CC BY
65
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 1
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА 1812 года: ВСЛЕД ЮБИЛЕЮ
В.А. Недзвецкий
ИНФОРМАЦИОННАЯ СПЕЦОПЕРАЦИЯ РУССКОГО КОМАНДОВАНИЯ В ВОЙНЕ 1812 г. С НАПОЛЕОНОМ: ЗАМЫСЕЛ И РЕЗУЛЬТАТ
(по мемуарам Армана-Огюста де Коленкура)
В статье рассматриваются мемуары А. Коленкура и проблема стратегической дезинформации Наполеона в 1812 г. Автор статьи приходит к выводу, что русская армия имела специальный план по дезинформации Наполеона после Бородинского сражения. План был успешно реализован, и французская армия потерпела поражение.
Ключевые слова: А. Коленкур, Наполеон, 1812, Казань, казаки.
The article deals with the memoirs of A. Caulaincourt and the problem of strategic disinformation of Napoleon in1812. The author of the article concludes that the Russian army had a special plan to misinform Napoleon after the battle of Borodino. The plan was realized successfully, and the French army was defeated.
Key words: A. Caulaincourt, Napoleon, 1812, Kazan, Cozacks.
Первого-второго сентября 1812 г. Наполеон, уверенный в поражении русской армии в генеральном сражении при Бородине (ведь его противник добровольно оставил неприятелю и поле боя, и свою древнюю столицу, словом, поступил вроде бы так же, как некогда разбитые «великим полководцем» австрийцы и пруссаки), вошел в Москву. Где, вопреки серьезнейшим опасениям на этот счет и ряда его штабных генералов, и своего обер-шталмейстера А-О де Коленкура, в 1807-1811 гг. бывшего французским послом в России и хорошо знавшего ее климатические особенности, и своим собственным, оставался до 7 октября, т. е. 38 дней. Между тем именно это «московское сидение» Великой армии Наполеона (не случайно называемое и ее «московским пленением») станет для нее тем вторым после Бородинской битвы событием, которое уже с роковой неизбежностью предопределит ее полный крах в России.
Факт этот Наполеон, к тому времени бросивший свои бедствующие в российских снегах войска на произвол судьбы и инкогнито пересекающий Польшу, признает в разговорах с сопровождающим его Коленкуром и сам. «Мы, — заявил он, — жертвы климата. Хо-
рошая погода (т. е. необычно теплая половина российской осени 1812 г. — В. Н.) меня обманула. Если бы я выступил из Москвы на две недели раньше, то моя армия была бы в Витебске, и я смеялся бы над русскими и над <.. .> Александром, а он жалел бы о том, что не вступил в переговоры»1 (курсив наш. — В. Н ).
Естествен вопрос: какие же причины побуждали Наполеона, рискующего с учетом грядущих со дня на день холодов не только боеспособностью, но и физическим существованием своей армии, о зимней экипировке которой он к тому же ничуть не позаботился, так долго оттягивать свой уход из Москвы?
Самая общая из них, впрочем, хорошо известна. Это упорная иллюзорная уверенность французского императора в скором мире (или чреватом последующим миром длительном перемирии), который его «друг Александр» заключит с ним, потому что: 1) крупные русские дворяне-помещики, разоряемые войной, непременно потребуют от своего самодержца ее быстрого прекращения; 2) русские офицеры, солдаты и казаки тремя военными месяцами с постоянными форсированными переходами измотаны не меньше догоняющих их французов; 3) наконец, и ввиду того, что он, Наполеон, «не имея личных обид против императора Александра», вел против России, как он уверял, войну не захватническую, а «политическую» (К., с. 114) — всего лишь с целью восстановления польской независимости.
