CC BY
43
документально-художественного мира писателя, углублённому изучению которого и должен способствовать вышеназванный словарь.
ЛИТЕРАТУРА
Шаламов В. Т. Собрание сочинений: в 4 т. / сост., подгот. текста и примеч. И. Сиро-тинской. — М.: Худож. лит.: Вагриус, 1998.
FINGER IN V. T. SHALAMOV'S "KOLYMA TALES"(A SOURCES FOR THE DICTIONARY OF THE WRITER'S IMAGES ANDSYMBOLS)
Ch. A. Gorbachevsky
Artistic images and symbols play a key role in Shalamov's "Kolyma Tales", which necessitates revealing and interpreting images and symbols of Shalamov's tales. This study may result in a dictionary containing clusters of images and symbols associated with various aspects of labor camp prisoners' life in Kolyma.
Key words: finger, image-symbol, Kolyma, prisoners.
© 2011
Е. С. Слободнюк
«ИНОЕ СЛОВО» В ПОЭТИКЕ Р. КИПЛИНГА: СЛОВАРНЫЕ
МАТЕРИАЛЫ
В статье рассматривается роль лексического пласта, суть которого наиболее точно определяет термин иное слово. Исследователь рассматривает варваризмы, иноязычные слова и архаичную лексику в «Книге джунглей», «Второй книге джунглей», «Цыганской тропе» и приходит к выводу, что иное слово является необходимым элементом в системе двойственных миров Р. Киплинга.
Ключевые слова: иное слово, варваризм, архаичная лексика, двоемирие, закон, Библия.
Полноценное изучение особенностей авторского идиостиля и художественной реальности в текстах Киплинга невозможно без понимания роли лексического пласта, суть которого можно определить сочетанием «иное слово». Корректность данного «термина» достаточно очевидна, поскольку в мирах Киплинга оппозиция «свой-чужой» никогда не затрагивает уровня взаимодействия языков и культур во всём многообразии их проявлений. К сожалению, эта особенность авторского языка, не привлекает внимания исследователей. В нашей статье мы попытаемся представить образцы словарных материалов, которые могут быть ис-
Слободнюк Елена Сергеевна — аспирант кафедры культурорологии и зарубежной литературы Магнитогорского государственного университета. E-mail: paddington85@mail.ru
пользованы как при составлении «киплинговской энциклопедии», так и в иных филологических разработках.
Одна из ярких особенностей речи персонажей «Книг Джунглей» — активное использование архаичных местоимений среднеанглийского периода. Обратим внимание, звери, преклоняясь перед умом и смелостью Маугли, называют его хозяином Джунглей: подчас возникает ощущение, что Серые Братья, Балу, Багир и даже Хатхи боготворят его. При этом Маугли обращается ко всем, используя архаичное местоимение ye и его производные, а звери обращаются к Маугли, используя форму thou и согласованные с ней глагольные формы с окончанием st (t): «Didst thou meet him?» [ВКД 2006: 56]; «Thou wast never afraid of me» [ВКД 2006: 57]; «.. .Thou wilt believe?» [ВКД 2006: 59]. Хотя этимологически обе формы имеют один корень, отношение современных Киплингу носителей языка к ye и thou принципиально различалось. Изначально местоимение thou использовалось при обращении к вышестоящим, позже — к чужакам. К 1450 г. слово приобрело оскорбительный оттенок, если употреблялось не по отношению к своим детям или очень близким людям.
В Библии короля Иакова (XVI в.) форма thou, по мнению некоторых исследователей, используется, чтобы подчеркнуть: Господь — не недосягаемый, нелюдимый правитель, а Бог, который всегда вместе с человечеством. Многие современные люди сталкиваются с формами thou и thee только в богословской речи, а поскольку господь представляется людям могущественным и далёким, они воспринимают эти слова либо как уважительные, либо как подобострастные. А вот местоимение ye чаще использовалось в разговорной, шутливой речи, не предполагавшей пиететного отношения к адресату.
