CC BY
34
Вестник Челябинского государственного университета. 2015. № 15 (370). Филология. Искусствоведение. Вып. 96. С. 116-121.
УДК 80/81 (078) ББК 83. 7я73. Р69
О. И. Шарафутдинова
ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ ДИСКУРС ВЛАСТИ И ОБРАЗ РИТОРА (на материале выступлений на XXIII съезде КПСС)
Исследование выполнено при поддержке Совета по грантам Президента Российской Федерации для государственной поддержки молодых российских ученых (проект МК-1509.2014.6) «Взаимоотношение власти и общества в СССР 1960-1970 гг.»
Один из компонентов институционального дискурса - образ ритора. Характеризуя типичный образ ритора, можно составить представление об особенностях политического дискурса определенного исторического периода. Анализ публичных выступлений на XXIII съезде КПСС демонстрирует образ ритора, характерный для советской эпохи второй половины 60-х гг.
Ключевые слова: политический дискурс, образ ритора, XXIII съезд КПСС.
Ж. Куртин, развивая концепцию архива М. Фуко, предлагает рассматривать порядок политического дискурса как одну из разновидностей существования исторической памяти. «Формулы-источники (исторической памяти) дрейфуют ... в плотном, слоистом пространстве дискурсов», подвергаясь при этом изменениям [2. С. 99]. Согласно М. Фуко, дискурс представляет собой синтез «уже-сказанного» и «никогда-не-сказанного» [6. С. 27].
Важным является тот факт, что в виртуальное измерение дискурса включаются в том или ином виде созданные ранее тексты (целые тексты, фрагменты, преобразованные цитаты), составляющие не только материал для «цитирования», но - шире - социально-исторический фон дискурса, часть его когнитивной базы. В то же время современный, актуальный дискурс, порождая новые тексты, становится в свою очередь социально-историческим фоном. Таким образом, возникает вопрос о механизмах связи собственно дискурса и его контекста (по концепции Е.И. Шейгал), их взаимовлияния, взаимоотношения.
Е.И. Шейгал предлагает модель не дискурса вообще, а институционального дискурса [8]. Всякий институциональный дискурс (в отличие от личностно ориентированного общения - в бытовом или художественном дискурсе) использует определенную систему профессионально-ориентированных знаков, или, другими словами, обладает собственным подъязыком (специальной лексикой, фразеологией и паремиологией). Поэтому данная модель
институционального дискурса включает также и язык (подъязык). Такой подход перекликается с точкой зрения А. Макхоула, который разграничивает значения термина «дискурс» как абстрактного и как конкретного (исчисляемого) существительного [9]. «Дискурс» в абстрактном употреблении означает приблизительно то же, что «языковое употребление» или «язык в употреблении» (language use or language-in-use). «Дискурс» как исчисляемое существительное - это «относительно дискретное подмножество (subset) языка в целом, используемое для специфических социальных или институциональных целей» [9. С. 940].
Политический дискурс характеризуется, с одной стороны, смысловой неопределенностью, поскольку часть лексических единиц, используемых в данном типе дискурса, не обладает денотативным компонентом (например, «демократия», «социальная справедливость»). С другой стороны, язык политики, наряду с другими профессиональными вариантами языка, стремится к точности обозначения, к активному использованию терминов, что приводит к созданию «правдоподобной картины миры» [10]. Такая картина мира возникает в результате того, что опосредованно отраженный опыт интерпретируется в качестве действительного положения вещей [10].
Как когнитивная категория власть представляет собой то, что иначе формулируется как «власть языка» - способность языка навязывать мировидение, создавать языковую интерпретацию картины мира. Воздействуя
на существующую в сознании социума картину мира, власть выступает как риторическая категория, связанная со стратегиями фасци-нативности, манипуляции и пр. [1]. В этом смысле политический дискурс как целостное образование выступает в виде определенного, то есть построенного по определенному образцу (схеме, фрейму) комплексного речевого действия. И его надлежит рассматривать как форму социального действия, всегда определяемую конкретными ценностями и социальными нормами, условностями и социальной практикой, всегда ограниченной и находящейся под влиянием конкретных институциональных структур в социуме и реальных исторических (временных) процессах. Включение истори-ко-социальной перспективы в объем понятия политического дискурса позволяет в большей степени отразить динамику социальной природы языкового знака (понимаемого как язык в действии) на любом уровне и рассматривать его в качестве результата социальных процессов, мотивированных единством формы и значения [4].