Заключить мир при этом, считал он, на приемлемых для россиян условиях [«безо всяких жертв» (К., 141)], Наполеон желал уже в Витебске, затем после взятия Смоленска и еще больше с того момента, как познакомился с совершенно «новым типом войны», предложенным ему русскими солдатами и жителями, сжигавшими при подходе к ним французов собственные города и поселки. «Он, — говорит Коленкур, — хотел предотвратить порождаемые этим страшным приемом борьбы опасения о последствиях и продолжительности войны, во время которой неприятель с самого начала шел на такие жертвы» (К., с.172).
И, конечно, вновь и вновь Наполеон, привыкший, по словам одного из его солдат, «к тому, что мир заключается сейчас же после того, как выигранные сражения открывали ему двери столиц»2, предпринимает попытки добиться мира с русскими в Москве, то посылая с этой целью в Петербург к Александру I отца А. Герцена Ивана Яковлева, потом старика Тутолмина, то отправляя своего генерала-
1 Коленкур де А.-О. Русская компания 1812 года. Мемуары французского дипломата. Смоленск, 2004. С. 416-417. В дальнейшем ссылки на это издание даны в тексте с указанием в круглых скобках литеры «К» и страницы.
2 Цит. по: Земсков В.Н. «Московское сидение» 1812 года: Наполеон в плену слухов // Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы. Можайск, 2012. С. 227.
адьютанта Ж.-А. Лористона в ставку М.И. Кутузова с предложением, по крайней мере, «временного прекращения огня»3. А не получая никакого ответа от русского императора, тем не менее вместе со многими из своих военачальников и низших чинов до «самого последнего момента перед выступлением» из Москвы, полагает, что «известие о долгожданном мире» вот-вот придет4.
Помимо трех указанных «аргументов», принадлежащих самому французскому императору, но на деле мнимых, его длительное сидение в Москве объясняется еще одним важнейшим обстоятельством, созданным уже не воображением Наполеона, выдававшим желаемое за действительное, а воинским талантом его русского противника скорее всего в лице еще М.Б. Барклая-де-Толли, а затем и совершенно согласного с ним в этом замысле М.И. Кутузова. Говорим о той замечательной спецоперации по дезинформации Наполеона о направлении отступления русской армии после Бородинского сражения, которая не была, насколько нам известна, должным образом осознана и зафиксирована как современниками войны 1812 г., так и ее историками, отечественными и зарубежными.
Вместе с тем по меньшей мере косвенное подтверждение ее существования содержат уже помянутым мемуары такого незаурядного участника и проницательного комментатора наполеоновского похода в Россию, как постоянный спутник и частый собеседник-советник французского императора маркиз А.-О. де Коленкур.
Ценность воспоминаний Коленкура обычно ограничивают их «большим фактическим материалом»5, что в свете правдивого и мужественного характера их автора явно несправедливо. Преданный наполеоновскому гению, в историческом предназначении которого он никогда не сомневался, Коленкур еще больше был предан интересам горячо любимой им Франции, чего никогда не скрывал от ее самодержавного властителя. Глубокий и независимый патриотизм Коленкура стал и тем нравственным фундаментом в его отношениях с Наполеоном, который позволял ему не только иметь свой взгляд на все и в особенности внешнеполитические предприятия Наполеона, но и с замечательной смелостью высказывать его своему повелителю. Сам этот факт не мог не навлекать и часто действительно навлекал на Коленкура императорскую немилость, граничащую с оскорблением его личностного и национального достоинства, а однажды приведшую даже к тайному надзору за его встречами с русскими в Париже. Но та же стойкая правдивость обер-шталмейстера, дополненная, как правило, весьма убедительной аргументацией его особых мнений, а
3 Земсков В.Н. Указ. соч. С. 276.
4 Там же.
5 Советский энциклопедический словарь. М., 1986. С. 600.
то и прямых несогласий с предначертаниями Наполеона, побуждала нетерпящего возражений императора и подолгу выслушивать Колен-кура, а в критических ситуациях даже требовать его соображений. Все это в особой мере проявилось в течение всего русского похода Наполеона, которого Коленкур изначально не одобрял и которому всеми силами противился, представляя французскому императору весьма убедительные тому доводы.
