CC BY
157
Раздел III ИСКУССТВОЗНАНИЕ
И. В. Мациевский
ИНСТРУМЕНТАЛЬНАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ТРАДИЦИЯ И ЭТНИЧЕСКОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ: БЕЛОРУССКИЙ ФЕНОМЕН
Инструментализм (музыкальные инструменты, их строение, музыкальные жанры и формы, особенности певческой и инструментальной артикуляции, тембра, исполнительской манеры) на протяжении многих исторических эпох сохраняет свою специфику при соблюдении условий функционирования и является важнейшим показателем этнической традиции, порой более стабильным и консервативным, чем национальное самосознание и язык. В статье рассмотрены этнорепрезен-тирующие признаки инструментализма в контексте разнообразных антиномий, связанных с политическими, государственными, культурно-идеологическими, конфессиональными факторами на основных территориях расселения народа, в диаспорах и у маргинальных этнических групп (с характерным для них двойным вектором интеграции - к государственным и этническим метрополиям). В центре внимания - музыкальная традиция коренных восточно- и западнобелорусских этнических групп по обеим сторонам государственных границ Беларуси, а также в компактных диаспорах. Проведенный анализ показывает, что инструментализм этих этногрупп связан со всей белорусской культурой и ее этническими традициями, а также хранит элементы балтского и финно-угорского субстратов ее этнической истории.
Ключевые слова: ансамблевый, артикуляция, балтский, басово-метрический, Белосточчина, великорусские говоры, волочебный, гармонический, гетерофонный, Западная Русь, западная Тверщина, знаковое явление, идеологические коррективы, инструментализм, исполнительская манера, католический, компактная диаспора, конфессия, культурнопросветительская деятельность, латвийский, лингвистическое «недослышание», литовский, манковые имитации, маргинальные этнические массивы, местная интеллигенция, метрополия, музыкально-коммуникационные сообщения, музыкальные жанры и формы, Невельско-себежский регион, польский, самосознание, православный, 1-я Речь Посполитая, северобелорусская этническая традиция, Смоленщина, состав капеллы, субстраты, украинский, финно-угорский, этническая идентичность, этнодифференцирующий факт, этнорепрезентирующий признак, южная Псковщина.
Musical instruments, their structure, way of manufacturing, features ofplaying, musical genres and forms are capable to keep the specificity throughout the whole historical epoch at preservation of the conditions of functioning. Closely connected with traditional activity and for centuries developing mentality of the people, who stably used them in their practice, the traditional music was the powerful identification factor of ethnic culture at times steadier, more conservative than ethnic consciousness and even household speech. In this article the following factors of traditional ethnic consciousness destruction are analyzed: the marginalian existence of ethnic groups (historically established groups living on their native territories outside of their native state with two opposite vectors of their integration: to centre ofparent state country; to centre of mother ethnic country). They are: the state language and cultural policy, mass-media, education system with their orientation on the state forming ethnos; the condition of borders; ethnic-confessional problems; local identity over national one; not high level of cultural-educational activity of regional intelligentsia; not correct forms of socialization of traditional culture in a modern society. Our main object: East and West Byelorussian ethnic groups in the borders land, marginalies, diasporas and their musical traditions, instruments, both genres, forms of singing, instrumental music and their performance, articulation. As our analysis shows those lands traditional music is distinctly connected with all Byelorussian culture and its ethnic traditions, moreover - belongs to the Balts and Finno-Ugric substrata of its ethnic history.
Key words: ensemble, articulation, Balt, bass-metric, Bialystok region, Great Russian dialects, valachob, harmonic, heterotro-phic, Western Rus’, Western Tver region, significant phenomenon, ideological adjustments, instrumentalism, manner of performing, Catholic, compact Diaspora, religious denomination, work on cultural education, Latvian, linguistic «hearflaw», Lithuanian, duck-call imitations, marginal ethnic masses, local intelligentsia, parent state, musical and communication messages, musical genres and forms, Nevel-Sebezh region, Polish, self-consciousness, Orthodox, First Rzeczpospolita, North-Belarusian ethnic tradition, Smolensk region, chapel staff, substrates, Ukrainian, Finno-Ugric, ethnic identity, ethno-differentiating fact, ethnic representing feature, Southern Pskov region.
Наше исследовательское обращение к пограничным и маргинальным массивам традиционной музыкальной культуры белорусов в значительной мере было обусловлено многолетними контактами с В. Е. Гусевым, который руководил в 1970-1980-е гг. научной работой Ленинградского Института театра, музыки и кинематографии в качестве его проректора. Отдавший многие годы исследовательской и педагогической деятельности Южному Уралу, профессор Челябинского педагогического института (ныне университета), доктор исторических наук Виктор Евгеньевич Гусев в своих беседах постоянно подчеркивал важность изучения фольклора пограничных и так называемых лимитрофных (переходных) зон и соответственных этнографических групп для выявления общих (может быть, коренных, отражающих единое происхождение?) и специфических черт традиционной культуры восточно-славянских народов. При этом особое внимание уделял пограничьям белорусско-украинским и белорусско-русским. Именно благодаря его настоятельным советам и усилиям состоялись мои первые этномузыковедческие экспедиции в Восточное Полесье - Мозырский и Калинко-вичский районы Гомельской области Республики Беларусь в 80-е гг. ХХ в. Немало способствовала этому, думается, и своего рода ностальгия Виктора Евгеньевича по этой земле. В. Е. Гусев блистательно владел белорусским языком, неоднократно использовал его в своих выступлениях на проходивших в Минске научных конференциях. Гомельщина - места его детства и юности. В Гомеле он закончил школу и музыкальное училище (как пианист). Там во многом сформировалось его мышление, интерес к художественной культуре, к фольклору, понимание важного места музыки в общем культурно-историческом облике этнической культуры1 .
