CC BY
33
А. В. Линецкий
ИНСТИТУТЫ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА В ОБЩЕСТВЕННЫХ ТРАНСФОРМАЦИЯХ: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКИХ СТРАН
Понятие «гражданское общество» стало в 1990-е годы своего рода «знаком времени» или концептуальным кодом эпохи. Особую роль это понятие приобрело в посткоммунистических странах, пытающихся осуществить демократические трансформации. Для этих государств «наиболее важные теоретические и практические вопросы современной политики сфокусированы именно на проблемах гражданского общества» (Кивинен, 2001, с. 36).
Многие политологи, опираясь на данные кросснациональных исследований, отмечают, что успешность демократического транзита во многом зависит от характера отношений политической элиты с организованными силами гражданского общества и степени развитости его структур. Так, польский политолог Г. Экиерт отмечал еще в начале 1990-х годов, что «переход к демократии наиболее вероятен в ситуациях, когда сила государства и гражданского общества увеличиваются одновременно» (Е^ег% 1991, p. 311). Но с точки зрения ряда западных исследователей, применение самого понятия «гражданское общество» к реальностям посткоммунистической Восточной Европы и постсоветских государств конца ХХ века весьма сомнительно, поскольку его существование предполагает наличие особого рода отношений между государством и обществом. По словам американского исследователя Девида Элазара, «государство обрамляет общество, но одно коренным образом отделено от другого. Область общественного ограничивает сферу распространения государства, и при этом имеется достаточное поле, где главенствует частная жизнь, легитимная по своему собственному праву и огражденная от необоснованного вмешательства государства. Следствием вышеуказанного является ограниченное государство ... Государство рассматривается как наиболее всеохватывающая ассоциация, но не более того» (Элейзер, 1995, с. 110).
Существование гражданского общества предполагает не только наличие автономных от государства политических и общественных организаций, но и их способность эффективно взаимодействовать с аппаратом власти в определенных границах. Без наличия институционально оформленных границ гражданского общества, без готовности общественных групп и лидеров следовать общепринятым
© Линецкий А. В., 2007
правилам игры, при отсутствии каналов влияния общества на власть возможны паралич и деградация самой демократической политической системы. Не случайно один из создателей теории демократического транзита Дэнкварт Растоу считал, что успешный переход к демократии связан со способностью гражданского общества содействовать достижению «согласия элит», которое создает предпосылки для разрешения конфликтов на основании демократических «правил игры», признаваемых всеми сторонами (см.: Растоу, 1996). Однако реальный опыт преобразований в Восточной Европе не оставил сомнений в том, что «введение сверху институтов демократии и правового государства, создание или поддержка западными фондами и международными гражданскими организациями институтов гражданского общества отнюдь не означает, что в странах региона сразу же воцарилась демократия, верховенство закона, гражданская активность людей. Системная трансформация еще раз показала, что исторический процесс нельзя искусственно ускорять, законов естественно-исторического развития, базирующихся на постепенных изменениях, отменить нельзя» (Демократическое правовое государство, 2005, с. 3).
Действительно, в посткоммунистических странах существовали и существуют серьезные препятствия на пути формирования институтов реального гражданского общества. С одной стороны, в большинстве этих государств и до установления коммунистических режимов присутствовали лишь элементы гражданского общества, весьма далекие от его зрелых форм. С другой стороны, в посткоммунистических «обществах транзита» не оформились еще до конца массовые групповые интересы, составляющие базовое основание гражданских отношений. Отсутствие таких четко структурированных массовых интересов, следовательно, и ясно выраженной социальной идентификации каждого индивида препятствует формированию гражданских объединений и эффективным групповым действиям. Институциональная модернизация государства здесь значительно опередила модернизацию общества. В результате «интересы "верхов", элит осознаны и представлены в гораздо большей степени, чем интересы основной массы населения. Кроме того, интересы "низов" имеют тенденцию восприниматься в патерналистском духе — как продолжение интересов тех или иных элитных групп. Вертикальная организация общества все еще преобладает над горизонтальной — вне иерархических связей оно по-прежнему аморфно», — констатирует известный российский социолог Л. Н. Никовская (см.: Никовская, 2003б, с. 44).