Образ ритора как языковая категория, характерная для определенного исторического периода, отражает названные особенности политического дискурса. Рассмотрим речевые средства создания образа ритора в советском институциональном дискурсе в шестидесятые годы ХХ столетия на примере доклада Председателя Комиссии Н. А. Муравьевой на XXIII съезде КПСС (1966 г.) - «Отчетный доклад Центральной Ревизионной Комиссии КПСС XXIII съезду Коммунистической партии Советского Союза» (выступление цитируется по [3]). На этом съезде были отменены все новации в партийной жизни, принятые при Хрущеве. Рассматривая данные тексты, мы ставим следующие вопросы: каковы речевые средства создания образа ритора, каково соотношение индивидуальности и стандарта в публичной речи данного периода.
Выступление на партийном съезде можно рассматривать как проявление советской публичной политики, когда вербализация властного дискурса и донесение его до широких масс уже само становится частью политического процесса [5].
Поскольку анализируемый текст представляет собой отчет Комиссии, то есть группы, главным субъектом речи, от имени которого произносится речь и чей образ она отражает, является Центральная Ревизионная Комиссия.
Следовательно, нивелирование авторского «я» и подчинение его коллективному субъекту обусловлено жанром выступления. Нас при анализе данного текста прежде всего интересует проблема проникновения личного элемента в коллективный образ ритора, обусловленный жанром, и соотношение данного образа с речевым стандартом (неким идеальным образом ритора).
В композиции данного выступления отчетливо просматриваются следующие части: 1) вступление, которое включает обязательные, почти этикетные формулы: ссылка на доклад Л. И. Брежнева, о Советском Союзе на мировой арене, о единстве партии и народа, о строительстве коммунизма; 2) непосредственно доклад о деятельности Центральной Ревизионной Комиссии: осуществление контроля за состоянием финансового хозяйства партии -доходная часть партийного бюджета (членские партийные взносы, издательства), расходная часть (оборудование горкомов и райкомов, политическое просвещение); о работе местных ревизионных комиссий, значении ЦРК; расширение и углубление связей с массами (о работе партии вообще, о необходимости работы с письмами, заявлениями, жалобами трудящихся); правильное ведение партийного хозяйства; 3) заключение: о партии, советском народе и выполнении задач, поставленных XXIII съездом партии.
Следует отметить такую особенность построения речи: при раскрытии каждого тезиса ритор придерживается определенной схемы: 1) изображение идеальной картины (на лучших примерах), 2) отклонения от нее, вводимые однотипными конструкциями («еще не во всех», «некоторые коммунисты», «в некоторых организациях», «в ряде мест»), 3) пути достижения этой идеальной картины («задача состоит в том, чтобы...»). Например:
1) при освещении вопроса о членских партийных взносах адресант отмечает рост этих поступлений, наиболее отличившиеся организации, однако добавляет, что «вместе с тем не во всех первичных партийных организациях вопросам правильной и своевременной уплаты членских взносов. уделяется должное внимание. Некоторые коммунисты несвоевременно уплачивают членские взносы.». Поэтому «задача состоит в том, чтобы и в дальнейшем улучшать работу по приему и учету членских партийных взносов...»;
2) большое значение работы с письмами, примеры реагирования на жалобы и заявления,
но «отдельные местные... органы... слабо осуществляют контроль», в связи с чем «необходимо повсеместно обеспечить чуткое и внимательно отношение к заявлениям трудящихся».
Для текста характерно широкое привлечение фактов, обусловленное жанром выступления и отражающее специфическую деятельность субъекта речи. Данные факты и конкретные сведения приводятся для иллюстрации этой деятельности и подтверждают предлагаемые выводы. Например, «за отчетный период эти учебные заведения окончили 32 300 партийных работников»; расходы бюджета на партийную пропаганду увеличились за отчетный период на 43,2 %»; «разовый тираж газеты "Правда". увеличился с 6 до 7 миллионов экземпляров, газеты "Комсомольская правда" - с 3 миллионов 300 тысяч до 6 миллионов 400 тысяч.».