Собственно лимитрофных зон ни тогда, ни позже, ни в Восточном, ни в Западном Полесье, ни в других пограничных районах (может быть лишь за исключением нескольких сел гмины/волости На-ревка на Белосточчине/Польша) я не обнаружил. Скорее, речь могла идти о чересполосном заселении определенных территорий этническими белорусами и украинцами, о существенном несовпадении этнических границ с государственными, а также о мутации у жителей соответствующих этнографических групп под влиянием определенных исторических и
1 Кстати, и свои прямые связи с музыкой Виктор Евгеньевич никогда не прерывал, подходил к фортепиано, до конца жизни сохранив превосходную пианистическую форму, посещал концерты, следил за всеми новинками в композиторском и исполнительством искусстве.
политических факторов национального самосознания при сохранении языка общения и нормативов традиционной культуры. Но ведь и отрицательный ответ - важный фактор в научном познании исследуемого явления!..
Постоянному вниманию В. Е. Гусева к моим работам этнокультурологической направленности - оно отразилось и в его последней, вступительной статье к книге «Игры и согласия» [8], - думается, я был обязан не только владению языками (наряду с русским -украинским, белорусским и польским), что давало возможность более объективной интерпретации пограничных вербальных и интонационных явлений, но и особой роли инструментальной музыки в этногенезе, а также сохранении и историческом развитии этнической культуры.
В самом деле. Музыкальные инструменты, их строение, способ изготовления, особенности игры, музыкальные жанры и формы способны сохранять свою специфику на протяжении целых исторических эпох при сохранении условий функционирования. Тесно связанный с традиционной деятельностью и веками складывавшейся ментальностью народа, их стабильно использовавшего в своей практике, музыка явилась мощным идентификационным фактором этнической культуры, порою более устойчивым, консервативным, чем этническое самосознание и даже бытовая речь.
Понятие «Западная Россия» - чем далее, тем все более решительно - трактуется как западная окраина русских этнических территорий [см.: 25; 29; 32]. В подобном представлении отчетлива мутация исторического термина «Западная Русь», которым именовали всю территорию распространения белорусских диалектов и который отчетливо соотносим со всем этносом белорусским и его древнейшими государственными и конфессиональными формированиями (среди них и Русь Литовская, Русь Черная и Белая и т. д.). Западно-русскими (равно как белорусскими) диалектами называли на рубеже Х1Х - XX вв. говоры местного населения и составители карт «распространения русского языка в Европе», понимая под последним некий восточно-славянский язык как единое целое, а его отдельные национальные проявления или, в современном понимании, языки (в том числе великорусский) лишь как диалекты. Вспомним их классификации: говоры великорусские, малорусские (южно-русские, украинские), белорусские (западно-русские) [40]. Немало способствовало сказанному и культурно-историческое течение рубежа
XIX - XX вв. западно-руссизм, видевшее перспекти-
вы в координации национального и общевосточнославянского векторов развития Беларуси [39].
Данное понятие - уже в более узком значении -исторически соотносимо с северным регионом восточных окраин (так называемых кгау ч>8скойте) 1-й Речи Посполитой, который, начиная с отторжения от нее Смоленска в конце XVII в. и в результате нескольких ее разделов в XVIII столетии, ряда (как в имперской России, так и в Советском Союзе) изменений административных границ оказался в составе Российской Федерации. Большая, северо-восточная, часть этих земель - т. е. южные районы современной Псковской области (Невельский, Усвятский, Себеж-ский, Кунинский: до 20-х гг. XX в. - в составе Витебской губернии, прежде - Полоцкого княжества), западные районы Тверской, значительная - западная часть Смоленской (вместе с самим Смоленском), северо-запад Брянской области (равно как и северо-восток Черниговской - в составе Украины) - согласно данным лингвистических исследований и этнографических карт (в том числе осуществленных Государственной комиссией Российской империи) вплоть до Октябрьской революции, без каких-либо сомнений и оговорок обозначалась как область белорусского языка [10; 26; 30; 40].
Историческая диалектология - на основе координации лингвистических и историко-политических факторов - относит местные говоры к смоленско-полоцким [6, с. 71], белорусская же этнокультурная идентификация Полоцкой и Витебской земель не подлежала дискуссии. Да и Могилевщина в течение многих веков не только в этнокультурном, но и в политико-экономическом отношении составляла единое целое со Смоленщиной, входила в состав Смоленского княжества, а затем Смоленского воеводства Речи Посполитой. И неслучайно первой столицей Белорусской Советской республики стал Смоленск; в 1924 г. в правительстве (ЦИК) СССР вновь поднимался вопрос о возвращении в ее состав белорусских этнических территорий [6, с. 38]; до середины 30-х гг. XX в. на этих землях в общеобразовательных школах изучали белорусский язык, функционировали белорусские просветительские организации, кружки, клубы, театры. В военное время Смоленско-Брянская епархия (с рукоположенным епископом) входила в состав Белорусской автокефальной православной церкви [1, с. 203; 12, с. 76-78; 11; 36]. Своеобразным щитом между немецкими оккупантами и партизанами служили кадровые части Белорусского краевого войска, состоящие из местного населения, чьи дей-
ствия спасли от репрессий многих мирных жителей Брянщины и Смоленщины [12, с. 67-75].