Коленкуру же мы обязаны и детальной фиксацией тех допросов Наполеоном двух плененных под Гжатском русских — повара атамана М.И. Платова и «излишне» разговорчивого казака, — в которых мы видим первое свидетельство вышеназванной спецоперации по дезинформации французской армии. Но прежде, чем обратиться к этим допросам, поясним, что делало их чрезвычайно важными для французского полководца.
С первого же дня вторжения в пределы Российской империи Наполеон «очень хотел сражения», «пуская в ход всю свою энергию и весь свой гений, чтобы ускорить движение» и настигнуть основные силы русских (К., с. 109, 125) Так было под Вильно, из которого русские ушли тремя днями раньше вступления в город французов, потом при Островно («но это был не больше как арьергардный бой». — К., с. 125-126), в Смоленске и после его взятия. Однако вплоть до Бородинской битвы он не только не настигал противника, но, по существу, и не знал, где тот находится, так как фактически ни в одном из столкновений с русскими они не сдавались в плен и необходимых Наполеону сведений дать не могли. «Всех офицеров, прибывавших из разных корпусов, — пишет Коленкур, — он (Наполеон. — В. Н.) прежде всего спрашивал: "Сколько взято пленных?" <...>, но никто их не присылал» (К., с. 113).
Эта ситуация полностью повторилась и после Бородина, когда, по словам автора «Войны и мира» якобы гениальный полководец фактически «потерял шестидесятитысячную русскую армию»6 Кутузова, найти которую он поручает «неаполитанскому королю» — маршалу И. Мюрату. И тот, настигнув на Нижегородской дороге казачьи разъезды, принятые им за кутузовский арьергард, и считая, что русская армия им обнаружена, продолжает не спеша «преследовать» врага, «который бежит в направлении Азии»7, непосредственно в Казань. О чем Мюрат и докладывает Наполеону.
Здесь надо сделать небольшое отступление о личности И. Мюрата. Неаполитанский король и зять Наполеона был хорошо известен во французской и русской армиях как своим издалека заметным театральным обмундированием, так и той демонстративной
6 Толстой Л.Н. Война и мир // Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. Т. 7. М., 1981. С. 97.
7 Земсков В.Н. Указ. соч. С. 272.
храбростью, которая, по замечанию Коленкура, традиционно почиталась среди французских военных даже больше, чем дисциплина и ответственность. Сам Наполеон, ценя в Мюрате сподвижника всех своих военных походов, одновременно мог назвать его «итальянским Панталоне» и заподозрить, что настигнутые им русские разъезды «от короля хотели скрыть какой-то маневр или завлечь в какую-то ловушку» (К., с. 218).
И, сам того не ведая, Наполеон в этом случае был весьма близок к истине. Ведь, как можно догадаться, в действительности казачьим разъездам было поручено всячески поддерживать у Неаполитанского короля его уверенность в том, что русская армия, потрясенная бородинским «поражением», действительно спасает себя стремительным бегством на Восток. Хорошо продуманным ходом было и поручение этой «информации» именно казакам, с которыми у Мюрата еще с Витебска установились, как полагал он, чуть ли не рыцарственные взаимоотношения. Ибо казаки, из всех других наполеоновских военачальников раньше всего встречавшие как раз Мюрата, на протяжении всего движения французских войск к Бородину командовавшего их авангардом, давно заверили его в своем необычайном почтении к его храбрости и даже решении на этом основании никогда в него не стрелять.