Довольно непростая ситуация складывается в «Книге Джунглей» и вокруг имён, поскольку последние равно принадлежат двум мирам: Востоку и Западу, реальности и ирреальному, миру людей и миру животных. Однако Киплинг приходит на помощь читателю, используя графические средства, и почти на каждой странице «Книг Джунглей» мы видим авторское выделение слов, которые можно развести по трём группам: 1) имена собственные (Bandar-log, Gidur-log etc.); 2) звукоподражания (aughr, hsh, ahai, arulala etc.); 3) варваризмы (dewanee, huquas, dhák-tree, ochen scoochnee, stareek, poltoos etc.).
Однако вернемся к «именам». Из всех народов Джунглей Киплинг особенно выделяет Бандар-Логов (Bandar-log) (обезьянье племя) и шакалов (Gidur-log). У Бандар-Логов нет Закона, они глупы, не умеют охотиться, зато любят драться и насмешничать над другими жителями Джунглей. В лесном обществе они изгои. Поэтому, с целью подчеркнуть их «особое» положение, Киплинг использует курсив, что сразу бросается в глаза при чтении оригинального текста. Напр., медведь Балу говорит: «They have no leader» [КД 2006: 37]; «We do not notice them» [КД 2006: 38] (Мы их не замечаем. У них нет вожака.). При этом, писатель даёт и прямое указание на статус Бандар-Логов, называя их outcaste [КД 2006: 37], т. е. исключённые из касты или вообще не имеющие её. Аналогичную ситуацию мы видим и в случае с шакалами, которых тоже не жалуют за любовь к смутам, за сплетни и поедание падали.
Следует заметить, что роль «иного слова» в тексте Киплинга могут выполнять слова не только на хинди и «зверином» языке, но и собственно английская
лексика. Всё зависит от того, из чьих уст исходит это слово и каким чувством оно наполнено. К примеру, cub по-английски — это 'всякий маленький зверёныш'. Но в джунглях маленького Маугли зовут man's cub — человечий детёныш. А когда его, уже подростка, приняв за оборотня, изгоняют из деревни люди, в сочетании wolf's cub возникает новое значение — 'волчий выкормыш'!..
Несомненный интерес представляет и смысловая игра, возникающая в сфере пересечения слов, являющихся «иными» прежде всего по отношению друг к другу. Вот враль и хвастун Бальдео рассказывает угольщикам историю о Devil-Child [ВКД 2006: 50], т. е. ребёнке-дьяволе. С одной стороны, перед нами своеобразное калькирование смыслов, поскольку воспитавшую Маугли мать-волчицу зовут Ракша (хинд. — 'дьяволица'). С другой стороны, Ракша никоим образом не может быть отождествлена с каноническими ракшасами, нередко имеющими человеческий облик, что, впрочем, не мешает им быть людоедами. В итоге подлинными ракшасами «Книг Джунглей» оказываются именно люди, а Devil-Child и Raksha полностью утрачивают демонический ореол.
В поэтическом наследии Киплинга «иное слово» также занимает почётное место. Один из наиболее ярких примеров, подтверждающих наш тезис — стихотворение «The Gipsy Trail», где цыганская лексика используется отнюдь не для создания соответствующего колорита: Out of the dark of the gorgio camp, / Out of the grime and the grey / (Morning waits at the end of the world), / Gipsy, come away! — 'Из темноты нецыганского лагеря, / Из грязи и серости / (Начало ждёт в конце света), / Цыган, уходи!' [GT 1919: 207]. Обратим внимание на слово gorgio — так сами цыгане называют чужаков, нецыган. Использование этого варваризма для нашего случая имеет принципиальное значение, поскольку он неразрывно связан с ключевой идеей «Цыганского пути»: законом крови и рода цыгану предначертано вечное странствие, вечный уход от чужого мира к свободе и своей судьбе.
