Ингерманландцы в Сибири: этническая идентичность в многоэтничном окружении Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ИНГЕРМАНЛАНДЦЫ В СИБИРИ: ЭТНИЧЕСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В МНОГОЭТНИЧНОМ ОКРУЖЕНИИ1

1. Введение

Начиная со второй половины XIX в., на территории Западной и Восточной Сибири появилось достаточно большое количество поселений, жители которых были выходцами из западных пределов Российской Империи, таких как Прибалтика (Эстляндия и Лифляндия), Ингерманландия и Финляндия. В результате процессов как принудительной, так и добровольной миграции к востоку от Урала возникли так называемые прибалтийские колонии: деревни и хутора эстонцев, латышей и финнов. Вплоть до событий 1920-х гг. уклад жизни здесь сохранял свою культурную специфику, не в последнюю очередь благодаря конфессиональной принадлежности переселенцев, подавляющее большинство которых исповедовало лютеранство. По этой же причине смешанные браки между прибалтийскими колонистами и русскоязычными были крайне редким явлением. Жители прибалтийских колоний имели более тесные связи со своей исторической родиной, нежели с русским окружением.

Доля финского населения в числе прибалтийских переселенцев была относительно невелика. Например, число эстонцев в Сибирском крае по данным переписи 1926 г. составляло 29890

1 Исследование было проведено благодаря финансовой поддержке факультета антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге и гранта РГНФ (проект 08-04-00152а «Диалектный атлас Ингерманландии»), а также личной поддержке М. З. Муслимова, которому принадлежит идея изучения этой группы. Выражаю огромную благодарность М. З. Муслимову и Н. В. Кузнецовой за ценные замечания по данной статье, С. С. Сярг, выступавшей в качестве информанта-эксперта, Ю. Саари, И. Д. Креосу и прихожанам Омского евангелическо-лютеранского прихода Церкви Ингрии за сотрудничество и помощь в сборе материала, и, наконец, жителям Рыжкова, Оглухино, Крутинки, Орловки, Ивановки, Ковалева, Озерного и Михайловки, терпеливо отвечавшим на мои вопросы.

человек, в то время как финнов (в том числе «ленинградских финнов», т.е. финнов-ингерманландцев2) насчитывалось всего 1638 человек. Это число на протяжении ХХ в. неоднократно то сокращалось, то увеличивалось. Увеличение происходило в первую очередь за счет появления в Сибири групп депортированных финнов-ингерманландцев. Сокращение численности сибирских финнов можно объяснить ассимиляционными процессами и формальной сменой национальности в документах (подробнее см. ниже).

Сама по себе группа сибирских финнов изначально была неоднородной. Частично сибирские финны были выходцами из Великого княжества Финляндского, высланными на поселение в Сибирь за уголовные правонарушения. Вторую большую общность финнов в Сибири составляли ингерманландские финны.

В настоящей статье рассматриваются некоторые аспекты этнической идентичности компактной группы ингерманландских финнов, до сих пор проживающих в старейшем прибалтийском поселении на территории Западной Сибири — с. Рыжково. Большая часть представителей этой группы в советский период была записана эстонцами, но продолжала использовать один из диалектов финского языка в качестве языка внутригруппового общения.

2. История изучения группы

Сибирским финнам как диаспоральному сообществу было уделено сравнительно мало внимания в антропологической и лингвистической литературе. Малочисленность группы и ее относительно плохая сохранность (по сравнению с сообществами сибирских латышей и эстонцев) отчасти объясняют это положение. Из почти полутора десятков автономных финских поселений на территории Сибири к началу XXI в. не сохранилось ни одного. Кроме того, в наши дни «сибирскими финнами» чаще называют финнов-ингерманландцев, оставшихся жить за Уралом после депортаций конца 1930-х — начала 1940-х гг. Тем не менее, история возникновения финских поселений в Сибири восходит к началу

2 Подробнее о группе финнов-ингерманландцев см., например, [Шлыгина 1998, 2004; Суни 1998, 2003].

XIX в. и получила достаточно подробное освещение в трудах отдельных исследователей.

Одной из первых работ на эту тему была небольшая статья М. А. Кастрена [Са81гёп 1870] о финских ссыльных в Сибири, в которой в том числе упоминались и финны-ингерманландцы3. Следующей публикацией стала книга воспоминаний лютеранского пастора Иоганна Гранё ^гапо J. 1893]. Она содержит подробные сведения о жизни финнов в сибирских поселениях, где Гранё проработал несколько лет в конце XIX в. Историографическое описание сибирских финских поселений продолжили сыновья пастора Иоганнес Габриэль Гранё и Пааво Гранё ^гапо J. G. 1905; Granо Р. 1914, 1926]. В 1946 г. была опубликована статья В. Сал-минена [8а1ттеп 1946], посвященная анализу свадебного фольклора сибирских финнов, отдельные образцы которого были опубликованы в ^гапо J. 1893].

Вплоть до 1960-х гг. других публикаций о сибирских финнах, насколько мне известно, не существовало. Более поздние работы, в которых так или иначе упоминаются финны Сибири, можно разделить на три группы, в первую очередь — по характеру задействованных источников. К первой группе относятся труды финских исследователей, основывающиеся на дореволюционных документах, касающихся высылки лютеран в Сибирь, и материалах церковных архивов. Прежде всего, это статья и книга финского

3 Самые первые упоминания о финских поселениях в Сибири — это публикации 40-х гг. XIX в. в финляндской прессе. В 1844 г. в еженедельной финской газете «Маат1еЬеп Ystava» выходит достаточно подробная статья, посвященная жизни финнов Рыжкова ^иотаЫпеп seurakunta 1844]. В ней говорится, что кроме финских племен в северовосточной части России, которые изучал магистр Кастрен, в Сибири есть лютеранский финский приход в дер. Рыжково между Тобольском и Омском. В 1846 г. в «Маат1еЬеп Ystava» выходит еще одна заметка, посвященная рыжковским финнам, и на этот раз в ней сообщается о пожаре, произошедшем в селе 25 апреля 1846 г. [Маат1еЬеп ystava 1846]. Сведения о сибирских финнах также содержатся в книге воспоминаний Х. Вреде, который в 1880-х гг. работал среди финских ссыльных в Сибири ^геёе 1923] и в словаре ^репап suomalaiset 1928]. Первыми русскоязычными публикациями, описывавшими жизнь переселенцев в сибирских лютеранских колониях, были такие работы как [Гаупт 1864; Яд-ринцев 1878].

историка Альпо Юнтунена ^ипШпеп 1982, 1983], а также диссертация Юхи Саари4, посвященная истории финских лютеранских приходов за Уралом [8аап 1994]. Кроме того, в 2005 году вышла книга М. Энгмана о финнах в России, в которой содержатся достаточно подробные сведения о судьбе финских ссыльных в Сибири и говорится несколько слов о современной ситуации в бывших финских поселениях на территории Омской области и Красноярского края [Engman 2005].

Вторую группу представляют публикации эстонских исследователей об эстонцах Сибири, упоминающие также и о сибирских финнах5. Основным источником информации для эстонцев служили полевые материалы, т.е., прежде всего, результаты интервьюирования современных жителей прибалтийских поселений в Сибири. В 1970-е гг. о сибирских эстонцах пишет эстонский историк Виктор Маамяги [Маамяги 1990]. В его книгах содержатся сведения о возникновении наиболее старых сибирских лютеранских поселений, где эстонцы проживали совместно с финнами. В 1980-е гг. лингвист Юрий Вийкберг провел масштабное диалектологическое исследование эстонских деревень в Сибири, в ходе которого он встретился в том числе и с носителями сибирских говоров финского языка [Вийкберг 1989, УпкЪе^ 2002]. Отдельная статья Юрия Вийкберга посвящена советской языковой политике в отношении сибирских финнов [УикЪе^ 1998]. В последнее десятилетие XX — первое десятилетие XXI веков выходит несколько эстонских публикаций, упоминающих о современных финнах Сибири. В первую очередь это статьи, а также диссертация и основанная на ней монография эстонского этнолога Айвара Юрген-сона ^и^ешоп 1998, 2002, 2004, 2006], посвященные в основном этнической идентичности сибирских эстонцев, а также книги и статьи эстонского фольклориста Ану Корб [КогЬ 1998, 2003, 2007].

Третья группа представлена работами советских и российских исследователей. Ни одна из них не посвящена непосредственно сибирским финнам, но сибирские финские поселения

4 В конце 1990-х — начале 2000-х гг. Юха Саари работал в сибирских лютеранских поселениях в должности пастора Омского евангелическо-лютеранского прихода. В настоящее время он является пробстом Сибирского филиала Церкви Ингрии.

5 Подробнее об этих исследованиях см. [Лоткин 2005Ь].

упоминаются в работах, касающихся истории лютеранства в России [Лиценбергер 2004], истории прибалтийских колоний в Сибири ([Колесников 1966; Колоткин 1994; Майничева 2001; Лоткин 2003; Коровушкин 2008] и др.) и истории российских финнов [Бирин, Такала 1994; Такала 1998].

В 1968-1969 гг. состоялась единственная экспедиция, основной целью которой было изучение языка сибирских финнов. Поездку по финским поселениям Омской области совершила сотрудница Петрозаводского государственного университета Виено Злобина. В ее публикациях содержатся довольно противоречивые сведения об истории поселений, вплоть до предположений о том, что одна из упоминаемых деревень была основана в XVII в. карелами, мигрировавшими за Урал [Zlobina 1972; Злобина 1971]. Финский языковед Р. Э. Нирви, ознакомившись с языковым материалом, привезенным из сибирских деревень, опубликовал статью

о языке и происхождении сибирских ингерманландцев [Nirvi 1972]. В ней он указал на ошибочность предположений В. Злобиной и дал более точную диалектологическую характеристику рассматриваемому в ее работах финскому идиому.

Каждая из исследовательских традиций способствует формированию представлений определенного типа о группе сибирских финнов. В конечном итоге создается впечатление, что речь идет о разных исторических событиях и разных сообществах. Например, в работах российских исследователей финны Сибири рассматриваются как исчезнувшая этническая общность. Однако в нескольких поселениях на территории Омской области до сих пор проживают люди, именующие себя финнами и использующие финский язык в качестве языка домашнего общения.

В эстонских публикациях на передний план выходит мотив культурной и языковой ассимиляции сибирских финнов. По утверждениям эстонских исследователей, к настоящему времени финны в Сибири повсеместно перешли на эстонский язык и практически бесследно слились с группой сибирских эстонцев.

Ярким примером работ, где идет речь о подобной ассимиляции, являются публикации Ану Корб. Одна из ее работ посвящена изучению механизмов сохранения культурной традиции в с. Рыжково [Korb 2007]. Прибалтийско-финская часть жителей Рыжкова (противопоставленная латышам и русским) определяется

А. Корб как группа virulased6 (вирусцев), включающая эстонцев и ассимилированных финнов. Исследовательница отмечает большую идиолектную вариативность, свойственную языку вирусцев Рыжкова, однако приходит к выводу, что эстонский и финский языки здесь «переплелись настолько плотно, что можно говорить не о раздельном существовании в Рыжкове этих двух идиомов, а о так называемом общем языке virulased.»7 [Korb 2003: 42]. Virulased Рыжкова в конечном итоге определяются ею как «монолитное этническое образование» [там же: 40], однако подобная формулировка, на мой взгляд, не вполне соответствует действительности.

Отдельного рассмотрения заслуживает трактовка этнической принадлежности сибирских финнов в публикациях В. Злобиной [Злобина 1971; Zlobina 1972]. Финнов, имеющих ингерманланд-ское происхождение, она определяет как самостоятельную народность под названием корлаки. Исходя из этого, В. Злобина называет их финский говор корлакским языком. После выхода ее статей термин корлаки был принят на вооружение и некоторыми другими исследователями, см., например [Вийкберг 1989; Korb 1998, 2003, 2007; Лоткин 2002]8 Это привело к возникновению ряда недоразумений.

Отправной точкой для моего собственного исследования послужила проблема бытования термина корлаки в сибирских эстонских поселениях, а также стремление выяснить, каким образом «смешанный эстонско-финский код», упоминаемый А. Корб, соотносится с корлакским языком из публикаций В. Злобиной. Статус рассматриваемой группы с точки зрения антропологии этничности действительно оказался неоднозначным. Аналогич-

6 Здесь и далее словоформы на прибалтийско-финских языках, цитируемые по источникам, записаны в оригинальной орфографии источников. В прочих случаях словоформы на эстонском языке записаны в стандартной эстонской орфографии, а словоформы сибирского ингер-манландского идиома — в упрощенной фонетической транскрипции (см. Приложение 7).

7 Здесь и далее перевод мой — Д. С.

8 Кроме того, корлаки упоминаются в «Красной книге народов Российской Империи», где они определены как «небольшое количество карел, которое, по сообщениям, проживает в Сибири» [УаЪа 2001].

ным образом амбивалентным оказался и лингвистический статус используемого группой идиома. Однако на сегодняшний момент в Омской области нет людей считающих себя корлаками. Есть люди ингерманландского происхождения, говорящие на финском диалекте, которых их окружение в отдельных случаях называет корлаками. По этой причине представляется, что в дальнейшем следует избегать использования термина корлаки в научном контексте.

3. История финских поселений в Сибири до ХХ века9

История финских поселений в Сибири начинается в 1804 г., когда в 220 км к северо-западу от Омска была основана дер. Чухонская, позже получившая название колонии Рыжковой (современное с. Рыжково). Основателями ее были крепостные крестьяне, высланные из Итовской волости Ямбургского уезда Санкт-Петербургской губернии за неповиновение помещику, барону Унгерн-Штернбергу10. В волнениях, начавшихся осенью 1802 г., принимали

9 Районы расселения ингерманландцев в Западной Сибири см. также на Карте 3 Приложения 6.

10 Из послания императора Александра I Петербургскому гражданскому губернатору С. Кушникову от 3 октября 1803 г.: «Министр внутренних дел представил мне ваше последнее донесение о неповиновении крестьян Ямбургского уезда, принадлежащих барону Унгерн Штернбергу. В страх другим и наказание ослушников повелеваю вам, избрав из деревень сих несколько семейств, коих наиболее оказали неповиновение или были тому начальным поводом, сослать в Сибирь на поселение (...)» (цит. по [Колесников 1966]).

Существуют, однако, и другие версии развития событий. Например, согласно [Список 1927], Рыжково было основано в 1799 г., однако источник этих сведений неизвестен. И. В. Лоткин в своей книге [Лот-кин 2003: 31] ссылается на латышское издание «Ьа^еви копуегеасуав уагёшса», где говорится, что Рыжково было основано в 1802 г. участниками крестьянских восстаний в Видземе, и только через два года в уже существующее поселение попали финские ссыльные. Эта версия, однако, противоречит некоторым архивным данным. Рыжково в документах XIX в. характеризуется как село, основанное чухонцами на «пустопорожнем месте» [ГАОО, ф. 3, оп. 3, д. 4936, л. 35]. По мнению И. В. Лоткина, напротив, латышская версия происхождения села кажется более обоснованной, т.к., по его мнению, название деревни происходит

участие жители нескольких деревень. В поименном списке подлежащих высылке бунтовщиков и их семей11 (см. Приложение 2) перечислены жители ижорско-финских поселений в нижнем течении р. Луги12, таких как дер. Илькино13, Малая Арсия14, Большая Арсия15, Волково16, Мертвица17, Федоровка18 и Варива19. Общая численность высланных крестьян составила 150 человек, однако в Камышинской волости Тобольской губернии было водворено 149 поселенцев20. С достоверностью установить их языковую и этническую принадлежность невозможно, так как в сохранившейся подборке документов21, этот вопрос не затрагивается22.

В документах Омского областного архива (дела «О священниках католического и лютеранского закона»23 и «Об устройстве

от слова «Рига», а проживающие в Рыжкове латыши считают, что село было основано именно их предками. В любом случае следует признать, что латыши появляются в селе довольно рано, по крайней мере, в 1810-е гг., т.е. раньше эстонцев и ссыльных из Финляндии.

11 РГИА, ф. 1286, оп. 1, д. 115, л. 32-39.

12 Названия деревень и их этнический состав приведены ниже по изданию [Списки 1864]. См. также п. 4 Таблицы 1 Приложения 4 и Карты 4-5 Приложения 6.

13

Др. название — Ванакюля; преимущественно ижорская (выслано было 4 семьи).

14 Др. названия — Ууси Арсиа, Вяйке Арсиа; преимущественно финская (7 семей).

15 Др. название — Арсиансаари; преимущественно финская (8 семей).

16 Преимущественно ижорская (1 семья).

17

Др. названия — Куллакюля, Кулла; преимущественно финская

(1 семья).

18

Преимущественно финская (2 семьи).

19 Др. название — Варево; судя по именам и фамилиям высланных крестьян, в XIX в. преимущественно финская (3 семьи).

20 ГАОО, ф. 2, оп. 1, д. 73, л. 32об.

21 РГИА, ф. 1286, оп. 1, д. 115.

22

В упоминавшемся поименном списке [РГИА, ф. 1286, оп. 1, д. 115, л. 32-39] содержатся только русские (или русифицированные) имена переселенцев, а вместо фамилий используется отчество главы семейства. Список фамилий см. в Приложении 2.

23 ГАОО, ф. 2, оп. 1, д. 251а.

колонии ссыльных лютеран в Сибири»24) рассмотрение получает только конфессиональная принадлежность прибывших на поселение крестьян. В рапорте тобольского вице-губернатора сибирскому генерал-губернатору И. Б. Пестелю от 5 марта 1808 г. говорится: «В Ишимском округе Камышинской волости водворено 26 семей (...) присланы в 1804 г. из Ямбургского уезда, лютеранского вероисповедания»25. В записке о количестве жителей в дер. Чухонской от 1816 г. есть другие сведения о конфессиональной принадлежности основателей Рыжкова: «В дер. Чухонской из бывших крестьян барона Унгерга проживает католического исповедания 99 мужчин и 103 женщины, и другого исповедания мужчин 20, женщин 12, т.е. всего 234 человека»26. Вероятнее всего, католиками в этом документе ошибочно названы ингерманландские финны, в то время как 32 человека «другого исповедания» могли быть православными ижорцами (при этом и те, и другие именуются «чухонцами»)27. Принимая во внимание тот факт, что в более поздних документах переселенцы характеризуются по конфессиональной принадлежности как лютеране, можно предположить, что среди ссыльных крестьян все же преобладали ингерманланд-ские финны. Небольшая часть православных ижорцев, входящих в группу высланных крестьян, вероятно, вскоре примкнула к большинству в конфессиональном отношении28.

24 ГАОО, ф. 3, оп. 3, д. 4936.

25 ГАОО, ф. 2, оп. 1, д. 73, л. 32.

26 ГАОО, ф. 2, оп. 1, д. 251а, л. 15.

27 Позже, когда вопрос об основателях Рыжкова поднимается еще раз, в деле «Об устройстве колонии ссыльных лютеран» сообщается (рапорт пастора Ф. В. Мейера от 22 октября 1858 г.): «Колония Рыжкова была основана в 1805 г. помещичьими финскими крестьянами, которые с соизволения Александра I добровольно переселились в Сибирь из-за несогласий с помещиками. Все они были одного вероисповедания, одного происхождения и в родстве между собою (...)» [ГАОО, ф. 3, оп. 3, д. 4936].

28 Существует возможность того, что этот переход произошел и раньше, еще в Ингерманландии. Попытки обращения ижоры и води в лютеранство предпринимались с конца XVII в. Благодаря деятельности епископа Ю. Гезелиуса-младшего, в ряде западных приходов Ингерман-ландии часть водского и ижорского населения приняла лютеранство [Шлыгина 1998, 2003; Саватеев 2007]. Этот процесс приводил к неизбежному сдвигу в этническом самосознании группы. Во-первых, в данном

История финнов в Сибири тесно связана с деятельностью евангелическо-лютеранской церкви Финляндии [Курило 2002]. Практически сразу после основания дер. Чухонской ее жители направляют Тобольскому генерал-губернатору прошение о том, чтобы получить своего лютеранского священника с обязательным знанием финского языка29. В 1807 г. в деревне появляется молитвенный дом, построенный на деньги одного из жителей, а в 1816 г. государство выделяет средства на постройку деревянной церкви. Однако прошение о духовном призрении долгое время остается без ответа, т.к. не находится подходящей кандидатуры на должность пастора. В 1818 г. в Рыжково прибыл Р. Й. Вальтер, ставший первым пастором рыжковских колонистов. В рапорте от 30 июня 1818 г. он сообщает, что в Ишимском округе в чухонской деревне Рычкове [sic!] при его участии крестились 12 лиц мужского пола,

17 лиц женского пола, венчались 9 пар, причастились — 90 человек обоего пола, а 8 «отправились в дальний путь [т.е. были похоронены — Д. С.]»30. И. Г. Гранё пишет, что Р. Й. Вальтер был, вероятнее всего, римско-католическим священником, по ошибке посланным в лютеранскую колонию [Grano J. G. 1905]. По всей видимости, он не знал финского языка. Несмотря на это, появление в селе лютеранского прихода стало предпосылкой для того, чтобы в Рыжково направлялись и другие лютеране, попадавшие

регионе конфессиональная принадлежность прочно асссоциировалась с этнической, а термин «лютеранин» был во многом синонимичен термину «финн». Во-вторых, переход в лютеранство делал группу восприимчивой к культурному влиянию со стороны финских проповедников, а также задавал контекст для регулярных контактов с финским языком (во время богослужения и при общении между прихожанами). Таким образом, в числе первых переселенцев в Сибирь могли попасть как собственно ингер-манландские финны, так и семьи «финнизированных» ижор. В. Салми-нен, основываясь на анализе фольклорных текстов, записанных среди рыжковских финнов, также приходит к выводу, что по происхождению основатели села скорее всего являются ижорами, принявшими лютеранство ^а1ттеп 1945-1946].

29 ГАОО, ф. 2, оп. 1, д. 73, л. 32об, 74.

30 «Сведения о количестве жителей мужского и женского пола, проживающих в деревне Чухонской Камышинской волости Ишимского уезда» [ГАОО, ф. 2, оп. 1, д. 251а, л. 15].

в Западную Сибирь, например, латыши31. С 1820 г. сюда начали прибывать эстонские переселенцы [КогЬ 1998], а после 1826 г. — финны из Финляндии32.

Через два года после смерти Р. Й. Вальтера, проработавшего в поселении 19 лет, должность пастора занимает финн П. Пундани из г. Савонлинна. С этого момента устанавливается прочная культурная связь Рыжкова с Великим княжеством Финляндским, т.к. вопросы, касающиеся религии и обучения детей, берет на себя евангелическо-лютеранская церковь. В своих письмах на родину пастор П. Пундани отмечает, что основными проблемами поселения в момент его приезда были пьянство и недопонимание между представителями разных национальностей33. По его словам, финское население Рыжкова не слышало проповеди на родном языке в течение почти 40 лет, а большая часть молодежи в поселении неграмотна. Для решения проблемы пастор П. Пундани организовывает катехизаторскую школу и приступает к обучению детей [8аап 1994]. Детям финнов и эстонцев он преподает на финском, а латышских детей обучает отдельно34. Из Финляндии в Рыжково поступает духовная литература.

31 Просьба о том, чтобы все ссыльные лютеране были собраны в одном месте для облегчения духовно-просветительской деятельности священнослужителей, была выдвинута в начале 20-х гг. XIX в. служителями евангелическо-лютеранской церкви [Лоткин 2003: 32].

32

По законодательству Великого княжества Финляндского с 1826 г. ссылкой в Сибирь заменяют смертный приговор для преступников-мужчин, а с 1847 г. подобная мера наказания вводится и для осужденных на смерть женщин. Высылкой в Сибирь с 1847 г. также заменяется приговор к тюремному заключению за бродяжничество. Общее число финских ссыльных, направленных на поселение с 1826 по 1888 г., составило, по подсчетам А. Юнтунена, 2422 чел. [.ТипШпеп 1983: 87-94; Такала 1998: 102-103].

33 «(...) Люди прибежали от своих полей нас приветствовать и (...) благодарили власти, которые отправили им священника, говорившего на их языке. (...) Первые дни я должен был помирить их друг с другом. (...) С тех пор, как я здесь живу, водку открыто уже не продают. Люди работают серьезнее и пиры по воскресеньям прекратились» ^иота1атеп бш-гакип1а 1844] (перевод неизвестного автора, из личного архива Ю. Саари).

34

К сожалению, в данном случае неизвестно, на каком языке происходил процесс обучения.

