь релевантной представляется метафора Р. Коллинза о сдвигающемся фронте проблем в математике и естественных науках [Коллинз, 2002]. Это поступательное развитие стало возможным благодаря тому, что по каждой горячей проблеме рано или поздно удавалось достигать согласия между специалистами, после чего они обращались к новым проблемам, тогда как обсуждение прежних решенных обретало статус «старой шляпы».
Возможна ли такая модель поступательного развития знания в сфере истории? Пока это неизвестно, но попытки совмещения исторических
272
описаний всегда являются попытками поиска консенсуса. Кроме того, нахождение такого консенсуса будет лучшим способом утвердить доверие к истории. Поэтому этот путь развития исторической науки представляется магистральным, соответственно философы истории могут и должны максимально ему способствовать, а возможно, даже прокладывать интеллектуальные (онтологические, эпистемологические, ценностные) карты для такого продвижения.
Отметим, что на данном пути нас поджидает еще одна большая трудность. Математические и естественно-научные понятия могут оставаться неизменными на протяжении десятилетий и даже столетий. Однако общество постоянно переосмысляет себя, а значит, и свою историю. Этот процесс обрел поистине индустриальную мощь после появления в середине XIX в. социологии, бурного развития всех социальных наук в XX в. Как совместить нормальное стремление к познанию «единой реальности» прошлого с неизбежностью концептуального и даже парадигмального переосмысления социальных и исторических явлений и процессов? Вероятно, именно в этой области находятся будущие россыпи глубоких затруднений для философии истории.
Простые аналогии со сменой парадигм в математике (от арифметики к алгебре и далее к теории множеств), в физике (от механики Ньютона к теории относительности Эйнштейна) подсказывают общее направление: каждая последующая парадигма осмысления общества и истории должна включать предыдущие в качестве своих частных фрагментов. Ясно, однако, что за этой простой формулировкой скрываются огромные интеллектуальные трудности, причем не столько эмпирического, сколько теоретического, методологического и философского порядка.
Корректность исторических оценок
История и ценности - традиционная тема философии истории. Сегодня вряд ли кто-то будет утверждать возможность и необходимость полной «свободы от ценностей», дистиллированной «чистоты» и «нейтральности» истории. Ценностная нагруженность, присутствие ценностей всегда явно или неявно имеют место в историческом дискурсе. В то же время сами ценности появляются и развиваются в истории, более или менее известно, когда и каким образом. Самые бурные споры относительно прошлого всегда связаны с ценностями, тогда как споры относительно ценностей нередко ведутся с апелляцией к истории.
Можно ли оценивать деяния прошлого с позиций сегодняшних ценностей? Если нет, то означает ли это возможность полного оправдания очевидных злодеяний, жестокости, пыток, предательства, подлости, поскольку все это совершалось в рамках прежних ценностных представлений?
273
Следует смириться с тем, что история была и будет полем моральных битв. Вопрос состоит в том, как эти ценностные конфликты, связанные с историей, сделать продуктивными и упорядоченными. Внесение порядка в конфликтные взаимодействия, включая споры относительно ценностей и оценок событий и деяний прошлого, всегда подразумевает правила. Такие правила нельзя дедуцировать ни из самой исторической дисциплины, ни из теории ценностей. Правила исторических оценок, правила ведения дискуссий относительно таких оценок, установление оснований для таких правил - это очевидная обязанность философии истории, которая, однако, до сих пор не очень хорошо с ней справляется.
Проблема корректности исторических оценок никогда не будет решена окончательно. Но уже сейчас можно указать на спектр ценностных платформ, которые нельзя не учитывать при любом походе к ее решению:
• современные ценности, претендующие на универсальность (как правило, связанные с гуманизмом, защитой достоинства, свободы и прав личности) [Розов, 1998];
• современные национальные ценности разных обществ, ценности религиозных конфессий и моральных учений;
• собственные мировоззренческие, в том числе ценностные, установки участников прошлых исторических событий, основных акторов;
• тогдашние ценности, принятые, превалирующие в обществах, где происходили эти события;
• состояние и уровень ценностей в наиболее крупных, развитых, влиятельных обществах той же эпохи.
Ценности и оценки - всегда актуальная тема публичного дискурса, особенно когда эти вопросы вплетены в идейные и политические конфликты. Исторические оценки завоевывают внимание, если обсуждаемые исторические акторы (лидеры, политические группы, сословия, народы) хотя бы потенциально составляют основу для формирования идентичности современных социальных групп.