Реальная политическая практика слабых оппозиционных групп и организаций гражданского общества и политический опыт послед-
них лет коммунистической власти, как и посткоммунистический период развития этих стран, в целом не способствовали формированию представлений о политике как «искусстве возможного». В большинстве посткоммунистических государств не произошло превращения «гражданского общества, находящегося в моральной оппозиции режиму» в «политическое гражданское общество» (см.: Linz, Stepan, 1996), что предполагает выдвижение на первый план реальных интересов, а не абстрактных идеалов, готовность к сотрудничеству с действующей властью, а не конфронтации с ней, терпимость к внутренним разногласиям, а не стремление отстоять свою точку зрения любой ценой. По мнению Г. И. Ванштейна, в России многие лидеры неправительственных объединений по инерции, сформировавшейся еще в условиях авторитарного общества, «исходят из представления о том, что борьба за гражданское общество должна быть одновременно борьбой против государства и что для укрепления гражданского общества и усиления его роли в общественно-политической жизни необходимо соответствующее ослабление влияния государственной власти» (Ванштейн, 2003, с. 99).
Американские исследователи Марша Вейгл и Джим Баттерфилд в начале 1990-х годов предложили модель развития гражданского общества в условиях демократического транзита, выделив следующие четыре основных этапа его трансформации: а) «оборона», б) «становление», в) «мобилизация», г) «институализация» (см.: Weigle, Butterfield, 1992).
Достоинством этой теоретической модели, как нам представляется, является возможность наряду с общими чертами выделить существенные межстрановые и региональные различия в эволюции гражданского общества в посткоммунистических государствах и определить их место в этом процессе. Так, если электоральная активность в большинстве восточноевропейских стран в последнее время снизилась примерно до 30% (доля участвующих в общенациональных выборах), то во внеэлекторальной общественной деятельности активность граждан Чехии приближается к уровню западноевропейских стран (если в ФРГ вне выборов активно проявляют себя 69% граждан, то в Чехии — около 60%). На основании этих данных можно сделать вывод об успешном завершении этапа инсти-туализации гражданского общества. Однако в Польше, Венгрии, Словении, Эстонии только 30% граждан принимали участие в политической и общественной жизни помимо выборов, причем внеэлек-торальные формы политического участия предпочитает только молодежь (см.: Демократизация и парламентаризм, 2003, с. 14). Этот факт, по нашему мнению, позволяет говорить о том, что эти страны
находятся только в начале четвертого этапа становления гражданского общества.
В большинстве постсоветских стран общество и сегодня является скорее сегментированным, чем плюралистическим, поэтому политическая жизнь по-прежнему фрагментарна и излишне персонализирована, а конфронтация зачастую преобладает над компромиссом, электорат пребывает в состоянии отчуждения либо замешательства. Основная масса населения не доросла до социального и политического самоопределения, поэтому и слабые институты гражданского общества оторваны от него. Очень часто эти организации создаются на западные деньги при активном вмешательстве правительств США и стран Евросоюза. В частности, в американском «Акте о российской демократии за 2002 г. отмечается: «Благодаря осуществляемым под эгидой правительства США программам... начиная с 1992 г. в самой России возникло 65 тыс. неправительственных организаций, тысячи независимых органов СМИ (несмотря на противодействие со стороны российского Правительства) и многочисленные политические партии» (цит. по: Сычева, 2006, с. 25). Сегодня активной политической и финансовой поддержкой Запада пользуется «Другая Россия», претендующая на роль конструктивной оппозиции нынешней российской власти.
Впрочем, «организации «третьего сектора» собирают западные деньги, но работают с очень маленькой эффективностью», как отмечает британский политолог Мэри Маколи, долго работавшая в России в одном из западных фондов. Есть немало замечательных примеров того, как при прекращении финансирования со стороны западного спонсора такие организации утрачивают свой гражданский пыл и зачастую бесследно исчезают. Чего только стоят следующие красноречивые данные: в 2001 г. в России насчитывалось более 300 тыс. НКО, имеющих «на круг» не более 1 млн членов1! Таким образом, российские институты гражданского общества в лучшем случае находятся на этапе «становления».
В нашей стране на критически низком уровне находится способность граждан к автономному и эффективному взаимодействию во имя достижения общих целей, чаще всего называемая «соци-
1 Правда, по другим «оптимистическим» данным, российские НПО включают сегодня 3,5 млн активистов, объединенных в более чем 300 тыс. организаций. Услугами НКО при решении различного рода социальных проблем ежегодно пользуются 15% населения страны. НКО стали фактором и экономического роста — в их рамках создано более миллиона рабочих мест. Однако тот же автор констатирует, что «в настоящее время мы пока еще не можем говорить об НКО-сообществе» (см.: Никовская, 2003б, с. 48, 54).