С середины 1840-х гг. село становится колонией для поселения всех ссыльных лютеран, направленных в Западную Сибирь (в соответствии с указом Николая I от 2 октября 1845 г.35). Благодаря появлению новых поселенцев из Прибалтики и Финляндии население Рыжковской колонии быстро растет. Финские пасторы и учителя, работавшие в колонии после 1845 г., считают много-национальность поселения основной проблемой, которая мешает продуктивному общению с паствой и приводит к конфликтам. И. Г. Гранё в 1905 г. не без сожаления отмечает, что «качество» новых жителей также было не лучшим:

Это население, собранное из отбросов разных национальностей, принесло с собой в Рыжково много несчастья и бед. Хотя часть переселенцев подалась в другие места, число прибывших было столь велико, что луга и земли не могли их прокормить. (...) Смешение языков равным образом не служило поддержанию порядка [Гранё 1993: 190-191].

Динамику роста численности жителей Рыжкова наглядно иллюстрирует А. Юнтунен: в 1848 г. — 700 человек, в 1859 г. — 1653 человек ^иПипеп 1982: 357], при ежегодном приросте, подсчитанном И. В. Лоткиным, примерно в 50-60 человек [Лот-кин 2003: 32]. Рыжково оказывается непригодным для проживания такого количества людей по своему расположению и площади земельных угодий.

В окрестностях колонии появляются дочерние поселения, такие как деревни Казулино, Ильинка, Макарьево и Матарово (Мо-торово). А. Юнтунен полагает, что последние две появились еще в 1830-е гг., в то время как И. В. Лоткин говорит о Казулине и Макарьеве как о деревнях, возникших к 1859 г. [Лоткин 2003: 33]. В [Список 1927] даты основания этих деревень не указаны. Сказать что-либо определенное об этнической принадлежности их жителей в XIX в. также нельзя, но, по данным переписи 1926 г., в них уже преобладали русские36. Кроме того, из-за перенасе-

35 Указ 19363 из Полного собрания законов Российской Империи. Соб. 2. Т. 20. С. 55-56 (цит. по [.ТипШпеп 1983]).

36 Мои информанты говорили о Казулине как об «эстонской деревне», где жили родственники некоторых жителей Рыжкова. Деревня существует по сей день, но, к сожалению, пока мне не удалось там

ленности Рыжкова ссыльных финнов до 1857 г. перенаправляли в русскую деревню Чистая в Колмаковской волости Тюкалинского уезда [Лиценбергер 2004].

Еще одним событием, стимулировавшим расселение жителей Рыжкова по обширной территории за пределами колонии, стал пожар в апреле 1846 г., когда большая часть домов в селе сгорела. За последующие два года население Рыжкова уменьшается на 200 чел. (если в 1846 г. в Рыжкове проживало 900 чел. [Колесников 1966], то в 1848 г. — 700 чел.). Р. И. Такала в своей статье [Такала 1998] указывает, что в ходе этого переселения старую колонию покинули в основном ингерманландцы37. В 1847— 1848 гг. 20 ингерманландских семей, чьи хозяйства пострадали от огня, отправились на северо-восток, в Тарский уезд Тобольской губернии. Здесь, на р. Буген, они основали одноименное поселение (Бугене), позже получившее название Фины38 (современный Знаменский район Омской области) ^гапо J. G. 1905: 23; Juntu-пеп 1982: 356]. Помимо 20 ингерманландских семей, основавших Бугене, население новой деревни пополнялось за счет эстонцев и немногочисленных финнов, высланных из Финляндии. Вокруг деревни возникали заимки39, со временем становившиеся автономными поселениями.

побывать (правда, по мнению некоторых информантов, эстонцев и финнов там уже не осталось).

37

Данные И. Г. Гранё также это подтверждают ^гапб I. G. 1905], но примерно треть ингерманландцев в Рыжкове все же осталась (судя по статистическим данным, относящимся к 1880-м гг.).

38 Другие варианты названия — дер. Чухонская (как и Рыжково), РЫепе, Быотеп ки1а или Бйг ки1а (см. также Таблицу 6 Приложения 4).

39 Современные жители Рыжкова говорят о заимках как об одной из традиционных черт финских хозяйств в Сибири. Владелец заимки не приобретал землю, а брал ее в пользование по праву первого, пришедшего на пустующее место. Иногда заимки располагались достаточно далеко от основного поселения. Здесь семья, владеющая заимкой, проводила часть года (как правило, жить на заимку уезжали по весне, а возвращались с наступлением холодов). С течением времени в дом на заимке могли переселиться дети хозяев, успевшие обзавестись собственной семьей. По всей видимости, превращение заимок в автономные поселения было общим механизмом для возникновения новых финских деревень в Сибири.

К концу XIX в. в окрестностях Бугене было 3 новых деревни: Ориково, основанное ингерманландцами Михаилом Андреевым и Юрием Ориковым в 1870 г., заимка Матвеевка (УаНкШа), основанная ингерманландцем Матвеем Андреевым в 1872 г., и Ларионова (дер. Ларионовка, Ппкипп КШа), основанная ссыльным Матти Ункури в 1898 г. В 1902 г., по данным, которые приводит И. Г. Гранё, этнический состав населения Бугене и примыкающих к ней деревень был следующим: в Бугене проживало 218 финнов,

25 эстонцев, 3 русских; в Ларионовке — 54 финна, 6 эстонцев, 6 русских; в Матвеевке — 46 финнов, 11 эстонцев, 11 русских; в Орикове — 32 финна, 80 эстонцев и неустановленное число русских, по всей видимости, довольно большое (в деревне насчитывалось 55 русских хозяйств) ^гапо J. G. 1905: 30-32]. В 1906 г. неподалеку от дер. Бугене возникает еще одно финское поселение — дер. Федькино [8аап 1994], более подробные сведения о котором, к сожалению, отсутствуют. В [Список 1927] упоминается также финская деревня Морозкина, возникшая в 1856 г.40 По результатам переписи 1926 г., в ней преобладали финны. Если верить этому источнику, Морозкина относится к числу старых финских поселений, но в книге И. Г. Гранё она не упоминается. Последняя финская деревня в Тарском уезде, о которой следует сказать несколько слов — дер. Пиетари (Ленинградка). В [Список 1927] она характеризуется как поселение, основанное в 1906 г. По переписи 1926 г., в ней преобладали ижоры, но исследователи упоминают ее в числе финских поселений [Бирин, Такала 1994]41. Р. И. Такала, в частности, отмечает, что в Пиетари и Бугене традиционный уклад жизни финнов-ингерманландцев сохранялся дольше всего. Мне пока не удалось до конца установить, каково

40

Даты основания деревень, приведенные в этом источнике, расходятся с данными И. Г. Гранё. Например, упомянутая дер. Ориково значится в [Список 1927] как поселение, основанное в 1850 г., а дер. Фины — в 1831 г.

41 История переименований этой деревни примечательна: до 1914 г. она значилась на картах как Пиетари, после чего была переименована в Петроградку, а в 1924 г. стала Ленинградкой. Под этим названием она просуществовала как минимум до конца 1960-х гг., однако на современных картах отсутствует.

было пропорциональное соотношение финнов и ижор в деревне Пиетари, а также прояснить обстоятельства ее основания. Современные жители Тарского района, происходящие из перечисленных выше финских деревень, с термином «ижора» не знакомы, но им известен термин karjalaiset ‘карелы’42. По словам некоторых из них, в этой деревне тоже жили финны, связанные родственными отношениями с выходцами из Бугене. В то же время опрошенные в экспедиции 2011 г. жители самой дер. Пиетари утверждают, что вплоть до 1970-х гг. в деревне проживало 6—7 ижорских семей, выехавших в первом десятилетии ХХ в. из дер. Вистино43, а также несколько семей эстонцев и русских. Ижорский язык, по их словам, в Пиетари вышел из употребления еще в довоенный период, т.к. старшее поколение переселенцев было ориентировано на скорейший переход на русский язык и слияние с окружающим русским населением.

Тарский уезд был не единственным местом, куда в середине

XIX в. переселялись жители Рыжкова. В 1849 г. еще одна группа рыжковских ингерманландцев отделилась от основного поселения и основала в Пановской волости деревню Боярка, к западу от Рыжкова (современный Викуловский район Тюменской области) ^гапо J. G. 1905]. В 1880 г. возле Боярки также возникла заимка, позже превратившаяся в отдельную деревню (дер. Заимка). Оба поселения были небольшими по размеру. К 1902 г. в них проживали не только ингерманландцы, но и несколько финнов, высланных из Финляндии, а также небольшое количество эстонцев и латышей. И. Г. Гранё приводит следующие данные об этническом составе их населения: в Боярке было 4 финских хозяйства, 6 эстонских,

42 Karjalaiset — это также одно из устаревших самоназваний ижор, но в представлениях моих информантов этноним karjalaiset соотносится только с Карелией, в то время как о существовании ижор им в принципе неизвестно (см. также 6.2.4). По утверждению Ю. Саари, в Тарском уезде на рубеже Х1Х-ХХ вв. действительно проживала группа переселенцев из Карелии, но подтверждающих эту версию данных мне пока найти не удалось.

43 Деревня на Сойкинском полуострове, в современном Кингисеппском районе Ленинградской области; см. Таблицу 2 Приложения 4 и Карту 6 Приложения 6.

1 латышское и 3 русских; в заимке — 8 финских хозяйств, 1 эс-

44

тонское и 4 русских .

Переселенцы, обосновавшиеся в Тарском уезде и Пановской волости, на некоторое время лишились духовного попечения со стороны финской евангелическо-лютеранской церкви. В конце 1840-х — начале 1850-х гг. лютеранский приход в Рыжкове также переживал кризис. В 1847 г. П. Пундани был переведен в другой приход, и в течение пяти лет после его ухода евангелическо-лютеранская консистория не могла найти достойного кандидата на должность пастора. В 1852 г. этот пост занял выпускник Тартуского университета Ф. В. Мейер. Рыжково поразило его падением нравов, которое, по мнению пастора, было вызвано смешением языков, нелегальной продажей спиртного и присутствием в селе людей, сосланных в Сибирь за уголовные преступления45. Незадолго до своего ухода в 1859 г. пастор Ф. В. Мейер ходатайствует о выделении в Западной Сибири нового места для поселения ссыльных лютеран. Барон Е. О. Мейендорф помогает ему в этом деле. В записке, касающейся прошения Ф. В. Мейера об основании колонии, сообщается следующее:

Без сомнения часть коренных поселенцев останется в Рыжково. (...) Финны и эсты одного племени, и вскоре изучают язык друг друга, несколько понимая его и без изучения. А из числа немногих ссыльных шведов едва ли найдется хоть один, который не понимал бы по-фински. (...) Пусть в существующей колонии остаются только финны, эсты и шведы. Латышам трудно ужиться в Рыжково с эстами и финнами46.

Пастор Э. Йоханссен, пришедший в Рыжково на смену Ф. В. Мейеру, продолжает переписку с тобольским генерал-

44 -гг

До наших дней ни одна из упомянутых выше деревень не сохранилась: деревни Боярка, Ларионовка и Матвеевка исчезли, очевидно, в 1960-е гг. (последние две — в результате кампании по расселению неперспективных деревень). Дер. Пиетари была расселена в середине 1970-х. Дольше всех сохранялась дер. Фины — до 1980-х гг., однако в течение последних 20 лет ее существования ее население перебиралось в соседние русские деревни.

45 Священнослужители, работавшие в Рыжковской колонии после пастора Ф. В. Мейера, приводили тот же самый список факторов, негативно влияющих на настроения паствы.

46 ГАОО, ф. 3, д. 4936, л. 136-141.

губернатором. В 1861 г. на правом берегу реки Омь было выбрано место для создания Омской лютеранской колонии47, по проекту включавшей в себя три отдельных поселения: Рига — для ссыльных латышей (Latin Kula ‘латышская деревня’), Ревель — для эстонцев (Viron Kula ‘эстонская деревня’), Гельсингфорс (Ruotsin Kula ‘шведская деревня’, она же Пупково) — для ссыльных финляндцев. Позже, в ответ на просьбы рыжковских ингерманландцев о создании отдельного поселения также и для них, в проект была внесена Нарва (Suomen Kula ‘финская деревня’) — четвертая деревня будущей колонии [Juntunen 1983]. Переселение состоялось в 1863 г., в результате чего в новые деревни переехало жить 365 семей [Saari 1994]. В 1861 г. часть финнов из дер. Чистая также была направлена в Омскую колонию48.

Численность жителей Омской лютеранской колонии росла достаточно быстро, а в ее окрестностях на рубеже XIX-XX вв. также появлялись новые поселения (например, латышская дер. Ер-молаевка, эстонская дер. Новый Ревель (Kirbu Kula), финские дер. Макаркино и Новый Гельсингфорс (Kuren Kula)). В 1890 г. в 20 километрах к югу от д. Ревель в Омской колонии возникла деревня Ковалево, где поселились преимущественно латыши и эстонцы, а также несколько семей ингерманландцев [Korb 1998]. В 1895 г. в непосредственной близости от только что построенной Сибирской железной дороги выходцы из ингерманландской дер. Нарва основали еще одну новую деревню, получившую название Ивановка [Nigol 1918; Grano J. G. 1905]. Ивановка возникла на месте заимки, владельцем которой был ингерманландец Матти Саари (Матвей Иванов) из дер. Нарва. Расположение старого ингерман-ландского поселения было крайне невыгодным, поэтому жители охотно переселялись на заимку, куда Матти Саари перевез свою семью. Между 1898 и 1899 годами дер. Нарва полностью опустела, т.к. большая часть ее населения переехала в Ивановку, а оставшиеся семьи — в дер. Гельсингфорс и Ковалево [Grano J. G. 1905].

47 Другое название — Еланская колония.

48 «Именной список лицам финского племени Пановской и Кол-маковской волостей, согласившихся переселиться в Еланскую волость», [ГАОО, ф. 3, оп. 3, д. 4936, лл. 121—122об, 261-261об.], «Именной список крестьянам и поселенцам новолютеранской колонии» [ГАОО, ф. 3, оп. 3, д. 4936, лл. 305-310].

Выходцы из других частей колонии также стали селиться в новом поселении, имевшем, в силу своего расположения вблизи от строящейся железной дороги, высокий экономический потенциал. По той же причине в начале ХХ в. здесь появилось большое количество русских, что стимулировало процессы культурной и языковой ассимиляции с ними финнов и ингерманландцев. В Ивановке они шли быстрее, чем в остальных деревнях прибалтийских колонистов.

К началу ХХ в. все финское население Омской колонии сосредоточилось в трех деревнях, Г ельсингфорсе, Ивановке и Ковалеве. Количество финнов было здесь следующим: 183 человека в Гельсингфорсе (из 350 жителей), 72 человека в Ивановке (из 129 жителей), 64 человека в Ковалеве (из 617 жителей). Финны были здесь одной из малочисленных групп колонии (по данным И. Г. Гранё, всего 319 человек, при общем населении колонии 2060 чел.) [^гапо J. G. 1905: 48—49]. Старые деревни, переименованные, соответственно, в Старую Ригу, Старый Ревель и Старый Гельсингфорс, постепенно утратили свое значение. Последнее крупное финское поселение, деревня Орловка (Загуеп КШа), сохранившаяся до наших дней, возникла уже в 1920-е гг. Ее население составили финны и ингерманландцы из опустевших Старого и Нового Гельсингфорса. В 1930-е гг. в деревни Омской колонии переезжает несколько семей ингерманландцев из Тарского района Омской области (из дер. Фины и ее окрестностей). Деревня Орловка становится точкой пересечения для групп финнов, происходящих из разных поселений на территории Омской области. Во-первых, здесь проживали бывшие жители дер. Нарва, т.е. ин-германландцы, когда-то переселившиеся из Рыжкова; во-вторых — потомки ссыльных из Финляндии, ранее проживавшие в дер. Гельсингфорс и, наконец, ингерманландцы, приехавшие из Тарского уезда.

Все же приток ссыльных в Рыжково возобновился в 1860-е гг. В 1880 г. здесь проживали 333 латыша, 159 ингерманландцев, 38 финнов и 170 эстонцев [7ипипеп 1983: 357]. После 1887 г. подселение ссыльных в старую колонию окончательно прекратилось, но население все же медленно увеличивалось за счет естественного прироста. В 1902 г. в Рыжкове проживало 1185 человек, из них финнов (ингерманландских и финляндских) — 235 человек,

а эстонцев, латышей и русских в совокупности — 950 человек. И. Г. Гранё указывает, что всего в селе было 29 эстонских, 120 латышских и 7 русских хозяйств ^гапб J. G. 1905: 21].

Наконец, помимо перечисленных четырех ареалов расселения сибирских финнов, необходимо упомянуть еще несколько поселений на территории Южной и Восточной Сибири, где проживали ингерманландские финны и выходцы из Финляндии. В первую очередь, это с. Верхний Суэтук в современном Каратузском районе Красноярского края. В 1846 г. с разрешения Енисейского гражданского губернатора в Минусинском округе Енисейской губернии поселяются пять семей финнов из Рыжкова и дер. Чистой. Несколько лет спустя они основывают на берегу р. Суэтук деревню, получившую в 1851 г. статус новой лютеранской колонии. В поселение водворяются как ссыльные финны, так и эстонцы. В 1861 г. для эстонских ссыльных организовывается отдельное поселение — Верхняя Буланка (подробнее см. [Гаупт 1865; Лиценбергер 2004; Савченко 2001; Juntunen 1983; Jйrgenson 2006]). Этнический состав населения Верхнего Суэтука остается смешанным. По всей вероятности, на рубеже Х1Х—ХХ вв. здесь поселяется также несколько ингерманландских семей из Омской лютеранской колонии.

По данным переписи 1897 г., количество финнов в Минусинском округе Енисейской губернии было небольшим — 271 человек (без самого г. Минусинска). Основная их часть проживала в Верхнем Суэтуке, все население которого на тот момент насчитывало 531 человек Количество эстонцев в Минусинском округе, по данным той же переписи, составляло 1257 человек. Численное преобладание эстонцев в конечном итоге привело к ассимиляции финнов, которые начали переходить на эстонский язык. Информанты из смешанных эстонско-финских семей сообщали, что уже в 1950-е гг. финский язык использовался только в нескольких домах и исключительно в ситуации внутрисемейного общения. В 2006 г., по свидетельству эстонского исследователя Айвара Юргенсона, в с. Верхний Суэтук умер последний носитель финского языка. В то же время, эстонский язык здесь до сих пор достаточно активно использует даже среднее поколение жителей.

В начале 1880-х гг. ингерманландские крестьяне из дер. Фи-ны Тарского уезда основывают на берегу реки Кулунда в 500 км

от Омска (на территории современного Алтайского края) еще одно автономное поселение — дер. Аштшегул (Ashtshegul), просуществовавшую до 1910 г. [Grano J. G. 1905]. На Дальнем Востоке также было поселение финнов — основанная в первое десятилетие ХХ в. дер. Турку/Або (Abo) [Jurgenson 2006; Saari 1994]. На его истории нет необходимости останавливаться подробно, так как в рамки данного исследования не входит рассмотрение группы сибирских финнов, проживавших в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. По утверждению некоторых авторов, этническая общность финнов в Восточной Сибири сохранялась только до 1920-х гг. [Бирин, Такала 1994].

Во второй половине XIX в. взаимодействие сибирских финнов и евангелическо-лютеранской церкви Финляндии было особенно интенсивным. С 1860 г. резиденция евангелическо-лютеранского священника переместилась в г. Омск. В обязанности занимающего эту должность входила работа с прихожанами всех трех колоний — Рыжковской (включающей в себя деревни Бугене и Боярку), новой колонии на Оми и Минусинской. Кроме пастора, в колониях работали проповедники и учителя; существовали финские и эстонско-латышские школы. С приходом на должность пастора И. Гранё (в периоды с 1885 по 1891 гг., а затем с 1901 по 1913 гг.), священнослужителя из Финляндии, духовная жизнь в лютеранских колониях Сибири вышла на новый уровень. И. Гранё проводил активную миссионерскую и просветительскую работу, следил за качеством преподавания в конфирмационных школах. Усилия пастора были направлены на объединение группы сибирских финнов. В своих воспоминаниях он с сожалением отмечает, что финский язык в колониях приходит в упадок, т.к. большая часть финнов говорит на ингерманландских диалектах, искаженных воздействием русского и эстонского языков [Grano J. 1893]. После отъезда И. Гранё в Финляндию, с 1891 по 1901 гг. его заменяет финский пастор П. А. Эриксон. Как отмечает Ю. Саари, его отношение к ингерманландцам и их языку было не столь негативным [Saari 1994].

В 1888 г. указом Александра III высылка в Сибирь была отменена как мера наказания для уголовных преступников из Великого княжества Финляндского. Вместе с тем, с 1892 г. более радикальные формы принимает языковая политика Российской

Империи в отношении лютеран. Официальным языком российской лютеранской церкви становится русский, предпринимаются также попытки русификации финской школы [8аап 1994; Такала 1998]. Однако учителя и священнослужители в финских поселениях Сибири стараются обходить это предписание. В 1901 г. И. Гранё возвращается к работе в колониях, а с 1908 г. пастором в Еланской колонии и Омске становится его сын П. Гранё. Пастор П. Гранё работает в колониях вплоть до 1921 г. Этот год становится последним годом существования лютеранских приходов Сибири. Богослужения в церквях сибирских лютеран и преподавание финского языка в школах прекращаются. Финские пасторы, проповедники и учителя получают разрешение вернуться на родину в независимую Финляндию. Одним из последних (в конце 1920-х гг.) сибирские колонии покидает представитель евангелическо-лютеранской церкви А. Лехто, учитель рыжковской школы, женатый на местной женщине [8аап 1994]. На сегодняшний день его потомки проживают как в Финляндии, так и в Рыжкове. Основная часть финского населения Сибири остается в колониях, но после закрытия финских школ и церквей, активизируются процессы ассимиляции финнов эстонцами.

4. Сибирские финны в ХХ веке

Сопоставление данных переписей населения (начиная с 1897 г.), а также данных похозяйственных книг и свидетельств информантов позволяет утверждать, что в среде сибирских финнов, помимо ассимиляционных процессов, имели место процессы чисто формальной «смены национальности». По результатам первой всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г., в Сибири насчитывалось 2182 финна (т.е. людей, указавших финский язык в качестве родного). Из них в Тобольской губернии проживало 974 чел. (36 чел. в Ишимском округе, 364 чел. в Тарском округе, 523 чел. в Тюкалинском округе); в Енисейской губернии — 421 чел. и в Забайкальской губернии — 211 чел. В Ишимском округе финнами были записаны жители Боярки, в Тарском округе — жители дер. Фины (Бугене) и окрестных более мелких поселений. Финны Тюкалинского округа проживали в Рыжкове и Омской колонии (деревни Гельсингфорс и Ивановка) [Первая 1904].

В 1920 г., в соответствии с договором между СССР, Латвией и Эстонией, лица латышской и эстонской национальностей получили возможность оптировать свое гражданство и, при желании, выехать на историческую родину. С декабря 1922 г., согласно постановлению Сибирского революционного комитета, латыши и эстонцы, проживавшие на территории РСФСР до 1914 г., но не оптировавшие гражданство Латвии и Эстонии, считаются гражданами РСФСР. В результате оптационной кампании эстонское население Сибири сокращается на 25% [Лоткин 2003: 47, 2005а]. Возможно, перспектива выезда из Советского Союза послужила для некоторых сибирских финнов первым стимулом к «смене национальности».

Данные первой демографической переписи советского периода, проведенной в 1920 г., позволяют проследить динамику численности финнов в сибирских поселениях за прошедшие 23 года. В бывшей Омской лютеранской колонии в 1920 г. проживало 285 финнов, а в Рыжкове и его окрестностях финнами были записаны 290 человек (т.е. суммарное число финнов в Тюка-линском уезде с 1897 г. увеличилось на два десятка человек). Незначительный прирост финского населения произошел в Боярке (1897 г. — 36 чел., 1920 г. — 54 чел.) и довольно существенный — в дер. Фины (с 364 чел. в 1897 г. до 581 чел. в 1920 г.) [Итоги 1923: 50-84]49. Общее число финнов на территории, соответствующей современной Омской области, составило 1240 человек. По переписи 1926 г., на той же территории проживало 1267 финнов (654 человека в поселениях Омской колонии и Рыжкове и 613 человек в дер. Фины и ее окрестностях) [Всесоюзная 1929].

В 1920-30-е гг. число финнов в Зауралье увеличивается за счет высылки из европейской части РСФСР финнов, бежавших на советскую сторону с территории независимой Финляндии [Hodgson 1970]. Практика высылки «перебежчиков» из приграничных территорий в Сибирь была достаточно распространенным явлением [Gelb 1993; Вихавайнен 2000]. В конце 1920-х гг. группа финнов из Финляндии, подвергшихся депортации, появляется

49 Причины столь резкого увеличения численности финнов в Тарском уезде в период с 1897-го по 1920-й год мне пока не известны.

