CC BY
75
ИНОЕ ПОНИМАНИЕ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ: ИСТОРИЯ СОЦИАЛЬНОЙ БОРЬБЫ «КРАСНЫХ ПАРТИЗАН» В 1920-1930-х гг. (НА МАТЕРИАЛАХ ЮГА РОССИИ)
I А.П. Скорик, Р.Г. Тикиджьян
Аннотация. Статья раскрывает одну из альтернатив исторического развития, представленную красными партизанами, в числе которых в основном были крестьяне и казаки. Социальная группа красных партизан имела свое представление о советской власти, поскольку начала бороться за нее буквально с первых дней существования. Красные партизаны устанавливали советскую власть на Юге России как свою власть. В 1920-1930-е гг. они постепенно вытесняются большевистским режимом из властных структур, где утверждается партийная номенклатура. Красные партизаны пытались отстаивать социальную справедливость, но оказались историческими аутсайдерами.
Ключевые слова: красные партизаны, иная советская власть, крестьяне, казаки, большевистский режим, социальная несправедливость, единоличники, номенклатура, советская действительность, крестьянское хозяйство.
Summary. The article reveals one of the alternatives of the historical development represented by red guerillas, including the peasants and Cossacks mainly. The social group of red guerillas had their own idea of the soviet rule, for they started struggling for it since the first days of their existence. The red guerillas set up the soviet rule in the South ofRussia as their own power. In 1920-1930ies they were gradually forced out by the bolshevist regime 230 from the authorities, where party nomenclature was established. The red guerillas tried to stand for social justice but turned out to be the historical outsiders.
Keywords: red guerillas, the alternative soviet rule, peasants, Cossacks, bolshevist regime, social injustice, self-serving people, nomenclature, soviet reality, peasant economy.
В годы перестройки, а затем в лихие 1990-е много наговорили в отношении негативного образа советской власти. Фактически сложилось одно-единственное понимание советской власти. Пытаясь разобраться в истоках советской власти, в своей научно-педагогической практике мы используем иные подходы и показываем, как и почему эта власть долгое время имела различные интерпретации и понимание у
россиян в 1920-1930-х гг. В чем убеждает история «красных партизан», сведения о которых нами собраны по крупицам из различных исторических источников, и прежде всего архивных.
Партизанское (красно-партизанское) движение периода Гражданской войны трактовалось в советской историографии как «вооруженная борьба трудящихся в тылу белогвардейцев и интервентов в защиту завоеваний Вели-
кой Октябрьской социалистической революции», руководимая, естественно, коммунистической партией. [1, 429] «Красные партизаны», таким образом, могут быть определены как участники просоветских добровольческих вооруженных формирований, состоявших в основном из местного населения, действовавших в тылу белых армий и войск интервентов, а по мере приближения Красной Армии вступавших в ее ряды. Хотя в историографии (а до этого в советско-партийных документах) утвердился термин «красные партизаны», сами участники этого народного движения зачастую именовали себя иначе. Например, на Юге России наибольшее распространение получили такие самоназвания, как «камышане», «камышан-ники» (скрывавшиеся в камышах), «красно-зеленые», «красно-зеленые армейцы» («мы, красно-зеленые, те же коммунары»), просто «зеленые», бойцы «Зеленой армии» («Мы зелеными зовемся, за Совет рабочих бьемся // Проливаем свою кровь за крестьян и казаков») [2, 132] . Народный лексикон куда как более полифоничен и значительно лучше подчеркивает всю многогранность этого движения.
В социальном плане красно-партизанское движение было весьма разнородным, объединяя крестьян, казаков, рабочих, и т.д. Учитывая особенности социального устройства России первой трети XX в., наибольшее количество «красных партизан» принадлежали к крестьянству. В казачьих регионах (в частности, на Дону, Кубани и Тереке) в их ряды не столь уж редко вступали и казаки. Численность «красных партизан» была достаточно высокой. Так, на Ставрополье к октябрю 1918 г. в рядах красно-партизанских формирований насчитывалось не менее 30
тыс. бойцов, а состав Кубано-Черно-морской повстанческой красно-зеленой армии исчислялся к лету 1919 г. 15 тыс. человек [1, 3, 118, 219]. Они, несомненно, составляли социальную опору нарождавшейся советской власти, которая изначально приняла их как своих искренних сторонников.