альным капиталом». Количественно социальный капитал оценивается уровнем доверия к лично незнакомым людям, к людям вообще, без чего практически не возможны кооперация и сотрудничество в рамках ассоциаций и широких объединений. Так, Фр. Фукуяма определяет «социальный капитал» как «набор неформальных ценностей или норм, которые разделяются членами группы и которые делают возможным сотрудничество внутри группы» (см.: Фукуяма, 2003, с. 14), а Р. Патнем добавляет, что социальный капитал представляет собой «характеристики социальной организации, такие как сети, нормы и социальное доверие, которые способствуют координации и кооперации в интересах общей пользы» (Putnam, 1995, p. 67), а потому он является важным фактором стабильности демократии. В России этот показатель на протяжении 1990-х годов колебался в пределах 30-35%, не демонстрируя тенденций к какому-либо росту (см.: Олейник, 2004, с. 68), что в свою очередь препятствует повышению уровня доверия к власти и росту ее эффективности.
Граждане добровольно подчиняются решениям государственных институтов, когда считают их действия справедливыми. Гарантией принятия этих решений как справедливых является наличие работоспособных промежуточных звеньев между гражданами и государством — институтов гражданского общества, а не просто факт выборности власти. Только при этих условиях критерии справедливости официальной власти могут быть увязаны с критериями справедливости, принятыми в повседневной жизни большинством граждан. Поэтому посредничество институтов гражданского общества между гражданами и государством обеспечивает не только «трансляцию» неформальных норм на уровень норм официального права, но и их универсализацию, то есть принятие их как справедливых членами общества. «Влияние российского гражданского общества на население очевидно недостаточно, — отмечают авторы Итогового отчета "Оценка состояния гражданского общества в России (2005)", — и является результатом низкой приоритетности этой деятельности для ОГО и ограниченности ресурсов ОГО, направляемых на работу с местными сообществами, развитие источников к существованию и повышение возможностей маргинализированных групп населения» (Проскурякова, Вандышева, Беляева и др., 2006, с. 160, 161). Отсюда и констатация низкого уровня поддержки со стороны общества и граждан, слабого влияния на федеральные органы власти, недостаточности усилий по повышению подотчетности частного сектора и собственной подотчетности.
Отсутствуют пока в нашем Отечестве и два условия, которые, по мнению Н. Бормео и Ф. Норда, также в значительной степени
способствуют развитию и воспроизводству жизнеспособного гражданского общества. Американские исследователи отнесли к их числу: а) проявление терпимости и стремление к компромиссу, прежде всего со стороны властных политических элит; б) четкую развитую система взаимодействия с другими сегментами политического устройства. Особо исследователи отмечают «способность парламента устанавливать связи с гражданским обществом» (Civil Society, 2000, p. 239).
Американский исследователь Марк Морье Говард в книге «Слабость гражданского общества в посткоммунистической Европе», изданной в 2003 г., утверждает, что при оценке успехов демократической консолидации в той или иной стране было бы неверно сосредоточивать внимание исключительно на поведении элит, формировании институтов и так называемых институциональных эффектах, но именно такие подходы доминируют в транзитологии (см.: Howard, 2003). Конечно, для успеха демократии необходимы элиты, принимающие демократические «правила игры» и действующие в рамках эффективных политических институтов. Однако для ее успеха не менее важна и демократически настроенная нация граждан, поддерживающая демократические институты и ценности не на словах, а на деле.
Возникает вопрос — как эмпирически определить, что население того или иного государства действительно придерживается демократических принципов? Один из способов, предложенный еще в 1970-е годы известным американским социологом С. М. Липсетом, состоит в том, чтобы выяснить степень вовлеченности граждан в различные организации гражданского общества. М. Говард приводит в книге наиболее важные результаты своего сравнительного эмпирического исследования степени участия в структурах гражданского общества, измеряемого средним числом добровольных организаций, в которых состоит отдельный человек.