в с. Рыжково. На сайте муниципального проекта «Омская область на карте» об этом говорится следующее:

В 1927-1928 гг. в Рыжково на принудительное поселение была сослана группа финнов, работавших в основном по домам — «по найму». Некоторые женились на местных, появлялись дети. В 1936 г. им разрешили вернуться в Финляндию, но без семей. Большинство уехали, остались лишь 5-6 человек, но и они после 1945 г. выехали из Рыжково в Финскую Карелию [История 2008].

Позднее, в 1930-1931 гг., в спецпоселениях на территории Западной Сибири было размещены ингерманландские финны, подвергшиеся депортации в ходе ликвидации кулацких хозяйств Ленинградской области [Майеу 1979; Мусаев 2001: 206]. Точное их количество неизвестно. Однако данные переписи 1939 г. не демонстрируют существенного увеличения численности финнов. По переписи 1939 г., в Омской области насчитывается 1340 человек финской национальности [Всесоюзная 1992].

После 1942 г. в число финнов по Омской области попадают также финны-ингерманландцы, вывезенные в Сибирь из Ленинграда и его окрестностей. Постановление о высылке финнов и немцев из кольца блокады выходит 20 марта 1942 г. Эвакуированные ингерманландцы прибывают в Омскую область летом 1942 г. Часть из них попадает в сибирские финские поселения, такие как дер. Ивановка и с. Рыжково (6 июля 1942 г. в Рыжкове было размещено 18 этнических финнов). Всего в Омской области после июня 1942 г. оказалось по меньшей мере 7932 эвакуированных [Мусаев 2001: 262].

Все эти события должны были способствовать увеличению численности финнов в Сибири, однако по результатам первой послевоенной переписи 1959 г., в Омской области их насчитывается только 834 человека. С одной стороны, такое резкое сокращение могло быть обусловлено тем, что после 1945 г. многие финны, оказавшиеся в результате депортаций в Зауралье, начали предпринимать попытки вернуться на родные места. Если в 1945— 1947 гг. этот процесс носил стихийный характер, то в 1949 г. ин-германландские переселенцы по всей Сибири вербовались для отправки в Карелию [Мусаев 2001: 313]. В апреле 1954 г. с эвакуированных были сняты паспортные ограничения, что сделало процесс возвращения ингерманландских финнов на родину легальным.

Это, однако, не объясняет снижения численности сибирских финнов относительно довоенных показателей: у финнов бывших лютеранских колоний не было столь веских причин переселяться в Ленинградскую область, как у эвакуированных ингерманланд-цев50. Более того, для некоторых современных сибирских финнов и сейчас характерна точка зрения, согласно которой в Сибири жить гораздо безопаснее, чем в Ленинградской области или Карелии.

Сокращение численности финнов происходило, по всей видимости, не только за счет низкого естественного прироста, убыли населения или миграций, но и за счет того, что часть сибирских финнов сменила национальность в официальных документах. Существенная часть сибирских финнов, рожденных в 1930-е гг., по документам была записана эстонцами. Этому соответствуют данные похозяйственных книг. Например, в самых ранних похо-зяйственных книгах Рыжковского сельского совета (за 1935 г.) не числится ни одного (!) финна51. Однако, как было сказано выше, еще в 1920 г. численность финнов в этом поселении составляла 290 человек. Сомнительно, что исчезновение почти трех сотен финнов (а возможно, и большего их числа с учетом естественного прироста) действительно имело место. В книгах 1940—1941 гг. национальность финн появляется вновь, но финнами записаны только несколько человек52. При этом, группа населения, считающая родным финский язык, присутствует в селе до сих пор.

50 Необходимо также учитывать, что определенное количество сибирских финнов стало жертвой репрессий 1937 г., направленных против этнических меньшинств Сибири (точное их количество, к сожалению, мне неизвестно). Часть мужчин могла также погибнуть в ходе военных действий в европейской части страны в 1941-1942 гг.

51 КрРА, д. 5, т. 1-6; д. 6, т. 1-8.

52 Этноним финны встречается в похозяйственных книгах за период с 1935 по 1945 гг. применительно к шести семьям: это три человека по фамилии Матвеевы (супружеская пара с сыном), которые после 1941 г. записываются эстонцами, женщина по фамилии Нейдлер, отец и дочь по фамилии Сеулсеп, женщина с сыном по фамилии Соосаар (эвакуированная), отец и сын по фамилии Сомель, а также Арно Ананович Лехто с тремя сыновьями, сын последнего учителя рыжковской приходской школы Ананиаса Лехто (т.е. всего 14 человек).

В других финских поселениях процесс «смены национальности» в первой половине 1930-х гг. не принимал таких радикальных форм. Например, в похозяйственных книгах Финского сельского совета, к которому относились деревни Фины и Илларио-новка, большая часть населения была записана финнами, и их численность примерно соответствует ожидаемой. В похозяйствен-ных книгах дер. Ивановка за 1935 г. национальность финн не встречается ни разу, но примерно у трети населения (в том числе — с финскими и ингерманландскими по происхождению фамилиями) в графе «народность» стоит прочерк. В 1936 г. ситуация меняется: в Ивановке финнами записаны члены 22 семейств (большая их часть по фамилиям соответствует группе населения, для которой отметка в графе «народность» в 1935 г. отсутствовала).

«Народность» была объектом постоянных манипуляций и в похозяйственных книгах Староревельского сельского совета (поселения бывшей Омской колонии). В рассматриваемый период времени к нему относились жители деревень Старый Ревель, Старый и Новый Гельсингфорс и Орловка. По меньшей мере у 40 глав хозяйств в период с 1934 по 1939 гг. отметка в графе «народность» меняется хотя бы один раз. Так, многие люди с финскими и ингерманландскими фамилиями, записанные эстонцами в 1934 г., в 1935 г. меняют свою народность на финскую.

Похожие процессы происходят и в с. Верхний Суэтук в Красноярском крае (бывшая Минусинская колония). Наиболее подробно они освещены в деле по учету национальных меньшинств в Минусинском округе Сибирского края, хранящемся в Минусинском государственном архиве53. По переписи 1926 г., в Каратузском районе (т.е. в Верхнем Суэтуке, Верхней и Нижней Буланке) числилось 397 эстонских хозяйств, в то время как финских хозяйств было только 24 и все они относились к Верхнему Суэтуку. Положение финнов как меньшинства среди национальных меньшинств снижало их шансы на получение культурного обслуживания на родном языке.

В 1929-1930 гг. Сибирский краевой исполнительный комитет выпускает ряд циркуляров, касающихся учета национального актива, культурного обслуживания нацменьшинств, а также

53 АМ, ф. 115, оп. 1, д. 280, 1926-1930 гг.

создания национальных сельских советов. В протоколе № 17—265 заседания президиума Сибирского краевого исполнительного комитета от 7 января 1930 г. всем окрисполкомам предлагается пересмотреть смешанные национальные сельсоветы. Ставится следующая задача:

(...) Путем разукрупнения или перегруппировки населенных пунктов образовать новые сельсоветы с однородным национальным составом, допуская при этом в необходимых случаях чересполосицу и минимальную норму в 300 душ населения на один национальный сельский совет [АМ, ф. 115, оп. 1, д. 280, 1926-1930 гг., л. 11].

Предполагаемого разукрупнения или перегруппировки так и не произошло. В отчетах, поступавших из Каратузского райисполкома после выпуска циркуляра, количество эстонских дворов в Верхнесуэтукском сельском совете увеличилось, в то время как финские дворы перестали упоминаться. В отчете, полученном в марте 1930 г., только 193 двора из 228 дворов сельсовета (т.е. 84,6%) числятся эстонскими. К концу апреля 1930 г. к Верхнесуэтукскому сельскому совету относятся уже 282 двора, а из 1170 человек 1152 записаны эстонцами (т.е. 98,5%). По данным, относящимся к июлю 1930 г., в самом Верхнем Суэтуке на тот момент проживает 308 человек, и из них 303 человека числились эстонцами. Похозяйственные книги 1930-х гг., к сожалению, не сохранились, но похозяйственные книги 1943—1945 гг. дают примерно те же результаты: финнами в них записаны только четыре человека54.

По всей видимости, те же самые процессы имели место и в других бывших лютеранских поселениях. Наиболее очевидным было исчезновение из документов группы финнов в с. Рыжково55. Доминирующей в численном отношении группой на момент

54 КаРА, ф. 60, оп. 3. Для сравнения: по переписи 1926 г., в Минусинском округе проживало 98 финнов. Так как других финских поселений в окрестностях г. Минусинска не существовало, можно предположить, что большая их часть была представлена финнами с. Верхний Суэтук.

55 Подборки документов, посвященной созданию национальных сельских советов по Крутинскому району, аналогичной той, что хранится в архиве г. Минусинска, мне, к сожалению, найти не удалось. Здесь я руководствуюсь данными похозяйственных книг по Рыжковскому сельскому совету за 1935-1945 гг.

создания сельсовета были латыши. Эстонцы несколько уступали им по численности, а меньшинством оказывались финны. Система культурного обслуживания нацменьшинств в смешанных сельских советах допускала создание двух национальных школ и ведение документации на двух языках. Наличие же третьего меньшинства в смешанном сельсовете было нежелательным. По всей видимости, руководство Крутинского районного исполкома избавилось от этой проблемы теми же самыми средствами: народность финны практически исчезла из официальных документов56.

В Финском сельском совете, к которому относились дер. Фины и Илларионовка, финны были преобладающей группой, поэтому процесс работы с национальными меньшинствами здесь не сопровождался официальным исчезновением финнов. В Ивановском сельском совете к началу 1930-х гг. численно преобладали латыши и эстонцы, хотя имелось и существенное количество немцев и русских57. Здесь исчезновение из документов финнов, по-видимому, не сделало бы национальный состав сельского совета менее смешанным. Кроме того, судя по данным метрических книг, финны-ингерманландцы занимали здесь промежуточное положение между эстонцами и финляндскими финнами еще в XIX в. Так, люди с ингерманландскими фамилиями в приходских книгах часто были записаны эстонцами в тех случаях, где указывалась национальность родителей крещеного младенца58. В Староре-

56 ГАОО, ф. 473, оп. 9, д. 173.

57 АИ, оп. 1, д. 28.

58

При рассмотрении вопроса о создании национальных сельских советов служащие Омского исполкома использовали данные переписи 1920 и 1926 г. Национальными могли считаться только те сельсоветы, где жители «коренной» национальности составляли 90% населения, остальные же автоматически попадали в число смешанных. Финны упоминаются только в связи со Староревельским сельским советом Кала-чинского района (бывшая Омская колония). Рыжковский (ранее — Ко-лодцевский) сельсовет, по этим данным, был определен как смешанный эстонско-латышский с преобладающим латышским населением, но с эстонской школой [МОУ Рыжковская 2009]. Только в в одном из документов, касающемся медицинского обслуживания в национальных сельсоветах, упоминается, что в с. Рыжкове проживают эстонцы, финны и латыши [ГАОО, ф. 28, оп. 1, д. 325, л. 41]. В документе [ГАОО, ф. 28, оп. 1, д. 325, л. 80] о перспективах создания школьной сети для отдельных

вельском сельском совете, вероятно, также был взят изначальный курс на сокращение списка национальных меньшинств, однако к середине 1930-х гг. в дер. Орловке создается финский национальный колхоз, благодаря чему количество финнов по данным похозяйственных книг с 1934-го по 1939-й г., как уже говорилось, даже увеличивается59.

Дополнительным поводом к смене национальности в среде сибирских финнов могли быть и факторы внешнеполитического характера. В начале 1930-х гг. руководство СССР пересмотрело свое отношение к Финляндии. Прежде это отношение было относительно нейтральным, но теперь Финляндия стала рассматриваться в качестве безусловного противника [Мусаев 2001: 227]. В конце 1930-х гг. в похозяйственных книгах сибирских финских поселений можно отметить вторую волну формальной «смены национальности». На этот раз, однако, встречаются как случаи смены национальности с финской на эстонскую, так и наоборот — случаи записи эстонцев финнами. Например, в 1939 г. число финнов в похозяйственных книгах Староревельского сельского совета увеличивается и параллельно с этим часть финнов, напротив, записывается эстонцами. Мои информанты комментировали это следующим образом. С одной стороны, некоторые люди стремились отказаться от своей финской национальной принадлежности, так как оставаться финнами было, по их соображениям, небезопасно в условиях открытого военного конфликта с Финляндией. С другой стороны, мужчины в сибирских поселениях, даже этнические эстонцы, порой меняли свою национальность на финскую, так как надеялись, что это поможет им избежать призыва в армию. В действительности, у этнических финнов было

национальностей финны также упоминаются: «Национальностей, насчитывающих в своем составе десятки тысяч жителей, пять (украинцы, белорусы, немцы, казахи, бухарцы-татары), свыше тысячи жителей насчитывают в округе — эстонцы, латыши, поляки, мордва, евреи, зыряне, чуваши, цыгане. Из мелких национальностей нужно отметить молдаван, чехов, финнов. Остальные национальности живут вкрапленно среди других национальностей и не представляют из себя сколько-нибудь сплоченной единицы. Итак, при составлении плана всеобщего обучения нужно учесть особенности 16 национальностей».

59 АО, ф. 14 оп. 1(16), д. 28.

гораздо больше шансов попасть в действующую армию в период Советско-Финляндской (Зимней) войны 1939-1940 гг. в связи с созданием Финской народной армии в составе РККА60.

Помимо событий 1939-1940 гг., по всей видимости, определенное влияние на настроения финнов в сибирских поселениях оказали события 1937-1938 г. в Карельской АССР [Austin 1992]. Карельская трудовая коммуна была создана в 1920 г. по результатам Тартуского мирного договора, а в 1923 г. была преобразована в Автономную Карельскую Советскую Социалистическую Республику. В соответствии с политикой коренизации, которая проводилась в 1920-е гг. во всех национальных областях и республиках Советского Союза, в Карельскую АССР для работы в лесной промышленности вербовались финны и карелы [Кожанов, Яловици-на 1998]. Агитационная кампания руководства Карельской Республики была чрезвычайно успешной. К середине 1930-х гг. на данной территории было уже около 20 тысяч финнов (в то время как, по переписи 1926 г., численность финнов в Восточной Карелии составляла только 2500 человек) [Вихавайнен 2000: 79-85]. Среди переселенцев были финны-ингерманландцы, нелегальные эмигранты из Финляндии и американские финны. Очевидно, о вербовке на лесозаготовительные работы в Восточной Карелии было известно и в сибирских финских поселениях. Многие из моих информантов сообщали, что их родственники уезжали жить и работать в Карелию в начале 1930-х гг. Переезд отдельных семей в Карелию, как правило, был продиктован стремлением избежать коллективизации. Но уже в 1937-1938 гг. те из сибирских финнов, кто не попал в Карельской АССР под волну репрессий, вернулись в свои сибирские села. Этническая чистка, свидетелем которой стали сибирские переселенцы, могла стать для них еще одним поводом к смене национальности в документах.

К 1936 г. в бывших лютеранских поселениях на территории Сибири было завершено создание национальных колхозов. В с. Рыжкове с 1931 г. существовало два колхоза: латышский «Brivajs Latvietis» и эстонский «Uus Elu», объединивший эстонцев и финнов. В дер. Фины и Илларионовка также было два национальных колхоза: финский «Авангард» и эстонский «Нацмен

60 Подробнее об этом см. [Мусаев 2001: 251].

Дружба». В Ивановский и Староревельский сельский совет входили эстонский колхоз имени Карла Маркса (в дер. Ковалево), эстонские колхозы «III Интернационал» и «Новая Жизнь» (в Ивановке), эстонская сельскохозяйственная артель «Национал» (в Ст. Ревеле и Ст. Г ельсингфорсе), латышская сельскохозяйственная артель «Эйхе» (в Ст. Риге), латышский колхоз «Ага^в» (в Ивановке) и финский колхоз «Буденный» (в дер. Орловке) [Лоткин 2003: 49]. Преподавание в национальных школах велось на латышском и эстонском языках61.

Однако ни возможные политические мотивы, заставлявшие сибирских финнов скрывать свою национальную принадлежность, ни установка на устранение из документов «лишних» национальных меньшинств при создании национальных сельских советов не могут служить исчерпывающим объяснением «смены национальности». Возможно, причина записи части финнов эстонцами объясняется и действительными ассимиляционными процессами.

5. Социолингвистическая ситуация в поселениях

Общность сибирских финнов, рассматриваемая в статистических материалах и многих исторических работах как единое целое, по своему происхождению состояла из двух этнических компонентов. К первой из групп можно отнести потомков выходцев из Ингерманландии, основателей Рыжкова, которые затем расселились по всем перечисленным ареалам проживания сибирских финнов. Вторая группа начала формироваться в Рыжкове из финляндских ссыльных, говоривших на разных диалектах финского языка Финляндии и прибывавших в Сибирь либо отдельными семьями, либо поодиночке. Процесс формирования

61 Мне неизвестно о существовании финноязычных школ при Финском и Староревельском сельских советах. В материалах о национальных кадрах по Омской области за 1936-1937 гг. в Тарском районе числится только 8 эстонских национальных школ, а в Калачинском — 6 эстонских и ни одной финской [ГАОО, ф. 437, оп. 9, д. 311, л. 42]. Информанты из деревень Фины, Илларионовки и Орловки также утверждают, что в местных школах преподавание до 1938 г. велось на эстонском языке. Чем было вызвано подобное несоответствие между доминирующей национальностью в перечисленных сельских советах и языком школьного преподавания, мне пока выяснить не удалось.

этой группы завершился в 1850-е гг. в Омской и Минусинской лютеранских колониях независимо друг от друга.

В XIX в. обе группы сибирских финнов были тесно связаны экономическими и родственными отношениями, а также деятельностью евангелическо-лютеранской церкви Финляндии. С точки зрения финляндских ссыльных, ингерманландцы были «ненастоящими финнами». Священнослужители во многом поддерживали эту позицию. После 1921 г. укрепление финской идентичности обеих групп силами представителей церкви и системы образования прекратилось, и, как следствие, раскол между ними усугубился.

Вместе с тем ключом к сближению ингерманландцев и эстонцев был язык. Говоры ингерманландцев62 и потомков финляндских ссыльных в Сибири имели существенные различия. В Омской и Минусинской колониях финны использовали особые говоры финского языка, сложившиеся в среде выходцев из разных частей Финляндии63.

Ингерманландцы использовали в общении между собой говор финского языка, наиболее близкий современным нижнелужским финским и ижорским говорам, распространенным в Кингисеппском районе Ленинградской области в долине р. Россони64

62 Для обозначения ингерманландской по происхождению группы сибирских финнов я буду употреблять в качестве этного, т.е. сугубо внешнего, термин «ингерманландцы». В действительности, он не имеет широкого распространения в среде моих информантов. При упоминании рассматриваемого говора я буду пользоваться формулировкой «сибирский ингерманландский идиом». Проблема его лингвистического статуса заслуживает отдельного рассмотрения, и в рамках данной статьи я не буду ее касаться.

63 Язык финнов Минусинской колонии, к сожалению, не был документирован тогда, когда это еще было возможно. На основе собранных данных практически невозможно составить более или менее точную диалектологическую характеристику этого идиома. Язык финнов Омской колонии сохранился только в варианте дер. Орловки. Для этого идиома характерен ряд черт, отличающих его как от литературного финского языка, так и от финских говоров Ингерманландии. По ряду признаков его все же можно отнести к восточнофинским диалектам.

64 Т-Г ~

По всей видимости, ингерманландцы, попавшие на данную территорию в начале XIX в., принесли с собой результаты нижнелужских

(см. п. 4 Таблицы 1 Приложения 4 и Карты 4-5 Приложения 6). С точки зрения «наивного носителя», данный идиом обладает рядом черт, делающих его похожим на «испорченный эстонский» или смесь эстонского и финского. Похожая оценка была дана ему в работах А. Корб [КогЬ 2007]65. Подобная лингвистическая характеристика предопределила внешнее отношение к ингерман-ландцам как к «испорченным финнам» или «полуфиннам-полуэстонцам». Эту точку зрения со временем могли разделить и сами ингерманландцы. Вполне возможно, что в 1930-е гг. самоощущение ингерманландцев колебалось между двумя полюсами — «эстонским» и «финским». Официальная принадлежность к эстонцам, навязанная в то время сверху или же выбранная сознательно, существенно повлияла на идентификационные процессы в поселениях.

Активизация финской идентичности ингерманландцев началась только в последнее десятилетие, когда на территории Омской области вновь появились представители лютеранской Церкви Ингрии66. Их миссионерская деятельность создала предпосылки для объединения ингерманландцев и финнов. На фоне языкового сдвига, делающего языковые различия несущественными, на передний план выдвинулось осознание принадлежности к одной и той же конфессии. Знание об истории деревень, которое распространяют в поселениях представители Омского прихода еван-

языковых контактов (см. также сноску 27). В их языке финские, ижорские и водские элементы могли сочетаться изначально [Лаанест 1966, 1977; №т 1972; Муслимов 2005, настоящий сборник]. Подробнее о некоторых особенностях ингерманландских финских диалектов см. в том числе [Ьерр1к 1975; Коппалева 1998; Елисеев 2003; Муслимов 2009].

65 Ряд лексических изоглосс, общих для западной части нижне-лужского ареала и примыкающего к нему эстонского языка, сильная редукция неначальных кратких гласных и последствия реального контактного воздействия действительно сближают сибирский ингерманланд-ский говор с эстонским. Однако представители изучаемой группы считают его отдельным языком, отличающимся как от эстонского, так и от финского. Небольшое число людей, которым известны местные прибалтийско-финские идиомы, очень чувствительны к различиям между ними.

66 Подробнее об истории Церкви Ингрии см. [Шлыгина, Казьмина

гелическо-лютеранской церкви Ингрии, способствует формированию представлений о сибирских финнах как о единой группе. Моей задачей в рамках данной статьи является рассмотрение идентификационных процессов в группе, подверженной этим многообразным и разнонаправленным влияниям.

Проведенное исследование нельзя назвать социолингвистическим в строгом смысле слова. Я предприняла 4 экспедиции к сибирским финнам летом 2008, 2009, 2010 и 2011 гг. В ходе экспедиций я работала в следующих населенных пунктах: с. Рыж-ково, с. Оглухино, пос. Крутинка (окрестности бывшей Рыжковской колонии), дер. Орловка, с. Ивановка, дер. Старый Ревель, дер. Ко-валево (поселения бывшей Омской колонии), пос. Знаменка, дер. Че-редово, дер. Коточиги, дер. Михайловка, г. Тара (населенные пункты, в которые переселились жители дер. Фины) на территории Омской области, дер. Озерное (населенный пункт, в который переселились жители дер. Боярка) на территории Тюменской области и с. Верхний Суэтук на территории Красноярского края. Я не проводила сплошного социолингвистического обследования указанных населенных пунктов, ограничиваясь сбором лингвистического материала и записью интервью у интересующих меня информантов67. Всего в мою выборку вошло около 130 человек, в основном представителей старшего поколения (1930-1940-х гг. р.).

В с. Рыжкове на сегодняшний день проживает основная часть носителей сибирского ингерманландского идиома, и только здесь ингерманландцы до сих пор представляют компактную группу с тесными связями и регулярным общением на своем языке. Два других поселения, где ингерманландцы проживали компактно (дер. Фины и дер. Боярка), прекратили свое существование в 1960-1980-х гг68.

67 Меня интересовали главным образом носители прибалтийско-финских идиомов, в первую очередь — сибирского ингерманландского. По этой причине в мою выборку вошли в основном люди пожилого возраста, в то время как информанты среднего возраста представлены в значительно меньшем количестве. В Рыжкове я проводила отдельные беседы с детьми и молодежью, но в список информантов в Таблице 4 Приложения 3 они не включены.

68 Несколько носителей сибирского ингерманландского идиома проживают также в дер. Озерное Викуловского района Тюменской области

Носители второго сибирского финского идиома, сложившегося в среде выходцев из Финляндии, остались только в поселениях на месте бывшей Омской колонии: дер. Орловке и дер. Ивановке (3 человека). Кроме того, несколько десятков человек, включая представителей самого старшего поколения, переехали из этих деревень в Омск. Религиозно активные жители Рыжкова имеют возможность контактировать с ними в Омском евангелическо-лютеранском приходе, где каждое воскресенье проводятся церковные службы. Но для основной части населения Рыжкова существование «еще одного финского языка» на территории Омской области неактуально, т.к. они не выезжают за пределы своего села.

Людей, знающих второй финский идиом, в Рыжкове не осталось. Мне не удалось выяснить, когда здесь умерли его последние носители и насколько широко он использовался в поселении в ХХ в. Я предполагаю, что местное финское население перешло на ингерманландский идиом в 1920-х гг. После 1887 г. приток ссыльных из Финляндии прекратился, и финляндские финны в Рыжковской колонии остались в меньшинстве. Основную их массу составляли бессемейные мужчины, вынужденные брать в жены ингерманландок. Дети в подобных семьях имели равные шансы освоить финский и ингерманландский идиомы, но неизвестно, что происходило в действительности. Влияние финского языка Финляндии, которое, несомненно, было актуальным по крайней мере до 1921 г., в речи современных рыжковцев не наблюдается.