Многие партизаны, конечно же, погибли в боях, но еще больше было выживших. Достигнув победы в Гражданской войне, к которой они так долго и упорно стремились, «красные партизаны» вернулись к мирной жизни в новом обществе. Проблема интеграции «красных партизан» в мирную жизнь, участия этих советских прозелитов в социалистическом (в частности, в колхозном) строительстве, их очень непростых взаимоотношений с властями, пока не получила самостоятельного отражения в российской историографии, в том числе и региональной, южнороссийской. В качестве исключения можно назвать работы А.В. Баранова и О.М. Морозовой, в которых затрагиваются вопросы материально-бытового положения бывших «солдат революции» и их настроений на изломе нэпа [4, 5, 6, 10-17.; 143- 231 151]. Между тем, вопросы места и роли «красных партизан» в советском обществе представляются чрезвычайно интересными уже в силу уникальности данной общности, связывающей сразу три исторические эпохи: Гражданской войны, новой экономической политики и сталинского «великого перелома». Обращение к различным аспектам жизнедеятельности «красных партизан», истории их взаимоотношений с властью и незашоренного восприятия ими советской действительности позволяет прояснить ряд историографически значимых проблем. В частности, более четко представить характер Гражданской войны
как многостороннего и многоуровневого социального противостояния, суть большевистского режима как универса-листко-административной системы и особенности общественного устройства 1920-1930-х гг., нередко совмещавшего элементы разновекторного (практически альтернативного) исторического развития. Вместе с тем, перед нами история возникновения, существования и исчезновения с исторической арены отдельной социальной группы, явно не вписывающейся в традиционные представления о социальной структуре ран-несоциалистического общества в России. Такого рода соображения и обусловили наше внимание к отмеченной проблеме, анализ которой осуществлен на материалах (прежде всего, архивных документах) Юга России.
Для «красных партизан» Гражданская война, как правило, закончилась гораздо позднее того времени, чем были освобождены их родные края, где они ранее воевали в тылу врага. Ведь красно-партизанские формирования вливались в состав Красной Армии и продолжали боевые действия уже в ка-2и2 честве красноармейцев. По окончании же войны перед подавляющим большинством бывших партизан встала проблема, одинаково острая для каждого воевавшего человека — проблема адаптации к мирной жизни. Документы позволяют утверждать, что существовал ряд вариантов вхождения «красных партизан» в мирную жизнь, различавшихся по степени престижа тех социальных ниш, куда попадали бывшие бойцы за «народное дело»: устройство в партийные структуры, в административные органы, учреждения; работа на производстве или ведение собственного крестьянского хозяйства; неквалифицированный труд в качестве подсоб-
ных рабочих, чернорабочих, батраков, и т.п.; пополнение маргинальных групп или хулиганско-бандитских шаек.
Первым ощущением, которое испытали многие бывшие «красные партизаны» после того, как их покинула эйфория от достигнутой победы, стал социально-психологический шок, вызванный жизненно-бытовым осознанием собственной ненужности в том обществе, к созданию которого они были непосредственно причастны. Множество бывших бойцов, вернувшись в мирную жизнь, столкнулись с распространенной проблемой периода нэпа — безработицей — и влачили весьма жалкое существование. Прежние их заслуги и боевые навыки, увы, оказались никому не нужны. Об этом хорошо сказал М.А. Шолохов в июле 1934 г., вспоминая свои мытарства в Москве: «В Москве я очутился на положении одного из героев Артема Веселого, который пришел после окончания гражданской войны регистрироваться на биржу труда. Какая у вас профессия? — спросили его. — Пулеметчик, — ответил он. Но профессия пулеметчика никому не была нужна. Я зарегистрировался продовольственным инспектором. Профессия продовольственного инспектора также была не нужна. Был некоторое время безработным, работал чернорабочим, каменщиком, грузчиком, счетоводом в домоуправлении» [7, 471-472].