Экзистенциальные вопросы «кто я?», «кто мы?» всегда явно или неявно подразумевают вопросы «кто мои предшественники?», «чьи идеи и дела мы продолжаем?». Естественное стремление к созданию собственного «ретроспективного канона» и возвеличиванию плеяды предшественников ведет к порождению исторических мифов [Историческая политика, 2012]. Такие мифы могут быть распространенными и устойчивыми, когда подкрепляют легитимность монопольно доминирующей политической силы; либо могут служить оружием в идеологической борьбе двух и более конфликтующих сил. Научная история всегда имеет расхождение с историческими мифами. Ее критическая функция объективно значима в обоих типах случаев: как возвращение к реальности и трезвому взгляду на прошлое при доминировании единого мифа, как арбитр и держатель критериев научной обоснованности в ситуациях идеологического противоборства с использованием разных тенденциозных образов прошлого. При этом ком-
274
петенция исторической науки ограничивается указанием на факты и закономерности. В отношении горячих и конфликтных тем оценок и ценностей историки иногда стараются выдерживать нейтральную позицию, иногда сами делают оценки, принимая ту или иную сторону в споре [Лиакос, 2013]. Систематическое и глубокое рассмотрение ценностного аспекта отношения к прошлому доступно только философии: пересечению теории ценностей (аксиологии) и философии истории.
Выбор стратегий в решении актуальных проблем общественной практики (экономические кризисы, экология, социальные болезни, межэтнические конфликты и пр.) всегда предполагает оценку правомерности и результативности прошлых стратегий. Острая борьба за общественные ресурсы по решению этих проблем выражается, в частности, в борьбе оценок относительно прошлых попыток решения, причин их успехов или неудач. Продолжающиеся споры порождают потребность в разработке общих, приемлемых для сторон оснований, в данном случае - ценностных. Таким образом, проблематика ценностей и оценок в истории оказывается востребованной и в этой сфере - области насущных проблем общественной практики.
Способы и основания структурирования истории
Если проблемы обоснования и интеграции исторических суждений, проблемы исторических оценок хорошо знакомы философам истории, активно обсуждаются в той или иной форме, то другие важнейшие проблемные сферы осмысления человеческого прошлого примерно с середины XX в. выпали из философско-исторического дискурса.
Одной из таких сфер является сложнейшая проблематика структурирования истории, включающая вертикальное деление на эры, эпохи, стадии, периоды (периодизация) и горизонтальное деление на цивилизации, миросистемы, общества, культуры [Время мира, 2001]. В каждом историческом компендиуме, учебной программе такое структурирование проводится, воспроизводится или заимствуется.
Парадокс состоит в том, что, с одной стороны, явно предлагаемая или подразумеваемая структура истории (в частности, та или иная периодизация) всегда имеет громадное суггестивное значение, фактически форматирует весь образ прошлого с границами между частями мировой истории, имена которых уже наполнены множеством коннотаций; с другой стороны, оправдание и обоснование того или иного варианта структурирования истории крайне редко тематизируются, т.е. становятся предметом целенаправленного систематического исследования.
Понятно, почему обычно это не делают историки: по долгу службы они устремлены прежде всего к содержательной исследовательской работе - выявлению, описанию, объяснению исторических явлений и процессов, для которых любая структура является лишь внешней, часто условной
275
рамкой. Историков интересует картина определенной выделенной части прошлого, а к вопросу о разделительных линиях они относятся как к вспомогательному и второстепенному. Некоторые историки позволяют себе покритиковать упрощенные и искажающие общепринятые структуры (например, деление на эпохи или цивилизации), но крайне редко предлагают свои варианты и еще реже их обосновывают.
Также понятно, почему вопросами структурирования истории практически не занимаются современные философы истории. Почти все они -наследники послевоенного взлета аналитической философии истории, позднейших поворотов к метаистории, нарративизму, постмодернизму и т.п. В этом стиле мышления есть известная общность - отрицание сциентизма со строгими понятиями и классифицированием, больших фундаментальных дискурсов, самой идеи строгого научного обоснования. Кроме того, прокламирование аналитической философии истории строилось во многом на отрицании прежней «спекулятивной» философии истории, которая связывалась с «дурной» традицией континентальной философии. С точки зрения аналитизма предметом философии истории вообще не может быть реальное историческое прошлое, но только тексты историков либо околоисторический дискурс [Уайт, 2002]. Поэтому, насколько мне известно, в философско-исторической литературе последних десятилетий вопрос о структурировании истории практически не поднимался, а отдельные публикации не получали резонанса и развития. Почему же при всем этом проблема структуры мировой истории представляется сейчас актуальной и перспективной для философско-исторических исследований?