Все сообщества, как ингерманландцев, так и финнов бывшей Омской колонии, находятся в состоянии достаточно далеко зашедшего языкового сдвига в пользу русского языка. Село Рыжко-во в настоящий момент в значительной степени русифицировано. Русские начали доминировать в структуре управления и некоторых профессиональных сферах еще в довоенный период, после снятия в 1937 г. с ответственных постов (бригадиров и председателей колхозов) эстонцев и латышей, однако тогда их количество было небольшим. Вплоть до 1960-х гг. этнический состав населения

(переселенцы из дер. Боярки) и в дер. Михайловке Тарского района Омской области (переселенцы из дер. Фины).

Рыжкова оставался преимущественно прибалтийским. Приток русскоязычного населения усилился лишь во второй половине

ХХ в69. По статистическим данным за 1997 г., как сообщает А. Корб, в селе проживали представители 11 национальностей, среди них 400 русских, 145 латышей, 115 эстонцев, 55 казахов,

20 немцев, 10 украинцев и ни одного финна [КогЬ 2003: 30]70. В 2010 г. население Рыжкова составляет 535 человек71 [Рыжково 2010], однако, по свидетельству работников сельской администрации, эти цифры отражают только количество зарегистрированных жителей, не все из которых действительно проживают в селе.

Данные о количестве эстонцев в Рыжкове, приведенные выше, могут ввести в заблуждение. В действительности носителей эстонского языка здесь меньше, нежели носителей ингерманланд-ского идиома, однако в паспортах советского образца все ингер-манландцы были записаны эстонцами. Большая часть эстонского населения, оставшегося в Рыжкове после кампании по приобретению эстонского гражданства72, в 1930-х гг. переселилась в деревню Сядэ (Ревель), расположенную в 8 км от Рыжкова73. За непродолжительный период существования дер. Сядэ (до начала 1960-х гг.), в ней успело сложиться достаточно замкнутое сообщество, ос-

69 Русификация села в первое десятилетие XXI в. усилилась. Например, недавно в Рыжкове был заложен православный храм. Его активное строительство началось летом 2009 г. Отдельным информан-там-лютеранам идея появления православной церкви в исконно лютеранском селе кажется абсурдной. Вместе с тем, открытого выражения недовольства не происходит.

70 Источник, которым пользовалась А. Корб, мне неизвестен.

71

К сожалению, я не располагаю точными данными о современном национальном составе населения Рыжкова.

72 Возвратная миграция из Сибири в Эстонию всегда была достаточно интенсивной, особенно во второй половине 1940-х гг. Этот процесс наблюдался в сибирских эстонских поселениях повсеместно и 1920-ми годами не исчерпывается [Лоткин 2005а; Ки1и 2003; Ки1и, Таттаги 2000; Рагтт§ 1972].

73 Некоторые мои информанты считают этот переезд попыткой избежать коллективизации. Попытка, разумеется, была неудачной. Жители Сядэ вынуждены были вступить в эстонский колхоз «иш Е1и» с центром в Рыжкове.

новным языком общения в котором был эстонский. Современные жители Рыжкова (как ингерманландцы, так и эстонцы) считают, что сообщество эстонцев Сядэ было более консервативным по сравнению с русифицированным населением Рыжкова. Семьи жителей Сядэ, вернувшиеся в Рыжково в середине 1950-х гг., старались поселиться поближе друг к другу, сохранив статус обособленной группы. Во второй половине ХХ в. многие молодые эстонцы покинули Рыжково, перебравшись в Эстонию. Часть села, населенная выходцами из дер. Сядэ (так называемая Ерзов-ка) в настоящее время практически опустела.

Современные немногочисленные жители села, имеющие «прибалтийское» происхождение, с разной степенью частотности используют русский, латышский, местный эстонский и ингерман-ландский74. В зависимости от степени языковой компетенции, информанты или проводят, или не проводят различия между двумя последними идиомами. Для наиболее компетентных носителей прибалтийско-финских идиомов разница между эстонским и ин-германландским очевидна. Те, кто с детства пользуется русским языком, а прибалтийско-финские языки «понимает, но говорить на них не может», как правило, либо слабо, либо вообще не различают эти два идиома. Языковая компетенция таких информантов сводится к знанию о наличии синонимических пар в обобщенном «эстонском» языке (например, про ‘нож’ можно сказать и \eits, и пика5).

Представления жителей Рыжкова о том, какой прибалтийско-финский язык шире распространен в селе, сильно различаются. Г оворящим по-эстонски кажется, что «по-фински» говорят только несколько человек. Носители ингерманландского, напро-

74 Приведенное ниже описание социолингвистической ситуации в поселении нельзя считать полным, так как социолингвистического опроса в прямом смысле слова я не проводила. В этом разделе я излагаю некоторые предварительные выводы, сделанные на основе наблюдения за языковым поведением отдельных информантов и данных интервью. Кроме того, у меня было всего несколько информантов-латышей, поэтому подробных сведений о статусе и степени сохранности латышского языка в Рыжкове у меня не имеется.

75 Лексемы \eits и нщ(х действительно являются лексической изоглоссой, отделяющих ингерманландский идиом от местного эстонского.

тив, утверждают, что их язык — это язык большей части населения. В отношении языковой сохранности и темпов языкового сдвига обе группы находятся примерно в одинаковом положении. Прибалтийско-финские идиомы в основном используются старшим поколением76. При этом распространено мнение, что с человеком следует разговаривать на том языке, который ему ближе, т.е. в идеальной ситуации должно происходить переключение с эстонского на ингерманландский и наоборот. Но в действительности каждый из собеседников чаще предпочитает «оставаться при своем». На вопрос о том, как информант стал бы разговаривать с носителем другого прибалтийско-финского языка, типичен был ответ:

(1) Я по-своему, и он по-своему, но мы друг друга понимаем РАМж-28]77.

При переводе несложных лексических стимулов эстонцы и ингерманландцы охотно подсказывают друг другу слова из родного языка собеседника.

По степени языковой компетенции моих информантов можно условно разделить на три группы. Одноязычных информантов в селе уже не осталось. Мне рассказывали об одном «последнем старике», который «вообще не говорит по-русски». При личной встрече упомянутый информант МПм-40, обращаясь ко мне, переходил на русский, хотя это действительно представляло для него определенные трудности. С ингерманландкой МАРж-49, присутствовавшей при записи интервью, он говорил только по-ингерманландски78. Сама МАРж-49, к которой другие

76 тт

По мнению русских жителеи окрестных сел, рыжковские старики говорят на особом варианте русского языка. Например, их сразу можно узнать, садясь в рейсовый автобус на автостанции в райцентре: «Сразу слышно — о!рыжковские едут!».

77 Здесь и далее формат указания на информантов следующий: «ИНДЕКСпол-последние_две_цифры_года_рождения». Т.е. ММж-28 расшифровывается как «информантка с индексом JAM, женского пола, р. в 1928 г.». Дополнительные сведения об информантах см. в Таблице 4 Приложения 3.

78 Здесь и далее термины «ингерманландец/ингерманландка», «эстонец/эстонка», «латыш/латышка» и др. прежде всего характеризуют

жители села обращаются, когда требуется вспомнить или перевести на русский какое-либо «экзотическое» эстонское или финское слово, неизменно консультируется с МПм-40. Особенности его биографии способствовали формированию и сохранению у него достаточно высокой языковой компетенции (вплоть до недавнего времени он жил с престарелой матерью, не говорящей по-русски).

Ингерманландцы и эстонцы 1920-1930-х гг. рождения владеют родным языком своих групп примерно в равной степени и не испытывают никаких затруднений при переводе лингвистических анкет, содержащих базовую грамматику. Все они достаточно свободно говорят по-русски, но некоторые из них считают, что их русский недостаточно «чистый»:

(2) Мы по-русски-то толком говорить не умеем РАМж-28; ДМБм-28].

Русская речь информантов этого поколения действительно имеет некоторые черты, отличающие ее от стандартного варианта русского языка. Типичны, например, взаимозаменяемость местоимений и грамматических показателей мужского и женского рода, окказиональный пропуск предлогов. Имеются некоторые фонетические особенности: ослабление качественной редукции гласных в безударном слоге, переосмысление оппозиции согласных по звонкости/глухости, упрощение скопления согласных в начале слова и т.п. Использование этнического языка в повседневном общении для этой возрастной группы выходит за пределы дома. Язык используется при общении с односельчанами — например, в магазине или в автобусе на пути в райцентр. Наличие русских в непосредственном окружении далеко не всегда является при этом сдерживающим фактором.

Поколение 1940-50-х гг. рождения активно использовало этнический язык только в детстве и юности. В настоящее время представители этой возрастной группы говорят по-эстонски или по-ингерманландски только при общении со старшими односель-

языковую компетенцию информанта (т.е. указывают на его первый/родной язык: ингерманландский, эстонский или латышский, подробнее см. Приложение 3). Эти термины не обозначают здесь этническую принадлежность информанта, т.к. ее подчас невозможно определить однозначно.

чанами. В остальных сферах жизни они обычно пользуются русским языком79. В целом данные информанты были способны переводить лингвистические анкеты, однако испытывали затруднения с наиболее сложными лексемами и синтаксическими конструкциями. В отдельных случаях в этой возрастной группе встречаются информанты с очень высокой степенью компетенции (в основном, благодаря регулярному общению с престарелыми родителями, как в случае уже упоминавшихся МПм-40 или МАРж-49).

Люди среднего возраста (1960-70-х годов рождения) на этнических языках не говорят, но в отдельных случаях знают несколько слов и наиболее употребительных выражений и могут использовать их для демонстрации своей этнической принадлежности. Дети и молодежь, как правило, не различают эстонский, ингерманландский и латышский и во всех ситуациях общения пользуются только русским языком. Для них демонстрация этнической принадлежности сводится участию в проводимых администрацией фольклорных мероприятиях.

Культурно-досуговая жизнь с. Рыжкова является достаточно активной. Совместно с представителями «коренных национальностей», работники системы образования и администрации помогают собирать сведения по истории села, работают над деревенским архивом, поддерживают деятельность рыжковского дома культуры и фольклорного ансамбля «DraudzTba»80. До недавнего времени официальный облик «народной культуры» села во многом определялся активностью одного человека — эстонки NEAж-16. Песни из ее индивидуального репертуара перенимались и другими жителями села, участвовавшими в художественной самодеятельности. После ее смерти в 2009 г. эстонский компонент в репертуаре фольклорного ансамбля стал значительно слабее. Кроме того, представители старших поколений эстонцев и ингерман-ландцев стали менее активно посещать репетиции, так как до этого

79 Среди представителей данного поколения преобладают смешанные браки (с русскими и латышами). Языком домашнего общения в подобных семьях неизбежно становился русский.

80 Ансамбль имеет латышское название, и его репертуар состоит как из латышских, так и из эстонских песен, но не включает ингерман-ландские.

они приходили туда по инициативе NEAж-16. Как следствие, основу репертуара ансамбля на сегодняшний день составляют латышские песни, а исполняют их дети и подростки, не знающие ни латышского языка, ни местных прибалтийско-финских идиомов. Деятельность руководителя дома культуры, ЕНЕж-50, как мне показалось, направлена в большей степени на нивелирование различий между «эстонцами» и латышами, нежели на поддержание отдельных этнических традиций. В официальном дискурсе, связанном с культурной жизнью села, преобладают термины «прибалтийская культура» и «прибалтийские традиции».

В архиве деревенского музея при рыжковском доме культуры хранятся тетради-мемуары отдельных жителей Рыжкова 1920-х гг. рождения и фотографии памятных для истории села событий. В так называемой «национальной комнате» содержится коллекция предметов «старого быта», снабженная указателями на латышском языке. Особое место в музее занимает стенд, сделанный миссионерами Омского лютеранского прихода к празднованию двухсотлетия Рыжкова. Стенд снабжен копиями архивных документов (таких, как план Рыжковского поселения, относящийся к 1880 г.81, список эвакуированных финнов-ингерманланд-цев, размещенных в Рыжкове в июле 1942 г., заметки из финского журнала «Maamiehen Ystava» [8иота1атеп 8еигакип1а 1844], выдержки из книг пастора И. Г. Гранё [Гранё 1993] и публикаций пастора Ю. Саари [Саари 2003]82). По этим материалам можно составить достаточно полную картину истории Рыжкова как лютеранского финского поселения (от «точки исхода» в Ингерманлан-дии до депортаций времен Второй мировой войны). Однако информанты либо не знают о существовании стенда, либо не расценивают приведенные сведения как значимые. «Финская» часть истории села остается неизвестной как для самих ингерманланд-цев, так и для представителей сельской администрации. На сайте проекта «Омская область на карте» история Рыжкова выглядит показательно [История 2008]. Упоминания о финнах встречаются

81 ГАОО, ф. 198, оп. 1, д. 667.

82 Брошюра Ю. Саари [Саари 2003] была выпущена Омским евангелическо-лютеранским приходом к двухсотлетию Рыжкова и распространялась среди прихожан.

только в разделах, посвященных ранней истории села, а после 1920-х гг. этнический состав прибалтийского населения описывается в терминах дихотомии «эстонцы vs. латыши».

С конца 1990-х гг. предпринимаются попытки возродить в селе традиции евангелическо-лютеранской церкви. В село регулярно приезжают миссионеры из Финляндии во главе с Юхой Саари, пробстом сибирского отделения церкви Ингрии, и Игорем Креосом, пастором Омского прихода [Омский 2010]. Свой собственный часовенный приход евангелическо-лютеранской церкви существует в Рыжкове с 7 января 2008 г. Выездные службы под руководством одного из пасторов (на русском языке) проводятся один раз в несколько месяцев.

В последнее десятилетие ХХ — первое десятилетие XXI вв. село стало объектом внимания для ряда исследователей, как эстонских, так и финских. Существенный вклад в знания жителей

об истории поселения сделали экспедиции эстонских фольклористов и последующие публикации А. Корб. Например, информантка NEAж-16 рассказывала достаточно подробные истории о первых поселенцах. Впоследствии выяснилось, что эти истории известны ей из «книжки о Рыжкове». Другая информантка 8А1ж-33 в ответ на вопрос, как называется тот народ, к которому она принадлежит, сказала: «Мы - вирусцы». Дальнейшие расспросы показали, что этот термин она заимствует из русского перевода резюме к уже упомянутой книге А. Корб [КогЬ 2007].

Праздник Лиго83 (для эстонцев — Jaanipaev, для ингерман-ландцев — Juhannus), совпадающий с празднованием годовщины основания Рыжкова, каждый год становится своеобразной кульминацией в культурной жизни села. Двухсотлетие Рыжкова, отпразднованное в 2003 г., заставило многих жителей вновь заинтересоваться историей поселения и своей генеалогией. Такие вопросы как истинный возраст Рыжкова и этническая принадлежность его основателей до сих пор обсуждаются достаточно активно.

83 Иванов День, отмечаемый в Рыжкове в ночь с 6-го на 7-е июля, официально носит в селе латышское название.

6. Этническая идентичность рыжковских ингерманландцев

В данном анализе используется понятийный аппарат, сложившийся в рамках конструктивистского подхода к пониманию этничности. В первую очередь, это категории и термины из классических работ Бенедикта Андерсона, Фредрика Барта и Ричарда Дженкинса [Андерсон 2001; Barth 1996; Jenkins 1997]. Для описания рассматриваемой ситуации продуктивной также представляется концепция «актов идентичности», предложенная в работах лингвистов Роберта Ле Пажа и Андре Табуре-Келлер [Le Page 1998, 2000; Tabouret-Keller 2000].

С конструктивистских позиций этничность (ethnic identity) является одним из вариантов идентичности, т.е. представлений человека о себе, формирующихся в результате соотнесения себя с той или иной группой. Личность любого человека представляет собой пучок идентичностей, актуализируемых в зависимости от конкретной ситуации. Набор идентичностей, свойственный индивиду, не является статичным. Этническая идентичность, точно так же как и любая другая, может быть множественной.

В любой момент времени идентичность отдельно взятого человека представляет собой гетерогенную конструкцию, составленную из всех возможных наименований и идентичностей, приписываемых личности и принимаемых ею. Однако в течение жизни идентичность бесконечно создается заново в соответствии с изменяющимися социальными условиями (исторического, институционального, экономического характера), социальными контактами, знакомствами и стремлениями, которые могут быть субъективными и строго индивидуальными» [Tabouret-Keller 2000: 316; перевод с английского здесь и далее мой — Д.С. ].

В то же время, сами люди часто представляют, что этническая принадлежность или национальность (а также нация и народ) — это нечто заранее данное, неизменное, передающееся «по наследству»84. Ситуации, когда человек оказывается неспособен

84 Подобное восприятие этничности, свойственное «наивному носителю», получило наименование «примордиалистских уз» или «данностей» в статье Клиффорда Гирца [Geertz 1963]. «Примордиалистские узы», т.е. узы крови, языка, территории, расы, религии и обычаев, формирующие представления индивида о себе, по мнению Гирца, «укоре-

однозначно назвать свою этническую принадлежность, рассматриваются как отклонения от нормы, особенно если для окружающего большинства этот вопрос не вызывает проблем. Это, по-видимому, и вынуждает малые группы, отсутствующие в официальных списках, ассоциировать себя с более крупными или объяснять свое происхождение смешением двух больших групп. Подобное с большей вероятностью может произойти в ситуации продолжительного этнического контакта, когда контактирующие культуры развиваются конвергентно и распространение получают межэтнические браки.

Ингерманландцы в Сибири попали в типичную для малой («нетитульной») группы ситуацию85. Вопросы идентичности и проведения границ между группами представляют собой сложную проблему и на исторической родине рыжковских ингерман-ландцев, в районе Нижней Луги ^еМо 1996; Муслимов 2002, 2005, настоящий сборник; Егоров и др. 2007]. Используя терминологию лингвистов Р. Ле Пажа и А. Табуре-Келлер, нижнелуж-скую языковую и этническую ситуацию можно назвать «диффуз-ной»86. Контакты между финским, ижорским и водским (а начиная со второй половины XIX в. — и с эстонским) населением на этой

нены в иррациональной базовой составляющей личности» [там же: 128] (цитируется по [Jaffrelot 2003: 36]). Эта концепция отличается от классического конструктивистского подхода к пониманию этничности, однако ее применение оказывается продуктивным, если мы пытаемся дать объяснение процессам, происходящим на стыке бартовских «самопри-писывания» и «приписывания другими».

85 О похожих случаях см. например [Баранова 2010; Вахтин и др. 2004; Harrell 1996].

86 Т.е. такой, при которой представления о границах групп и языковой норме размыты, так как обстоятельства не принуждают (или, напротив, не позволяют) произвести «фокусировку» — привести используемую терминологию к некому общему для всех участников ситуации знаменателю. Языковые ситуации могут различаться по параметру «диффузность vs. сфокусированность» [Le Page 2000]. Как пример ярко выраженной «сфокусированной» ситуации Р. Ле Паж приводит ситуацию во Франции (представления о границах «правильного» языка и того, что входит в понятие «настоящий француз»), а как пример «диффузнос-ти» — ситуацию в Белизе (где границы этнических групп и представления о норме для контактных языков размыты) [Le Page 1998].

территории были особенно интенсивными [Лаанест 1966, 1977; Муслимов 2002, 2005, настоящий сборник]. В Рыжкове «диффуз-ность», свойственная этнической идентичности жителей Нижней Луги, с одной стороны, теоретически могла усугубиться (в отрыве от своей «большой группы»), с другой стороны — вступить на путь более отчетливой «фокусировки» (на фоне изменившегося окружения).

Парадоксальным образом, здесь имели место оба эти процесса. За последние 80 лет система этнических классификаций, существовавшая в лютеранских колониях87, официальная терминология советского периода и разнообразные контакты привели к формированию новых представлений группы о себе. Резюмировать этот комплекс представлений можно следующим образом: «мы не знаем точно, кто мы такие, но мы такие одни». «Диф-фузность» ситуации проявляется в том, что объяснительные стратегии, свойственные отдельным информантам, имеют глубоко индивидуальный характер. Однако это отсутствие четкости в самохарактеристике оказывается в конечном итоге самым сильным внутренним маркером групповой идентичности.

6.1. Эндо- и экзоэтнонимы

Большинство рыжковских информантов при первом знакомстве со мной по-русски называли себя эстонцами. При переходе на прибалтийско-финские языки многие из них начинали называть себя зиот(а)Ы1зе1: (т.е. ‘финнами’). Эти же информанты по-русски называли себя смешанными/нечистыми эстонцами, а родным языком для них оказывался ингерманландский идиом:

87 Т.е. противопоставление финляндцев (виотаШве) ингерман-ландцев (шкеп1ш$&) и эстонцев (ееэйаве^ ^гапб I. G. 1905]. П. Гранё, работавший в лютеранских колониях в первые десятилетия ХХ в., подразделяет местное прибалтийско-финское население именно на эти три группы. Нам неизвестно, использовали ли ингерманландцы термин шкепШБ& в качестве самоназвания, однако тот факт, что П. Гранё учитывает их отдельно, свидетельствует об обособленности группы. При этом на официальном уровне 1пкеп1ш^ рассматривались как часть группы финнов (зиотаШве^. Это демонстрируется результатами переписей 1920 и 1926 гг.

(3) А вот те эстонцы, которые говорят «tule siia» (эст. ‘иди сюда’), у них язык как называется? Они сами кто? Viro-laiset? (соб.). — Virolaiset! (инф. 1). — А вы кто? (соб.). — Эстонцы! (инф. 2). — Suomlaiset! (инф. 2). — Suomlaiset? (соб.). — Да! (инф. 1). — Мы эстонцы-suomlaiset! (инф. 2) [Мм-28; JAM^28].

Эти «чистые» эстонцы (названные в диалоге virolaiset; обычно выходцы из дер. Сядэ) оказались носителями эстонского говора, близкого к североэстонскому диалекту, и называли сами себя только iestlaset ‘эстонцы’. Термин iestlaset (с характерной для эстонского языка утратой глайда в суффиксе -lane, но одновременно с характерной для финского языка дифтонгизацией праприб.-фин. *e>ie) применялся для обозначения как первой, так и второй группы в качестве своеобразного «зонтичного» эндоэтнонима. Для ин-германландцев он, по всей видимости, служит эквивалентом для перевода на родной язык термина эстонец из графы «национальность» в паспортах советского образца. Термин virolain в этой функции не используется, т.к. его применяют только для внешнего обозначения сядэвских и других «настоящих» эстонцев. Информанты самого старшего поколения были знакомы и с термином горлаки (korlakat/gorlakat). «Чистые» эстонцы применяли его для обозначения ингерманландцев (с пейоративным оттенком):

(4) А корлаки — никого не называли «корлаками» — такое слово не использовали? (соб.). — Как? — Корлаки. (соб.). — Кор-лаки? — Корлаки. Не было такого слова? (соб.). — Это сл... это названне или как? — Да, говорят, что это название какого... вот какого-то народа, который здесь живет или жил (соб.). — Ааа, ха-ха! Теперь я поняла, про что! Э... у нас называют сейчас — у нас тоже финны. Мало эстонцы, а больше финны, а их называют «горлаки»! — Горлаки? (соб.). — Да. — А почему? (соб.). — Они нечистые. Не эстонцы и не... как сказать — и не финны. — Не эстонцы и не финны? (соб.). — Ага. — И поэтому их «горлаки» зовут? (соб.). — Ну... а что? Их не знаю, кто их, им ставил такую... (...) — А сейчас есть кто-нибудь в селе, вот, кто... к этим, горлакам относится? (соб.). — Они не признают себе! Мы-то так их это... — То есть это только их так

звали, а они не сами не приз... ну, не считали себя «горлака-ми»? (соб.). — Ну, они сами не знают, что они! А только говорят — «не чисто финны, не... не эстонцы»! Но больше на финны похоже выходит [№БАж-16].