В селе, в отличие от города, задача поиска работы разрешалась несколько легче: можно было стать батраком, пастухом, тем же сторожем на бахчах, и пр. Однако идеальным вариантом для каждого настоящего крестьянина всегда считалось собственное хозяйство. Многие бывшие партизаны стремились именно к восстановлению (а также укреплению) своих хозяйств, разоренных
во время войны. При этом они не без оснований полагали, что заслужили право хозяйствования на земле собственной кровью.
Такого рода устремления, однако, зачастую наталкивались на открытое противодействие большевистского режима, расценивавшего хозяйственный рост сельских семей как укрепление позиций «кулачества». Так, в 1927 г. один из бывших «красных партизан», проживавший в поселке Целина Сальского округа Северо-Кавказского края, делясь с бывшими соратниками своим недовольством, говорил: «Красные командиры, партизаны, командовавшие бригадами, благодаря восстановленности своего хозяйства зачисляются кулаками и чуть не лишают их избирательного права» [8, 28]. В мае 1927 г. на сельском партийном совещании работников Донского округа Северо-Кавказского края представитель Азовского района Ефимов рассказывал, как советское законодательство препятствовало попыткам «красных партизан» восстанавливать и укреплять собственные хозяйства: «[бывший «красный партизан»] прослужил несколько лет в Кр.[асной] Армии, хозяйства у него нет, падает. В результате приходит домой. Что же ему делать. Для того, чтобы начать снова оживлять свое хозяйство, пойти к кулаку батраком, — за эту зарплату ничего не сделаешь: не приобретешь ни коняку, ни плуга». Поэтому «красный партизан» в условиях Азовского района, где развито рыболовство, «во время сезона начинает перекупать рыбу и проче[е]. Временно, в сезоне, 2-3 месяца занимается перепродажей, покупкой рыбы. Поработал несколько месяцев. Купил коня. Бросает это дело. А в инструкции говорится, что лицо, занимающееся покупкой и перепродажей, по истече-
нии 5 лет лишается права голоса». И его лишают избирательных прав, на что он высказывается: «я завоевывал сов.[етскую] власть, боролся за нее, а теперь меня лишили права голоса, за то, что я хотел, чтобы не быть голодным, что[-]то где[-]то взять» [9, 91].
Подобные примеры были отнюдь не единичными, и вовсе не случайно в «Поднятой целине» бывший «красный партизан» Тит Бородин характеризуется его соратниками Макаром Нагульновым и Андреем Разметновым, хотя и с ноткой сострадания, но в целом негативно: «будучи бедняцкого рода, сражался стойко... [Но] зубами, как кобель в падлу, вцепился в хозяйство, возвер-нувшись домой. И начал богатеть, несмотря на наши предупреждения. Работал день и ночь, оброс весь дикой шерстью, в одних холстинных штанах зиму и лето исхаживал. Нажил три пары быков и грызь от тяжелого подъема разных тяжестев, и все ему было мало!» [10, 28]. М.А. Шолохов, как обычно, талантливо описывал в своих произведениях окружавшую его действительность, и позиция представителей местной администрации хутора Гремячий ¿ии Лог по отношению к Титу Бородину ничуть им не выдумана. Трагедия страны (и, в частности, трагедия многих «красных партизан», подобных Бородину) заключалась именно в том, что большевики, стремясь к достижению социальной справедливости, избрали изначально тупиковую идеологию, подменили изначальную советскую власть. Они, действительно, пошли «другим путем», заведшим Россию в трясину. В соответствии с идеологией и практикой большевизма слово «бедняк» превратилось в своеобразный почетный социальный титул, изначально чтимый в СССР, а старательные, инициативные граждане
(залог благополучия любой державы) подверглись всяческим гонениям.