Однако унаследованное от царизма и возрожденное в сталинскую эпоху мощное имперское давление, поэтапное вытеснение, ассимиляция, разрушение белорусской национальной интеллигенции как субъекта культурной инициативы, особый акцент государственной культурной политики в этом ареале на воспитание великорусского патриотизма, существенная поддержка лишь русскоязычных литераторов, ликвидация и так довольно еще слабых белорусских организаций, школ, кружков - при естественном историческом преобладании у маргинальной северовос-точно-белорусской этнокультурной общности (как и у других подобных этногрупп) локальной (невельской, велижской, смоленской и т. д.) идентичности над национальной, - все это постепенно привело к установлению на этих землях как основополагающего -русского национального самосознания. Более того, развитие современных мифов и исторических легенд [7], согласно которым Смоленщина на протяжении всей своей истории была западным форпостом страны и всего народа русского, способствовало тому, что размах патриотизма здесь был даже мощнее, чем в других - этнически русских - регионах России.
Для маргинальных этнографических групп характерно сосуществование как минимум двух противоположных векторов их интеграционных контактов и тяготений: 1) к центрам государственной метрополии (для северо-восточных белорусских этногрупп -Москва, Россия; для белорусов северо-восточной Бе-лосточчины - Варшава, Польша; Виленщины -Вильнюс, Литва; Латгалии-Двинщины - Рига, Латвия и т. д.); 2) к центрам метрополии этнической (соответственно - Минск, и ближайшим локальным -Могилев, Витебск, Гродно).
Важным фактором для сохранения этнокультурного вектора является состояние границ. Для этнических белорусов Невельщины и западной Смоленщины в советские времена граница была достаточно условной - невеляне чаще контактировали (большие базары, учеба в вузах и техникумах) с близлежащим Витебском, чем с далеким Псковом; не слишком усложнилось ее преодоление и в нынешние времена. Так же было в Двинском и Виленском краях (сегодня ситуация в этом плане ухудшилась: таможни, паспорта для зарубежных поездок, визы). Белорусско-польские границы полтора десятилетия были открыты, и сегодня вновь осложнилось их пересечение.
Существенен складывавшийся в течение определенного времени и связанный с этноконфессио-
нальными проблемами опыт культурной ориентации. Многие этнические белорусы-католики на маргинальных этнокультурных территориях (порой, сегодня - и в составе метрополий, но находившихся в определенный исторический период на маргинальном положении, либо вне своего национального государственного образования: Гродненщина, западная Витебщина в составе Царства Польского, межвоен-ной Польши и т. п.) учились в польских школах, осваивали (особенно в городах и местечках) соответствующий язык, слушали Варшавское радио, добывали журналы, постепенно обретая польское национальное самосознание, и порой становились лидерами движений за польское возрождение этих земель (Виленского края, Западной Беларуси и т. д.). Польскость, опора на польский дух и культуру, часто являлась знаменем разного рода антиимперских борений. Среди православных (особенно в епархиях Московского патриархата) - налицо ассимилятивные процессы в сторону русификации. В этом плане на восточнославянских землях более других учитывала национальный фактор греко-католическая конфессия (образованная согласно Брестской церковной Унии 1596 г.): в ее богослужении и приходских школах применялись белорусский и украинский языки. Однако после ее насильственной ликвидации в 30-е гг.
XIX в. на землях, попавших после раздела Речи По-сполитой в состав Российской империи, тенденции к русификации коренного населения резко усилились. Сказанное особенно рельефно проступает, если сравнить эти земли с Галицией, попавшей в соответствующие времена в состав Австро-Венгерской империи. Там греко-католики не подвергались гонениям вплоть до сталинских репрессий конца 40-х гг.
XX в. и степень сохранности национального языка, культуры, самосознания не только сельского, но и городского населения была значительно выше. К осторожности в учете конфессионального фактора при определении этнической принадлежности той или иной группы населения собиратели призывали еще в середине XIX в. [3].
Существенны, разумеется, государственная языковая и культурная политика, СМИ, система образования с их ориентацией на государствообразующий этнос. Их воздействие сильнее сказывается в этногруппах, говоры которых лексически ближе к языку государственному. Белорусы в этом плане, естественно, представляют более податливый материал для полонизации и русификации, чем литовцы или латыши, хотя известен в прошлом масштаб германизации венгров, шведизации финнов, а следы
мадьяризации еще и сегодня сильны в Словакии, Румынской Трансильвании и Закарпатской Украине. Более того, осознавая близость, почти идентичность фольклора и бытовой речи сельского населения Западной Смоленщины и Могилевщины, Витебщины и Невельщины, на фоне так называемого равноправия двух государственных языков, мощной русификации городов и местечек в самой Беларуси, вплоть до «говора» президента этой страны, - сегодня Могилев-щина и Витебщина демонстрируют немало инициатив по развитию русского самосознания... уже и на землях Республики Беларусь. Лексическое сходство русского и белорусского языков, обозначение второго -грамматически - как некой разновидности первого (русский - белорусский) дают своего рода основания говорить о естественном «тяготении» этих земель к Москве, исторической «русскости» их населения, якобы полонизированного в эпоху Литвы и Речи Поспо-литой и потому - «обелорусившегося» [1, с. 218-219].