Как и предсказывала информантка NEAж-16, ингерманландцы в большинстве случаев, старались избежать этого термина. Некоторые из них утверждали, что слово когіакаі/горлаки используется для обозначения «какого-то народа», проживавшего в прошлом в окрестностях села. Другие говорили, что слышат термин впервые. Третьи (как правило, более молодые информанты) расценивали его как чье-то родовое прозвище:

(5) Тут бывает — если.Ты даже можешь и нарваться на эстонском! Вот здесь если спрашиваешь... Раньше были — вот тоже как и сейчас, в наше время — у кого-то были свои прозвища. Вот такие. Или, как мы называем, клички. Это... вот кто-то кого-то невзлюбил там, или кто-то кому-то насолил, этот... ну и ему давали эти, бабки чё-нибудь. И оно спокон веков так вот этот шло-шло... (...) Вот у нас — нас все время в деревне называли «вярьмишами». А мой когда-то прадед еще, в ту, старую времену — он нанимался красить заборы, там что-нибудь. А это уагуаґ (инг. фин. ‘красить’) — это «красить», уагуШ. А кто-то воспринимал это, что это как будто это какая-то нация такая, ну, такая яростная! Ну, у нас все были такие! Маленько шобутные такие — и дяди, и деды. (...) И дали вот это прозвище. Дали деду, а распространилось на всю родню! — Так вот эти. гг. горлаки — это, значит, тоже чье-то прозвище такое? (соб.). — Это... это, я думаю, что... наверно, что-то вот так, наподобие нашей — кому-то где-то что-то кто-то зацепил или он где-то работал, с чем-то должно быть связано!

[ШАм-61].

В ответах более старших информантов, отрицавших существование термина, слышалось явное лукавство. В процессе одного из интервью ингерманландка ВМКж-22, отвечая на мой прямой вопрос, утверждала, что термин koгlakat служит для обозна-

чения жителей соседней русской деревни. Позже, когда к разговору присоединилась ее подруга эстонка NEAж-16, активно употребляющая этот термин для обозначения ингерманландцев, ВМКж-22 «сдалась» и признала, что этот термин ей знаком, и горлаками раньше действительно называли ингерманландцев:

(6) А вот еще вот это слово гор... горлаки — вы знаете? Gorlakatили korlakat?(соб.). — Горлаки... Вон, тут в одной деревне жили какие-то горлаки вот эти. (...) Та это деревня (показывает рукой). Раньше (инф. 1). — Ну, а здесь не было? (соб.). — Не-а. (инф. 1). — А вот это я не поняла — кто-нибудь сердится на вас когда... Ты помнишь, чтоб горлаки там жили? (инф. 2). — Я не помню. Я слыхала, так говорили. (инф. 1). (...) — А мы тут... У нас называли — наше село тоже называли «горлаки живут». (...) Вот я на Лигу эстонские песни пела, а КММм-30 услышал — со мной спорила, говорит: «Что за язык, и еще старый человек пойдут туда петь!» А он сам тоже это — горлак! Он не понимает эстонский! (инф. 2) — Горлак... А какой у него язык? На каком языке он говорит сам? Если он эстонского не понимает? (соб.). — Такой же язык, как и мы говорим! (инф. 1). — Ну, то есть, получается, горлаков тоже вроде есть несколько? (соб.). — Ну так же, так же, только... (инф. 1). — Они понимают нашего, я понимаю ихнего. (...) Ну, привыкли уже тут, наверно. (инф. 2). — А вот эти гор-лаки, почему их так называют? Слово такое странное... (соб.). — Ну, то, что смешанный язык, и всё. (инф. 1). — Только за то, что смешанный? (соб.). — Ну, конечно (инф. 1). — А само слово ничего не значит? Ни по-фински, ни по-эстонски? (соб.). — Не-е-е, так, вот он разозлится когда — и говорит (инф. 1). — То есть это ругательство? (соб.). — Ругань. Угу-угу (инф. 1)

[ВМКж-22; №Аж-16].

Ингерманландский идиом также иногда получает обозначение gorlakan ИЫ' ‘горлацкий язык’ (в среде ингерманландцев и эстонцев), хотя обозначение suomen ИЫ' ‘финский язык’ встречается гораздо чаще. Местный вариант эстонского языка ингер-манландцы называют у1юп Ыс1 ' ‘эстонский язык’. «Зонтичным»

термином для двух прибалтийско-финских идиомов выступает термин {еэПп kieГ/iesti кё1' ‘эстонский язык’. Все перечисленные названия употребляются также в форме транслатива (в значении ‘[говорить] на языке Х’): suomeks, viroks, iestiks. В отрывках из полевых материалов, цитируемых в книге А. Корб, можно найти еще два обозначения для ингерманландского: finska jazбka pial ‘на финском языке’ [КогЬ 2007: 27], fmljandskos ‘по-фински’ [там же: 34], однако мне подобные термины не встретились. Термин йшп Ые1' ‘финский язык’ применялся информантами-ингерман-ландцами для обозначения языка финнов из Финляндии. Кроме того, многие информанты-ингерманландцы использовали выражение mejen уШе в значении ‘говорить по-нашему’ (букв. ‘нашим способом’; ср. с [Муслимов, настоящий сборник: 145]).

6.2. Важные «другие»

На первом этапе исследования моей задачей было разобраться в терминологии, используемой в качестве эндо- и экзоэтнонимов. В дальнейшем я пыталась понять, каким образом сами ингерманландцы и представители значимых для них групп проводят этнические границы, в каких терминах говорят о взаимных различиях и какие средства используют в качестве маркеров идентичности. Примерный список важных групп «других», выделяемых современными рыжковскими ингерманландцами, выглядит следующим образом:

1) «настоящие финны» (в эту категорию попадают и лютеранские священники, присутствовавшие в селе до 1920-х гг., и финны, с которыми рыжковцы контактировали в Карелии, и финские миссионеры, приезжавшие в последние годы, и эвакуированные из блокадного Ленинграда в 1942 г. финны-ингерман-ландцы);

2) karjalaiset/«карело-финны» (в значительной степени вымышленная группа, от которой, по мнению некоторых информантов, происходят рыжковские ингерманландцы);

3) «настоящие эстонцы» (эстонцы из Эстонии) и сядэвские эстонцы (бывшие жители деревни Сядэ, которые также могут отчасти претендовать на звание «настоящих»);

4) «русские»;

5) латыши.

В подразделах ниже я рассматриваю представления ингер-манландцев о перечисленных группах более подробно.

6.2.1. «Русские»88. Большую часть жителей Рыжкова на сегодняшний день составляют русскоязычные, приехавшие в село в разное время и из разных мест. Как ингерманландцы, так и эстонцы подчеркивают, что именно после того, как в селе преобладающей группой стали «русские» (т.е. начиная с 1960-х гг.), Рыж-ково утратило свой исконный «прибалтийский» хозяйственный облик. По их словам, раньше оно выделялось на фоне окружающих сел чистотой и благоустроенностью.

Плохое знание русского языка и неумение установить контакт с русскими рассматриваются прибалтийско-финскими группами и латышами как признак косности, не получающей одобрения. Языковой барьер между коренными рыжковцами и русскими уже давно не является проблемой, но истории о комических ситуациях, в которые попадали эстонцы и ингерманландцы, плохо знающие русский язык, популярны до сих пор. Действие в этих рассказах, как правило, относится к дореволюционному периоду89.

Браки между прибалтийско-финским населением и русскими получили широкое распространение и теперь воспринимаются как нечто неизбежное. Ингерманландцы начали вступать в этнически смешанные браки раньше относительно замкнутой группы эстонцев. Согласно распространенному стереотипу, именно поэтому их язык теперь так далек от «правильного».

На фоне преобладающего русскоязычного населения консолидация некогда противопоставленных групп становится неизбежной. Особенно подвержены этому жители Рыжкова, переехавшие в соседние русские села. Например, в русском селе неподалеку от райцентра живут эстонец и ингерманландка со своими русскими супругами. Оба осознают, что родными для них являются разные идиомы, и с этой точки зрения язык ингерманландки

88 Эту группу я называю «русскими» вслед за моими информантами, хотя более корректным внешним обозначением был бы термин «русскоязычные».

89 Например, рассказ о том, как хозяйка-ингерманландка приглашала русских, приехавших на рыжковскую ярмарку, переночевать в ее доме словами: «Сдохните-сдохните, и пусть кони ваши сдохнут!» (вместо «отдохните» и «отдохнут»).

в глазах эстонца оказывается «нечистым». Однако, по ее словам, когда они с бывшим односельчанином собираются вместе, он часто с горечью повторяет:

(7) Одни мы с тобой остались здесь гордые эстонцы — а остальные все русские!

[8А1ж-33].

Одна из групп русских описывается рыжковцами как еще более отличная от коренного населения. Это жители расположенного в нескольких километрах от Рыжкова села Верхний Яман, именуемые в рассказах кержаками90. Сам этот термин не вполне понятен носителям прибалтийско-финских языков, но связан с представлениями о том, что кержакам свойственна особая вера и обусловленные этим строгие обычаи. Кержаки описываются как народ «вредный», «беспокойный» и «упрямый»:

(8) Врожденная кержацкая кровь — это неистребимо! [ААКм-47].

Информант-ингерманландец ААКм-47 с увлечением рассказывал об обычае кержаков ночью гасить все огни в деревне, чтобы никто из прохожих не мог найти ее с наступлением темноты, а также об обычае демонстративно разбивать глиняную посуду, из которой подавали напиться чужаку. По его утверждению, Верхний Яман окружен залежами черепков, на которые натыкаешься, работая в окрестностях села на экскаваторе.

Различие между русскими и украинцами иногда используется эстонцами и ингерманландцами для того, чтобы проиллюстрировать разницу между собственными прибалтийско-финскими группами91. Некоторые информанты-эстонцы иронично называли ингерманландцев эстонскими хохлами. Необходимо прокоммен-

90 С. Верхний Яман было основано группой староверов.

91 Подобные комментарии давали, например, две информантки GLSж-51 и Р2Аж-39 родом из Рыжкова, проживающие в райцентре. Одна из них работает учительницей русского языка в школе и имеет филологическое образование. В ее интерпретации ингерманландский и эстонский соотносятся примерно так же, как северно- и южнорусские диалекты.

тировать, что украинцы воспринимаются ими как «странная» разновидность русских, претендующая на то, чтобы ее считали автономной группой, но, возможно, не имеющая на это достаточных оснований. Ингерманландцы, получающие определение «хохлов», по всей видимости, противопоставлены эстонцам по тому же критерию: наличие не вполне обоснованной претензии группы на автономность.

Русским Сибири подобная категоризация (деление русскоязычного населения на русских, хохлов и кержаков), возможно, показалась бы упрощенной. В среде местного русскоязычного населения сохраняются и более архаичные представления о подразделении русских на группы, например, на чалдонов и лапото-нов 92. Однако носителям прибалтийско-финских языков такая усложненная классификация неизвестна. В этом отношении ситуация симметрична: почти все русские (кроме кержаков и хохлов) для ингерманландцев и эстонцев одинаковы и не имеют отличительных черт. Для русских же, в свою очередь, не существует деления рыжковских «эстонцев»93 на «чистых» и «нечистых». Они относятся к соседствующим прибалтийским группам с большой долей осторожности. Считается, что «эстонцы» и латыши менее открыты для общения и гостеприимны, чем русские. Меня предупреждали, что не все информанты просто так пустят в дом и согласятся говорить с незнакомым человеком (в действительности я не встретила особых препятствий для полевой работы). Определенное место в рассказах русских о своих соседях занимают намеки на близкородственные браки, распространенные среди старых рыжковских семей, и возникающие в связи с этим проблемы с душевным здоровьем у последующих поколений. Подобное

92 Чалдон — коренной русский житель Сибири. Лапотонами (пренебр.) называют русских, появившихся в Сибири позже, «пришедших своим ходом». Одна из моих русских информанток прокомментировала отношение чалдонов к лапотонам следующим образом: «Моя мать, когда я замуж выходила, мне говорила: «Да если бы Судный день пришел и наша бабка из могилы встала, то как узнала бы, что ты, чалдонка, за лапотона замуж идешь, тут же бы обратно померла!»».

93 Здесь и далее «эстонцами» (в кавычках) в случае возможной двусмысленности называется нерасчленяемая в русской речи местных жителей группа, включающая в себя как эстонцев, так и ингерманландцев.

отношение «отстранения» не способствует формированию адекватных представлений этнических групп друг о друге.

6.2.2. Латыши. Для формирования этнической идентичности прибалтийско-финской части населения Рыжкова группа латышей более актуальна, нежели группа русских94. В последние годы существенная часть села опустела, а многие участки заняты приезжими, из-за чего историческая территориальная организация села нарушена. Однако одна часть Рыжкова до сих пор считается латышской, а другая — «эстонской» (включающей в себя как «чистых» эстонцев, так и ингерманландцев):

(9) Тут грань, кажется, можно, где теперь как школа — там можно грани такие вести — эти латыши тут, а мы, эстонцы, там, здесь. — А финны где жили? (соб.). — А финны... финны... Эти — эстонцами же. — С эстонцами? (соб.). — Эстонцами, да-да [ЫЕАж-16].

На плане Рыжкова, сделанном в 1880 г.95, по фамилиям домовладельцев можно проследить границы раздельного расселения эстонцев и ингерманландцев. К настоящему времени от этого разделения сохранилась только одна, «больше как финская», улица (Орловская)96. Как особое место расселения эстонцев упоминается участок Ерзовка (Іоггоік) на окраине села. Однако информацию, подобную этой, получить от информантов достаточно сложно: обсуждение границ «исконно финской» и «исконно эстонской» территории не представляет для них интереса. Гораздо более эмоциональной оказывается реакция на вопросы о разделении села на «эстонскую» и латышскую половины, которым соответствовали два национальных колхоза:

94 В данном случае речь идет об идентификационных этнических процессах внутри самого Рыжкова. Возможно, по сравнению с «чужими» из мира за пределами села, рыжковские латыши могут восприниматься ингерманландцам и эстонцами как «свои», «земляки».

95 ГАОО, ф. 198, оп. 1, д. 667.

96 С. С. Сярг, бывшая жительница Рыжкова, упоминает о том, что «финские семьи жили ближе всех к кладбищу» [Сярг 2009].

(10) Вот так и живем. И латыши, и эстонцы, и ... раньше один колхоз был, в этом конце были эстонцы — эстонский колхоз, у нас здесь — «Бреви Латвет», по-латышски было, а по-эстонски было... я даже... «Коминтерна», о! Эстонский был. Колхоз. Потом совхозы были. Что я помню. (...) Деревня была по-другому тогда

^РЕж-34].

Ингерманландцы и эстонцы охотно рассказывают истории, иллюстрирующие противопоставленность групп латышей и «эстонцев», конкурирующий характер их отношений:

(11) В магазин идешь когда — старые люди сойдутся, тогда они разговаривают. И сейчас в основном даже встречаются где — по-латышски говорят. Они приписали деревню себе! Латыши! В прямом смысле приписали — что они, да, тут обосновали эту деревню. Хотя практически — они приехали последними сюда! А вот ихний язык остался тут покрепче маленько. Они между собой разговаривают, а мне не с кем поговорить. Ну, с латышом могу только по-материться, больше ничего там

[ААКм-47].

Одной из популярных тем в рассказах информантов были брачные конфликты между «эстонцами» и латышами. В данный момент браки между представителями обеих групп достаточно распространены. Судя по семейным историям некоторых информантов, такие браки случались еще в довоенный, а, возможно, и дореволюционный период. Рассказы о несчастных влюбленных, разлученных родителями из-за запрета на брачные союзы между латышами и эстонцами, в большой степени фольклоризированы:

(12) Молодые любят друг друга — понравятся, а клуб — клубе тогда у нас не было, отделенне, где молока носят, принимают — вот туда ушли девки с молоком, и ребяты тогда ушли туда смотрели на это, девок — выбирали себе. Даже и. латыши не пускали эстонцы туда. Полдеревни почти, сложно сказать. (...) А латыши как-то... не разрешили. Одну парню молодую убили. Даже. Из-за девок дрались. Еще около оделення. — Латыша убили? (соб.). — Эстонца. —

Эстонца латыши убили? (соб.). — Да. (...) А потом еще на дружбу как было — раньше было строго. Этот... мне родители не разрешили за русского или за ко... ну, кого родители хотели за этом замуж вышли, а кого нет — на это нет. Вот тут большая история сейчас я говорю. Еще маленько мне тетка родня да была, она раз... разговаривала. Один парень, эстонец, длинный, Егором называла, такой был. Ну, жил тоже не хо... неплохо. И влюбился, это, в латышскую девку. А латыши туда не пускают, с ней встретиться, они не могли никак. А отца не было живого, а этот... Мать была, бабушка была. Или как сказать... мать, у девки мать была. Этот, там... Либо сперва маленько пустила туда это парня, потом латыши стали... наврать эту бабушке, что у та... этот, что-то у вас делает, ломает и всё. И бабушка длилась [sic!] и не стала дочери... не пустила больше туда на встречу. И заставила силком на другого парня, латышскую парню, вышла, выйти замуж. — Выйти замуж за латыша? (соб.).— Ага! А с этим, с этим встречи не давала больше. Ну и тогда было так, что свадьба была, у их, с этой латышам, а этот самый Егор, на хорошей лошади-то был и на коляске еще катался. И как раз, ну, наверно, то ли эту хотела так, что мимо свадьбы ехал, свою лошади, с кем всегда он гулял. Ну, невеста сидит за столом, ну, венок уже — как, раньше венками. (...) Невеста это... сидел, там — jah (эст. ‘да’), как видел, что Егор едет мимо, он.. она взяла от свою голову венок, выбросила под столом. При всех. Свадьби на этот. Видели все. И мой... как сказать? Все же столько маленько они жили, что ребенок у их был один. Девочка родился. И она совсем собира... это, собиралась совсем уходить, от его. — От латыша? (соб.). — Ага. Ну и этот... отравила себе. — Отравилась? (соб.). — Отравила, девушка уста-лас, соседню деревню зяли. Ни... этот, эту девчонку себе как... дочь, дочерили или как, как сказать? (...) И вот как — какой день она отравила, это Егор будто в воскресенье утром, он спал на... мать пекла, и что он это... моя тетка все так тробно, как сказке говорила — у ей, это, бабушка была, бабушкина сын, который этот... жених был. И этот

говорит — эта мать страпала блины, а я говорю — ш.. она на койке лежит под одеялом, а но не спит. И ей пришла этот, невеста, ну... не... не она пришла, а так, что сказали, что показалось это как... привиденне или как-то ей, и поднял эту, одеяло, и сказал: «Что ты, Егор, еще спишь?». — А как раз это время она умерла и показалась и... и как... как во сне или как. (...) И пришлось, из-за родителей, что не стры... не выста... — Мм, из-за родителей сгубили девушку? (соб.). — Да! Вот. Такие случаи тоже были. Нехорошие, конечно! (...) И опять прибавлю еще! Мене пришли сватат — тогда эта тетка, этого, котора умерла, этого сестра — была мое женихе, вот там было как-то, поженила старик на эту, ну, она стара уже была. И тогда эта тетка, эта, Мари ее звали, говорит, что — нашу маму — «Лиза, не запрети дочь», — говорит! Наша мама не пускала, говорит, весь век вспоминает, как видит ихня родня, так и сно.. это, с его отнимает. Вот так было [ЫЕАж-16].

Также очень популярны среди информантов комические истории о том, как «делили девок» латыши и «эстонцы» (привожу отрывок из интервью с супругами-ингерманландцами)97:

(13) Вот у нас раньше, говорю, когда латыши приехали сюда, и эстонцы приехали сюда, у нас вот в этой деревне был два колхоза. Два колхоза был. Вот. В одном колхозе жили все латыши, а в этом стороне жили все эстонцы. Вот. Тогда уже, например, мы — ну... не наше поколение, а, например, уже постарше поколение — они уже к латышам-девушкам никто не попал. И латыши к нашим девушкам тоже не попали! Как латыш, который парень, только пришел с нашим девками дружить — вот парни тогда как дали по лбу! У нас речка был здесь, как вот этот самый речка — через речку был у нас мост, так вот некоторый раз был такой

97 Информанты .ТАМж-28 и ,ТМБм-28 по-русски называют себя эстонцами, однако при переключении на родной язык начинают называть себя и свою группу suomlaiset. В данном отрывке речь идет скорее о собирательных «эстонцах».

праздничный день, латыши пришли в эту сторону, как будто, слушай, компания пришли, что надо бомбить этих эс-тонцов! Как эстонцы пошли, слушай, против этих латышей — так некоторые сразу! Через.Тогда понтон был строена через мост, так они в одну сторону, в другую сторону — наши эстонцы ребята были очень сильные! Так кинули их в воду! В воду! (инф. 1). — Да-да! Ты знаешь (саркастически)! (инф. 2). — Вода, правда, неглубока была, ну, примерно вот так (показывает)! Кинули в одну-другую сторону! К нашим девкам не ходи! Вот так (смеется)! А потом уже, когда уже подальше было наш, когда уже соединили [колхозы]. (инф. 1). — Ооо, ты знаешь! (инф. 2) РАМж-28; Ж8м-28].

Латышские девушки при этом характеризовались инфор-мантами-ингерманландцами и эстонцами как более открытые и свободные в поведении, что и привлекало ингерманландских и эстонских парней. Похожие истории рассказывают и люди из смешанных эстонско-латышских семей:

(14) Ну я и говорю — это чистые эстонцы! (инф. 1). — И так же эти латыши. Иногда дрались между собой! Молодые, эти, эстонцы, эти, латыши (инф. 2). — Невесту делили! (инф. 1). — И серди... невесты! (инф. 2). — Невесты делили! (инф. 1). — С это... с эстонцев шли к латышам к девкам, те сюда, потом тут делили, дрались — да! Всяко бывало! (инф. 2)

[СТЕж-34; М^м-39].

Представители более молодого поколения информантов уже не говорят о браках «эстонцев» с латышами как о конфликтной ситуации (пример из интервью с информантом-ингерманландцем):

(15) Ну а чаз же всё смешалось! Я, например, считаю, что у меня детишки — они как метисы! Я этот... одной нации, а она [жена] чисто латышка. Вот у ней братья в родне — тоже, а у них получилось как — у нас вот... мы два эстонцы, взяли вот же... наша — это моя теща (показывает рукой на дом своей тещи-латышки) — вот, и у ней вот старшая дочь Лида, взял эстонец. Младшую дочку взял я, тоже

эстонец. А эти... ее сыновья взяли уже... один младшую взял латышку, латыш — латышку. А старшую взял чувашку. Ну это у нас все вот так мешается. Ну а ребятишки не говорят. Есть которые понимать — понимают, но говорить не могут. Ну вот так у нас, как говорится... [№Лм-61].

Присутствие подобной ярко выраженной «чужой» группы не может не оказывать на прибалтийско-финское население Рыжкова сильное консолидирующее воздействие. Неслучайно именно в рассказах о латышах информанты-ингерманландцы безоговорочно называют себя и свою группу эстонцами.

При этом, как и для русскоязычного населения, для латышей группы ингерманландцев и эстонцев не противопоставлены. Информанты-эстонцы в отдельных случаях называли ингерманланд-цев финнами. Латыши не только никогда не называют группу ин-германландцев с помощью этого отдельного этнонима, но и никак иначе ее не выделяют. В числе моих информантов было несколько латышей 1920-30-х гг. рождения, демонстрировавших полную уверенность в том, что «эстонцы здесь все одинаковые», а «финны исключительно высланные, но их всегда было немного, а в последнее время не осталось совсем». Только одна из моих инфор-манток-латышек знала, что местные «эстонцы» на самом деле подразделяются на эстонцев и финнов, но в особенностях этой классификации она не пыталась разобраться:

(16) А здесь как... вот я про Рыжково хотела спросить — здесь в деревне жили латыши и эстонцы? (соб.). — Да. — А вот эстонцы... были все одинаковые или были вот еще... финны, какое-то такое... Были финны здесь? (соб.). — Ну я это не знаю. Про эстонцев. (...) — Ну, то есть, вы эстонского не знаете и не понимаете, да? (соб.). — Не! Я его и не люблю! (соб.). — Не любите? — Не люблю я эстонский язык, и я его и не учу и не слушаю! — А почему? (соб.). — С детства. Потому что он тяжелый. — Тяжелый? (соб.). — Да, он как — как сказать вам? По-латышски, мне кажется, легче, потому что по-латышски понятны некоторые слова — даже русский быстро поймет. А эстонский — он какой-то сливной. Протяжные эти слова, что нельзя выговорить.

