CC BY
42
ИНФЕРНАЛЬНЫЕ ТИПЫ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. ПО РОМАНУ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БЕСЫ»
Скрыпник В.Р.
Доцент, канд. философских наук, кафедра философии. Московский педагогический государственный университет
Аннотация
Данное исследование посвящено выявлению метафизических оснований и феноменологических типов русской революции, представленных Ф.М, Достоевским (1821 -1881) в романе- памфлете «Бесы»
Ключевые слова: революция, атеизм, инфернальный, нигилизм, апокалиптика
Keywords: revolution, atheism, infernal, nigilism, apocalyptic
«Много есть русских бесов, которые раскрывались русскими писателями или владели ими,- бес лжи и подмены, бес равенства, бес бесчестья, бес отрицания, бес непротивления и мн., мн., другие».
Бердяев Н.А.
Столетие Октябрьской революции всколыхнуло общественное сознание в нашей стране. Голоса разделились между теми, кто видит в ней величайшее событие ХХ века, благотворно сказавшееся на последующем развитии нашей страны и теми, кто настаивает на катастрофическом характере этой революции, принесшей нашей стране неисчислимые бедствия. Сторонники Октября забывают об огромной цене этой революции, миллионах жертв, сгущают ужасы исторической России, говорят о неизбежном характере революции, об успехах социализма, но при этом они забывают о главном: о крушении социализма в нашей стране, о буржуазной контрреволюции 1991 года, которая по масштабам своих разрушений, превзошла потери в Великой
Отечественной войне. Социализм в нашей стране не выдержал исторический проверки. Буржуазная контрреволюция стала неизбежным следствием революции 1917 года. Таким образом, Октябрьская революция и в своей исторической ретроспективе, и в своем историческом итоге, была разрушительна и поставила нашу страну и русский народ на грань выживания. Мы живем в состоянии духовного брожения, огромного расслоения между богатством и бедностью, с официально декларируемым отказом от всякой философии будущего, недоверия и враждебности к космополитической элите, тревожного ожидания новой катастрофы.
В этих условиях, мы обращаемся к творчеству великого русского мыслителя и провидца - Ф.М. Достоевского. Необозрима литература, посвященная самым разным аспектам его творчества. Казалось бы, все слова уже сказаны, но поскольку заблуждение вновь и вновь воспроизводит себя, возникает потребность в его опровержении. Именно Ф.М. Достоевскому принадлежит заслуга выявления не только психологических, но главным образом, метафизических, онтологических и религиозных оснований русской революции и всех её грядущих разрушительных последствий. Если в романе «Братья Карамазовы», в «Преступлении и наказании», «Записках из подполья» Достоевский раскрывает диалектику метафизики русской революции, то в романе «Бесы» показывает её практическое воплощение, подчеркивая её специфический, инфернальный характер. Н.А. Бердяев, бывший живым свидетелем революционных событий в России, был потрясен точностью, с какой Достоевский в романе «Бесы» (1871- 1872) за несколько десятилетий предвидел и описал их. Г.В. Флоровский (1893-1979) в статье «Блаженство страждущей любви», посвященной Ф.М. Достоевскому, писал: «Достоевский дерзнул помыслить то, что из земного было ему всего дороже - Россию, этот «народ-богоносец» в образе бесноватого. Но ему же дано было в пророческом напряжении предугадать искупление». [5, 73]
На примере небольшого провинциального городка, Достоевский
распознал опасность революционного экстремизма, грозившего охватить всю страну. В этом городке сложился кружок из «недосиженных», «рассадник вольнодумства, разврата и безбожия». В кружке вели разговоры «о России, «русском духе», о боге вообще и о русском боге в особенности...о будущей судьбе Европы и человечества.[1,30] В конечном счете, участники кружка сходились во мнении, что «Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним его разрешить, без немцев и без труда».[1,33]