Еще большим «обожанием» они окружили его на Нижегородской дороге. «Казачьи начальники, — сообщает об этот Коленкур, — продолжали все время расточать комплименты Неаполитанскому королю, который в свою очередь не переставал выказывать им свою щедрость. Авангарду не было надобности сражаться; казачьи офицеры являлись к королю за указаниями, чтобы осведомиться, до какого пункта он намерен продолжать переход и где он хочет расположиться со своим штабом. Дело доходило до того, что они охраняли назначенный им пункт до прибытия его отрядов, чтобы там ничего не случилось» (К., с. 217). А в действительности, заметим, очевидно, для того, дабы никто из жителей этого «пункта» не открыл Мюрату глаза.
И казаки, а на самом деле руководящее ими русское командование, в своей дезинформации преуспели в высшей степени, в конечном счете одурачив не одного тщеславного Мюрата, но и его верховного сюзерена. Как свидетельствует Коленкур, после возвращения Наполеона из Петровского замка в Кремль «для отступательного движения» французов из Москвы «все было готово». «Но постоянные донесения Неаполитанского короля об упадке духа в русской армии и его обещания, которые он надеялся осуществить, быстро внесли изменения в намерения императора. Король по-прежнему считал, что русская армия бежит по Казанской дороге, что солдаты дезертируют, армия разлагается, казаки готовы ее покинуть, а многие даже присоединиться к победителю» (К., с. 217).
Переоценить значение описанной нами информационной операции для русской армии и исхода всей отечественной войны 1812 г. невозможно. Ибо пока сидящие в Москве французы убаюкивались внушенной их предводителю сказкой о якобы уходе «деморализованных» русских войск «в Азию», Кутузов смог совершить и совершил свой знаменитый фланговый марш, т. е. перевод армии с Нижегородской дороги, на Рязанскую, затем Тульскую и, наконец, к позиции Тарутинского лагеря. Что позволило обеспечить русских солдат заготовленным в Калуге и Туле продовольствием, дать им порядочный отдых, а всей Кутузовской армии — заблокировать для двинувшегося из Москвы Наполеона нетронутое войной направление на Калугу, Тулу, Брянск и Малороссию, принудив его возвращаться вспять по старой, им же разоренной Смоленской дороге. Это был тот самый, тщательно сокрытый от наполеоновских войск стратегический маневр, говоря о котором, «даже французские историки признают гениальность русских полководцев»8.
Разумеется, и он не дался русским войскам без новых подмосковных сражений, главными из которых было Тарутинское и битва за Малый Ярославец. О значении первого хорошо сказал в своем «писании» «Война и мир» Лев Толстой. «Трудно и невозможно, — говорит он, — придумать какой-нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю компанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начала бегства»9.
Уже успех тарутинской схватки («Взято было <...> тысяча пятьсот пленных, тридцать восемь орудий, знамена.»10), согласно Л. Толстому, столь угнетающе подействовал на Наполеона, что он, и подойдя «к Кутузову», не начал с ним сражения всей своей армией, а дойдя до Малого Ярославца и атаковав его (город несколько раз переходил из рук в руки), так и не сумел пробиться на Калужскую
дорогу11.
Вернемся к теме нашего сообщения. Есть весомые основания считать, что замысел существенным образом дезинформировать Наполеона у русского командования не только был, но и возник не после Бородина (в этом случае он в основном служил бы численному сбережению русской армии), а являлся изначальной частью общей стратегии в борьбе русских с наполеоновской Великой армией, едва
8 Толстой Л.Н. Указ. соч. Т. 7. С. 74.
9 Толстой В.Н. Указ. соч. С. 90.
10 Там же. С. 87.
11 Там же. С. 91.
ли не троекратно превышавшей их силы. И объективное свидетельство тому есть опять-таки у Коленкура — именно в помянутом ранее эпизоде с допросом Наполеоном двух русских пленных. Внимательно рассмотрим его — он того стоит.