Вот он мне поэтому не нравится. И я не слушаю его, ни-чё. — А как латыши эстонцев называли, тех, которые здесь живут? (соб.). — А как? Ну, так же, эстонцы и все. — Вот как по-русски говорили, «эстонцы»? (соб.). — Эстонцы. (...) — А «финнами» не звали никого? (соб.). — А? Финны — эти, по-моему, отдельные. — Отдельные? (соб.). — Я не знаю... Но они на по... они похожи на эстонцев, потому что у меня муж был финн. Но у меня сейчас его нет, он умер. — А он был рыжковский? (соб.). — Рыжковский. — И он здесь родился, вырос? (соб.). — Да. — Вот он был именно финн, у него другой язык был, не такой, как у эстонцев? (соб.). — Ну а я тоже — он-то говорит по-фински, ну а я-то откуда знаю, как он говорит? Потому что язык как вообще одинаковый у них были, финский с эстонским. — Одинаковые? (соб.). — Почти. Он сказал мне так — что почти что одинаковые. Он говорил и по-эстонски, и по-фински. Он так говорил. — А вы с ним на каком языке разговаривали? (соб.). — Он говорил и по-латышски тоже. — А дети ваши как говорили? (соб.). — А мои дети говорят и по-латышски, и по-русски. (... ) — А эстонцы — они вообще по-латышски, многие знают латышский язык? (соб.). — Кто его знает, я не знаю. — А жили-то отдельно, латыши и эстонцы, да? (соб.). — Ну как вам сказать — вот в том конце — это, как сказать, вот деревня была, посреди деревни был магазин. За мага... по этой стороне был... были эстонцы, а по-на этой конце были латыши. — Угу. А финны где жили? (соб.). — А финнов не было тут. — А вот как ваш муж? (соб.). — А как он попал — я не знаю, я не спрашивала его. Ну, знаю, что родители тут у него были. Я не знаю про это дальше ^ААж-28].

Муж информантки LAAж-28 был внуком учителя приходской школы финна Ананиаса Лехто, работавшего в селе до 1921 г. Потомки выходца из Финляндии, в отличие от ингерманландцев, могут называться финнами уже на официальном уровне (неслучайно в 1940-е гг. братья Лехто были в числе людей, записанных финнами в похозяйственных книгах). Несмотря на это, в некото-

рых контекстах LAAж-28 все же называет язык своего мужа эстонским:

(17) Ну вот финский язык от вашего мужа — он с ними [с детьми] не говорил по-фински? (соб.). — Моя семья по-эстонски не говорила ^ААж-28].

На мой вопрос, были ли в селе финны, информантка ответила: «Ну я это не знаю. Про эстонцев» (см. 16). Такой ответ показывает, что финны рассматриваются ею как часть «эстонцев». Для остальных информантов-латышей даже такие смутные представления о подразделении группы «эстонцев» на эстонцев и финнов нехарактерны.

6.2.3. «Настоящие финны». По контрасту с русскоязычным населением Рыжкова и латышами, эстонцы и ингерманландцы могут объединяться в единую группу. Межэтнические контакты с носителями других вариантов финского языка98, напротив, делают внутреннюю классификацию прибалтийско-финских групп более дробной. В условиях ограниченного набора этнических терминов группы известных рыжковцам финнов различаются по степени «чистоты» или «чистокровности».

Примечательно, что эпитет чистокровный применяется только в отношении финнов, в то время как словосочетание чистокровный эстонец в моих материалах не встретилось ни разу. Этому можно дать несколько объяснений. Во-первых, количество финноязычных групп, знакомых жителям Рыжкова, превышает количество соответствующих эстоноязычных групп99. Иерархия «финскости», таким образом, оказывается более сложной: от «полуфиннов» — к настоящим финнам, и от последних — к чистокровным финнам, находящимся на вершине иерархии. Другое объяснение может заключаться в том, что финны кажутся ингерманландцам, записанным эстонцами по паспорту, «недосягаемой», привилегированной группой. Только чистокровные финны получают право на соответствующую отметку в графе

98 Дореволюционные финны из Финляндии, депортированные финны-ингерманландцы, финны в Карельской АССР в 1930-е гг., современные миссионеры из Финляндии.

99 Т.е. сядэвских эстонцев и эстонцев из Эстонии.

«национальность». Эстонцами же, как показала практика 1930-х годов, с легкостью записывают всех.

Представления о том, кого можно с полным правом считать чистокровными финнами, достаточно расплывчаты. Детализованных воспоминаний о финских священниках дореволюционного периода, также как и о ссыльных из Финляндии, селившихся в Рыжкове до 1887 г., у современных рыжковцев не сохранилось. Тем не менее, память об исторической связи финнов с церковью дополнительно увеличивает престижность группы: информанты помнят о том, что «священные книги», хранившиеся как в эстонских, так и в ингерманландских семьях, были написаны на финском языке. Об умении некоторых стариков, в настоящее время уже умерших, читать по-фински отзываются с большим уважением. Обычаи приезжих финнов, по сравнению с обычаями собирательных рыжковских «эстонцев», описываются как более цивилизованные:

(18) И вот обычаи были разные, у финнов и эстонцев. Когда сюда приехали... Ну, эстонцы приехали раньше финнов сюда. Потому что мама говорит, они смеялись еще — ну у них там просто и коровы вместе с людьми в доме жили, а вот финны, у тех было всё... так аккуратные они очень были, другие, вот что смеялись, что [эстонцы] чистят, в общем, картошку. Ну, в то время (показывает, как картошку трут в руках, чтобы сошла шкурка) — картошку отварят да... — Ну да, руками? (соб.). — И руками трут [МАРж-49].

Некоторые информанты (как ингерманландцы, так и эстонцы) с гордостью говорили, что в их роду были чистокровные финны из Финляндии. Подобные утверждения, по всей вероятности, отсылают к тем временам, когда в Рыжкове еще ощущалось противопоставление групп ингерманландцев и «финляндцев». Сами информанты, однако, не способны объяснить, каким образом в Рыжково попадали чистокровные финны, когда это было и по какой причине их в селе не осталось. Приведу здесь рассказ одной из информанток-ингерманландок о настоящих финнах (в нем смешались воедино события как минимум трех исторических периодов):

(19) Финнов теперь осталось очень мало, и они уехали. Жили они вот по этой улице в основном. Мама вот моя их еще помнит. Чистокровных финнов. У них мельница вон там была. Фамилия была Иванова. Ну, это, наверно, может, на русский лад или как... Но вот имена были чисто вот финские. Эдва, Лююли, вот это, женщины были, уже пожилые в мое время — я вот с ними общалась. Отец ихний похоронен здесь на кладбище. (...) Потом сюда приехали финны, но финны приехали — это еще задолго до войны, у меня мама-то помнит их еще маленьких. А каким образом они сюда?. Ну, они здесь были с миссионерской целью, то есть, церковь вот была...

[МАРж-49].

Депортированных в 1942 г. финнов-ингерманландцев также упоминают в числе настоящих финнов, но они уже не получают эпитета «чистокровных». Отношение к депортированным можно охарактеризовать как настороженное и почти негативное. Складывается впечатление, будто информанты подозревают вынужденных переселенцев в каких-то действительных преступлениях. За редким исключением, люди, с которыми я общалась, не помнят их имен и говорят, что после возвращения последних на родину, никто не поддерживал с ними контакта100. В рассказах о депортированных на передний план выходит распространенный стереотип: представления о финнах как о «горячих парнях», которые пьют, дебоширят и ходят «с ножом за голенищем».

(20) Эти... И финны здесь жили. По нашей улице именно. — Вот эти, именно те, которые, вы говорили, пере... приехали? (соб.). — Да, приезжали. Здесь тут... я уже многих даже не знаю. Тут единственное что, с этими финнами мать общалась. Она что со своего детства говорит, что пугали они, грит, тоже. Пили — ну, они такие, финские парни горячие, с ножами бегали (смеется) Ы1е 31ппц

100 Несмотря на то, что люди 1930-х гг. рождения учились в школе с детьми депортированных, а некоторые даже входили с ними в одну компанию.

рикіззап (инг. фин. ‘я тебя зарежу’). Вот они это: «Тебя зарежу!»

[МАРж-49]101.

Информантка-эстонка NEAж-16 (в приведенном ниже отрывке — инф. 2), в доме которой жила семья депортированных финнов-ингерманландцев во время войны, дает им еще более негативную характеристику. Ее подруга-ингерманландка (инф. 1) с дочерью (инф. 3) пытаются смягчить ситуацию. По всей видимости, отношение ингерманландцев к депортированным было все же мягче, нежели отношение эстонцев:

(21) У меня были квартиры — так тоже, это, вхожу — этот, картошки мыли, на суп крошили — с этим белье стирают! У их разницы не было! (инф. 2). — Ну, не знаю, людей всяких есть (инф. 3). — Ну, тоже есть, как и везде — кто в чем стирает, тот, может, и готовит — кто его знает. Всякие же грязнули есть! (инф. 1). — Что, у нас нет? (инф. 3). — В том-то и дело! Всякие есть. (...) У них своей посуды много было. Своей посуды. Мне это не нравилось (...) (инф. 2). — Не, ну если я вижу, что я в своей посуде готовлю... (инф. 1). — Правильно. И что — что было тогда... А два, у нас не было — изба была, такая плита сделана, было так. А за плитой тогда стало как... как стало место посуда — или шкаф, или как сказать? Стол. А другой стол была здесь. Ну и этот стали пола мыт. Этот, Сюльвиса — эта девка, Сюльви, стала пола мыт, и все там тоже они — ну, тогда посуды не хватало, конечно. Вот тоже — ночью писали, это, туда горячую

101

Этот же стереотип, например, упоминается в книге выходца из Омской колонии А. Е. Иванова [Иванов 1993]. Данное представление, по всей вероятности, имеет раннее происхождение и возникло еще в XIX в., когда в Рыжкове селились выходцы из Финляндии, сосланные в Сибирь за уголовные преступления. Если изначально оно характеризовало именно высланных финляндцев, то позже могло закрепиться за другими группами, занявшими нишу настоящих финнов. При этом, с точки зрения эстонцев, в категорию «горячих финских парней» попадают подчас и сами ингерманландцы. Для ингерманландцев же, в свою очередь, «горячими парнями» являются только настоящие финны.

воду налили — сильно запах этот, нехороша пришла. И она взяла — ну как пола мыт, взяла от посуды там, ведра, что вверху были. Она стала, взяла эту ведро, поставила середину пол. (...) Как иду, она взяла ходку, с этой, это ведро и чистый стул мой! И я крикнула сразу, испугалась! «Ой! Что случилось?». Я говорю: «Сюльви, что ты делала — поганый этот стол, мы тут посуду дёржим, зачем?». — «Ну я же мою, чистый будет», — ну? Оправдал себе! (инф. 2) ^АМж-28; №Аж-16; БРМж-50].

Финские коммунисты, присутствовавшие в селе с конца 1920-х гг., оцениваются более позитивно. Их также характеризуют как чистокровных финнов, и в этом случае критерием оценки выступает их неоспоримая связь с Финляндией. Информанты помнят их имена и отмечают особую манеру говорить по-фински, более правильную, нежели «смешанный язык» ингерманландцев. Память о них сохраняется потому, что в селе до сих пор живут потомки одного из них, Эрика Энквиста. Его дочь (ЕНЕж-50) считается общепризнанной «последней чистокровной финкой»102 в селе. При получении паспорта она единственная из своего поколения записалась финкой:

(22) Я тоже решила написать, что я финка. (...) Когда я паспорт получала, записала себя финкой. По отцу. (...) Иписа-лись — вообще все писались эстонцами. А знаете почему? Я вот когда подрастала — я помню, с отцом говорила, вот четырнадцать лет уже, паспорт выдают — я у отца спросила, как мне лучше записаться, эстонкой или финкой. Он сказал: «Запишись эстонкой, это будет лучше для тебя». — Почему так сказал — я не знаю. Тогда как-то не было у нас такого... таких теплых отношений с Финляндией — тогда же были эти, границы закрытые, и общение было как бы... не так вот, как сейчас. Мы сейчас как-то

102 По рассказам дочери, Эрик Энквист был родом из Тампере. В 1939-1940 гг. он принимал участие в военных действиях на стороне русских. После демобилизации по ранению он оказался в Карелии, где познакомился со своей будущей женой, рыжковской ингерманландкой. В Финляндию он уже не вернулся и переехал в Рыжково, где и прожил всю оставшуюся жизнь.

ближе общаемся с ними. А когда это... видимо, сказывается вот это, что... финская... финская война. Вот. (...) — А вы на языке отца говорили? Он другой ведь был? (соб.). — Он чистый финн. Он говорил только на чисто финском языке [ЕНЕж-50].

Официальный статус эстонцев и сейчас расценивается информантами как более безопасный. Для информантки ЕНЕж-50 «виктимность»103 финнов выходит на передний план, так как она является финкой на официальном уровне. Ощущение собственной уязвимости в целом характерно для групп, пострадавших от репрессий, а для финнов-ингерманландцев, по мнению [Егоров и др. 2007], вообще является ключевым компонентом идентичности. Однако рыжковских ингерманандцев эти проблемы практически не коснулись. Из всех моих информантов только одна женщина, 888ж-40, репрезентировала свою группу как группу «гонимых». В отличие от большинства своих односельчан, она знает об исторической связи Рыжкова с Ингерманландией. После интенсивных поисков информации о прошлом села, она пришла к выводу, что рыжковские «эстонцы» на самом деле являются ингерманландскими финнами104. В ее рассказах мотивы «виктим-ности» и противостояния режиму были ключевыми, хотя ни она сама, ни ее родственники не подвергались насильственному переселению или другим видам репрессий. Интерес 888ж-40 к финнам, слабо понятный информантам, плохо знающим ее личную историю, делает ее в их глазах еще одной настоящей финкой. В действительности, 888ж-40 может с тем же успехом претендовать на статус настоящей эстонки: ее мать приехала в Рыжково из эстонской деревни под Ленинградом, чтобы преподавать эстонский

103 «Виктимность» употребляется здесь не в психологическом и криминалистическом значении этого термина, а в значении свойственного представителям группы ощущения «жертвы». Трактовка всех происходящих событий происходит для них с позиций гонимого народа, против которого настроено окружающее большинство.

104 Личный архив SSSж-40 включает такие публикации как [Де-кельбаум; Ефимов 1972; Златоустовский, Нифонтов 1960; Иванов 1993; Карху 1990].

язык в рыжковской школе, а отец был из смешанной эстонско-ин-германландской семьи.

Здесь стоит упомянуть и о втором «последнем настоящем финне Рыжкова», информанте LNSм-57. Как человек, не вовлеченный в общественную деятельность (в отличие от ЕНЕж-50, руководящей рыжковским домом культуры), он менее популярен среди информантов в качестве хрестоматийного примера настоящего финна. Вместе с тем, LNSм-57 является потомком уже упоминавшегося учителя финской приходской школы Ананиаса (Аманя) Лехто и даже предпринимал попытки выйти на связь с родственниками в Финляндии. Однако детальная информация о прошлом группы, которой он владеет наравне с информантами ЕНЕж-50 и 888ж-40, неизвестна остальным жителям села. Эти трое людей расцениваются окружением как обладающие монопольным правом на «финскость», вследствие чего их связи с Финляндией трактуются как исключительно личные, не имеющие отношения к общей истории. Подобные явления, возможно, отражают общечеловеческую тенденцию уделять внимание только той части информационного потока, которая затрагивает наши личные интересы.

Своеобразная информационная изоляция постигла и уже упоминавшийся музейный стенд, созданный миссионерами к празднованию двухсотлетия Рыжкова. О его содержании известно только его авторам и нескольким прихожанам Омского лютеранского прихода. Сведения из этой подборки активно задействовал в интервью только информант GAм-40, чей предок упоминался в одном из текстов.

По всей видимости, все группы приезжих финнов, будь то служители церкви из Финляндии, депортированные финны-ин-германландцы или финские коммунисты, ощущаются современными ингерманландцами Рыжкова как «чужие», в то время как эстонцы представляют гораздо более близкую группу. В среде информантов, активно контактировавших с миссионерами, можно наблюдать зачатки вторичного формирования финской идентичности, однако, по сравнению с ингерманландцами в других поселениях, рыжковцы проявляют в этом вопросе заметную инертность. Для некоторых из них появление «финских попов» служит еще одним доказательством того, что «финны — не такие, как

мы». Этническая идентичность оказывает решающее воздействие и на способность/желание понимать литературный финский язык. Некоторые информанты «профинской» ориентации, являющиеся носителями ингерманландского идиома, утверждают, что литературный финский им хорошо понятен. Рыжковские ингерманландцы, считающие себя эстонцами, напротив, утверждают, что на чистом финском они не понимают ни слова.

6.2.4. KarjaIaiset/«карело-финны». Самая загадочная группа, чье название встречается в моих материалах, это группа, называемая рыжковскими ингерманландцами karjaIaiset по-фински и карело-финнами — по-русски. Ей сложно найти какое-либо конкретное историческое соответствие. В рыжковских похозяйст-венных книгах упоминается только один карел, мужчина по фамилии Ремизов, приехавший в село до 1935 г., а после 1940 г. попавший в заключение.

Сам термин карело-финны мог быть занесен в Рыжково теми, кто работал в 1930-х гг. в Карельской АССР105. В некоторых интервью karjaIaiset выступали как еще одна группа «чужих», которые жили в Рыжкове в 1930-40-е гг., и в этом случае их можно было ассоциировать с группой финских коммунистов, оказавшихся в Рыжкове в конце 1920-х гг. В отдельных случаях наименование karjaIaiset получали и депортированные финны-ингер-манландцы:

(23) А никого не называли? (соб.). — ^ПаМпе —

это другая нация совсем! (инф. 1). — А кто это такие? (соб.). — Эти уже другие совсем (инф. 1). — Карельцы! (инф. 2). — Карельцы — это уже karIaIain (инф. 1). — А здесь не было таких? (соб.). — Нет, здесь таких не было (...) (инф. 1). — Подожди, наша мать что-то рассказывала, по-моему... (инф. 2). — Было здесь — один старик,

105 В частности, жительница Рыжкова С. С. Сярг в своей статье сообщает, что в 1928 г. один из ее родственников, спасаясь от раскулачивания, продал свое хозяйство и «вместе с семьей завербовался в Карелию на лесоразработки, но когда в 1938 г. там начались репрессии по отношению к финнам, то он опять со всей семьей вернулся в Сибирь, в свое родное Рыжково» [Сярг 2009].

это, 106 — ходил, это, работал на... ну вот, как

это... (инф. 1). — Он высланный был? (соб.). — Высланный! Они все были — да здесь, собственно говоря, в Сибири — здесь все высланные (инф. 1)

[МММм-39; MZMж-46].

(24) Ну, вот говорили еще, что karjaIain как будто в Рыжково были? Не слышали такого слова? Кого-нибудь так называли — karjaIain? (соб.). — Ну, нет. ^^а^ш — это, знаете, это не эстонское! Это смесь э... финнов... финского и эта... эстонского. Это смесь — это уже в Сибири переделаны. Это karjaIain — это, знаете, звали людей, которые... ну вот как, сейчас скажу, если с Искры ехать, с Искры — там по асфальту сперва заезжаешь... Только в Рыжково заезжаешь, там жили латыши. И по ту сторону речки, вот, жили вот эти... карьялайны. — Карьялайны? (соб.). — Да. Вот они жили. — В Рыжково? (соб.). — Это в Рыжково, да. Их называли karjaIain. Но там — немного, там одна улица была, возле этой вот там речки. (... ) — А вы знали кого-нибудь из karjaIain? (соб.). — Ну а как? Я с ними жил — ихние дети учились в школе. (...) — А вот эти karjaIain они дома как говорили? Вы не знаете? У вас никого знакомых не было из них? (соб.). — А их нету никого. — Никого уже нету? (соб.). — Нет. Их в Рыжкове никого нету. (...) Их... депортировали обратно — а вот куда, я уж не знаю. (...) Где-то сорок... шестом, сорок седьмом, сорок восьмом году. После смерти Сталина их всех отправили обратно. В общем, дали полную свободу. (...) Уже в начале — как война началась, начали поступать в Рыж-ково эстонцы, финны. Было разное нация, было. Деревня была самая большая. Самая большая в районе в Крутин-ском была [МАМм-36].

106 В данном случае запутанность ситуации усугубляется тем, что один из финских коммунистов, живший в селе в 1930-1940-х гг., носил фамилию Карьялайнен. При ответе на вопрос о том, были ли в селе люди, которых называли каг/'аЫзе^ информанты после некоторого раздумья отсылают к нему.

(25) А karjalaset? «КадаЫэеЫ не говорили? (соб.). — А они уез-жа... я не знаю, у их там язык — как, этот, Каге1а есть этот, КацЫа — эта, Карелия. У их я не знаю, у их язык одинак.. — я не знаю точно. — Одинаковый язык? (соб.). — Да, они одинаковый язык, да. Они с Карелии были, все. Мне даже вот бабушка была, они, когда их тут раскулачат еще, они уехали вот туда, переехали тут в Петрозаводск. В Карелию-то, там жили. А началась война — потом они оттуда во время войны драпали, сюда опять, в Рыжково. (...) Ну, где-то там наши вот... Карелы там... ф.. ф.. тоже когда, этот, в тридцать девятом война с финнами была — вот где-то. Многие тогда отсюда драпали [КЛМм-30].

По всей видимости, в некоторых случаях термин karja1aiset мог использоваться и для обозначения самих рыжковцев — тех из них, кто в 1930-х гг. побывал на работах в Карелии107:

(26) Karja1aiset — karja1aiset — даже это... ну, это, видимо, кто был... э... в Карелии. С Карелии. Моя мама там работала тоже, вот, в сорок первом или в сороковом ли году... И она там в Карелии работала, они как бы... ухаживали за лошадьми, которые принимали участие в военных действиях. Там вот, в Карелии. Она говорила, они мы даже видели там... Ф... Финляндию там через какое-то — на горизонте. Но она там какое-то время работала. Очень многие там были. — Угу... И вот это karja1aiset? (соб.). — Вот эти kar1a1ain... karja-1ai-set. — А здесь-то никого не было? (соб.). — Не было. Наверное, этих так называют, кто там был. (...) Или тех, кто работал, или, может, оттуда кто-то был... ну, то ведь, это я... я не знаю. Такую древность я уже не знаю

[ЕНЕж-56].

107 Подобным образом мать одной из моих информанток в дер. Ор-ловке односельчане называли карело-финкой. В действительности она была ингерманландкой из деревни Ларионовки, но в 1930-х гг. несколько лет жила в Карелии. Это и послужило для ее окружения основанием для «пересмотра» вопроса о ее этнической принадлежности.

Анализ этих и подобных им отрывков интервью наводит на мысль, что термин karja1aiset/карело-финны используется жителями Рыжкова не только для обозначения карел. Шире его можно понимать как собирательное название для всех групп финнов не из Финляндии, которые являются носителями разнообразных вариантов финского языка. «Финская Карелия»108 в отдельных случаях становится воплощением исторической родины самих ин-германландцев. Карело-финский язык приводят как пример финского языка, более близкого рыжковскому, нежели эстонский или настоящий финский. Петрозаводск, рассматриваемый в качестве столицы гипотетической карело-финской территории, считается местом, «где язык почище и поправильнее»:

(27) Меня когда домой обратно мать забрала [из детского дома], я разговаривал сразу через одно слово по-русски, другое по-фински! Именно по карело-фински. Я считаю его ближе, вот этот язык — он ближе к карельскому языку. — К карельскому? (соб.). — Да, сколько я потом узнавал, разговаривал, даже вот по карте читаю названия, наш рыж-ковский финский язык — он ближе карельскому языку. Да, ближе карельскому языку. Тем более что один родственник, у меня дядя жил (...) именно около Петрозаводска, и он оттуда привез несколько новых слов, которые мы потом взяли в свой разговор, и стали на финском языке разговаривать — вот ШИ, perunat (фин. ‘печки’, ‘картофелины’), вот йni — это печка. (...) А мы говорили до этого kartu1' (инг. фин., эст. ‘картофель’), ну по-эстонски это как бы в основном. А вот эти некоторые слова, и мы переняли, стали тоже говорить. Так, вот именно как возле Петрозаводска. Это как бы столица, значит, тут язык почище должен быть. Вот так [ААКм-47].

Предположение о родстве ингерманландского идиома с карельским или карело-финским языком подкрепляется сведениями из публикаций В. Злобиной, утверждавшей, что ингерманланд-

108 «Финской Карелией» информанты иногда называют КарелоФинскую АССР.

цы-корлаки являются прямыми потомками карел. Информант ААКм-47, ссылаясь на своего двоюродного брата, приводил версию происхождения ингерманландцев, близкую к версии В. Злобиной:

(28) У меня двоюродный брат, он — сейчас он вернее всего, что умер — он жил в Нарве, он за восемьдесят с лишним лет прожил. Он прекрасно знал вот два финских языка — как раз, кстати! Один — наш финский язык, а второй — коренной финский язык, который говорят в Хельсинки. Он фольклор изучал, всё, он грамотнейший сильно человек такой был. (...) Вот говорит, это вот наш язык, который мы разговариваем по-фински, он относится к финским цыганам! Изгнанному племени. Какой-то финский барон рассердился на какое-то племя в свое время. (...) И выгнал. И они жили в районе между Эстонией, Россией и Финляндией, и Карелией. Вот этот промежуток там [Карельский перешеек], на карте он есть, вот они там жили, обитали. Вот как раз наш язык соответствует этим финским цыганам. — А как их называли? (соб.). — А вот я теперь не могу сказать. Ой. Нет, скажу! Корлаки! Вот мы разговариваем на корлакском — корлакско-финское, корлакское наречие! — Корлакское? (соб.). — Вспомнил, корлакское! — А что за слово такое означает? (соб.). — А, по-моему, ничего не означает. Ну, может быть и да — по какому-нибудь, может, и переводится, конечно, «корлакское». ну, просто народность. (...) — Интересно, откуда же он про них узнал... (соб.). — А он сказал это, он досказал мне даже вот, как это... Ну, повествование идет из поколения в поколение — что барон, финский барон, взял, выгнал со своей территории какое-то племя, которые вот и были такие, что их ни финны, ни карелы не принимали [ААКм-47].