Впрочем, немало «красных партизан» не вызывали у новой власти никаких опасений, поскольку не стремились избавляться от принадлежности «титульным» (бедняцко-батрацким) слоям деревни и не особенно сопротивлялись постепенному сползанию на самое социальное дно. Немало бывших бойцов, не найдя себя в мирной жизни, банально спивались. Вот как описывали одного из бывших «красных партизан» из села Белая Глина Сальского округа СевероКавказского края в начале 1929 г.: «Самсонов красный партизан, быв. [ший] член ВЦИКа, слушатель Свердловки в [19]20 году, он забыл недавние революционные бои и победы[, запил и теперь кается:] только в Красной Армии не пил, был человеком, а теперь скотина, спасите меня, ведь я гублю не себя только, а и дело революции, за которую бил-ся»[11, 7].
Иной раз «красные партизаны» пополняли ряды криминальных элементов. Для этой части прозелитов стиралась грань между прежней борьбой за 234 власть со всеми пороками Гражданской войны и нынешним положением вещей, когда стало возможным поправить свое имущественное положение и получить социальные преференции исключительно с помощью оружия. Изменить свои «боевые» привычки, найти другой жизненный алгоритм в мирных условиях они не смогли и/или не захотели, а потому и занимались разбоем. Примеров подобного поведения в архивных документах встречается предостаточно. В частности, в апреле 1927 г. сотрудники ОГПУ сообщали, что в станице Атаманской Дубовского района СевероКавказского края «хулиганство принимает угрожающий характер». Населе-
ние станицы было «чрезмерно терроризировано» группой хулиганов из 9 человек, возглавляемых членом ВКП(б) с 1920 г., бывшим «красным партизаном», награжденным орденом Красного Знамени, И.С. Коньковым, и его подручными, также партизанами, П.Е. Карасевым и Ф.Е. Быкадоровым. «Эта шайка», как докладывали властям агенты ОГПУ, «занимается не только простым хулиганством, но и конокрадством и вооруженными грабежами». Все члены шайки «сельским хозяйством почти не занимаются, но заметно живут не по средствам и систематически пьянствуют» [8, 35]. Как видим, проблема «потерянного военного поколения» ощущалась не только в Европе, пережившей Первую мировую войну, но и в Советской России, выстрадавшей войну Гражданскую.
Многие «красные партизаны» вину за то, что советская действительность мало напоминала их мечты о «коммунистическом рае», зачастую возлагали на большевиков. Они обвиняли их в прямой узурпации власти и социальном «перерождении», то есть в забвении своих «классовых корней» и стремлении к роскоши при игнорировании интересов простого народа. В данном случае характерны высказывания бывших «красных партизан» Сальского округа Северо-Кавказского края, утверждавших в 1927 г.: «Мы тогда нужны были, когда несли свои головы за лучшее будущее»; «большое жалованье способны получать лишь коммунисты, даже не служившие в Красной армии, а партизаны этого лишаются. Где-же правда. Коммунисты живут как бывшие министры и генералы в особняках на дачах, получают бешеные ставки, заполняют кафешантаны и т.д., не обращая внимания на низы. По стопам Ленина еще не следуют, а каждый стремится лучше устро-
ится для своего благополучия не заботясь о других»; «перевыборы советов у нас проводятся для примера. А в действительности не мы выбираем, а коммунисты, навязывая нам коммунистов заставляют поднимать руки за них. Красноармейцев не признают и о них не заботятся»; «коммунистам скоро придет конец, мы б.[ывшие] красноармейцы партизаны всех перевешаем. Мы с первых дней революции боролись, организовывали советы. А в настоящее время коммунисты нас меняют на женщин, высылая последних для работы по се-лам»[8, 52, 28, 29]. Если не обращать внимания на явно выраженные патриархальные стереотипы, то последние высказывания свидетельствуют о том, что «красные партизаны» прекрасно понимали, кто на самом деле управляет советским государством, поэтому лозунг «советы без коммунистов» был достаточно популярен и в 1920-х гг. (хотя представители власти утверждали обратное) [12, 98]. Причем, «красные партизаны» видели и знали такие советы, поскольку во времена борьбы за советскую власть большевиков-партийцев было мало, а в советы входили преимущественно те, кто доказал преданность идеалам нового общества своей кровью и трудом на благо всего народа, иначе их тогда бы не избрали. Такие советы нередко сохранялись и в 1920-е гг.