Таким образом, можно отметить композиционную четкость и стройность, наличие логических связей между отдельными фрагментами. Однако в композиции сохраняются ссылки на высказывания авторитетных фигур: «Владимир Ильич Ленин видел.», «указание В. И. Ленина» и т. п.
Анализ местоимений выявляет следующие характеристики образа ритора. Во-первых, следует отметить, что индивидуальность адресанта в тексте отсутствует в связи с наличием стандарта, определяющего образ ритора публичной речи. В речи ритор использует следующие местоимения: 1) «мы» («мы подводим итоги деятельности»), объединяющее адресанта и адресата; 2) «наш» («наша партия», «наша страна», «наша Родина», «наше социалистическое общество»), объединяющее адресанта, адресата и народ. Кроме того, следует отметить соотношение «я» адресанта и Центральной Ревизионной Комиссии, от имени которой он выступает. Несомненно, что Центральная Ревизионная Комиссия в данном тексте является отдельным самостоятельным субъектом речи, о чем свидетельствуют конструкции: «считает необходимым сообщить», «осуществила контроль», «с удовлетворением докладывает съезду» и т. п. Ритор отождествляет себя с этой Комиссией, также используя местоимение «мы»: «мы считаем совершенно правильными предложения». Это господствующая форма присутствия адресанта в тексте.
Для характеристики образа ритора в данном тексте важны также_следующие положения:
1) использование эпитетов - «родная коммунистическая партия» (замена устойчивого
эпитета «славная»); «великая сила», «величественные задачи», «великая жизненная сила партийного руководства», «великая цель» (эпитеты, широко распространенные и обязательные для употребления, но используемые в разных словосочетаниях);
2) штампы: «коренные интересы», «ленинские принципы партийного руководства», «ленинская генеральная линия», «государственная и партийная дисциплина»; «нарушения. своевременно вскрываются»; «принимаются меры к их устранению»; «творческая активность трудящихся»; «критика и самокритика» и т. п. В этом плане показательно выражение «в борьбе за мир и социализм, против империализма и реакции», отражающее такую особенность советского политического дискурса, как сочинение. Действительно, здесь мир приравнивается к социализму, происходит глобализация этого понятия, а империализм - к реакции, поскольку упоминаются эти понятия в одном ряду. С другой стороны, «борьба за мир» представляет собой устойчивое словосочетание, но по сути является даже не противопоставлением, а достигает уровня оксюморона;
3) особенности словоупотребления: а) под-черкнутость такой черты картины мира, как направленность на борьбу; б) акцент на постоянном развитии, динамике, прогрессе в любой области, причем развитии только в сторону улучшения (при отсутствии диалектики оно оказывается сугубо прямолинейным, прогресс постоянный и неуклонный): «развитие и совершенствование», «дальнейшее улучшение», «о дальнейшем расширении и углублении», «все выше поднимает активность и самодеятельность коммунистов»;
4) канцелярский язык в сочетании с обязательной пафосностью, создаваемой выразительными средствами, использованием эпитетов: «о деятельности за отчетный период» (частое использование этого словосочетания), «широкий круг вопросов в жизни партии и государства», «особенно большое внимание в отчетный период Секретариат уделял подбору кадров и организации проверки исполнения» и т. п.;
5) речевые ошибки (например, «воспитывать у коммунистов чувство большей ответственности и дисциплины за неуклонное соблюдение Устава.»; «надо усилить воспитательную работу, изжить факты беспечности, повысить бдительность коммунистов.»).
Вышеперечисленные особенности характерны и для образа ритора, создаваемого в
Докладе Мандатной Комиссии XXIII съезда КПСС - доклад Председателя Комиссии товарища И. В. Капитонова, 31 марта 1966 г. (выступление цитируется по [3]). Так, например, в композиции отчетливо прослеживается наличие трех частей: 1) вступление (о работе XXIII съезда, ссылка на доклад Л. И. Брежнева, о деятельности ЦК и ситуации в стране); 2) деятельность Мандатной Комиссии (эта часть содержит специальные сведения, состоящие из фактов и цифр, отражающих статистику); 3) заключение (перечисление обязательных атрибутов - партия, марксистско-ленинское учение, съезд, советский народ, великий Ленин, полное торжество/победа коммунизма). Автор использует два способа описания группы делегатов: 1) возросшее значение и роль определенной сферы деятельности - количество избранных делегатов; 2) делегаты -значение их сферы деятельности. При этом используются однотипные конструкции: «избрание... является признанием важного значения их деятельности.»; «участие их в работе съезда свидетельствует о признании высокой роли в нашей стране.»; «все это отражает успехи, достигнутые под руководством партии.»; «это является выражением.».