Другой информант, не знакомый с публикациями В. Злобиной в подобном переложении, тем не менее, также называл свой язык карельским:

(29) А эиотеп Ые1'(инг. фин. ‘финский язык’) как переводится? Биошеп Ые1' — это какой? (соб.). — Mie siunka Ь^ат!

(инг. фин. ‘я с тобой [на нем] разговариваем’). — А вот как он на русский переводится — зиоте^ (соб.). — Ну, «карельский».— «Карельский»? Ммм... (соб.). — А этот язык, эстонский — «/а^7 ШеГ». — А угоп Ие1' — это «финский»? (соб.). — У^оп ИеГ... йшп Ые1'— это «финский язык». — Бта^ (соб.). — Е^п ИеГ!— А karja1aiset — это кто? (соб.). — «Карело-финский». Но у них язык не сходится. — С вашим? (соб.). — Угу. В общем, у нас, как тебе сказать, у нас деревенский язык. Свой. Мы туда ездим — мы не умеем там говорить. — А вы были в Карелии? (соб.). — В Карелии я не был. Я в Эстонии был. — И там не сходятся они? (соб.). — Не-а [ККМм-34].

В приведенных примерах при желании можно было бы усмотреть реликты более древнего употребления термина karja1aiset как самоназвания ижор. Р. Е. Нирви сообщает, что в XIX в. этот термин все еще использовался в Ингерманландии [№гу1 1972]. Однако такая трактовка представляется сомнительной. Отдельные информанты (как и ККМм-34) приходили к утверждению, что местное население можно считать «карело-финнами», однако сам термин karja1aiset ни разу не использовался ими в качестве самоназвания. Подобное употребление подсказывает, что karja1aiset, рассматриваемые как наиболее близкая ингерманландцам группа (от которой они, возможно, даже ведут свое происхождение), все-таки являются группой «чужих», т.е. сам термин представляет собой экзоэтноним109.

6.2.5. «Настоящие эстонцы». Эстонцы (на ингерманланд-ском — iest1aset и укоШзе^ также делятся в представлениях рыж-ковцев на чистых и нечистых. Самыми чистыми эстонцами, бесспорно, считаются эстонцы, проживающие в Эстонии. Право местных эстонцев на подобное наименование может оспари-

109

По крайней мере, на синхронном уровне. В диахроническом плане существует вероятность того, что в XIX в. термин када1а№& использовался рыжковскими ингерманландцами в качестве самоназвания, но позже утратил это значение, так же, как это произошло среди современных ижор (ср. [Муслимов, настоящий сборник: 173-174]).

ваться в зависимости от контекста (инф. 1 — эстонка, инф. 2 — ингерманландка):

(30) А вот вы не чистые финны — мы не чистые эстонцы... (инф. 1). — Ну, я не чистый (инф. 2)

[№Аж-16; ВМКж-22].

Нечистыми эстонцами (по-русски) в большинстве случаев именуются все-таки ингерманландцы. Подобное наименование практически не встречает возражений, так как, по всей видимости, отличия ингерманландцев как от «чистых» эстонцев Эстонии, так и от «чуть менее чистых» местных эстонцев в сознании информантов выражены слабее, нежели противопоставленность ингер-манландцев настоящим финнам.

Некоторые рыжковцы, как эстонцы, так и ингерманландцы, еще до распада СССР бывали в Эстонии. Рассказы об этом, как правило, сопровождаются рефлексией на языковые темы. Приведу два отрывка из интервью с ингерманландцами КМАж-26 и МАМм-36:

(31) Ну а если эстонцы чистые идут — так уже трудно нам. Мы по-своему отвечаем, они по-своему. Но они нам говорят — эаате ат, эаате ат (эст. ‘понимаем, понимаем’) (...) у их... совсем — редко какие слова сходятся. Конечно, с латышами нам трудно говорить и с теми — я вот с мужем ездил в Эстонию, у его брат жила в Эстонии. Там мы — я ихний язык не знала, стал по-русски говорить, а то время была туго еще с этими всякими вещами, всё, — они мне — я как стал по-эстонски, хоть плохо — « Vaka ia, vaka ia, keik эаате ат! (искаж. эст. ‘очень хорошо, очень хорошо, все понимаем’)». (...) Ху! «Опо, опо, опо!» (искаж. эст. ‘есть-есть-есть’). — Они сразу. А по-русски как говоришь — не дают!

[КМАж-26].

(32) Я, например, ездил... Я, например, вам так скажу — был я как-то в Эстонии. Ну, я не один раз проезжал на машине. А ехал я в поезде, в купе, и две эстонки садятся — со мной тоже — но они-то не знают, что я понимаю эстонский язык! И они про себя там: «тыр-тыр-тыр, тыр-тыр-

тыр». Ну и, хххе! Ну а я, слушай, потом, когда я стал по-ими разго... с ими разговаривать по-эстонски, у одной чуть... знаете, э.. Очки не выпали! Поняла? Я говорю — они мне грят: «Откуда?!». А я грю: «Да я вот слышал, как вы разговариваете, и, — грит, — моментально, — грит, — понимать стал, что вы разговариваете! (смеется)». Ну — язык отличается!

[МАМм-36].

Информант МАМм-36, проживающий в райцентре Крутинка с подросткового возраста и, по сути, находящийся вне родной прибалтийско-финской языковой среды, выделяется среди остальных ингерманландцев своей более «проэстонской» ориентацией. Эстонский язык Эстонии, по его утверждению, ему хорошо понятен. Напротив, ингерманландка КМАж-26, называющая себя нечистой эстонкой, но проживающая в Рыжкове и регулярно контактирующая как с носителями ингерманландского, так и рыжковского эстонского идиомов, отмечает, что она не знает языка эстонцев Эстонии. Оценка возможности взаимного понимания языков между носителями «чистого» эстонского и ингер-манландского идиома зависит, таким образом, от субъективного восприятия границ между группами.

Другой информант-ингерманландец с «более финской ориентацией» пересказывал историю о том, как ему однажды удалось найти общий язык не только с настоящим эстонцем, но и с финном из Петрозаводска. Ингерманландский идиом в данном случае расценивался им как двойное преимущество, так как, благодаря своему переходному положению между эстонским и финским, он позволяет общаться как с эстонцами из Эстонии, так и с настоящими финнами:

(33) А вы когда-нибудь вот с эстонцами из Эстонии разговаривали? (соб.). — Яразгова... я с ими разговаривал. Я как-то ездил туда по путевке, по... ленинским местам. В Ленинграде там... Финский вокзал. Там тоже сидели в ресторане. А там один подошел.... Мужик... с этим, с тарелкой. А я сидел за столом, ну, он сел, ну: «Можно вас?». Ну, думаю, язык-то коверкает, чувствуется, нерусский. Ну. Вижу, что как эстонец. Ну, он... Я сам Ьassan (инг. фин. ‘говорю

[по-фински]’): «Ты откуда?» А он: «Tallinn, Tallinn». А я: «Sa ... (эст. ‘ты’) iestlane (инг. фин. ‘эстонец’)?». Он напугался! Ну, мы давай с ним по-эстонски. Говорили...— Понимали друг друга? (соб.). — Ну да! Они там чисто эстонский. А у нас мешанный идет. Но я-то понимаю это. А он такой доволен был! А потом, он: «Ой, это, надо мне ехать туда сейчас уже», — как это. — «Поезд сейчас уже. Это, едет поезд — надо идти». И. А потом, это, там студенты сидели, тут недалеко, через стол так. Потом тоже один там, сидели, говорили — один подошел, молодой парень, он был с, это, с Петрозаводска. Ну — а тот по-фински! И вот мы с им давай это — тоже по-фински! Уже по-фински говорить. Он уже другой — из Петрозаводска. Другой язык — по-фински язык. А тот с Таллинна был, понял? Вот nad (эст. ‘они’) kui (инг. фин. ‘как’) удивились: «Как это, ты там, парень или шо, как это ты так, знаешь»? — Я говорю: «Дак вот!». Вот и будь таким грамотным (смеется)!

[SNM^O].

Другая группа эстонцев, более близкая для ингерманланд-цев, но, тем не менее «чужая», — эстонцы, когда-то проживавшие в дер. Сядэ. Они также иногда характеризуются как настоящие эстонцы по-русски и virolaisetпо-ингерманландски:

(34) А вот то, что говорят, что эстонцы здесь еще как-то между собой делятся. Вы про это знаете что-нибудь? (соб.). — О-о-ой. Эстонцы у нас — у нас не чистые эстонцы. У нас смешанный язык какой-то. Эстонско-финский. (...) A virolain — ну, у них немножко говор другой. И слова другие употребляют они, разговаривают. (...) Может, потому что они в свое время жили — поселение у них было отдельное, сядэвские, да. — Сядэвские? То есть, получается, те, которые virolain — они все в основном через Сядэ прошли? (соб.). — Да, да [ЕНЕж-50].

Само поселение Сядэ большинством информантов описывается как «более чистое» в этническом плане. Преобладает мнение, что в нем в основном говорили на чистом эстонском языке,

все между собой состояли в родстве, а латышей и русских не было. Информантка МАРж-51, являющаяся представителем более молодого поколения ингерманландцев, пыталась объяснить обособленность жителей Сядэ тем, что они попали в эту деревню непосредственно из Эстонии110:

(35) Ну, из Сядэ это стало невыгодно, что там эту школу надо было... И вот этих людей переселили сюда. Ну, они сами. — А вот мне кто-то говорил, что те, которые жили в Сядэ там, что Сядэ сама не старая деревня была, то есть, она где-то... (соб.). — Нет, она была позже Рыжково намного образована. Вот эти эстонцы туда приехали позже уже. — А откуда? Говорят, что из Рыжково прямо приехали... Или они все-таки не... (соб.). — Нет, они с Эстонии. Они потому что говорили на чистом эстонском языке. — А... Ага. (соб.). — Это теперь они уже, конечно, обрусели. И потом они и поселились-то как бы отдельно, вот это место звали Ерзовка. — Ерзовка? Это вот то, что сейчас улица Якобсона? (соб.). — Нет, Якобсона — оно там, это даже не знаю, какая там улица. Ну, там она как переулок какой-то или как. Вот в основном там жили. — Ерзовка? (соб.). — Ёрзовка. Звали. Ну, Ерзовка — это уже по-русски как-то, а так Jorzofk [МАРж-49].

Примечательно, что в рассказах рыжковских ингерман-ландцев, побывавших в Эстонии, тамошние эстонцы ведут себя вполне дружелюбно. Очень контрастируют с этим рассказы сибирских эстонцев в некоторых других поселениях111 об агрессивности и пренебрежительном отношении эстонцев Эстонии к своим сибирским собратьям. По всей видимости, ингерманландцы как нечистые эстонцы и не ожидают особо теплого приема в Эстонии. Тем не менее, эта страна может рассматриваться ими как место экономически выгодной миграции. Рыжковские ингерман-ландцы имеют для этого одинаковые возможности с настоящими

110 Информантам, родившимся в 1930-е гг., история образования дер. Сядэ известна лучше.

111 Например, в дер. Михайловке.

эстонцами, так как и те, и другие являлись эстонцами по данным советских паспортов.

Единственное, в чем заключалось формальное отличие рыжковских ингерманландцев от чистых эстонцев, это преимущественно русские фамилии (такие как Ивановы, Матвеевы, Юрьевы, Кузьмины, Кирилловы, Андреевы и т. д.). Несколько моих информантов сообщали, что эти фамилии в настоящее время служат источником проблем для тех ингерманландцев, которые в свое время эмигрировали в Эстонию. Информанты полагают, что это несправедливо, так как русские версии их фамилий были даны им по политическим мотивам в советский период. Однако на самом деле, русские фамилии основателей Рыжкова возникли в результате насильственного переселения группы в Сибирь. Фамилии были даны переселенцам при составлении именного списка и являлись, по сути, отчествами старших мужчин в семьях112. В самом Рыжкове «русифицированные» фамилии служат еще одним отличительным признаком ингерманландцев. С точки зрения их самих, такие фамилии свидетельствуют о большей подверженности группы русскому влиянию (по сравнению с настоящими эстонцами или настоящими финнами).

Настоящие эстонцы описываются ингерманландцами как группа, имеющая некоторые характерные особенности. Эстонцы, в отличие от «одичавших» финнов, лучше сохранили вдали от родины свой язык, культуру, а помимо этого — личные имена и фамилии, которые ингерманландцы утратили:

(36) ZeГmit стали Зинами, Helenat Ленами стали. Ну, Kati —

КаИтак и осталась.

[МАРж-49]113.

112 ГАОО, ф. 3, оп. 3, д. 4936, лл. 121-122 об., 261-261 об., лл. 305310; см. также Приложение 2.

113 В действительности, сферой употребления национальных личных имен, а также многочисленных дворовых прозвищ остается только общение на прибалтийско-финских идиомах. В речи на русском языке большинство имен переводятся соответствующими русскими эквивалентами. При этом имена, различающиеся для ингерманландцев и эстонцев в своей оригинальной форме (например, 1ааи — для эстонцев

Среди других характерных черт упоминаются более свободные отношения между полами и «полигамность» мужчин в эстонских семьях, особенно отличающая мужчин в Сядэ. Относительная «распущенность» местных эстонцев имеет, по мнению ингерманландцев, еще больший размах в самой Эстонии: по утверждению одного из моих информантов-ингерманландцев в Эстонии обоим супругам положено иметь внебрачные связи. В то же время настоящие эстонцы характеризуются как более слабые в физическом отношении люди, неспособные к употреблению большого количества пищи и алкогольных напитков.

Эстонцы оказываются для ингерманландцев самыми важными и одновременно самыми близкими «чужими». По этой причине вопрос взаимного проведения границ между этими группами заслуживает дополнительного отдельного рассмотрения.

6.3. Эстонцы и ингерманландцы: маркеры идентичности и межэтнические границы

Утверждение о том, что рыжковские эстонцы, в отличие от ингерманландцев, не считают себя «смешанными», было бы неверным. Сядэвские эстонцы также ощущают свою «смешанность», по сравнению с чистыми эстонцами Эстонии:

(37) Вот мне тут отец поехал в Эстонию жить — так и её дети уже этом... как разошлись матери, они, её, его дети уже как приехали с ними — так вот, они разговаривают уже даже и. не так как мы. — Не так как вы? (соб.). — Ага. Мы уже как-то больше на русский язык или как-то смешан... Они вот... Мы сидели за столом — и вот у нас stopka или з^^п — они говорят рйэц juomepitsi (искаж. эст. ‘стопку, выпьем стопку’). Вот такие вот. Мы уже как-то смешанные уже эстонцы [КЕАж-36].

Ощущение собственного превосходства в отношении этнической «чистоты» проявляется у местных эстонцев только при взаимодействии с еще более «смешанными» ингерманландцами. Однако, выделение группы ингерманландцев представляет для

и 1иЪап — для ингерманландцев) при переводе на русский язык совпадают (в данном случае — в «Ивана»).

эстонцев определенные трудности. Так, например, упомянутая сядэвская информантка КЕАж-36 признавалась, что тем, кто приехал в Рыжково из Сядэ в 1950-х гг., сложно было понять, в чем заключалась разница между рыжковскими ингерманландцами и эстонцами. Причиной подобной размытости границ могли быть смешанные браки114. Только один раз в моих в материалах встретилось упоминание о том, что в прежние времена эстонцам и финнам (ингерманландцам) нельзя было жениться друг на друге:

(38) А вот suomlaiset и virolaiset женились друг на друге? (соб.). — Женились! (инф. 2). — Ранешнее время — нет! (инф. 1). — Раньше нет, а теперь... (инф. 2). — А теперь все вместе, и казаки [т.е. «казахи»] выйдут за русского, русского — всё! (инф. 1)

[ДМ8м-28; JAMж-28].

Благодаря большому количеству смешанных браков и распространенному двуязычию, мои информанты осознают, что практически ни один из прибалтийско-финских жителей Рыжкова не может претендовать на «чистоту» происхождения. Размытость границ при обсуждении различий между эстонцами и ингерман-ландцами часто приводит к спорам и противоречиям. В качестве универсального средства для проведения границ используется относительно простой и «безопасный» языковой критерий115. Просьбы объяснить, чем еще различаются эстонцы и ингерман-

114 Как уже было сказано, память о запрете на брачные отношения между эстонцами/ингерманландцами и латышами еще сохраняется у старшего поколения информантов. Примечательно, что между группами не было конфессиональных различий, которые могли бы стать для этого основанием: и латыши, и эстонцы, и ингерманландцы в дореволюционный период были лютеранами.

115

По всей видимости, язык воспринимался как основной маркер национальности и в тот период, когда в Рыжкове создавались колхозы и национальность всех местных жителей была впервые официально зафиксирована в документах. В одной из ранних похозяйственных книг мне встретился достаточно показательный пример. Женщина, чьи родители были ингерманландцами (судя по фамилии и именам), в графе «национальность» характеризуется как немая, в то время как ее родители записаны эстонцами. Будучи неспособной говорить ни на каком языке, и на эстонском в частности, она не может считаться эстонкой.

ландцы, как правило, ставят информанта в тупик, т.к. указание на языковое различие кажется исчерпывающим определением:

(39) А есть какая-то разница между эстонцами, которые вот так по-разному говорят? Вот как tule siia (эст.‘иди сюда’) и tule tan (инг. фин. ‘иди сюда’)? Есть? (соб.). — Есть-есть! (инф. 1). — А в чем? (соб.). — Ну не... Некоторых слов и не понимаешь! Я вот по это... tule siia некоторых слов не понимаю! (инф. 2). — А вот кроме слов-то что-нибудь отличается вот у таких эстонцев и таких? (соб.). — Нет... Не заметила, чтобы (инф. 2)

[JMSm-28; JAMж-28].

К области стереотипных представлений об ингерманланд-ском идиоме можно отнести утверждения о том, что ингерман-ландцы говорят «грубее» на фоне более «мягкого» языка virolaiset116:

(40) Нет, они там в Эстонии по-эсто... у нас младшая дочка котора — она по-эстонски не умеет разговаривать. Понимать — понимает, а у его как-то язык не ворочается. А я как приехал первый раз туда — я сразу как магазины пошел, смотрю — бабки там стоят, две бабки. Уже разговаривают по-эстонски. Вот. Дак у мене язык сразу поворачивается по-ихнему разговору! Как акцент у них такой! У нас не так — у нас грубый акцент. Вот. А у них мягкий. Мы говорим, видишь, по-эстонски tule tan (инг. фин. ‘иди сюда’). А они говорят tule siia (эст. ‘иди сюда’)! — А здесь есть такие, которые говорят «tule siia?» (соб.). — Ага. (инф. 1). — Есть, есть (инф. 2)

[JMSм-28; JAMж-28].

В условиях жесткой конкуренции терминов простым и однозначным ответом на вопрос, кто из жителей села на каком языке говорил или говорит, становится употребление лексических стереотипов:

116 Один из информантов-ингерманландцев, ААКм-47, однако, утверждал противоположное: ингерманландцы, по его мнению, говорят «мягче», но под этим он имел в виду наличие в ингерманландском сильной палатализации и гармонии гласных.

(41) А как вы его называли? (соб.). — Ну как? — Ну, свой язык? (соб.). — Э... tule kot’t’i, mane kot’t’i, tule taha (инг. фин. ‘приходи домой’, ‘уходи домой’, ‘иди сюда’), вот. Этот есть наш язык. — А как вы его звали? Вы как-нибудь язык сам называли? Ну вот, эстонцы говорят по-эстонски, а мы говорим по.? (соб.). — Ну, мы так и говорили. Mane kot't'i, tule kot'ti-.M вот чистый эстонский язык — э. (...) kuhu sa lahat (искаж. эст. ‘куда ты идешь?’), вот — это есть эстонский язык. — То есть. а вы как про себя говорили на своем языке — говорили, что вы кто? (соб.). — Ну мы. На своем языке? — Да. (соб.). — Ну, мы как уже говорили, как наши родители говорили с нами. — А как? (соб.). — Ну, как. Ole vakka (инг. фин. ‘(за)молчи!’). — А что это? (соб.). — Это уже. «молчи!»

[BEMж-33].

Число лексических стереотипов, обозначающих языковую границу, достаточно невелико и совпадает у разных информантов. Это прежде всего фразы ‘иди сюда’: инг. фин. tule taha/tan vs. эст. tule siia; глагол ‘идти, уходить’ в личных формах: например, инг. фин. mam vs. эст. lahem ‘мы идем’; ‘нож’: инг. фин. veits vs. эст. nuka (иногда сюда же добавляется pUk/pukkO из настоящего финского или карело-финского)111.

Корреляция между эстонцами и ингерманландцами в отношении других маркеров этнической идентичности оказывается несимметричной: эстонцы не могут вспомнить никаких отличительных черт ингерманландцев. Последние как группа с «диффузным» статусом не получают отчетливой характеристики ни от кого из своих эстонских соседей, за исключением одной их односельчанки.

Образцовой чистой эстонкой была информантка NEAж-16. Будучи представительницей второго поколения переселенцев из Эстонии (ее отец приехал в Рыжково из Пярну), она, в отличие от более молодых информантов, не сомневалась в «чистоте» своего происхождения. Конфигурации границ между группами в ее представлении выглядели более отчетливо: она без колебаний

117 В литературном эстонском — также Ш1е эиа, но 1аЪете и пща [пи-Оа] /пика/; в литературном финском —уеИв!‘нож’,риикко ‘нож-финка’.

могла сказать, какой информант из упоминаемых мною мог быть охарактеризован как «нечистый» эстонец (горлак, в ее термино-логии)118. Она же выражала мнение о превосходстве «настоящего» эстонского языка над «смешанным» ингерманландским, которое в какой-то мере свойственно и другим настоящим эстонцам, однако не проговаривалось ими с такой четкостью. Сами ингерман-ландцы приводили NEAж-16 как пример эталонной чистой эстонки и соглашались с утверждением о том, что ее язык «чище», нежели родной для них ингерманландский идиом:

(42) Ну вот... ээ.. ну вот чо я вам скажу! Я это, gorlaka и теперь вот — у нас говорят теП' оп gorlakka (инг. фин. ‘у нас горлакский’) — se (инг. фин. ‘это’), у нас не чистый, gorlakka разговор. «Горлаки» называли. — То есть вас называли «горлаки»? (соб.). — Да. — А кто называл? (соб.). — И сейчас у нас говорят, сами, между собой — теП’ оп gorlaka kiel'(инг. фин. ‘у нас горлакский язык’). — Gorlaka ИеГ? (соб.). — Да! Gorlaka Ые1[ ну, так оно и есть. — А что это значит? Gorlaka? (соб.). — А черт его знает! Чо оно значит? (...) ы ведь сначала хорошо не умели — говорим один язык, и все — и вот нас и назвали, наверна, гор-лаки, «не умеют говорить». (...) стонская языка — у него есть много-много. Есть чистые эстонцы, есть вот эти самые горлаки — называются, и есть ф... финский как, она приходит как... эстонский язык. По-эстонски вот NEAж-16 говорит так, а я говорю вот так [КМАж-26].

118 Сядэвские эстонцы не могли дать подобных четких характеристик без привлечения языкового критерия (т.е. не попытавшись вспомнить, какой идиом использует тот или иной человек в повседневном общении).

119 Данный отрывок, помимо всего прочего, является еще одной хорошей иллюстрацией к проблеме использования термина корлаки в Рыжкове. Он используется либо как пейоративное обозначение для соседней группы, либо как шуточное название для языка людей, которые «ни одного языка доброго не знают» [КМАж-28] (т.е. характеризует скорее не этническую принадлежность, а степень языковой компетенции).

NEAж-16 дает группе ингерманландцев внешнее определение со стороны настоящих эстонцев, вполне исчерпывающе суммирующее позицию ее группы:

(43) Мы называем «эстонцы», но они говорят по-своему, не так как я говорю, по-другому

[№ЕАж-16].