Не менее важную роль играет в стихотворении и другое заимствование из цыганского: patteran — два прутика, перекрещенные особым образом, которые цыгане оставляют на своих путях для передачи сообщений; причём обе веточки непременно должны быть взяты у деревьев или кустарников разной породы, поскольку это подчёркивает неслучайность появления знака. О неслучайности же появления паттерана в тексте Киплинга говорит четырехкратная анафора в 7-10 строфах: «Follow the Romany patteran / North where the blue bergs sail, / And the bows are grey with the frozen spray, / And the masts are shod with mail. // Follow the Romany patteran /Sheer to the Austral Light, / Where the besom of God is the wild South wind, / Sweeping the sea-floors white. // Follow the Romany patteran / West to the sinking sun, / Till the junk-sails lift through the houseless drift. / And the east and west are one. // Follow the Romany patteran / East where the silence broods / By a purple wave on an opal beach / In the hush of the Mahim woods» (выделено нами — Е.С.) [GT 1919: 207-208]. Совершенно очевидно, что в приведённом контексте Romany pattemn становится некой путеводной звездой, а не просто тривиальным дорожным указателем. Чтобы доказать это, обратимся к последней из процитированных строф. Как явствует из её финала, следуя за паттераном, можно оказаться там, «где тишина нависает /Пурпурной волной на опаловый берег /В тиши леса Махим». Лес Махим (Mahim woods) — не просто точка на карте. Во-первых, автор подчёркивает его особую роль тем, что цель следования на север, юг и запад описана
общими словами, а вот следование на восток «приводит» читателя в конкретное место. Во-вторых, для КиплингаMahim woods — лес детства, о котором он пишет в автобиографии следующее: «Мое самое первое воспоминание — рассвет, свет, цвет, золотые и пурпурные фрукты на уровне моего плеча <...> По вечерам мы гуляли по берегу моря в тени пальмовой рощи — леса Махим <.> Я всегда ощущал зловещую темноту тропических вечеров, потому что любил голос ночного ветра в листве и песни древесных лягушек» (см. [Kipling http]). Однако опасность была не только в природе. Махим часто фигурировал в криминальной хронике (см., напр., [Herald 1829: 314]), а также был местом исконного обитания нищенствующего сообщества вадвал [Balaji Sitaram Kothare 1904: 66].
При подобном прочтении текста экзотическое название Махим становится ключевой точкой стихотворения, поскольку уже в следующей строфе мы видим, как «иное слово» вступает в прямое взаимодействие со словом «чужим». Строфа «The wild hawk to the wind-swept sky, / The deer to the wholesome wold, /And the heart of a man to the heart of a maid, / As it was in the days of old — 'Дикий сокол на ясное выметенное ветром небо, / Олень на безопасное нагорье, / А сердце мужчины к сердцу девушки, / Как и было в прежние времена'» [GT 1919: 208] оказывается реминисценцией из «The Romany Lass» («Цыганская девушка») Ф. Уэзерли: «The hawk unto the open sky, / The red deer to the wold, / The Romany lass for the Romany lad/As in the days of old — 'Ястреб в открытое небо, / Благородный олень в низину, / А цыганка за цыганским парнем, / Как и в прежние времена'» [Weath-erly 188?: 4-5]. Современники сочли Киплинга плагиатором. Но при вдумчивом сравнении текстов становится ясным, что перед нами литературная и культурная полемика, ведь Киплинг взял слова Уэзерли, но не смысл, не идею и не подтекст «Цыганской девушки». «Цыганская девушка» — типичная любовная баллада: цыганка полюбила чужака, поверила ему, тот её бросил, и она вновь вернулась к влюбленному в неё цыгану, но, вполне возможно, чтобы вновь уйти. Квинтэссенция же киплинговского стихотворения — верность судьбе своего племени. Рефреном у Киплинга повторяется мысль «кровь к крови», кровь зовёт, кровь движет поступками и мыслями. Закон крови — закон рода, бродячая судьба. И если цыганка Уэзерли, пусть на время, возвращается к спокойствию таборного костра, то цыгане Киплинга, наоборот, уходят в неизвестность, в «белый свет», искать, но не для того, чтобы находить, поскольку так «было в прежние времена» и так предопределено навеки.