Накопилось множество претензий к прежним классическим способам периодизации и социально-пространственного деления. Претензии связаны с преодолением европоцентризма, существенным усложнением взглядов на казавшиеся ранее вполне ясными границы между Древностью, Средневековьем и Новым временем, между Востоком и Западом, между цивилизациями [Грин, 2001; Стернз, 2001]. Огромный постколониальный мир требует своих разделений, для которых часто не хватает традиционных географических, языковых, конфессиональных и этнических границ. Множество предложенных альтернативных способов структурирования истории (П. Стернз, А.Г. Франк, И. Валлерстайн, И.М. Дьяконов и др. [Дьяконов, 1994; Время мира, 2001]) остались как бы «подвешенными», не получили должного объема обсуждения, критики или подтверждения. Структура общечеловеческого прошлого остается зыбкой и размытой. Поскольку «природа не терпит пустоты», множатся сугубо идеологические, тенденциозные схемы мировой истории, которые профессиональные историки, макросоциологи, философы не обсуждают, считая это ниже своего достоинства, но немалая часть публики воспринимает за «новую истину» именно из-за зыбкости, смутности структуры истории в общественном сознании и в самой профессиональной среде исследователей прошлого.
276
Ход, направленность и смысл истории
Все, что было сказано о причинах затянувшейся непопулярности проблематики структурирования истории, относится еще в большей степени к проблемам хода, направленности и смысла истории. А ведь именно эти темы составляли главное идейное содержание, интеллектуальную ценность и славу прежних трудов по философии истории - от Гердера, Канта и Гегеля до Шпенглера и Тойнби [Кант, 1994; Гегель, 1993; Шпенглер, 1993; Вебер, 1990; Тойнби, 1991].
Следует отметить, что, начиная с Макса Вебера и особенно в последние десятилетия, нишу исследований общих закономерностей и хода истории вполне солидно заняла историческая макросоциология, или «макроистория» (А.Г. Франк, И. Валлерстайн, Ч. Тилли, Р. Коллинз, М. Манн, Дж. Голдстоун и др.). Философы истории относятся к этой традиции скептически, отстраненно, зачастую предпочитают ее вовсе не замечать. Эта скрытая досада вполне понятна, поскольку именно макросоциологи и крупнейшие смелые историки (В. Макнил, Ф. Бродель, И.М. Дьяконов) отвечают на те важнейшие вопросы осмысления прошлого, которые раньше адресовались философам истории [McNeill, 1963; Бродель, 1992; Дьяконов, 1994].
Действительно, во всех проблемах, касающихся исторических закономерностей и долговременных тенденций, основанных на эмпирических данных, историческая макросоциология имеет существенное преимущество над всеми смежными дисциплинами, включающими и философию истории. Однако вопросы общего хода истории (поступательность, цикличность, волны), связанные с ее вертикальным и горизонтальным структурированием (см. выше), тем более, вопросы направленности и смысла истории, всегда связанные ценностями, принципиально не решаются методами и средствами науки, в том числе, макросоциологии.
Отсюда следует вполне очевидная мораль для философов истории: перестать чураться достижений исторической макросоциологии, брать их в качестве отправных точек для собственных рассуждений уже не о текстах, а о самой реальной истории, ее основаниях, сущности и смысле.
* * *
Слухи о безнадежно устаревшем характере, тем более смерти философии истории, следует считать преждевременными. Она вполне способна на достойное будущее, не уступающее ее славному прошлому, но в той мере, в какой будет способна ставить и решать фундаментальные проблемы доверия к истории, совместимости исторических описаний, проблемы ценностей и оценок в истории, проблемы структурирования, хода и смысла истории, причем не в изоляции, а в тесном сотрудничестве с традици-
277
онной эмпирической историей и всем комплексом социальных наук, прежде всего - исторической макросоциологией.
Литература
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. - М.: Прогресс, 1992. - Т. 3: Время мира. - 679 с.
Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. - СПб.: Университетская книга, 2001. - 416 с.
ВеберМ. Избр. произведения. - М.: Прогресс, 1990. - 808 с.
Витгенштейн Л. Феноменология. Герменевтика. Философия языка. - М.: Гнозис, 1994. -Ч. 1. - 520 с.
Время мира: Историческая макросоциология в XX веке. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2000. - Вып. 1. - 360 с.
Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. - СПб.: Наука, 1993. - 480 с.
Гемпель К Функция общих законов в истории // Гемпель К.Г. Логика объяснения. - М.: Дом интеллектуальной книги: Русское феноменологическое общество, 1998. - С. 16-31.
Грин В. Периодизация в европейской и мировой истории // Время мира. Альманах. - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. - Вып. 2: Структуры истории. - С. 39-79.