Безусловно, степень вовлеченности граждан сильнее в «старых» демократиях, где среднее значение данного показателя — 2,39; слабее она в поставтаритарных странах Латинской Америки и Восточной Азии — 1,82 и еще слабее в посткоммунистических государствах — 0,91. Эмпирические данные по отдельным посткоммунистическим странам приводятся ниже в таблице. Представленные эмпирические данные подтверждают вывод о том, что в нашей стране (как и в большинстве постсоветских государств) крайне слаба «субструктура государства», которая, по мнению Клауса Оффе, призвана выполнять чрезвычайно важную функцию — определять значимые общественные цели и способы их достижения, не участвуя при этом в принятии политических решений и не обеспечивая их выполнения (см.: Offe, 1996).
Однако сильного и активного гражданского общества недостаточно для успеха демократических преобразований, поскольку, выражая и отстаивая интересы граждан, защищая их права, сами институты гражданского общества не могут удовлетворить значительную часть массовых потребностей. Это может сделать только сильное и эффективное государство. «Ничто не наносит большего вреда развитию структур гражданского общества, чем слабое летаргическое государство», — подчеркивает известный американский исследователь Томас Каротерс (Caroters, 1999-2000, p. 26).
Табл. Средний показатель участия в общественных организациях в посткоммунистических странах Европы
Страны Членство в организациях в расчете на одного человека
Македония 1,50
Восточная Германия 1,44
Словения 1,30
Румыния 1,14
Словакия 1,12
Чешская Республика 1,07
Венгрия 0,82
Латвия 0,70
Болгария 0,65
Россия 0,65
Эстония 0,64
Украина 0,60
Литва 0,46
* Источник: HowardM. M. The Weakness of Civil Society in Post-Communist Europe. Cambridge, 2003. Р. 92-93.
Не случайно тот же М. Говард особо оговаривает, что слабость гражданского общества не обязательно кореллирует со слабой, нестабильной демократией, на это обстоятельство указывают и многие другие исследователи (Г. И. Ванштейн, Л. Генри, Я. Кубик, С. А. Грин, М. Леви, Ш. Берман и др.). В то же время, хотя нормальное функционирование демократии возможно и при низком уровне гражданской вовлеченности, большинство аналитиков согласны с тем, что качественный рост этого показателя создает серьезный «запас прочности» для «новых» демократий. Нельзя идеализировать гражданское общество, отождествлять его с «хорошим обществом», поскольку гражданское общество таково, каковы его граждане.
Симптоматично, что в рамках критики концепции «социального капитала» в качестве альтернативы появилась концепция «несоциального капитала», суть которой заключается в представлении, что
развитость и активность институтов гражданского общества сами по себе не способны обеспечить преодоление социальных расколов, равно как и достижения социального и политического согласия, а социальные навыки и сети, генерируемые гражданской активностью, в ряде случаев используются скорее в недемократических, чем демократических целях. Так, один из авторов этой концепции Ш. Берман считает, что гражданская активность, напротив, чаще содействует фрагментации, а не объединению общества. Отнеся тенденцию к дифференциации к ведущей тенденции в развитии гражданского общества, она полагает, что фрагментация общества порождается именно ассоциативностью гражданского участия, акцентирующей и углубляющей существующие расколы и противоречия. «Активность гражданского общества, — пишет исследовательница, — не способна стать основой формирования духа национальной общности. Не может гражданская активность сама по себе служить фактором политической консолидации и формирования общего интереса, в которых нуждается общество. Более того, ассоциативная активность, объединяющая граждан с актуализированным чувством неудовлетворенности, может способствовать углублению общественных расколов, что создает основу активизации оппозиционных (несистемных. — А. Л.) движений» (Вегтап, 1997, р. 566). «Представление о том, что массы, включенные в независимые объединения, добивающиеся реализации своих интересов, способны сами по себе, благодаря этой включенности, сформировать демократически ориентированное гражданское общество, руководствующееся здоровыми принципами правового демократического государства, является ложным представлением ... И надежды на самосовершенствование этих масс, а с ними и гражданского общества — это не более чем утопия, своеобразное толстовство. Необходимы некие внешние силы, которые способствовали бы такому самосовершенствованию», — считает и Г. И. Ванштейн (Ванштейн, 2003, с. 102). Известный американский социолог И. Валлерстайн еще более категоричен: «Гражданское общество может существовать лишь постольку, поскольку существуют государства, достаточно сильные, чтобы поддерживать то, что называют "гражданским обществом" — ведь по существу оно означает ничто иное, как организацию граждан в рамках государства с целью осуществления узаконенной им деятельности и вовлечения в непрямые (то есть непартийные) политические отношения с государством» (Валлер-стайн, 2003, с. 10).