Кроме того, в рассмотренном случае следует обратить внимание на этимологию прилагательных Romany (Уэзерли) и Gipsy (Киплинг). Первым словом называют себя сами цыгане, и таким образом читатель видит ситуацию глазами самого лирического героя. Второе слово — английского происхождения, восходит к искаженному «Egyptian», египтянин (ср. «фараоново племя»), а следовательно, у Киплинга представлен взгляд стороннего наблюдателя...
А в финальном четверостишии вновь возникает звучавшая ещё в третьей строфе строка <Morning waits at the end of the world», представляющая собой неполную цитату из евангелия от Матфея. С учётом этого обстоятельства слово morning приобретает значение «начала» — начала Судного дня, поскольку: «The enemy that sowed them is the devil; the harvest is the end of the world; and the reapers are the angels» (KJV, Matt., 13: 39) — «Враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть
кончина века, а жнецы суть Ангелы" (Мф 13: 39); см. также — "So shall it be at the end of the world: the angels shall come forth, and sever the wicked from among the just" (KJV, Matt., 13: 49); "And as he sat upon the mount of Olives, the disciples came unto him privately, saying, Tell us, when shall these things be? and what shall be the sign of thy coming, and of the end of the world?"» (KJV, Matt., 24: 3) etc. Так финал стихотворения становится своеобразным пророчеством, смысл которого можно понять только с учётом всех значений «иного слова».
Всестороннее осмысление роли «иного слова» в поэтике Киплинга, по нашему мнению, позволит не только собрать фактический материал для описания авторского идиостиля, но и открыть новые области художественного мира писателя, а также решить некоторые проблемы перевода его наследия на русский язык. Ведь при наличии соответствующих словарей вряд ли стал бы возможен казус с превращением воспитателя Маугли в воспитательницу. Пантера Багира в оригинале не просто чёрный леопард с мужским именем Bageerah. Багир — воин, благородный разбойник, противостоящий негодяю Шер-Хану. И отношения Баги-ра с Маугли в оригинале — это отношения мужской дружбы, а вовсе не материнства / сыновства. Привычное для русского читателя превращение Багира в самку делает киплинговский сюжет затруднительным для понимания: зачем, скажем, удвоение материнской опеки — или Ракша не справляется со своими обязанностями? Кроме того, при подобной перемене пола искажаются важные сюжетные коллизии. К примеру, в новелле «Весенний бег» Багир готовится к свиданию с самкой, и смысл вопроса Маугли: "Is it well for the Black Panther so to mouth and cough and howl and roll?" [ВКД 2006: 175] ('Ну пристало ли черной пантере так кривляться, кашлять, выть и кататься по траве?' Пер. Н. Дарузес), — совершенно очевиден: Багира обвиняют в недостаточно мужественном поведении. Но если Багир — «она», то «Весенний бег» полностью утрачивает смысл, а затуманивание истинной природы отношений между Багиром и Шер-Ханом ведёт к сущностному искажению сложной, но стройной системы отношений мира, в котором правят Закон Джунглей и пришелец из иного мира, постепенно превращающийся из Лягушонка-Маугли в новое божество.
ЛИТЕРАТУРА
ВКД: Киплинг Р. Вторая Книга Джунглей. — На англ. и рус. яз. — М.: Радуга, 2006. — 400 с.
КД: Киплинг Р. Книга Джунглей. — На англ. и рус. яз. — М.: Радуга, 2006. — 352 с.
Balaji Sitaram Kothare. Hindu holidays. — Bombay: Printed at the Times Press, 1904. —
66 p.
Kipling R. Something of Myself. [Электронный ресурс]. URL: http://gutenberg.net.au/ ebooks04/0400691.txt (дата обращения: 05.03.2011).
GT: Kipling R. The Gipsy Trail // Kipling R. Verse. Inclusive edition. — New York: Dou-bleday, Page & Company, 1919. — P. 207-208.
Herald: The Oriental Herald and Journal of General Literature, 1829. — 23 p.
Weatherly F. E. The Romany Lass. — London: Boosey & Co, [188?]. — 9 p.