Соотношение названных векторов обусловлено как характером национальной политики государственных метрополий, так и масштабами культурнопросветительской деятельности местной интеллигенции на маргинальных землях, их поддержки со стороны центров этнических метрополий. В этом плане возможности белорусских инициатив в Литве, Латвии, Польше (функционируют национальные культурные центры, пресса, радио- и телевизионные программы, клубы, языковые курсы и школы, проводятся фольклорные фестивали, другие форумы этнической культуры и т. д.) предпочтительнее, чем в России (белорусская деятельность на Смоленщине, Тверщине, Брянщине так и не возродилась). Но и здесь не все просто. Не так давно, например, Литовское правительство на основании своего несогласия с характером выборов в Беларуси запретило трансляцию на территории Литвы (и соответственно - бело-русско-этничной Виленщины) передач Белорусского телевидения [2, с. 6-8]!?
Сказанное отразилось и в науке - этнографии, фольклористике, этномузыкознании. Лингвистический фактор - живой говор коренного сельского населения - фактически оказался проигнорированным, особенно благодаря используемому почти как закон положению Ю. Бромлея, согласно которому не язык и культура, а самосознание человека является основополагающим фактором при определении национальной (в том числе этнической) идентичности [4]. И сегодня уже широко - и в научных исследованиях, и на фольклорных фестивалях - белорусские этнические маргиналии, т. е. не диаспора, а исторически
сложившиеся группы, проживающие на своих коренных этнических территориях, находящихся за пределами собственного национального государства [19; 20] (в этом случае, Республики Беларусь), отмечают, в лучшем случае, как особую западную этнографическую группу русского народа [24; 25; 29] или как представителей западных восточно-славянских традиций [25, с. 178].
Соответственно, и жанры их фольклора трактуют как часть общерусского культурного наследия, тексты в песенных сборниках публикуются в русской транслитерации, очень часто с существенной деформацией их фонетики [24; 35; 29]. В некоторых случаях, правда, указывают на так называемое белорусское влияние, оговаривают, как на самом деле надо произносить те или иные слова, окончания, согласные, гласные («.надо помнить, что на Смоленщине все безударные ”о” поются как ”а”, а безударные ”е” как ”я”, твердые глагольные окончания смягчаются» [24, с. 3]), отмечают сходство звука «г» в местных говорах с... украинским и т. п. Более деликатным в этом плане и - для своего времени - смелым представляется предисловие к сборнику смоленских песен В. И. Xарькова [37].
Как все же существенно уступают подобные издания работам своих предшественников и тех немногих современников, которые объективно, без идеологического корректива или лингвистического «недос-лышания» передают тончайшие оттенки традиционного говора и мелодики [9; 21; 43]!..
Столь же целеустремленны усилия польских институтов, направляющих свои экспедиции в Лат-галию и Виленщину с целью разыскать там польскую фольклорную архаику.
Активизировавшиеся в последние 15-20 лет исследования инструментария и музыки белорусских маргиналий Смоленщины, западной Тверщи-ны, южной Псковщины [27; 28], северо-восточной Белосточчины [14; 18], Виленщины [33] создали мощный барьер указанным тенденциям, тем более, что инструментальная музыка в значительно меньшей степени, чем искусства, связанные со словом, подвержена идеологическим воздействиям и может сохранять древнейшие слои этнической культуры при мутациях национального самосознания и даже при известном разрушении системы вербального общения [16; 18].
И это понятно. Пока существует потребность исполнения сигнальных, манковых (подражания звукам животных с целью их приманивания) или ритуальных наигрышей охотниками и пастухами (а сис-
тема их сигналов, а также материал - трава, кора, стволы дерева, из которого делают инструменты, -трубы, дудки, свистульки, рожки и т. д. - дотоле стабильны, доколе в корне не изменилась сама окружающая природа и обусловлены ею строй, ритм, мелодика музыкально-коммуникационных сообщений и манковых имитаций, связанных с пением птиц, криками животных в окрестных лесах), звуковой мир традиционного трудового и обрядового инструментализма остается автономным, независимым от каких-либо интеграций или адаптаций [16].
В известной мере и танцевальная музыка менее зависит от слова, языка, идеологии даже в сравнении с традиционной песней; хотя здесь и обильно поле для новых форм, модных веяний, заимствований и т. д., последние, однако, расширяя круг музыкальных реалий, вовсе не разрушают уже существующие. Принесенные на Беларусь в эпоху активных западноевропейских взаимодействий Великого княжества Литовского и Речи Посполитой широко расселившимися на этих землях евреями и цыганами (последние активно музицировали не только в демократической среде вокруг малых годов и местечек [23, с. 56], но служили даже в качестве придворных музыкантов у крупных магнатов - Сапег и Радзивиллов [1, с. 230]) цимбалы не только не вытеснили традиционные пастушеские звуковые орудия, которые не исчезли и под натиском более поздних воздействий, но, более того, стали этнорепрезентирующим явлением белорусской культуры. Если стабильны окружающая природа, акустическая среда и традиция бытования музыки, важнейшие ее сферы сохраняют свое этническое своеобразие.
Что же мы наблюдаем на северо-восточных маргиналиях, согласуется ли традиционный инструментализм с трактовкой этих земель как западнорусских окраин?
Инструментарий, жанры и формы музыки -как наиболее древние, архаичные, так и возникшие на протяжении последних нескольких веков, - отчетливо связаны с белорусской культурой, находятся в едином пространстве северо- и восточнобелорусских этнических традиций [27, с. 3; 28]. И в то же время существенно отличаются от традиционно русского инструментализма даже на близлежащих, соседних землях: на восток - Смоленщины, на север - Псковщины.