Что удивительно, так это «тон общества», для которого было характерно недовольство настоящим и грёзы о будущем социализме. «Русские образованные люди, - писал Ф.М. Достоевский, - знают Европу лучше, чем Россию, завидуют её успехам, стыдятся своего Отечества. Для них Запад, по слову А.С. Хомякова, «страна святых чудес».[2,47] Нигилизм и либерализм, культ науки и атеизм - стали сигнатурой эпохи. Все слои общества, представители всех классов и сословий были вовлечены в либерально -демократический тренд. Никто не остался в стороне. Власть была подвергнута остракизму. На её стороне оставался только полицмейстер и квартальный. Никто не думал о том, что будет, если государство падет. Казалось, что после его падения, все образуется само собой и, притом, в лучшую сторону. Ф.М. Достоевский рисует ситуацию абсолютного непонимания и попустительства революционному экстремизму в общественном сознании России. Происходит героизация революционеров и социалистов, входит в моду атеизм, Старшее поколение заискивает перед младшим. Социалистические идеи покрыты романтическим флёром и становятся не только модой, но и атеистической верой. А.И. Герцен, характеризуя эту эпоху, писал: «Тоска современной жизни - тоска сумерек, тоска перехода, предчувствия».[4,371]
Поводом для написания романа «Бесы» послужило «Нечаевское дело», всколыхнувшее общественное сознание в России своим цинизмом и бесчеловечностью. С.Г. Нечаев (1847- 1882) - талантливый пропагандист и
фанатик революционного террора, организовал тайное общество «Народная расправа», состоявшее в основном из студентов. В целях конспирации общество было разбито на «пятерки», связанные строгой дисциплиной. Студент И.И. Иванов отказался подчиняться диктату С.Г. Нечаева и был убит остальными членами «пятерки» 21 ноября 1869 года. Убийство было раскрыто, «нечаевцы» были арестованы, но сам организатор террористической организации бежал за границу. За границей он нашел поддержку у М.А. Бакунина, Огарева и Герцена. По запросу царского правительства был в 1872 году выдан Швейцарией как уголовный преступник. В 1873 году был осужден на 20 лет каторжных работ, однако по личному распоряжению императора Александра 11 был помещен в одиночную камеру Петропавловский крепости. В камере он занимался самообразованием, писал статьи и даже роман «Жоржетта». Умер от водянки в 1882 году. Не только само преступление, но и раскрывшаяся в подробностях идеология революционного террора потрясала своим демонизмом и цинизмом, перед которыми бледнеет политический аморализм Николо Макиавелли.
Политическая программа С.Г. Нечаева, эта квинтэссенция революционного терроризма, получила свое воплощение в написанном им «Катехизисе революционера». Этот новый тип революционера оставил далеко позади своих литературных предшественников - Базарова и Рахметова, которые придерживались еще принципов чести и морали. Революционер, - утверждает Нечаев «презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех её побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно всё, что мешает ему».[7] Как рефрен через весь текст «Катехизиса» проходит призыв к беспощадному разрушению всего и вся: «Он не революционер, если ему чего - нибудь жаль в этом мире».[7] В нем должны быть беспощадно подавлены «изнеживающие
чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести...».[7] Цена человека определяется его пользой, прагматической выгодой, которые становятся критерием революционной иерархии. «Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос спасти его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела...».[7] Не только революционеры делятся на ранги по своей значимости, но и враги классифицируются по степени их зловредности интересам революции. В документе определяется очередность, с которой должны уничтожаться враги революции.
Весь арсенал демонической мимикрии: притворство, обман, лицемерие, лицедейство, шантаж, угрозы считаются допустимыми в интересах разрушения общества: «С целью беспощадного разрушения революционер может, и даже часто должен, жить в обществе, притворяясь совсем не тем, что он есть».[7] Ради победы революции Нечаев считает возможным соединиться с «лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России».[7]
Можно задать вопрос: а ради чего революционер должен уничтожить огромное количество неугодных ему людей, государство, культуру, общественные связи, традиции, собственность, мораль? Только из одной черной ненависти к существующей жизни во всех её формах. «Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России».[7] Что касается будущего страны, программы созидания, то её просто нет. Нечаев надеялся, что будущие поколения сами изобретут какие-то новые формы жизни: «Наше дело -страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение».[7] Принципы революционного терроризма, сформулированные с такой шокирующей откровенностью, заставили дистанцироваться от революционного экстремиста М. А. Бакунина, А.И. Герцена, Фр. Энгельса.