В этой связи Ш. Берман задается вопросом, «в каком случае активность гражданского общества продуцирует социальный, а в каком — несоциальный капитал?», и приходит к выводу, что «это в
значительной степени зависит от политического контекста. Если политические институты страны способны канализировать и переадресовывать недовольство в обществе, тогда ассоциации вероятнее всего будут выполнять функцию поддержания стабильности и демократии, реализуя свои ресурсы и используя благоприятные эффекты в целях сохранения статус-кво... Если политические институты слабы, или же существующий политический режим неэффективен, либо нелегитимен, тогда активность гражданского общества может стать альтернативой для недовольных граждан, поглощающей их энергию и удовлетворяющей насущные требования. В таких ситуациях ассоциации могут разрушать политическую стабильность и оказывать негативное воздействие на развитие демократии, углубляя социальные расколы, усиливая неудовлетворенность и создавая почву для подъема оппозиционных общественных движений. Процветающее гражданское общество при таких обстоятельствах становится индиктором кризиса политических институтов и воплощает угрозу, как политической стабильности, так и самой демократии» (Berman, 1997, р. 516).
Поэтому один из предлагаемых западными исследователями способов решения проблемы формирования институтов гражданского общества, продуцирующих «социальный капитал», — «согласованные, целенаправленные образовательные и иные кампании, проводимые демократически настроенными элитами, желательно при поддержке государства» (Howard, 2003, р. 153). Значительную роль политических элит в формировании гражданского общества подчеркивает и Самюэль А. Грин, который пишет, что «именно элиты в огромной степени определяют требования к обществу, и они же решают, нужна ли им опора на массовую поддержку и как именно они намерены ее создавать. Гражданское общество, в свою очередь, формируется в ответ на эти конкретные решения, а не по некоему нормативному образцу или в погоне за универсальными ценностями. Логично предположить, что гражданское общество будет защищать права человека там и тогда, где и когда оно видит реальную угрозу этим правам. Ожидать иной модели поведения и укорять гражданское общество в том, что оно не соответствует нормативным ожиданиям, контпродуктивно» (Грин, 2006, с. 37-38). Он же призывает исследователей искать в посткоммунистических странах «функциональные эквиваленты» западных институтов гражданского общества, которые здесь осуществляют функцию мобилизации, поскольку, по его мнению, есть потенциальная возможность того, «что эта мобилизация в конечном итоге станет механизмом контроля над политической элитой» (Там же, с. 38).
Не случайна и вполне логична поэтому получающая все большее распространение (особенно в ряде государств постсоветского пространства) и сразу же отмеченная исследователями «установка на формирование структур гражданского общества при поддержке (а фактически под руководством) государства и на средства крупного бизнеса» (Пшизова, 2004, с. 422). В России власти всех уровней стали проявлять заинтересованность в диалоге с представителями гражданского общества примерно с 2001 г., с момента подготовки и проведения Гражданского Форума в Москве, где, по словам активного представителя «третьего сектора», «сформировался ограниченный пакт о ненападении и возникли каналы коммуникации с верховной властью» (Аузан, 2004, с. 9). С этого времени пошел процесс создания различного рода структур в регионах, предназначенных для налаживания постоянного диалога между обществом и государством (Общественные палаты, общероссийские и региональные «Гражданские Форумы» и др.). При этом социологи фиксируют растущую готовность представителей региональных властей взаимодействовать с НКО в решении социальных проблем (от 50 до 100% опрошенных госслужащих) (см.: Якимец, 2000, с. 60-67).
Оптимистически настроенные исследователи заговорили о становлении элементов системы межсекторного социального партнерства, суть которого состоит в конструктивном взаимодействии и «сложении» усилий и ресурсов государства, бизнеса и неправительственных организаций при решении важнейших социальных проблем (см.: Перегудов, 2003, с. 310; Якимец, 2002, с. 6). Весьма показательно, что многие российские аналитики сосредоточили внимание на возможных негативных следствиях такого рода усилий. По их мнению, участие государства и бизнеса в формировании институтов гражданского общества изначально программирует эти структуры на роль «приводного ремня» государства и крупного бизнеса.