Среди пастушеских инструментов Невельско-Се-бежского региона - длинная амбушюрная труба, характерная для всей исторической Беларуси, имеющая литовские и украинские аналоги (трембита, полесская
сурма, даудите), но отличающаяся от более коротких ее разновидностей на великорусских территориях. В то же время типовой пастушеский рожок (жалейка) Западной Тверщины с надрезным на самом корпусе инструмента П-образным язычком и тремя грифными отверстиями, прикрываемыми пальцами обеих рук, распространен как во всех белорусских регионах [22], так и у многих других народов, в этногенезе которых, наряду с балт-ским, существенное место принадлежит финноугорскому субстрату (в том числе литовцев, латышей, русских, не говоря уже о карелах, вепсах и других прибалтийских финнах) [16]. Здесь же и характерные восточно-белорусские парные флейты с нескрепленными трубками - двойчатки, свирели и т. п., территория распространения которых на восток не идет дальше Смоленщины. Аналогично - как след балтского субстрата в этнической истории белорусов - импровизации на нескольких натуральных амбушюрных трубах разного размера и, соответственно, высоты основного тона фиксируются у белорусов северо-восточной Белосточ-чины. Параллели им находим в литовской Аукштайтии [46, с. 36-70], но в украинских и польских традициях юго-восточной и западной Белосточчины подобный феномен не встречается [14; 44].
Широко распространены на невельско-смолен-ских землях и ручные малые цимбалы (своего рода национальный символ белорусской музыкальной традиции), северо-восточный предел распространения которых четко совпадает с границами 1-й Речи Посполитой. А характер исчезновения скрипки в народной традиции - постепенного, по мере продвижения на северо-восток Псковщины, и внезапного -на восток от Дорогобужа и Брянска - соответствует плавности перехода белорусских говоров в великорусские на север и восток от Невеля и Себежа к Великим Лукам и Пскову и резкой границей между зонами названных говоров, разделяющей Западную и Восточную Смоленщину [10; 15, с. 312, 317; 41; 45].
Современные экспедиционные изыскания в области музыки хорошо координируются с произведенной на Смоленщине в конце XIX века В. Добровольским и Л. Кубой документацией песен, определяемых учеными как песни характерно белорусские [9; 13; 32; 34; 38; 43]. Л. Куба, великолепно знавший и непосредственно исследовавший музыку многих других славянских народов (чешского, украинского, серболужицкого и т. д.), при нотации смоленского материала детально фиксировал характерные белорусские фонемы, а всю песенную традицию Западной Смоленщины в межславянском музыкально-этнографическом контексте трактовал как типично белорусский феномен.
Весьма характерен для всей этнической традиции северной Беларуси распространенный в Невель-ско-Усвятском Поозерье жанр, связанный с ритуалом одаривания молодых, - надзяляны (надзел - напутственный подарок, надел), в виде линеарной полифонии свободно артикулируемого свадебного плача - обычно, тирадной структуры - на фоне ритмически четкой инструментальной композиции с типовым танцевальным либо маршевым метром. Здесь же бытовали и хорошо сохранились в памяти валачобныя -ритуальные песни-наигрыши мужчин-волочебников при пасхальных обходах дворов. Волочебные песни как особый музыкальный жанр (наследие весеннего Нового года) вообще представляют собой знаковое явление белорусской культуры. Мало того, на северовосточных белорусских маргиналиях волочебные нормативно исполняются под гетерофонное сопровождение инструментов - скрипки, гармоники. И даже - в чисто инструментальной версии.
На маргинальных землях (в том числе и на северо-восточной Белосточчине), как прежде на всей Беларуси и... никогда в русской обрядовой практике, и зимние коляды, и песни участников летних обходных процессий (в кругу жнивных песен) исполнялись под инструментальные наигрыши. Вокально-инструментальные и чисто инструментальные версии традиционных обрядовых, свадебных ритуальных песен - явление в принципе типичное как для названных маргинальных, так и метропольных традиций Беларуси и далее - на запад и юг: Украину, Польшу, Литву, но никак не в Россию, где аналогичные жанры фольклора, если и имеют место - например, коляды и свадебные (жнивные известны только Смоленщине), - являются принципиально акапелльными.
Типично белорусскими (разве что наряду с украинскими, литовскими, польскими, но никак не с русскими) представляются и составы капелл с основными инструментами: скрипкой, цимбалами, бубном (либо большим барабаном с тарелкой) при самых разнообразных дополнениях (дудка или флейта-пикколо, гармоника, баян, аккордеон, кларнет, труба, мандолина, балалайка и т. д.). Таково и четкое функциональное подразделение ансамблевых партий: 1) ведущая (мелодия и ведение формы); 2) вспомогательная (вторящая, виртуозно-украшающая, гармоническая либо гетерофонно-вариантная); 3) басово-метрическая - отсюда обозначение такого рода ансамблей как «траіста музыка» (т. е. утроенная музыка) - независимо от абсолютного числа играющих в капелле музыкантов (от 2 до 10 и более) [17].