Как мы помним, Наполеон, не находя осведомленных информаторов среди сначала польских, а потом русских жителей, а также и своих, в период войны 1812 г. крайне трусливых шпионов, мог добыть сведения о противнике только от пленных, но их все не было. «Наконец, в двух лье перед Гжатском, — сообщает Коленкур, авангард захватил в плен казака, под которым только что была убита лошадь, и вскоре затем негра, заявившего, что он повар атамана Платова. <.. .> Неаполитанский король отослал обоих пленников к императору, который задал им множество вопросов. Их ответы показались мне довольно пикантными, и я тотчас же записал их» (курсив наш. — В. Н.) (К., 176-177).
«Пикантные» сообщения негра ограничились подробностями «об образе жизни» его «генерала, которому он всегда прислуживал за столом», он также «слышал разные разговоры и рассказы о соперничестве между некоторыми (русскими. — В. Н.) генералами, но <.> не знал ничего насчет передвижения армии» (К., с. 177).
Куда более «пикантными» для Наполеона — в значении «остроумными», «привлекательными» — были ответы ему русского казака, произведшего на Коленкура сильное впечатление уже своей внешностью: «Это был брюнет пяти футов ростом, с живыми глазами, открытым и неглупым лицом, серьезный на вид; ему можно было дать от 30 до 36 лет. Казалось, он был очень огорчен тем, что попал в плен, а в особенности тем, что потерял свою лошадь» (К., с.179).
Какой отборный кавалерист, не правда ли? Рослый, умный, серьезный и в самом расцвете лет, этот казак, с «открытым», т. е. внушающим доверие лицом, опечаленный будто бы не столько своим пленением, сколько потерей лошади, так и просит человека наших дней увидеть в нем кадрового русского разведчика, коим он скорее всего и был. В свете этой его роли и соседство с ним платовского повара выглядит вовсе не случайным, ибо, работая на отвод неприятельских глаз, в то же время невольно для Коленкура подсказывает его читателю, кем, под видом «огорченного», а на деле добровольного пленного, был послан к Наполеону этот русский воин.
Но еще больше незауряден он в качестве как нарочно широко информированного ответчика Наполеону. «По словам казака, — говорит Коленкур, — русские открыто жаловались на Барклая, который, как они говорили, помешал им драться под Вильно и под Смоленском, заперев их в стенах города». Уже это сообщение мнимого пленника, отвечающее чаяниям самого французского полководца, должно было расположить к нему Наполеона. А допрашиваемый дополнительно
поведал (со ссылкой на «молодого штабного офицера», вчера привезшего казакам эту новость) и о том, «что дворянство принудило Александра» заменить Барклая-де-Толли Кутузовым, что также доставило Наполеону «большое удовольствие», так как «медлительный характер Барклая изводил его» (К., с. 178).
Вполне усыпив названными сведениями бдительность Наполеона, наш контрразведчик перешел к сообщениям главным, для которых собственно и явился под видом плененного казака к Наполеону. «Вот что он говорил» французскому полководцу: «Если бы русские солдаты Александра, а в особенности его генералы, походили на казаков, то вы с французами не оказались бы в России. Если бы Наполеон в своей армии имел казаков, то он давно уже был бы китайским императором. Французы дерутся хорошо, но неосторожны. <...> Не будь казаков, французы были бы уже в Москве, в Петербурге и даже в Казани. Именно казаки все время задерживают их. Казакам нравится Неаполитанский король, который носит большой султан, потому что он храбр и всегда первым кидается в бой» (курсив наш. — В. Н.) (К., с. 179).
Ключевое слово в этой тираде, исполненной и умышленной «казацкой» похвальбы и грубой лести самовлюбленному французскому властителю, — Казань. Его и только его должен был навсегда запомнить Наполеон, как наверняка уже запомнил И. Мюрат, который и пленил-то платовского негра и мнимого казака. И, конечно, прежде, чем отослать их к Наполеону, сам допросил их, а стало быть, раньше своего повелителя услышал и про Казань, которую, как мы видели, с тех пор отнюдь не забыл, полагая, что как раз в этот город якобы и бежит деморализованная Бородинским «поражением» русская армия.