Вместе с тем, выражая крайнее возмущение политикой большевиков и готовность физически ликвидировать зарвавшихся партийно-советских чиновников (которые демонстрировали забвение принципов социальной справедливости и пренебрежительное отношение к нуждам бывших соратников по Гражданской войне), «красные партизаны» в большинстве своем не помышляли о том, чтобы встать под иные, не со-
ветские, знамена. Им даже в голову не могла прийти мысль о заключении антибольшевистского союза с бывшими противниками-«контрреволюционера-ми» из «белого лагеря». Напротив, зачастую именно в проникновении бывших белогвардейцев в органы власти «красные партизаны» видели корень социальной несправедливости, царившей в Советской России в период НЭПа.
Причем, что вполне объяснимо, «красные партизаны» были настроены по отношению к своим бывшим противникам гораздо более негативно, чем к коммунистам. Например, некий В.М. Поляков из станицы Ахтырской Абинского района Северо-Кавказского края писал в марте 1925 г. своему другу Ване, что в станичный совет избрана «вся та сволочь, которая в 1919 г., при кадетах гонялась за нами с шашками, с кинжалами, как за свиньями. подумай, кадеты, кулаки, самогонщики, попы, псаломщики, дьяки, подьячие, дворяне, мещане, все под наше Красное, добытое кровью Знамя, лезут». Учитывая сложившуюся в станице обстановку, писал Поляков, «я наготовил в кармане [наган] и уже за скобку придерживаю», ¿33 а «братва настроена уж-как, чуть что по свинцу, покажем 1920 г. красным террором» [13, 10, 11]. В октябре 1926 г. один из бывших «красных партизан» Донской области Северо-Кавказского края возмущался, что «буржуазию золотой погон», которой более чем достаточно на Юге России, принимают и во власть. Основываясь на своем боевом опыте, средства для решения этой проблемы он находил самые радикальные: «бей буржуя, не давай пощады, а попов и архиереев и разных причетников собрать по всей России и связать волосы ихни стальным канатом и пришибить до Фордзона, пусть он таскает [их] в море
Черное и пусть проведет канаву, чтобы не проскочили в нашу рабоче-крестьянскую власть враги. Разрешите мне набрать добровольцев человек 10 и дайте мне права на руки. Тогда всю тварь вытоплю в море. Тогда будет порядок в России, в нашей республике» [13, 298].
Заметим, «красные партизаны» были не одиноки в своем негативном отношении к оставшимся в РСФСР представителям «белого лагеря», — как легализовавшимся, так и замаскировавшимся. Такие же настроения демонстрировало подавляющее большинство рабочих, крестьян, даже интеллигенции (в последнем случае показателен резкий отзыв М.А. Булгакова на слухи о якобы распространявшемся по Москве в апреле 1924 г. манифесте великого князя Николая Николаевича: «Черт бы взял всех Романовых! Их не хватало» [14, 341]). Враждебность большинства граждан Советской России, и «красных партизан» в том числе, к контрреволюционерам, привела к тому, что «в 1922—1925 гг. антисоветский лагерь в стране стремительно сокращался» [15, 167].
23и Как видим, несмотря на возмущение поведением номенклатуры, «красные партизаны» все же не выступали против советской власти как таковой. Поэтому большевики долго терпели «красных партизан», несмотря на критику с их стороны. Причем доброжелательное и терпимое отношение властей к былым союзникам по «красному лагерю» сохранялось даже во время коллективизации. Тот факт, что «красные партизаны» все же рассматривались большевиками как «заблудшие единомышленники», позволял многим из них не вступать в колхозы, но успешно развивать единоличные хозяйства. Представители власти на Юге России в первой половине 1930-х
гг. называли «красных партизан» «вожаками и заядлыми единоличниками» [16] «наиболее упорными и «твердокаменными» единоличниками» [17, 85]. По мнению властей, своеобразной твердыней единоличников являлось Ставрополье, так как здесь красно-партизанское движение было «в сильной степени окрашено эсеровскими лозунгами («за землю, волю и народное право»)... партизаны, которые не в колхозе, в большинстве раньше жили богато. Они шли воевать затем, чтобы забрать землю у помещиков и расширить свое хозяйство, а за социализм они не думали» [17, 85, 86]. Тем самым, «старая» советская власть дала им землю и волю, т.е. то, к чему они так настойчиво стремились.