Именно с западными соседями роднит белорусов (на маргинальных землях и в метрополии) доминирующее - среди танцевальных жанров - положение польки. Она же обладает наибольшим числом внутрижанровых вариантов. Типично белорусским феноменом является здесь и «Лявониха» (или «Камаринская») - танцевальная инструментальная (иногда вместе с припевками) композиция с двойным шестидольником [(1+1+1+1+1+1)х2]. Границы ее распростанения и на запад, и на восток довольно выразительны («Камаринская» М. Глинки - вполне в этом кругу: первые ориентации на музыку Западной Смоленщины, ее традиционные сельские капеллы, участие в работе крепостных оркестров именно в этом регионе и соответствующие впечатления композитора о музыке своей малой родины - очевидны).
Музыкальная традиция объединяет в один общий этнокультурный круг - северобелорусскую этническую традицию - северо-восточные белорусские маргинальные не только со своими непосредственными западными и южными соседями в Витебской и Могилевской областях Республики Беларусь, но и с северо-западными белорусскими этническими территориями по ту сторону белорусско-литовских, белорусско-польских, белорусско-латвийских границ - на Двинщине-Латгалии, Виленщине, Белосточчине.
Разумеется, на разных пограничьях локальная этническая культура в те или иные времена безусловно испытывала и испытывает те или иные меж-культурные влияния от своих соседей, а также идущие из центров государственных метрополий, сказавшиеся как на заимствовании отдельных жанров, инструментов, исполнительских приемов, так и стилевой специфике соответствующих музыкальных новообразований.
Они, естественно, разнолики в разных маргинальных группах. Подобно тому как на северо-восточной Белосточчине и Виленщине (впрочем, равно как Гродненщине и Западной Витебщине) наряду с сосновой дудкой, скрипкой, цимбалами (известными и сегодня даже среди белорусов Латгалии), троистой музыкой, волочебными, лявонихой, полькой и т. п. нетрудно встретиться с весьма популярным в традиционной среде обереком, так и в маргиналиях южной Псковщины и Западной Смоленщины (равно как Могилевщины, Восточной Витебщины, а то и на всей Беларуси) - с разнообразными частушками (в том числе «барыней»=«Русского»). То же и в отношении гармоники. Согласно устно сказанному мне наблюдению этноинструментоведа В. X. Берберова, на более тесно экономически связанном с Петербур-
гом белорусском северо-востоке в соответствующий период широко распространилась гармоника-петро-градка (известная также как петербургская минорка) русского строя. Именно сюда, вслед за ней пришли хромка и баян. В западных же регионах, более ориентированных на Варшаву, центральное место заняла гармоника-венка немецкого строя. Баян в традиционной среде здесь не прижился.
Но, что весьма важно, и тут, и там играют, артикулируют все по-белорусски. Даже, когда певцы при этом не адаптируют соответствующие песенные тексты и поют по-польски или по-русски, явно выраженный белорусский акцент в их произнесении (с характерными «шь», «жь», «ць», «дзь», «я» вместо «с», «з», «ть», «дь», «е», характерным аканьем, фрикативным «г» и т. д.) выдает этническое происхождение исполнителей. Подобные явления мы наблюдаем и на других белорусских этнических территориях за пределами метрополии - как уже упомянутых выше, так и в центрально-западной Брянщине (Россия) и северо-восточной Черниговщине (Украина), хотя инструментальной традиции последних пока еще только предстоит полнее предстать перед глазами будущих исследователей.
Отчетливая этноисторическая идентификация проявляется и в традиционной музыкальной культуре обладающих польским самосознанием католиков Белосточчины, и тех, которые сохранили в быту свой говор и песни на родном языке (в ее северовосточном регионе), и целиком в языковом отношении полонизированных, представляющих на этнографической карте так называемую польскую Западную Белосточчину. Инструментарий, жанры и формы инструментальной музыки в ее северном регионе находятся в едином контексте всей северной Белосточчины и шире - белорусской этнической культуры [18].
Достаточно позднее время полонизации коренного населения Западной Белосточчины подтверждается также его весьма отчетливым, красноречивым локальным противопоставлением себя мазурам, наличием двуязычных версий ряда обрядовых песен, в частности, жнивных и волочебных (причем, польские тексты представлены в литературной, а не диалектной форме), наконец, вполне ясными воспоминаниями самого старшего поколения о своем детстве, когда еще говорили «по-простому», а в школе учителя поправляли: «Надо говорить не тры, а Гу, не трэба, а ГвЬа» и т. д. [18, с. 347].
Несколько иная ситуация складывается в компактных диаспорах. В их инструментализме часто
лучше сохраняются явления более позднего происхождения, чем артефакты древнейшего искусства, особенно, когда они тесно связаны с окружающей природой и традиционными формами его функционирования. Это касается как диаспор в инонациональных державах, так и малых этнографических групп, живущих в пределах своей страны, но оказавшихся вне своей исторической территории.
А как же самосознание, национальное самоопределение, этническая идентичность? Любопытный факт, но многие из групп переселенцев, живущих сегодня в условиях диаспоры (особенно, компактной) даже лучше, чем их собратья на маргиналиях и даже, порой, на активно ассимилирующихся метрополиях, сохраняют (или возрождают) свое этническое самосознание, а также традиции и культуру.
Порой они проявляются раздельно. От представителей старшего поколения смоленских выходцев в Петербурге и Карелии и сегодня часто услышишь: «Я из Беларуси, со Смоленщины», но помнят лишь отдельные слова, выражения, пословицы, былички как проявления полузабытого уже говора родных мест. А на Могилев-щине, когда верят, что новая семья будет счастливой, если свадебный обряд пройдет по всем правилам, «как было когда-то», приглашают традиционных певиц и музыкантов из соседних смоленских деревень: местные обычаи, архаичные ритуальные песни и музыку белорусской свадьбы там сохранили лучше.