И хотя Наполеон, получая в Москве соответствующие донесения Неаполитанского короля «советовал ему не доверять так называемому "движению" Кутузова на Казань», ибо «не мог найти объяснения этому движению» (К., с. 217), он, и не отрицая его вероятности, уже тем самым становился пленником мюратовской дезинформации. Чему опять-таки объективно способствовало другое сообщение, сделанное Наполеону еще в Париже, когда военный поход в Россию только задумывался, никем иным, как самим Коленкуром.
Говорим о словах Александра I, в 1811 году сказанных им Ко-ленкуру «в частной беседе» в связи с всё большими подозрениями в антироссийском плане Наполеона и тогда же французским дипломатом тщательно записанные (К., с. 60-61). Процитируем мемуариста: «Если император Наполеон начнет против меня войну, — сказал мне Александр, — то возможно и даже вероятно, что он нас побьет, если мы примем сражение, но это еще не даст ему мира. Испанцы неоднократно были побиты, но они не были ни побеждены, ни покорены.
А между тем они не так далеко от Парижа, как мы; у них нет ни нашего климата, ни наших ресурсов. Мы не пойдем на риск. За нас — необъятное пространство, и мы сохраним хорошо организованную армию. <.. .> Я не обнажу шпагу первым, но я вложу ее в ножны не иначе, как последним. <...> Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице договоры, которые являются только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат обескураживают его» (К., с. 61).
«Император, — передает Коленкур реакцию Наполеона на это высказывание его державного русского "друга", — слушал меня с большим вниманием и даже с удивлением» (курсив наш. — В. Н.) (К., с. 62). И, думается, в первую очередь готовностью русских отходить, не замиряясь с агрессором, на Камчатку, очевидно, в этом контексте с того момента не меньше врезавшуюся в наполеоновскую память, чем позднее и Казань. Ведь обе они, в представлении французов, где-то в Азии и сверх того своими первыми слогами почти рифмуются. Словом, должно быть, внушал себе в Москве французский император, если царь во время войны с ним собирался отступать даже на восточный край своих владений, то он вполне мог повелеть своей армии идти и в Казань.
* * *
Не без иронии описывая одну из юбилейных августовских экскурсий этого года, проведенных на Бородинском поле, корреспондент «Новой газеты» Елена Дьякова специально отметила: фактически всех приехавших сюда людей, молодых и старых, состоятельных и бедных, образованных и не очень, «страшно занимал вопрос: а вот про то, что отступление до Москвы было стратегически задумано, это нам тоже врали?»12
Убежден: сегодня можно с полным правом утверждать — нет, не врали, потому что такое отступление действительно командованием русской армии было предусмотрено по причине, в целом хорошо известной (говорим о необходимости прежде генерального сражения с Наполеоном соединить три русские армии, ни одна из которых в одиночку противостоять противнику не могла). Мало этого. В свете описанной нами спецоперации русских по дезинформации Наполеона можно думать, что не только на Военном совете в Филях, но значительно раньше предполагалось и оставление врагу самой Москвы. С тем чтобы Наполеон, одураченный русскими казаками-контрразведчиками относительно действительного нахождения и движения русской армии и считающий себя в Москве в безопасности,
12 Дьякова Е. «Ядра — чистый изумруд» // Новая газета. 2012. 5 сент.
просидел в ней подольше, обрекая этим свои войска по меньшей мере (если бы ему все же удалось потом прорваться к Калужской дороге) на бесплодную борьбу с русскими морозами и обледенелыми дорогами, вынужденное жестокое «катание» по которым (часто на собственных солдатских спинах и вкупе с неподкованными лошадьми, повозками и каретами) тоже обстоятельно воспроизведено в коленкуровских мемуарах.