Во второй половине Х1Х века, в России все отчетливее были слышны подземные толчки надвигающейся революционной катастрофы. Отмена крепостного права послужила сигналом для новых выступлений революционеров. В 1863 году произошло восстание в Польше, в котором принял участие М. А. Бакунин. 4 апреля 1866 года состоялось неудачное покушение Д.В. Каракозова на императора Александра 11. В 1867 году Ф.М. Достоевский посетил в Женеве первый конгресс Лиги мира и свободы, сопредседателем которого был Бакунин. На конгрессе звучали радикальные призывы к разрушению европейских монархий, в том числе Русской монархии, истреблению христианской веры, частной собственности, всеобщему уравниванию и обобществлению. Встреча в Баден-Бадене с И.С. Тургеневым, сторонником западничества, привела к разрыву. Беседы с Герценом еще больше убедили Достоевского в опасности надвигающейся из Европы революционной смуты. Ответом Достоевского на революционную угрозу стал его роман-памфлет «Бесы».
Многие русские интеллигенты в Х1Х веке прошли через искус революционного народничества и социализма. Сам Достоевский чувствовал свою ответственность за «нечаевское дело», потому что, находясь в кружке Петрашевского, одновременно входил в аналогичную «нечаевцам» конспиративную «пятерку», одним из пунктов устава которой была предусмотрена смерть тому, кто попытается из неё выйти.
Достоевский предваряет свой роман «Бесы» двумя цитатами: из А.С. Пушкина и евангелиста Луки, в которых есть упоминание о бесах. Роман -памфлет позволял Достоевскому рассматривать своих героев через призму инфернальности, ведь они и вправду ведут себя как одержимые демоническими страстями. Бесы - это некогда бывшие светоносные ангелы, созданные Богом, но отпавшие от него и перешедшие на службу Люциферу. С.С. Аверинцев отмечает: «Бесы злы безусловно и неизбывно, так что все исходящее от них - дурно, и всякое добровольное общение с ними, хотя бы
из любопытства, - тягчайшая измена Богу».[3,84] Бесы по природе своей комедианты и фигляры, они постоянно играют, дурачат, скоморошествуют, меняют личины, обманывают ложными призраками и привидениями, вселяют соблазны, пугают. Они никогда не бывают натуральны, и предпочитают маскарады, переодевания, театральные костюмы, розыгрыши. Однако главное в том, что бесы воплощают в себе силы разрушения и гибели. Они стремятся соблазнить и погубить лучшее творение Бога -человека.
Тема бесов, по сути, это тема внутренней психологической борьбы человека с самим собой, его противостояния искушениям и соблазнам, его нравственных падений, его способности распознавать ложные образы и личины, угрозы потери самого себя. В историческом аспекте эта тема носит характер участия в дурном, гротескном спектакле, с иллюзорными декорациями и фальшивыми актерами.
Одним из поклонников творчества Ф.М. Достоевского и глубоких интерпретаторов его философии был Н.А. Бердяев, посвятивший ему целый ряд работ. В статье «Духи русской революции», написанной в 1918 году, Бердяев анализирует пророческие идеи Достоевского о будущей революции, её героях и судьбе России. В центре его анализа находятся романы: «Братья Карамазовы», «Бесы», «Подросток», «Записки из подполья». Особое внимание уделено «Легенде о Великом Инквизиторе», которая предстает как партитура, как идейное предвосхищение революции 1917 года. Великая заслуга Достоевского, полагает Н.А. Бердяев, состоит в том, что он заглянул поверх марксистских экономических, социальных и исторических клише и открыл метафизические, онтологические, духовные и религиозные корни русской революции. Революция это не только борьба за кусок хлеба и социальную справедливость, а духовная брань неба и земли, Бога и Антихриста, материи и бессмертного духа. И эта борьба происходит в душе и сердце каждого отдельного человека.