Дьяконов И. Пути истории. - М.: Вост. лит., 1994. - 382 с.
Жолковский А.К., ЩегловЮ.К Работы по поэтике выразительности. Инварианты - Тема -Приемы - Текст. - М.: Прогресс: Универс, 1996. - 344 с.
ИльинМ.В. Глобализация политики и эволюция политических систем // Глобальные социальные и политические проблемы в мире / Под ред. А.Ю. Мельвиля. - М.: ФМС: МГИМО, 1997.
Историческая политика в XXI веке: Сб. статей / Под ред. А. Миллер, М. Липман. - М.: Новое литературное обозрение, 2012. - 648 с.
Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Кант И. Сочинения: В 7 т. - М.; Марбург, 1994. - Т. 1. - С. 79-123.
Коллинз Р. «Золотой век» макроисторической социологии // Время мира: Историческая макросоциология в XX веке. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2000. - Вып. 1. - С. 72-89.
Коллинз Р. Социология философий: глобальная теория интеллектуального изменения. -Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002. - 1280 с.
Кун Т. Структура научных революций. - М.: Прогресс, 1977. - 300 с.
ЛиакосА. Войны за историю: записки с поля боя // Гефтер. Ру. - Режим доступа: http://gefter.ru/archive/7700 (Дата обращения: 18.02.2013.)
Розов Н.С. Ценности в проблемном мире: философские основания и социальные приложения конструктивной аксиологии. - Новосибирск, Новосиб. гос. ун-т, 1998. - 292 с.
Розов Н. С. Глобальный кризис в контексте мегатенденции мирового развития и перспектив российской политики // Полис. - М., 2009. - № 3. - С. 34^-6.
Розов Н.С. Философия и теория истории. - М.: Логос, 2002. - Кн. 1: Пролегомены. - 656 с.
Розов Н.С. Историческая макросоциология: Методология и методы. Новосибирск: НГУ, 2009. - 412 с.
Стернз П. Периодизация в преподавании мировой истории: выявление крупных изменений // Время мира. Альманах. - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. - Вып. 2: Структуры истории. - С. 149-170.
Время мира. Альманах. - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. - Вып. 2: Структуры истории. - 520 с.
Тойнби А. Постижение истории. - М.: Прогресс. 1991. - 736 с.
278
Турчин П.В. Историческая динамика. На пути к теоретической истории. - М.: ЛКИ/УРСС, 2007. - 368 с.
УайтХ. Метаистория: Историческое воображение в Европе Х1Х в. - Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2002. - 528 с.
Уорф Б.Л. Отношение норм поведения и мышления к языку // Новое в лингвистике. - М.: Издательство иностранной литературы, 1960. - Вып. 1. - С. 135-168.
Шпенглер О. Закат Европы: В 2 т. - М.: Мысль, 1993. - Т. 1: Гештальт и действительность. - 666 с.
CollinsR. Macrohistory: Essays in sociology of the long run. - Stanford: Stanford univ. press, 1999. - 312 p.
Fay B. Introduction: The linguistic turn and beyond the contemporary theory of history // History and theory: Contemporary readings / B. Fay, Ph. Pomper, R.T. Vann (eds.). - Malden, Mass.: Blackwell, 1998. - P. 1-12.
Goldstone J. Revolution and rebellion in the early modern world. - Berkeley: Univ. of California Press, 1991. - xxix, 608 p.
Gorman J. Historical judgment: the limits of historiographical choice. - Stocksfield: Acumen, 2007. - XI, 258 p.
Lorenz C. Historical knowledge and historical reality: A plea for «Internal Realism» // History and theory: Contemporary readings / B. Fay, Ph. Pomper, R.T. Vann (eds.). - Malden, Mass.: Blackwell, 1998. - P. 342-376.
MannM. The sources of social power. - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1987. - Vol. 1: A history of power from the beginning to A.D. 1760. - 9, 549 p., Cambridge Univ. Press, 1987; Vol. II: The rise of classes and nation-states, 1760-1914. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1993. - x, 826 p.
McNeill W. The rise of the West: A history of the human community. - Chicago: Univ. of Chicago Press, 1963. - 829 p.
Roth P.A. The pasts // History and theory. - The Hague, the Netherlands, 2012. - Vol. 51, N 3. -P. 313-339.
Sanderson S. Social transformations: A general theory of historical development. - Oxford, UK; Cambridge, Mass.: Blackwell, 1995. - xii, 452 p.
Tilly C. Coercion, capital, and European states, AD 990-1990. - Oxford: Basil Blackwell, 1990. -xi, 269 p.
279