Ритор традиционно включает себя в большую группу, объединяющую и непосредственную аудиторию, и весь народ (употребляет только местоимение «наш»: «наша страна», «наша партия», «наша Родина», «наша советская интеллигенция», «наши ученые»). С другой стороны, по законам жанра ритор отождествляется с Мандатной Комиссией, в качестве персонификации которой он и выступает: Комиссия «проверила. и считает необходимым доложить», «признала полномочия. действительными».
В тексте можно отметить наличие следующих типичных черт, характеризующих образ ритора: 1) большое количество штампов: «большой политический и трудовой подъем»; «нерушимое единство партии и народа»; «великое знамя марксизма - ленинизма»; «идейно закаленная/закалилась»; «она (партия) твердо и уверенно ведет советский народ по пути строительства коммунизма»; «усиление связей с массами»; «воспитание в духе коммунистических идеалов»; «великий Ленин», «ленинский курс», «ленинские нормы партийной жизни», «ленинские революционные традиции», «ленинский Центральный Комитет»; 2) эпитеты: «непреклонная воля партии», «твердая линия
на соблюдение ленинских норм», «подлинно творческая обстановка», «большое доверие»; метафора «коммунисты цементируют ряды.». Кроме того, можно отметить наличие простых, невыразительных и обобщенных оценок, например: «люди, которые хорошо проявили себя в труде»; 3) особенности словоупотребления: с одной стороны, лексика, подчеркивающая постоянное развитие, динамику, прогресс (= улучшение): «совершенствование руководства всеми сторонами жизни советского общества»; «возросшая активность»; «наша партия выросла»; «усиление ее связей с массами»; «дальнейший подъем сельского хозяйства»; с другой - лексика борьбы: «идейные бойцы», «армия коммунистов»; 4) наличие разговорных элементов (например, «нынешние условия»).
Таким образом, одним из компонентов институционального дискурса является образ ритора, транслируемый официальными каналами. Характеризуя типичный образ ритора, можно составить представление об особенностях политического дискурса определенного исторического периода. Анализ публичных выступлений на XXIII съезде КПСС демонстрирует образ ритора, типичными чертами которого являются: 1) нивелирование индивидуальности говорящего, его идентификация идеальному представлению об авторе - коллективному образу; 2) отождествление говорящего с группой людей. В то же время в соответствии с речевым стандартом и идеальным представлением о личности, характерным для данной эпохи, автор осознает свою деятельность в широком контексте и свою причастность как ко «всему советскому народу», так и ко «всему человечеству»; 3) стандартизация и регламентация используемых оратором лингвистических средств; 4) стандартный набор топосов (партия, коммунизм, народ, авторитетные фигуры партийного строительства); 5) использование штампов; 6) употребление типичных выразительных средств (в основном, эпитетов, определений, характеризующихся стремлением к гиперболизации), создающих строго заданную и однонаправленную пафосность речи. Однако такое употребление приводит к снижению выразительности текста, однотипности выступлений и создает впечатление отсутствия у автора развитых речевых навыков; 7) особый лексический отбор, подчеркивающий, с одной стороны, направленность на борьбу современного общества, а с другой - постоянный прогресс, тенденцию к развитию.
Список литературы
1. Елтанская, Е. А. Семантическое выражение категории власти в институциональном дискурсе / Е. А. Елтанская // Власть. - 2013. -№ 5.- С. 68-71.
2. Куртин, Ж. Ж. Шапка Клементиса: заметки о памяти и забвении в политическом дискурсе / Ж. Ж. Куртин // Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса : пер. с фр. и португ. - М., 1999. - С. 95-104.
3. Материалы XXIII съезда КПСС. - М., 1966. - 304 с.
4. Романов, А. А. Политический дискурс в системе социально-институциональной практики / А. А. Романов // Мир лингвистики и коммуникации. - 2007. - Т. 1, № 4 (9). - С. 8-13.
5. Фокин, А. А. Публичная политика как интерпретационная модель истории СССР /
А. А. Фокин // Вестник Пермского университета. История. - 2013. - № 1. - С. 197-204.