Действительно есть реальная опасность, что результатом этих усилий будет фактически новая версия советских общественных организаций, этакая «школа демократии» (по аналогии с советскими профсоюзами, по В. И. Ленину, — «школой коммунизма»), тем более что в нашей стране появилась уже довольно многочисленная когорта почти профессиональных «строителей гражданского общества», которые для демонстрации своих успехов прибегают, как уже отмечено выше, к традиционной для России «технологии возведения потемкинских деревень». Материальная и организационная поддержка со стороны государства и бизнес-структур, как отмечают исследователи, может обернуться изменением природы большинства НКО, «превращением их в инструменты контроля над обществом, а не наоборот. Да и странно было бы ожидать, что носители
власти или капитаны бизнеса будут активно стимулировать активность тех, кто будет их контролировать за их же деньги», — считает С. Н. Пшизова (Пшизова, 2004, с. 422-423). Однако нельзя исключить и возможный успех данного «предприятия».
На сегодняшний день логическим завершением усилий по строительству гражданского общества в России «сверху» стала инициатива президента В. В. Путина по созданию Общественной палаты. По процедуре формирования и декларированным полномочиям появившаяся «на свет» в январе 2006 г. «Общественная палата РФ» напоминает «Экономический и социальный совет Франции», который призван обеспечивать связь между заинтересованными группами гражданского общества и органами государственной власти, что и позволяет ему регулировать поток возникающих в обществе как частных групповых интересов, так и потребностей общественного характера и разрешать возникающие конфликты. Иначе говоря, группы интересов, как отмечает С. П. Перегудов, интегрированы в процесс государственного управления и выступают как «удлиненная рука государства».
Однако Общественная палата сформирована не по корпоративному принципу и уже поэтому вряд ли сможет эффективно выполнять те функции, которые выполняет «Экономический и социальный совет». По замыслу создателей «палаты», она представляет собой более сложный многоцелевой проект. «Это и новый механизм прямой и обратной связи между властью и обществом; и некий демократический декорум, призванный в какой-то мере компенсировать демонтаж или ослабление ряда демократических институтов; и попытка строительства очередной "вертикали" на сей организующей гражданское общество (ГО), и многое другое . Новую, избираемую исключительно по пропорциональной системе Госдуму можно считать в общей логике политической реформы — палатой для крупных партий, а ОП рассматривать как орган представительства непартийных общественных структур», — отмечает, в частности, Н. Петров (Петров, 2006, с. 40, 42).
Есть ли недостатки у данного проекта? Несомненно, есть. Прежде всего это неконституционный субститут, созданный исключительно по инициативе президента В. В. Путина и призванный обращать внимание властей на то, чем общество недовольно. При этом, как показывает уже имеющаяся практика работы Общественной палаты, власть пока не считает себя обязанной всегда реагировать на ее рекомендации и советы. Может ли Общественная палата сыграть позитивную роль в формировании гражданского общества в России, несмотря на отмеченные и не отмеченные ограничения?
Безусловно, да. Однако согласимся с оговорками, сформулированными Н. Петровым: а) не надо ждать от нее слишком многого: ОП не должна быть главным и тем более единственным механизмом взаимодействия власти и общества; б) обществу следует активнее работать с ОП, доводить свои интересы до власти через ОП, поставить ОП себе на службу» (Там же, с. 55).
Несомненно, что гражданское общество в России находится в начале становления. Идеализированное представление о том, как оно должно развиваться, во многом почерпнутое из исторического опыта стран Запада, пока далеко от нашей реальности. Не до конца создана нормативно-правовая база, которая бы обеспечивала условия для полного развития гражданской инициативы; здесь есть значительное поле законодательной деятельности для Государственной Думы. Пока не преодолено взаимное недоверие структур «третьего сектора» и государственной администрации и потому крайне слабо воздействие институтов гражданского общества на принятие властных решений. Пока далеко до осознания политической элитой необходимости механизмов эффективного контроля над деятельностью чиновничества «снизу». Пока далеко и до осознания активистами НКО необходимости открытости и ответственности в их деятельности и поиска компромисса во взаимодействиях со структурами государства...