Имеет место и сочетание названных факторов этнической идентичности. Покинувшие из-за голода в 20-х - начале 30-х гг. XX в. и поселившиеся на черноморском побережье Xерсонщины (Южная Украина) группы выходцев из Восточной Беларуси (в том числе Могилевщины) и даже 2-3 поколения их детей и внуков, родившиеся уже на новых землях, хорошо знают и подчеркивают всем окружающим, что они из Беларуси, помнят и исполняют традиционные песни, танцы, наигрыши своей исторической родины [31] и, как сказала нам во время экспедиции летом 1990 г. жительница с. Новороссийск Алексеев-
ского района Xерсонской обл. Арина Микитовна Алексеенко, «свой разгавор шкот не забываюць».
Наличие этнодифференцирующих фактов традиционной культуры нередко вызывает у представителей ассимилированных популяций необходимость задуматься. Католики, как и православные северовосточной Белосточчины, если и не осознают, то вполне ощущают, что отличаются от этнических поляков и хотели бы, чтобы детей в школе обучали не только по-польски, но и «по-простому», т. е. на родном языке [18, с. 347]. Возрождается и этническое самосознание католиков Гродненщины и Ви-ленщины, многие из них активизируют стремление своих детей обучаться белорусскому языку (в Вильнюсе вновь действует Белорусская гимназия).
Этническое возрождение через традиционную, принципиально самобытную, локальную культуру, увы, сталкивается с кардинально противоположными и губительными для фольклора стремлениями к интеграции, к сожалению, имеющими место и в деятельности национальных культурных и политических организаций. Активное распространение в разных этнографических коллективах неких общих (а по сути, происходящих из иного региона, либо специально созданных профессиональными или самодеятельными авторами без учета местной традиции) песен с целью их совместного исполнения на многочисленных фестивалях и праздниках часто деформируют локальную специфику и самой фольклорной группы, и порождающей ее творчество среды, развивающейся, в том числе принимающей все новое согласно своим имманентным законам.
Возродит ли социализация традиционной культуры в современном обществе его этническую идентификацию или мутация последней разрушит саму этническую культуру, покажет будущее. Исследовательские данные, однако, призваны объективно и точно установить их историческое прошлое, способствовать его более обоснованной научной интерпретации.
1. Беларусазнауства / пад ред. П. Брыгадзша. - Мшск, 1998.
2. Беларусы у свеце / Ыфармацыйны бюлетэнь, № 4 (52). - Мшск, 2006. - С. 6-8.
3. Бобровский, П. Можно ли одно вероисповедание принять в основание племенного разграничения Славян Западной России? / П. Бобровский // Рус. Инвалид. - 1864 (16:466).
4. Бромлей, Ю. В. Этнос и этнография / Ю. В. Бромлей. - М., 1973.
5. Горшкова, К. В. Историческая диалектология русского языка / К. В. Горшкова. - М., 1972.
6. Грицкевич, А. Маргинальные территории Беларуси (Невель и Себеж в XVII-XVПI веках) / А. Грицкевич // Пашлю серу зязю-льку па радзшушку: сб. ст. и реф. Невельской междунар. Гуманитар. конф., посвящ. 200-летию со дня рождения Яна Барщевс-кого. - СПб.; Невель, 1996. - С. 34-39.
7. Грыцкев1ч В. Псторыя \ м1фы / В. Грыцкев1ч. - Мшск, 2000.
В. Гусев, В. Є. Передмова / В. Є. Гусев // Мацієвський І. Ігри й снівголосся. Контонація. - Тернопіль, 2002. - С. 7-11.
9. Добровольский, В. Смоленский этнографический сборник: в 4 т. / В. Добровольский. - М., 1В91-1903.
10. Дурново, Н. Опыт диалектологической карты русского языка в Евроне с приложением очерка русской диалектологии / Н. Дурново, Н. Соколов, Д. Ушаков // Тр. Моск. диалектол. комиссии. - Вып. 5. - М., 1915.
11. Карашчанка, I. Некаторыя асаблiвасцi самасвядомасці сучаснага насельнщтва гістарьічнай Ржэушчыны (б. Ржэусю навет Цвярс-кой губерні) / I. Карашчанка // Пашлю серу зязюльку на радзінушку. - СПб.; Невель, 1996. - С. 60-62.
12. Касмовіч, Д. За вольную сувэрэнную Беларусь / Публжацыя А. Гардзіенкі // Спадчына, 6/2003 (154). - Мінск, 2005. - С. 67-7В.
13. Мациевский, И. Инструментальная музыка / И. Мациевский // Народное музыкальное творчество. - М., 2005.
14. Мациевский, И. Инструментальная музыка трудового цикла на Белосточчине / И. Мациевский // Петербургская музыкальная нолонистика. Вып. 3. - СПб., 2003. - С. 3-20.
15. Мациевский, И. Музыкальные инструменты / И. Мациевский // Народное музыкальное творчество. - М., 2005.
16. Мациевский, И. О финно-угорских реликтах и параллелях в русской народной инструментальной музыке / И. Мациевский // Финно-угорский музыкальный фольклор и взаимосвязи с соседними культурами. - Таллинн, 19В0.
17. Мациевский, И. Троиста музика - к вопросу о традиционных инструментальных ансамблях / И. Мациевский // Artes populares, 14. A Folklore Tanszek Evkonyve. - Yearbook of the Department of Folklore. - Budapest, 19В5. - С. 95-120.