В конечном счете война 1812 г., народной природы которой Наполеон совершенно не понял, сложилась так, как то позволяли и диктовали в первую очередь объективные ее факторы (необъятность российской территории, ее климатическое своеобразие, редкая среди европейских наций готовность россиян к всенародным жертвам, стойкость их воинского «духа», сочетание их армейских операций с партизанскими и крестьянскими и т. д.), однако всегда проницательно учитываемые и Барклаем-де-Толли, и Кутузовым, и теми замечательными русскими контрразведчиками, что предпочли остаться безымянными для потомков.
В совокупности объективных и субъективных предпосылок к выдворению из страны дотоле непобедимого воителя [на вопрос французского императора к Коленкуру, какова его, Наполеона, «излюбленная страсть», тот мгновенно ответил: «Война, государь» (К., с. 82)] наши предки одержали в 1812 г. победу воистину историческую, пробудившую национальное самосознание россиян и сознание ими своей глобальной значимости, а в культурной сфере породившую воистину ренессансный взлет русской литературы.
А ведь Наполеон, многократно уверявший Александра I в чисто «политической» сути своей войны с Россией, на самом деле планировал именно ее полнейший и всесторонний разгром. «Я, — цитирует его откровенное признание на этот счет честный А.-О. Коленкур, — пришел (в Россию. — В. Н), чтобы раз навсегда покончить с колоссом северных варваров. Шпага вынута из ножен. Надо отбросить их в их льды, чтобы в течение 25 лет они не вмешивались в дела цивилизованной Европы. <.> Цивилизация отвергает этих обитателей севера. Европа должна устраиваться без них» (К., с. 115-116).
Увы, вопреки ожиданиям Наполеона свершиться этим планам суждено не было, в частности, и благодаря таланту и опыту русских
«информаторов» французского императора.
* * *
Когда настоящая статья была подготовлена к отсылке в редакцию журнала «Вестник Московского университета. Серия "Филология"», до нас дошел сборник материалов Международной научной конференции «Народы России и Отечественная война 1812 года в истории и культуре», совсем недавно изданный в Петербурге и, в частности,
содержащий сообщение об основных разведывательных действиях русского командования в ходе шестимесячной борьбы с Великой армией Наполеона13.
Отмечено, что оно «широко применяло войсковую разведку. Ею занимались практически все командиры частей и соединений путем <...> наблюдения, посылкой в ближние французские тылы партий "охотников", опроса местного населения и допроса военнопленных. Но наибольшую активность проявляли в дальних французских тылах командиры партизанских "партий" из состава регулярных войск. <...> Нередко они сами проникали в подразделения и части противника, экипируясь то в офицерскую французскую форму, то в одежды крестьян. В этом плане особенно отличались Александр Никитич Сеславин и знаменитый Денис Давыдов»14.
Намного хуже, согласно Н. Федоренко, обстояло дело с «добыванием сведений (о французских войсках. — В. Н.) агентурным путем», носившим только «спорадический характер. Наиболее заметным русским разведчиком в самой наполеоновской армии был один лишь Владимир Рославлев, этакий "Штирлиц" того времени» (курсив наш. — В. Н.)15.
На наш взгляд, рядом с этим Штирлицом следовало бы поставить и того плененного под Гжатском безымянного русского казака, который так артистично ввел в чрезвычайно важное для русской армии заблуждение самого Наполеона. Однако о заслугах русских казаков в этом роде Н.В. Федоренко не говорит ни слова.
Этот недостаток его статьи вместе с тем компенсируется интереснейшими сведениями о превентивных действиях русского военного ведомства в ответ на антироссийский военный замысел французского императора, впервые введенными названным исследователем в широкий научный оборот.
Оказывается, еще в феврале 1810 г. военный министр России Михаил Барклай-де-Толли, убежденный «в скором военном столкновении с Наполеоном», обратился к Александру I «с предложением учредить <.. .> "Секретную экспедицию», или "Особенную канцелярию" из 11 или 12 человек по добыванию разведывательных данных в европейских столицах», включая Париж, где указанная задача возлагалась на «полковника Главного штаба Александра Ивановича Чернышова, человека энергичного, инициативного, обладавшего развитыми аналитическими способностями»16.