Можно согласиться с социологом Л. И. Никовской, что «во многом вопрос об эффективности гражданского общества в России упирается в проблему выстраивания институализированных механизмов реального взаимодействия государства и гражданского общества» (Никовская, 2003а, с. 88). Создание Общественной палаты — один из шагов в этом направлении. Российская власть первой сделала этот шаг навстречу, теперь очередь за гражданским обществом. Но даже в среднесрочной перспективе российские эксперты (см. например: Шестопал Е., 2007, с. 12) не ожидают появления в нашей стране развитого гражданского общества.
Литература
Аузан А. Экономический смысл гражданского общества // CIVITAS. 2004. № 1 (3).
Валлерстайн И. После либерализма. М., 2003.
Ванштейн Г. И. Гражданское общество и власть. Проблемы концептуализации // Проблемы становления гражданского общества в России. Материалы научного семинара. Вып. 2. М., 2003.
Гоин С. А. Государство и общественный суверенитет // Pro et Contra. Журнал российской внутренней и внешней политики. 2006. Т. 10. № 1 (31).
Демократизация и парламентаризм в Восточной Европе / Отв. ред. Ю. И. Иг-рицкий. М., 2003.
Демократическое правовое государство и гражданское общество в странах Центрально-Восточной Европы. М., 2005.
Кивинен М. Прогресс и хаос: социологический анализ прошлого и будущего России. СПб.: 2001.
Никовская Л. И. Конфликтные аспекты взаимодействия государства и гражданского общества в России: состояние и особенности развития в регионах // Проблемы становления гражданского общества в России. Материалы научного семинара. Вып. 2. М., 2003а.
Никовская Л. И. Социальные основания гражданского общества на Западе и в России: состояние и проблемы // Проблемы становления гражданского общества в России. Материалы научного семинара. Вып. 4. М., 2003б.
Олейник А. Урок испанского: Как свернуть с дороги к виртуальной демократии // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. М., 2004, № 2 (34).
Перегудов С. П. Корпорации, общество, государство: эволюция отношений. М., 2003.
Петров Н. Общественная палата: для власти или для общества? // Pro et Contra. Журнал российской внутренней и внешней политики. 2006. Т. 10. № 1 (31).
Проскурякова Л., Вандышева Е., Беляева Н., Бычкова Е. Оценка состояния гражданского общества в России (2005). Индекс гражданского общества (краткий инструмент оценки) в Российской Федерации // Фабрики мысли и центры публичной политики: исследовательская функция / Под ред. М. Б. Горного. СПб., 2006.
Пшизова С. Н. Res publica Corporationum. Заметки на полях книги С. П. Перегу-дова «Корпорации, общество, государство: Эволюция отношений». М.: Наука, 2003 // Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004 г. М., 2004.
Растоу Д. А. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис.
1996. № 5.
Сычева Л. Кому нужна «Другая Россия»? // Российская Федерация сегодня. 2006. Июль. № 14.
Фукуяма Ф. Доверие. М., 2003.
Шестопал Е. Проекция реальности: Определенности и варианты // НГ Сценарии. 2007. № 9 (80). 23 окт.
Элейзер Д. Сравнительный федерализм // Полис. 1995. № 5.
Якимец В. Н. Взаимодействие государства с обществом в регионах: оценки и проблемы // Социальное партнерство в индустриальном регионе России (на примере Челябинской обл.). Златоуст, 2000.
Якимец В. Н. Межсекторное социальное партнерство (государство - бизнес -некоммерческие организации). М., 2002.
Berman S. Civil Society and the Collapse of the Weimar Republic // World Politics.
1997. Vol. 49.
Caroters Th. Civil Society // Foreign Policy. 1999-2000. Winter.
Civil Society befor Democracy: Lessons from Nineteenth-Century Europe / N. Ber-meo, P. Nord (eds.). Lanham, 2000.
Ekiert G. Democratization Processes in East Central Europe: A Theoretical Reconsideration // British Journal of Political Science. 1991. Vol. 21.
Howard M. M. The Weakness of Civil Society in Post-Communist Europe. Cambridge, 2003.
Linz J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation. Southern Europe, South America and Post-Communist Europe. Baltimore, 1996.
Offe C. Modernity and the State: East, West. Cambridge, 1996.
Putnam R. Bowling Alone: America's Declining Social Capital // Journal of Democracy. 1995. January.
Weigle V. F., Butterfield J. Civil Society in Reforming Communist Regimes: The Logic of Emergence // Comparative Politics. 1992. Vol. 25. № 1.
ПОЛИТЭКС. 2007. Том 3. № 4