1В. Мацiеyскi, I. Музычны шгрэдыент як шдыкатар гютарычнага субстрату нацыянальна-аамшятыуных традыцый (на матэрыяле этшчнай культуры католікау науночнай Беласточчыны) / I. Мацiеyскi // Псторыя. Культуралогія. Мастацтвазнаyства / Бела-русіка, 21. - Мінск, 2001. - С. 344-347.
19. Маціеуск,і I. Пытанш нацыянальнага адраджэння маргшальных беларускіх земляу / I. Маціеускі // Беларусіка, 5. - Мінск, 1995. - С. 36-39.
20. Маціеускі, I. Этна-культурныя праблемы маргшальных земель / I. Маціеускі // Пашлю серу зязюльку на радзінушку. - СПб.; Невель, 1996. - С. 25-27.
21. Мизгир, А. А. Лирическая песня Невельской традиции / А. А. Мизгир // Песенная лирика устной традиции. - СПб., 1994. - С.124-14В.
22. Назина, И. Д. Белорусские народные музыкальные инструменты (самозвучащие, ударные, духовые) / И. Д. Назина. - Минск, 1979.
23. Назина, И. Д. Белорусские народные музыкальные инструменты. Струнные / И. Д. Назина. - Минск, 19В2.
24. Народные несни Смоленской области: метод. рекомендации но работе с фольклор. коллективами / сост., запись, обработки и
нрим. фольклориста С. Пьянковой. - Смоленск, 19ВВ.
25. Пашина, О. А. Календарно-песенный цикл у восточных славян / О. А. Пашина. - М., 199В.
26. Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1В97 г. / Издание Центр. статистич. комитета М-ва внутрен. дел;
нод ред. Н. А. Тройницкого. - СПб., 1900.
27. Ромодин, А. В. О единстве северобелорусской музыкально-этнографической традиции / А. В. Ромодин // Пашлю серу зязюль-ку на радзінушку. - СПб.; Невель, 1996. - С. 44-46.
2В. Ромодин, А. В. Человек творящий. Музыкант в традиционной культуре / А. В. Ромодин. - СПб., 2009.
29. Смоленский музыкально-этнографический сборник. Т. 1. Календарные обряды и несни. - М., 2003.
30. Соболевский, А. Очерк русской диалектологии. II. Белорусское наречие / А. Соболевский. - Вып. III, год 2. - СПб., 1В92.
31. Тавлай, Г. Белорусская компактная традиция на Xерсонщине (анализ и практические выводы) / Г. Тавлай // Питання дослідження та збереження музичного фольклору Xерсонщини. - СПб., 1991. - С. 93-97.
32. Тавлай, Г. Музыкальные фольклорные собрания О. Кольберга, Л. Кубы / Г. Тавлай // Белорусская этномузыкология: очерки истории (XIX-XX вв.). - Минск, 1997. - С. 63-66.
33. Тавлай, Г. О сходстве разноэтнических традиций и способах их трансляции (на материале календарных наневов белорусско-литовского нограничья) / Г. Тавлай // Механизм передачи фольклорной традиции. - СПб., 2004. - С. 39-49.
34. Таулай, Г. Музыка Смаленшчыны у даследаваннях Людвіка Кубы / Г. Таулай // Пашлю серу зязюльку на радзінушку. - СПб.; Невель, 1996. - С. 6В-71.
35. Традиционная музыка Русского Поозерья (но материалам экспедиций 1971-1992 годов) / сост. и коммент. Е. Н. Разумовской. - СПб., 199В.
36. Углік, І. Да праблемы этнакультурнай iдэнтыфiкацыi / І. Углік // Пашлю серу зязюльку на радзінушку. - СПб.; Невель, 1996. - С. 40-43.
37. Xарьков, В. Русские народные несни Смоленской области / В. Xарьков. - М., 1956.
3В. Xрушчова, А. Дабравольскага як крынща вывучэння духоунай спадчыны беларусау Смаленшчыны / А. Xрушчова, У. М. Пра-цы // Пашлю серу зязюльку на радзінушку. - СПб.; Невель, 1996. - С. 66-67.
39. Цьвікевіч, А. «Западно-руссизм»: Нарысы з псторыи грамадскай ммслі на Беларусі у XIX і пачатку XX вв. / А. Цьвікевіч. - Мінск, 1993.
40. Ширяев, Е. Е. Беларусь: Русь Белая, Русь Черная и Литва в картах / Е. Е. Ширяев. - Минск, 1991.
41. Янчук, Н. К антропологии Малоруссов-Подлясян / Н. К. Янчук // Сборник в честь 70-летия Д. Н. Анучина. - М., 1913.
42. Kolberg, O. Mazowsze / O. Kolberg. - T. 5. - Krakow, 1В90.
43. Kuba, L. Beloruska pisen. Slovansky sbornik / L. Kuba. - Praha, 1ВВ7.
44. Ol^dzki, S. Polskie instrumenty ludowe / S. Ol^dzki. - Krakow, 197В.
45. Sajewicz, M. Zroznicowanie slownictwa rolniczego w kilku gwarach wschodnio-slowianskich na polsko-bialorusko-ukrainskim pograniczu j^zykowym / M. Sajewicz, E. Czyzewski // Slavica Lubinescia et Olomucensia. - Lublin, 1970.
46. Vyzintas, A. Lietuvi^ tradiciniai instrumentiniai ansambliai / A. Vyzintas. - Klaipeda, 2006.