13 См.: Федоренко Н.В. Отечественная война 1812 года и деятельность российских спецслужб // Народы России и Отечественная война 1812 года в истории и культуре. СПб., 2012. С. 77-80.
14 Там же. С. 79.
15 Там же. С. 78.
16 Там же. С. 77.
7 ВМУ, филология, № 4
Анализ сведений, полученных из их первоисточника — «Священного доклада» французских генералов своему императору, — продолжает Н. Федоренко, убедил А. Чернышова в том, что Наполеон «планирует спровоцировать наступательные действия русских войск в приграничных районах. Это позволит ему при подавляющем преимуществе над русскими в живой силе и артиллерии разгромить противника уже в районе Немана и выйти на стратегический простор. По поручению Барклая-де-Толли Чернышов и один из его коллег составили пространную справку российскому императору, в которой предлагали в случае войны вести активную оборону, но не ввязываться в генеральное сражение, постепенно отводить войска вглубь российской территории, оставляя противнику "выжженную" землю»17 (курсив наш. — В. Н.).
Александр I и Барклай-де-Толли, заключает Н. Федоренко свое сообщение об этих рекомендациях парижских русских разведчиков, восприняли их «с должным пониманием».18 В самом деле: и Барклай-де-Толли с июня до августа 1812 г. и М.И. Кутузов с начала августа до Бородинской битвы в своих собственных решениях, по существу, не отказались ни от одного из их пожеланий, включая и такое беспрецедентное, как сожжение самими россиянами части Смоленска или Гжатска и других селений перед входом в них французов.
Но из этого факта следует, что общая стратегическая установка на долгий организованный уход-отход русской армии от намного превосходящего ее противника, жаждущего немедленного генерального сражения, у русского командования существовала не только изначально (до вступления Наполеона в пределы России), но и, загодя скорректированная тем или иным предполагаемым исходом главного сражения, избежать которого было бы невозможно, изначально же включала и вероятность оставления противнику вслед за Смоленском и Москвы. Ибо в контексте лишь этой стратегии делаются вполне понятными и обещание Александра I «отступить на Камчатку», но не примириться с завоевателем, адресованное Наполеону задолго до его вторжения в Россию, и исподволь внушаемая, а затем и внушенная ему же идея о мнимом бегстве русской армии после Бородина в Казань, и, наконец, тот блестящий по замыслу и исполнению способ, которым это внушение было осуществлено уже рядовыми русскими контрразведчиками. Ведь ими стали люди не с графскими титулами, как А. Чернышов и его аристократические соратники в Лондоне, Вене, Мюнхене и Мадриде, а простые русские казаки — смышленая и отважная частица умного и даровитого русского народа.
17 Федоренко Н.В. Указ. соч. С. 78.
18 Там же.
Что же касается самой описанной спецоперации русского командования по дезинформации Наполеона, то в свете «справки» полковника А.И. Чернышова Александру наше гипотетическое предположение о ней обретает достоверность события, действительно произошедшего.
Список литературы
Земсков В.Н. «Московское сидение» 1812 года: Наполеон в плену слухов // Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы. Можайск, 2012.
Коленкур де А.-О. Русская кампания 1812 года. Мемуары французского
дипломата. Смоленск, 2004. Советский энциклопедический словарь. М., 1986.
Толстой Л.Н. Война и мир // Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. Т. 7. М., 1981.
Федоренко Н.В. Отечественная война 1812 года и деятельность российских спецслужб // Народы России и Отечественная война 1812 года в истории и культуре. СПб., 2012.
Сведения об авторе: Недзвецкий Валентин Александрович, докт. филол. наук, профессор кафедры истории русской литературы, заслуженный профессор МГУ имени М.В. Ломоносова, лауреат Гончаровской премии. E-mail: nedzvetsky@bk.ru