Ее любимым примером, демонстрирующим «переходный» статус ингерманландцев, является рассказ о супружеской паре, в котором жена-ингерманландка затруднялась объяснить мужу-немцу, как называется тот народ, к которому она принадлежит:

(44) Вот у N120 муж латыш, не, не латыш, опять финн, от-ты к черту! Мешаюсь с моей головой. Немец, вот кто. Они еще разошлись. Но и муж просит: «Какой нации ты?» Жена говорит: «Я эстонка». А муж говорит, что «я слышала тут и по телевизору — эстонцы так не разговаривают. У тебя не эстонская, это. Разговор»

[№ЕАж-16].

(45) Муж немец, а жена тогда... наша, рыжковская, можно сказать. (...) Тогда этот... муж попросил жене, что: «Какой у тебя нация?». — «Финны».— «Нет никакой финны». Муж будто сказал, что «я понимаю, как финны разговаривают, и понимаю, как эстонцы, а вы — не так, не так! Ну а какой названне?». — «Я сама не знаю»

[№ЕАж-16].

Рассказанная NEAж-16 история показательна: ингерман-ландцы Рыжкова действительно оказываются на распутье, когда собеседник затрагивает вопрос их национальной принадлежности.

Возможно, ранее группа ингерманландцев обладала более обширным набором характеристик, выделяющих ее из окружения. Однако, на данный момент из всего возможного многообразия прежних маркеров идентичности остаются только язык и ощущение собственной «смешанности», объяснение природы которой

120 Информантка употребила прозвище одной из односельчанок, которой не было в числе моих информантов.

становится для ингерманландцев своеобразным «актом идентичности».

Проще всего описать этот процесс, представив себе «континуум» идентичности, имеющий два полюса — эстонский и финский. На одном полюсе этого континуума в качестве своеобразного эталона можно поместить NEAж-16, которую информанты единогласно считают настоящей эстонкой. На другом полюсе окажется единственная в селе эталонная настоящая финка EHEж-51 — уже упоминавшаяся дочь выходца из Финляндии. Ингерманландцы определяют свою национальную принадлежность в рамках этого эстонско-финского континуума. В зависимости от особенностей биографии, контактов с другими прибалтийско-финскими группами или просто личных предпочтений, они помещают себя в одну из точек на этой воображаемой шкале. Даже люди, выросшие в очень схожих условиях или прожившие вместе долгую совместную жизнь, могут ощущать разную степень принадлежности к группе финнов или эстонцев.

7. Заключение

В заключение я попытаюсь суммировать некоторые общие принципы, которые, по моим предположениям, определяют идентичность ингерманландцев Рыжкова.

1. Ингерманландцы Рыжкова гораздо слабее противопоставлены местным настоящим эстонцам, нежели представителям других групп (латышам, русским, населению района в целом). По этой же причине некоторые из них могут ощущать и принадлежность к абстрактной группе сибирских эстонцев.

2. В официальной классификации ингерманландцы оказались приравнены к эстонцам. Не все информанты полностью принимают официальную терминологию, но при общении с «чужими» (людьми за пределами Рыжкова) они вынуждены ее использовать для того, чтобы избежать недоразумений.

3. Жители села знакомы с разными группами финнов, и это является причиной конкуренции терминов. В деревнях Фины и Ор-ловка, где первые два фактора (присутствие латышей и определяющее воздействие официальной классификации) неактуальны, контакты с группами финнов могут оказывать другое воздействие. Эти группы ощущаются ингерманландцами как более

близкие, чем эстонцы, и на определенном уровне ингерманландцы могут иногда отождествлять себя с ними.

Несмотря на воздействие перечисленных факторов, рыж-ковские ингерланманландцы все же обладают групповым самосознанием и противопоставляют себя группе рыжковских эстонцев. Причины, по которым это происходит, как мне кажется, следующие.

1. Количество людей, использующих ингерманландский идиом, всегда было сопоставимо с количеством чистых эстонцев, а после того, как существенная часть эстонцев эмигрировала в Эстонию, даже стало его превышать. Ингерманландцы в ХХ в. ощущали себя прибалтийско-финским большинством Рыжкова,

и, по-видимому, это препятствовало их ассимиляции с эстонцами, как это произошло в с. Верхний Суэтук, где ингерманландцы и финны были меньшинством.

2. Деятельность финских миссионеров в последние годы привела к появлению интереса к своим «финским корням» у части ингерманландцев. Возможно, воздействие этого фактора следует считать одним из ключевых для вторичного формирования финской идентичности. Помимо этого, некоторые жители села начиная с конца 1990-х гг. получили доступ к источникам информации об ингерманландском происхождении группы, что также предоставило им новые возможности для построения «актов идентичности».

В культурном отношении в современном Рыжково наблюдается скорее результат конвергенции двух тесно соседствующих прибалтийско-финских групп, нежели ассимиляции ингерман-ландцев эстонцами. Официальный статус эстонцев нивелировал формальную разницу между двумя группами, но не привел к их полному слиянию. Процесс конвергенции не сопровождался языковым сдвигом в сторону языка более престижной группы или выборочным заимствованием каких-либо характерных культурных черт. Изменилась терминология — и, как следствие, некоторые аспекты самовосприятия.

Основной угрозой для поддержания автономности этнической идентичности ингерманландцев является тот факт, что разграничение между ними и эстонцами в настоящий момент производится преимущественно на языковой основе. Языковой сдвиг

в пользу русского языка зашел для обеих групп достаточно далеко. Представители младших поколений не знают ни эстонского, ни ингерманландского, и поэтому для них отличия двух групп утрачивают свою актуальность. Главный маркер идентичности — противопоставление языка эстонцев и ингерманландцев — уже не осознается этими поколениями в полной мере. Существует вероятность, что нынешнее последнее поколение носителей эстонских и ингерманландских идиомов является также последним, для которого разделение прибалтийско-финского населения Рыжкова на две этнические группы еще актуально.

Литература

Андерсон Б. 2001. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Канон-Пресс-Ц.

Баранова В. В. 2010. Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья. М.: ГУ ВШЭ.

Бирин В. Н., Такала И. Р. 1994. Финны // В. А. Тишков (ред.). Народы России. Энциклопедия. М.: Большая Российская Энциклопедия. Доступно на сайте http://www.hrono.ru/etnosy/finny.html.

Вахтин Н. Б., Головко Е. В., Швайтцер П. 2004. Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания. М.: Новое изд-во.

Вийкберг Ю. Ю. 1989. Эстонские языковые островки в Сибири (возникновение, изменения, контакты). Дисс. ... канд. филол. наук. Таллин: Институт языка и литературы АН ЭССР.

Вихавайнен Т. 2000. Сталин и финны. СПб.: НЕВА.

Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. 9. 1929. М.: Издание ЦСУ. Всесоюзная перепись населения 1939 года: Основные итоги. 1992.

М.: Институт российской истории.

Гаупт В. 1864. Колония ссыльных лютеранского вероисповедания в Шушенской волости Минусинского округа // Русское географическое общество. Записки Сибирского отдела 7. Иркутск. С. 16-31. Гранё И. 1993. Новоселы из страны Суоми // Омская старина 1. С. 189-192. Декельбаум А. Омские финны // Московский комсомолец в Омске121. Егоров С. Б., Киселев С. Б., Чистяков А. Ю. 2007. Этническая идентичность на пограничье культур. СПб.: СПбГУ.

121

Статья из личного архива С. С. Сярг; на вырезке выходные данные отсутствовали, а более точную библиографическую информацию обнаружить не удалось.

Елисеев Ю. С. 2003. Язык финнов-ингерманландцев // Е. И. Клементьев, Н. В. Шлыгина (отв. ред.). Прибалтийско-финские народы России. М.: Наука. С. 485-492.

Ефимов А. С. 1972. Кингисепп: историко-краеведческий очерк. Л.: Лен-издат.

Златоустовский Б. В., Нифонтов А. С. (ред.). 1960. Крестьянское движение в России в 1881-1889 гг.: Сборник документов. М.: Изд-во социально-экономической литературы.

Злобина В. 1971. Кто такие корлаки? // Советское финно-угроведение II. С. 87-91.

Иванов А. Е. 1993. О предках, о себе, о довоенном БАМе и о нашей жизни. СПб.: Семейный самиздат Ивановых-Дугласов.

История села Рыжково. 2008. http://www.omskmap.ru/point/s_ryjkovo/lore/122.

Итоги демографической переписи 1920 г. Возрастной и национальный состав населения с подразделением по полу и грамотности. 1923. Омск: Омское губстатбюро.

Карху Э. 1990. Ингерманландия и ингерманландцы // Север 8. С. 145-156.

Кожанов А. А., Яловицина С. Э. 1998. Этносоциологическое обследование финского населения Карелии // Э. С. Киуру (отв. ред.). Финны в России: история, культура, судьбы. Петрозаводск: ПетрГУ. С. 129-174.

Колесников А. Д. 1966. О национальном составе населения Омской области // Материалы к третьему научному совещанию географов Сибири и Дальнего Востока. Вып. II. Омск. С. 88-104.

Колоткин Н. Н. 1994. Балтийская диаспора в Сибири: опыт исторического анализа 20-30-х гг. Новосибирск: Изд-во СГГА.

Коппалева Ю. Э. 1998. Финские говоры Ингерманландии // Э. С. Киуру (отв. ред.). Финны в России: история, культура, судьбы. Петрозаводск: ПетрГУ. С. 88-94.

Коровушкин Д. Г. 2008. Латыши и эстонцы в Западной Сибири: расселение и численность в конце XIX — начале XXI века. Новосибирск: Институт археологии и этнографии СО РАН.

Курило О. 2002. Лютеране в России. XVI-XX вв. Минск: Фонд «Лютеранское наследие».

Лаанест А. 1966. Ижорские диалекты: Лингвогеографическое исследование. Таллин: Валгус.

Лаанест А. 1977. Контакты ижорского языка с соседними близкородственными языками // Советское финно-угроведение XIII, 4. С. 81-89.

Лиценбергер О. 2004. Финские лютеранские поселения в Сибири // Церковь Ингрии 1 (49). С. 14-15.

Лоткин И. В. 2003. Прибалтийская диаспора Сибири: история и современность. Омск: ОмГУ.

Лоткин И. В. 2005а. Оптационная кампания и эвакуация граждан прибалтийских государств на историческую родину в начале 1920-х годов // Вестник Красноярского государственного университета. Гуманитарные науки 6. С. 28-32.

Лоткин И. В. 2005Ь. Исследование прибалтийской диаспоры Сибири российскими и зарубежными учеными // Известия Томского политехнического университета 308, 4. С. 207-211.

Маамяги О. 1990. Эстонцы в СССР. 1917-1940. М.: Наука.

Майничева А. Ю. 2001. Эстонцы в Верхнем Приобье в конце XIX — первой трети XX вв.: особенности поселений и домостроения // Этнография Алтая и сопредельных территорий: Материалы научнопрактической конференции. Вып. 4. Барнаул: Изд-во Барнаульского педуниверситета. С. 80-83. Доступно на сайте http://www. zaimka.ru/culture/ mainicheva13. shtml.

МОУ Рыжковская средняя общеобразовательная школа. 2009. http://rihkowo.narod.ru/krut.html.

Мусаев В. И. 2001. Политическая история Ингерманландии в конце XIX — ХХ веке. СПб.: Нестор-historia.

Муслимов М. З. 2002. Финский диалект деревни Дубровка (Suokyla) // Антропология. Фольклористика. Лингвистика: Сб. статей. Вып. 2. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге. С. 344-363.

Муслимов М. З. 2005. Языковые контакты в Западной Ингерманландии (нижнее течение реки Луги). Дисс. ... канд. филол. наук. СПб.: ИЛИ РАН.

Муслимов М. З. 2009. К классификации финских диалектов Ингерман-ландии // С. А. Мызников, И. В. Бродский (ред.). Вопросы ура-листики 2009. Научный альманах. СПб.: Наука. С. 179-204.

Муслимов М. З. «Народная диалектология» в нижнелужском ареале // Настоящий сборник.

Омский лютеранско-евангелический приход св. Екатерины. 2010. http://www.elri.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=78 &Itemid=105.

Первая всеобщая перепись населения Российской Империи 1897 г.: Енисейская губерния. 1904. СПб.: Издание центрального статистического комитета МВД.

Рыжково. 2010. http://www.omskmap.ru/point/s_ryjkovo.

Саари Ю. 2003. Лютеранство в Сибири: Рыжково — 200 лет. Омск.

Саватеев Ю. К. 2007. Дневник Гезелиуса как полевое исследование локальных групп населения Ингерманландии конца XVII века // В. А Козь-мин, Н. В. Юхнева, И. И. Верняев (ред.). Полевая этнография — 2006: Материалы международной конференции. Санкт-Петербург: Левша. С. 164-168.

Савченко Е. В. 2001. Суэтук — колония ссыльных лютеран // Согласие 23. C. 7-8.

Списки населенных мест Российской Империи: Санкт-Петербургская губерния. 1864. СПб.

Список населенных мест Сибирского края. Вып. 1. 1927. Новосибирск: Совсибирь.

Суни Л. В. 1998. Ингерманландские финны: исторический очерк // Киу-ру Э. C. (отв. ред.). Финны в России: история, культура, судьбы. Петрозаводск: ПетрГУ. C. 4-25.

Суни Л. В. 2003. Финны-ингерманландцы: исторический очерк // Е. И. Клементьев, Н. В. Шлыгина (отв. ред.). Прибалтийско-финские народы России. М.: Наука. C. 469-485.

Сярг C. C. 2009. Обо мне и о моей малой родине Рыжково. http://www.omskmap.ru/point/s_ryjkovo/lores.

Такала Р. И. 1998. Финны-иммигранты // Э. C. Киуру (отв. ред.). Финны в России: история, культура, судьбы. Петрозаводск: ПетрГУ. C. 95-127.

Шлыгина Н. В. 1998. Ингерманландские финны: этнографический очерк // Э. C. Киуру (отв. ред.). Финны в России: история, культура, судьбы. Петрозаводск: ПетрГУ. C. 63-87.

Шлыгина Н. В. 2004. Финны-репатрианты из бывшего Советского Союза на исторической родине // Исследования по прикладной и неотложной этнологии 168. М.: Институт этнологии и антропологии РАН.

Шлыгина Н. В. 2003. Религиозная ситуация в Ингерманландии в конце XVII века (по материалам дневника Ю. Гезелиуса) // Этнографическое обозрение 5. C. 100-109.

Шлыгина Н. В., Казьмина О. Е. 2003. Евангелическо-лютеранская церковь Ингрии // Е. И. Клементьев, Н. В. Шлыгина (отв. ред.). Прибалтийско-финские народы России. М.: Наука. C. 514-522.

Ядринцев Н. М. 1878. Рига, Ревель, Нарва и Гельсингфорс в Сибири // Неделя 3.

Austin P. M. 1992. Soviet Karelian: The Language that Failed // Slavic Review 51, 1. P. 16-35.

Barth F. 1996. Introduction: Ethnic groups and boundaries // W. Sollors (ed.). Theories of ethnicity: A classical reader. London: Mac Millan Press. P. 425-459.

Castren M. A. 1870. Nagra upplysningar om de till Sibirien deporterade Finnarne // Castren M. A. Nordiska resor och forskningar VI. Till-falliga uppsatser. Helsingfors. S. 138-144.

Engman M. 2005. Suureen itaan: suomalaiset Venajalla ja Aasiassa. Turku: Siirtolaisuusinstitutti.

Geertz C. 1963. The integrative revolution: Primordial sentiments and civil politics in the new states // C. Geertz (ed.) Old societies and new states. London: The Free Press of Glencoe.

Gelb M. 1993. “Karelian fever”: The Finnish immigrant community during Stalin’s purges // Europe-Asia Studies 45, 6. P. 1091-1116.

Grano J. 1893. Kuusi vuotta Siperiassa. Helsinki: Weil & Goos.

Grano J. G. 1905. Siperian suomalaiset siirtolat. Helsinki (Kuopio): K. Malm-stromin kirjapaino.

Grano P. 1914. Siperian suomalaiset // Kansanvalistusseuran kalenteri 1915. Helsinki: Kansanvalistusseura. P. 27-46.

Grano P. 1926. Siperian suomalaiset // A. Kannisto, E. N. Setala, U. T. Sirelius, Y. Wichman (toim.). Suomen suku. Helsinki: Otava. P. 288-293.

Harrell S. 1996. Languages defining ethnicity in southwest China // L. Roma-nucci-Ross, G. De Vos (eds.). Ethnic identity: Creation, conflict and accomodation. London: Altamira Press.

Hodgson J. H. 1970. The Finnish communist party // Slavic Review 29, 1. P. 70-85.

Jaffrelot C. 2003. For a theory of nationalism // Questions de Recherche 10. Доступно на сайте http://www.ceri-sciencespo.com/publica/question /qdr10.pdf.

Jenkins R. 1997. Rethinking ethnicity: Arguments and exploration. London: Sage.

Juntunen A. 1982. Lansi-Siperian inkerilaiset siirtolat // Turun historiallinen arkisto 38. S. 350-367.

Juntunen A. 1983. Suomalaisten karkottaminen Siperiaan autonomian aikana ja karkotetut Siperiassa. (Suomen vankeinhoidon historiaa 3). Helsinki: Oikeusministerion vankeinhoito-osasto.

Jurgenson A. 1998. Emakeele osast Siberi eestalste etnilises identitee-dis // A. Tuisk (toim.). Eesti kultuur v66rsil: Loode-Venemaa ja Siberi asundused. Tartu: Eesti kirjandusmuuseum. Lk. 126-140.

Jurgenson A. 2002. Siberi eestlaste territoriaalus ja identiteet. Tallinn: Tal-linna Pedagoogikaulikooli kirjastus.

Jurgenson A. 2004. On the formation of the Estonians' concepts of homeland and home place // Pro Ethnologia 18. P. 97-114.

Jurgenson A. 2006. Siberiga seotud: eestlased teisel pool Uuraleid. Tallinn: Argo.

Korb A. (koost.) 1998. Seitse kula Siberis. (Eesti asundused III). Tartu: Eesti kirjandusmuuseum.

Korb A. 2003. Virulased, a multiethnic and multicultural communitiy in Ryzh-kovo village, West-Siberia // Pro Ethnologia 15. P. 29-47.

Korb A. 2007. R6zkovo virulased parimuskultuuri kandjaina. Tartu: Eesti kirjandusmuuseum.

Kulu H. 2003. Post-war immigration to Estonia: A comparative perspective // R. Ohliger, K. Schonwalder, T. Triadafilopoulos (eds.). European encounters: Migrants, migration, and European societies since 1945. Aldershot: Ashgate Publishing. P. 38-52.

Kulu H., Tammaru T. 2000. Ethnic return migration from the east and the west: The case of Estonia in the 1990s // Europe-Asia Studies 52, 2. P. 349-369.

Le Page R. B. 1998. “You can never tell where a word comes from”: Language contact in a diffuse setting // P. Trudgill, J. Cheshire (ed.). The sociolinguistics reader. Vol. 1: Multilingualism and variation. London: Arnold. P. 66-89.

Le Page R. B. 2000. The evolution of a sociolinguistic theory of language // F. Coulmas (ed.). The handbook of sociolinguistics. Oxford: Blackwell Publishers. P. 15-33.

Lehto M. I. 1996. Ingrian Finnish: Dialect preservation and change. Acta universitatis Upsaliensis. (Studia Uralica Upsaliensia 23). Uppsala; Stockholm: Gotab.

Leppik M. 1975. Ingerisoome Kurgola murde fonoloogilise susteemi kujune-mine. Tallinn: Eesti NSV teaduste akadeemia.

Maamiehen Ystava 36. 1846. Доступно на сайте http://digi.lib.helsinki.fi/ sanomalehti/secure/showPage.html?action=page&type=lq&conversati onId=3&id=421742&pageFrame_currPage=3.

Matley I. M. 1979. The dispersal of the Ingrian Finns // Slavic Review 38, 1. P. 1-16.

Nigol A. 1918. Eesti asundused ja asupaigad Venemaal. Tartu: Postimees.

Nirvi R. E. 1972. Siperian inkerilaisten murteesta ja alkuperasta // Koti-seutu 2/3. P. 92-95.

Parming T. 1972. Population changes in Estonia, 1935-1970 // Population Studies 26, 1. P. 53-78.

Saari J. 1994. Valoa Siperiaan. Kirkollinen tyo Siperian suomalaisten parissa 1863-1921. Yleisen kirkkohistorian paaainetutkielma. Abstract. Helsinki: Helsingin Yliopisto.

Salminen V. 1945-1946. Inkerin siirtolaisten Siperiassa sailyttama haaruno-sikerma // Kalevalaseuran vuosikirja 25-26. P. 217-229.

Siperian suomalaiset. 1928. // J. Forsmann (paatoim.). Pieni tietosanakirja. Neljas osa. San-Remo — Oolanti. Helsinki: Otava. P. 188. Доступно на сайте http://runeberg.org/pieni/4/0108.html.

Suomalainen seurakunta Rjuskowassa Siperian maalla. 1844. // Maamiehen Ystava 28. Доступно на сайте http://digi.lib.helsinki.fi/sanomalehti/ secure/showPage.html?conversationId=3&action=entryPage&id=422228.

Tabouret-Keller А. 2000. Language and identity // F. Coulmas (ed.). The handbook of sociolinguistics. Oxford: Blackwell Publishers. P. 315-326.

Vaba L. 2001. The Karelians // M. Kolga, I. Tonurist, L. Vaba, J. Viikberg (eds.). The red book of the peoples of the Russian Empire. Tallinn: NGO Red Book. Доступно на сайте http://www.eki.ee/books/ redbook/karelians.shtml.

Viikberg J. 1998. Siperian suomalaiset ja kielipolitiikka // J. Oispuu (koost.), M. Joolaid (toim.). Kaheksa keelt, kaheksa rahvast. Tallinn: TPU Kir-jastus. P. 83-93.

Viikberg J. 2002. Language shift among Siberian Estonians: Pro and contra // L. Wei, J.-M. Dewaele, A. Housen (eds.). Opportunities and challenges of bilingualism. Berlin; New York: Walter de Gruyter. P. 125-144.

Wrede H. 1923. Siperiassa 30 vuotta sitten. Porvoo: WSOY.

Zlobina V. 1972. Mita alkujuurta Siperian suomalaiset ja korlakat ovat // Ko-tiseutu 2/3. P. 86-92.

Архивные источники

Архив г. Минусинска

AM, ф. 115, оп. 1, д. 280. 1926-1930 гг. Исполнительный комитет Минусинского окружного совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Документы по учету национальных меньшинств в округе (итоги переписи, анкеты, списки, план, статсве-дения). Дело о работе с выдвиженцами и нацменами.

Архив с. Ивановка

АИ, оп. 1, д. 28. 1935-1936 гг. Похозяйственные книги с. Ивановка.

Архив с. Орловка

АО, ф. 14, оп. 1 (16), д. 28. 1934-1939 гг. Похозяйственные книги Старо-ревельского сельского совета

Государственный архив Омской области

ГАОО, ф. 2, оп. 1, д. 73. 1795-1821 гг. Сибирский генерал-губернатор.

ГАОО, ф. 2, оп. 1, д. 251а. 1816-1818 гг. О священниках католического и лютеранского закона.

ГАОО, ф. 3, оп. 3, д. 4936. 1858-1866 гг. Дело об устройстве колонии ссыльных лютеран в Сибири.

ГАОО, ф. 28, оп. 1, д. 325. 1927-1930 гг. Материалы о ходе коллективизации в районах Омского округа, о работе сельских советов среди национальных меньшинств. Список колхозов и простейших коопераций на 1 января 1928 г.. Статистические сведения о территориях, населении и хозяйствах с/с Омского округа на 1 января 1930 г.

ГАОО, ф. 198, оп. 1, д. 667. 1880 г. План деревни Чухонской.

ГАОО, ф. 437, оп. 9, д. 311. 1936-1937 гг. Материалы о национальных кадрах (списки, сведения, личные списки).

ГАОО, ф. 473, оп. 9, д. 173. 1935 г. Омский облисполком, общий отдел. Материалы по районированию и административному устройству территории Омской области (списки совхозов, национальных сельсоветов, докладные записки).

Каратузский районный архив

КаРА, ф. 60, оп. 3. 1943-1945 гг. Похозяйственные книги основных производственных показателей хозяйств колхозников Верхнесуэтук-ского сельского совета.

Крутинский районный архив

КрРА, д. 5, т. 1-6. 1935-1945 гг.; д. 6, т. 1-8, 1956 г. Похозяйственные книги основных производственных показателей хозяйств колхозников. Рыжковский сельсовет депутатов трудящихся Крутинского района Омской области исполнительный комитет (колхозы «Бри-вайс Латвет», «Ревель», «Уус Элу»).

Российский Государственный Исторический Архив (Санкт-Петербург)

РГИА, ф. 1286, оп. 1, д. 115. 1803 г. Дело по донесению Санкт-Петербургского гражданского губернатора о неповиновении Ямбург-ского уезда крестьян помещика Унгерн-Штернберга по существующей там болезни.