Более того, единоличники из числа «красных партизан», не просто акцентировали внимание на личных былых заслугах. Они считали в 1930-х гг. своим неотъемлемым правом прямо указывать властям на разного рода «перегибы» и злоупотребления и даже критиковать действия местных администраторов. В 1932 г. колхозники сельхозартели «Советский пахарь» Кропоткинского района Северо-Кавказского края в коллективной жалобе В.М. Молотову робко напоминали о кратковременном равенстве времен Гражданской войны: «осмеливаемся Вас побеспокоить о нижеследующем и надеемся получить должный ответ, как бывало от наших командиров на фронтах гражданской войны» [16, 8]. В 1934 г. в Благодарнен-ском районе Северо-Кавказского края единоличник, «красный партизан» Па-нарин произнес крамольные слова: «Я на своих плечах принес эту власть, я воевал за свободу и свободную жизнь, за землю, волю и народное право, а получилось иное, рабство. Я бы сейчас на обоих плечах вынес эту власть обратно,
если бы мог» [17, 85]. В то же время «красные партизаны» Азово-Черно-морского края, выражая возмущение реалиями коллективизированной деревни, вопрошали: «За что кровушку лили!?» [19]. Получалась вовсе не та советская власть, за которую воевали «красные партизаны».
В то же время большевики, не применяя репрессии против упорствовавших в единоличестве «красных партизан», не собирались их терпеть бесконечно. В конце концов, с точки зрения большевистской идеологии, представлявшей собой «воплощение конфликтности», ориентированной на «постоянную работу над созданием все новых и новых образов врагов» [20, 36], единоличники из числа «красных партизан» не могли считаться друзьями. Логика ценности и малоценности, столь характерная для действий большевиков, в 1930-х гг. развертывала свою уничтожающую последовательность и в отношении единоличников: они должны были исчезнуть с исторической арены, пусть даже в прошлом и воевали за советскую власть. Поэтому, когда в июне 1934 г. высшее партийное руководство приняло решение о вовлечении единоличников в колхозы путем налогово-административного давления, усилия властей были обращены и против «красных партизан». Действовала теперь уже иная советская власть.
Более того, антиколхозная активность «красных партизан» настроила представителей советско-партийных органов против данной общности в целом, а не только против тех ее членов, которые оставались единоличниками. Показательно, что в январе 1933 г. представители краевых органов власти Северо-Кавказского края, рассуждая об источниках укрепления колхозной ад-
министрации, не упомянули о «красных партизанах». Так, В. Филов среди ценных кандидатов в колхозный актив и администрацию назвал таких, как «демобилизованные красноармейцы, прошедшие прекрасную школу в Красной армии, терармейцы, допризывники, рабочие МТС и совхозов основных ведущих специальностей, передовая молодежь, рабселькоры, женделегат-ки, ударники и ударницы»; о «красных партизанах» он не сказал ни слова [21, 36]. Так появилась еще одна советская фигура умолчания.
На протяжении последующих лет, по мере укрепления колхозной системы, напряженность во взаимоотношениях власти и «красных партизан» постепенно исчезла. Организационно-хозяйственное укрепление колхозов поставило точку в истории противостояния правящей партии и актива южнороссийской деревни. Впрочем, советская пропаганда не раз обращалась к заслугам партизан во время Гражданской войны, подчеркивая, что молодые поколения должны на их примере учиться борьбе с врагами. Например, во время развернутой с февраля 1936 г. кам- ¿и/ пании «за советское казачество» в прессе Юга России подчеркивалось, что опыт старых кавалеристов крайне важен при обучении казачьей молодежи: «нужно, чтобы кружки [«ворошиловских всадников»] перенимали опыт и знания старых кавалеристов, красных партизан, славных конников, которые под водительством Ворошилова и Буденного громили врагов пролетарской революции» [22]. Однако о неоднозначном отношении «красных партизан» к советской действительности 1920-х — первой половины 1930-х гг. и о напряженных взаимоотношениях между ними и большевистским режимом
238
ни пресса, ни власть теперь старались не вспоминать.