6. Фуко, М. Археология знания : монография / М. Фуко. - Киев, 1996. - 208 с.
7. Шарафутдинова, О. И. Речевые средства создания образа ритора в советском политическом дискурсе начала 60-х гг. ХХ в. / О. И. Шарафутдинова // Вестник Челябинского государственного университета. - 2014. - № 23 (352). Филология. Искусствоведение. Вып. 92. -
C.98-102.
8. Шейгал, Е. И. Семиотика политического дискурса : монография / Е. И. Шейгал. - М., 2004. - 326 с.
9. McHoul, A. Discourse / A. McHoul // The Encyclopedia of Language and Linguistics / Ed. R. E. Asher. - Oxford; New York, 1994. - P. 940947.
10.Nimmo, D. Mediated Political Realities /
D. Nimmo, J. Combs. - New York, 1983. - 240 p.
Сведения об авторе
Шарафутдинова Олеся Ильясовна - кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Челябинского государственного университета. [email protected]
Bulletin of Chelyabinsk State University. 2015. No. 15 (370). Philology. Arts. Issue 96. Pp. 116-121.
INSTITUTIONAL DISCOURSE OF POWER AND IMAGE OF A RHETORICIAN (BASED ON PERFORMANCES AT THE XXIII CONGRESS OF THE CPSU)
O. I. Sharafutdinova
Candidate ofphilological sciences, associated professor of the Chair of Russian language of the Chelyabinsk State University. [email protected]
One of the components of institutional discourse - the image of the rhetorician. Describing a typical image of the rhetorician, you can get an idea about the features of the political discourse of a historical period. Analysis of public speaking at the XXIII Congress of the CPSU shows image of the rhetorician, characteristic of the Soviet era the second half of the 60s.
Keywords: political discourse, image of a rhetorician, CPSU, XXIII Congress.
References
1. Yeltanskaya E.A. Semanticheskoe vyrazhenie kategorii vlasti v institutsional'nom diskurse [Semantic category expression of power in the institutional discourse]. Vlast' [Power], 2013, no. 5, pp. 68-71. (In Russ.).
2. Kurtin Zh.-Zh. Shapka Klementisa: zametki o pamyati i zabvenii v politicheskom diskurse [Cap Klementis: Notes on memory and oblivion in political discourse]. Kvadratura smysla: Frantsuzskaya shkola analiza diskursa [Area sense: French school of discourse analysis]. Moscow, 1999. Pp. 95-104. (In Russ.).
3. Materialy XXIII s"ezda KPSS [Proceedings of XXIII Congress of the CPSU]. Moscow, 1966. 304 p. (In Russ.).
4. Romanov A.A. Politicheskiy diskurs v sisteme sotsial'no-institutsional'noy praktiki [Political discourse in the social and institutional practices].Mir lingvistiki i kommunikatsii [World of Linguistics and Communication], 2007, vol. 1, no. 4 (9), pp. 8-13. (In Russ.).
5. Fokin A.A. Publichnaya politika kak interpretatsionnaya model' istorii SSSR [Public policy as interpretative model of Soviet history]. Vestnik Permskogo universiteta. Istoriya [Bulletin of the University of Perm. History], 2013, no. 1, pp. 197-204. (In Russ.).
6. Fuko M. Arkheologiya znaniya [The Archaeology of Knowledge]. Kiev, 1996. 208 p. (In Russ.).
7. Sharafutdinova O.I. Rechevye sredstva sozdaniya obraza ritora v sovetskom politicheskom diskurse nachala 60-kh godov XX veka [Speech Means for the Image of a Rhetorician in the Soviet Political Discourse in the 1960-s]. Vestnik Chelyabinskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya. Iskusstvovedenie [Bulletin of the Chelyabinsk State University. Philology. Arts], 2014, vol. 92, pp. 98102. (In Russ.).
8. Sheygal E.I. Semiotikapoliticheskogo diskursa [Semiotics of political discourse]. Moscow, 2004. 326 p. (In Russ.).
9. McHoul A. Discourse. The Encyclopedia of Language and Linguistics, ed. R. E. Asher. Oxford; New York, 1994. Pp. 940-947.
10. Nimmo D., Combs J. Mediated Political Realities. New York, 1983. 240 p.