Итак, история «красных партизан» в 1920-1930-х гг. показывает, что существовало иное, изначальное понимание советской власти, власти, отражающей народные чаяния, реагирующей на естественные социально-бытовые нужды ее приверженцев. Такой хотели видеть советскую власть «красные партизаны», которые постепенно оказались оттеснены от реальных рычагов управления. Они пытались бороться в меру сил и возможностей за советскую власть без большевиков, без тех реальных узурпаторов на местах, принесших во властные структуры другие идеалы власти, явно отличавшиеся от тех, которые «красные партизаны» отстаивали своей кровью в годы гражданской войны. Тем самым, представления о народной демократии, вынесенные «красными партизанами» из горнила Гражданской войны, оказались достаточно устойчивыми и подпитывали антибольшевистские настроения в деревне даже в 1930-е гг.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия. Изд. 2-е / Гл. ред. С.С. Хромов. — М., 1987.
2. Центр документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИ РО), ф. 12, оп. 2, д. 231;
3. Петрова М.П. Партизанское движение на Ставрополье в годы иностранной военной интервенции и Гражданской войны // Ученые записки Пятигорского государственного педагогического института. Т. XVI. — Пятигорск, 1958.
4. Баранов А.В. Многоукладное общество Северного Кавказа в условиях новой экономической политики. — Краснодар, 1999.
5. Баранов А.В. «Военная тревога» 1927 г. как фактор политических настроений
в нэповском обществе (по материалам Юга России) // Человек на исторических поворотах XX века / Под ред. А.Н. Еремеевой, А.Ю. Рожкова. — Краснодар, 2006;
6. Морозова О.М. Послевоенная жизнь солдат революции // Человек на исторических поворотах XX века.
7. Шолохов К. На проверке — Михаил Шолохов // Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников: В 2 кн. — Кн. 1. 19051941 гг. / Сост., вступ. ст., коммент., примеч. В.В. Петелина. — М., 2005.
8. ЦДНИ РО, ф. 97, оп. 1, д. 76.
9. ЦДНИ РО, ф. 5, оп. 1, д. 145.
10. Шолохов М.А. Поднятая целина. — М., 1960.
11. ЦДНИ РО, ф. 97, оп. 1, д. 121.
12. ЦДНИ РО, ф. 118, оп. 1, д. 69.
13. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАС-ПИ), ф. 17, оп. 85, д. 19.
14. Булгаков М.А. Под пятой (Дневник) // Сахаров В.И. Михаил Булгаков: писатель и власть. — М., 2000.
15. Голинков Д.Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. Кн. 2. Изд. 2-е, испр. и доп. — М., 1978.
16. Козьминин. Когда единоличник предоставлен самому себе // Молот. — 1934. — 21 июля.
17. РГАСПИ, ф. 17. оп. 120, д. 118.
18. Государственный архив Ростовской области (ГАРО), ф. р-1185, оп. 3, д. 548.
19. Чилим И. На чужом пиру. Заметки о единоличниках / / Молот. — 1934. — 2 октября.
20. Ахиезер А.С, Давыдов АЛ, Шуровский М.А, Яковенко И.Г, Яркова Е.Н. Большевизм — социокультурный феномен (опыт исследования) // Вопросы философии. — 2001. — № 12.
21. Филов В. О работе с беспартийным колхозным и совхозным активом. Доклад на объединенном пленуме С.[еверо]-К.[авказского] Крайкома и КрайКК ВКП(б) 29-го января 1933 года. — Ростов н/Д., 1933.
22. Шире движение ворошиловских кавалеристов // Молот. — 1936. — 20 марта. ■