Гений Достоевского, еще задолго до революционной катастрофы, проник в онтологические глубины русского национального сознания, вскрыл его диалектические антиномии, указал на носителей этого апокалиптического и нигилистического сознания, предостерег о грозящей опасности. Одно из открытий Достоевского, на которое указывает Бердяев, заключается в том, что «русская революционность есть феномен метафизический и религиозный, а не политический и социальный».[6] Фундаментальная черта русского национального сознания, -утверждает Н.А. Бердяев, - заключается в том, что оно балансирует между двумя полюсами: апокалиптикой и нигилизмом, причем эти полюсы переходят друг в друга. Подобное сознание отвергает становление, исторические ступени, реформизм: оно требует всего сразу или ничего: «Русский революционный социализм никогда не мыслился как переходное состояние, как временная и относительная форма устроения общества, он мыслился всегда, как окончательное состояние, как царство Божие на земле, как решение вопроса о судьбах человечества».[6] Свойственный русским людям крайний морализм, чувствительность и сентиментальность могут восставать против несправедливого, как им кажется, устройства мира, они вступают в распрю с Богом и хотят исправить его ошибки: «русские сплошь и рядом бывают нигилистами - бунтарями из ложного морализма».[6]
В основе идеологии русской революции лежит атеизм и неверие в бессмертие, - утверждает Ф.М. Достоевский. Революционный социализм есть вера противоположная христианской вере: « Для русского социализм есть религия, а не политика, не социальное реформаторство и строительство». -замечает Н.А. Бердяев.[6] Отсюда его нетерпимость ко всякому инакомыслию, воинствующее безбожие. В своей революционной практике русские революционеры буквально повторили Великого Инквизитора, который отверг Христа, отверг свободу человека и поддался искушениям антихриста, предпочтя свободе лица послушание и рабство.
Религия социализма принимает соблазн превращения камней в хлеб, соблазн социального чуда, соблазн царства этого мира. Между тем, герой Достоевского из «Записок из подполья» бунтует против учиняемого насильственного счастья, не желая быть механическим штифтиком или фортепьянной клавишей. Еще одна заслуга Достоевского, которую отмечает Бердяев, заключается в том, что он «открыл одержимость, бесноватость в русских революционерах...Русский нигилизм, действующий в хлыстовской русской стихии, не может не быть беснованием, исступленным и вихревым кружением. Это исступленное вихревое кружение и описано в «Бесах».[6]
Безусловно, главный бес всей романной фантасмагории - это Николай Всеволодович Ставрогин. Петр Верховенский - его карикатурный двойник и слуга. Николай Ставрогин несет в себе черты светоносного Люцифера: он красив, умен, обаятелен, обладает несокрушимой волей, холоден, как лед; его душа не знает различий между добром и злом. Он способен сформулировать самую глубокую идею, увлечь ею своих поклонников и тут же цинично посмеяться над нею. В его душе, воистину, постоянно «дьявол с Богом борется», и он предает Бога на каждом шагу. Петр Верховенский называет Николая Ставрогина «Иван-царевич» и прочит его на место верховного правителя в будущем бесовском вертепе.
Главный двигатель бесовского вихревого кружения - это Петр Степанович Верховенский. Он выражает собой концентрированный образ лжебытия, порожденного русским нигилизмом, максимализмом, идеей всемирного уравнивания, бунтом против Бога, стремлением подменить небесное царство утопией хрустального дворца. Русский религиозный и национальный мессианизм был извращен и подменен пролетарским интернационализмом. Николай Ставрогин и Петр Верховенский исповедуют «право на бесчестье», как величайший соблазн и приманку для русских людей. «Бесчестье и сентиментальность - основные начала русского социализма», - повторяет вслед за Достоевским, Бердяев.[6]
Одной из самых одиозных фигур инфернального паноптикума является «длинноухий» Шигалев, изобретший «окончательную» систему социального устройства человечества. Пренебрегая всем историческим опытом обустройства мира, он сочинил собственную общественную формулу, которая, как он полагает, окончательно и навсегда решит социальный вопрос. Содержание его проекта основано на инфернальной диалектике: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом».[1,311] Проект Шигалева предполагает разделение народа на две неравные части: одна десятая - воплощает аристократическую власть, а девять десятых -первобытное стадо, лишенное высших способностей, вымуштрованное и поставленное под контроль изощренного деспотизма. Христианский принцип соборности, основанный на свободной любви единомышленников, Шигалев подменяет инфернальной подделкой всеобщей зависимости и духовного рабства : «Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны».[1,322] При этом идея социального равенства трансформируется в экзистенциальное уравнивание, предполагающее полное искоренение всех индивидуальных различий. Вместо естественного, природного, обусловленного самой жизнью разнообразия неповторимых индивидуальностей, талантов, призваний, бесконечный ряд клонов из реторты. Таким существам не нужно образование, высшие способности. Чтобы всех привести к одному знаменателю, вещает Шигалев: «Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве».[1,323] В конечном счете, Достоевский приходит к следующему выводу: «Духовная основа социализма - отрицание бессмертия, пафос социализма - желание устроить царство Божье на земле без Бога, осуществить любовь между людьми без Христа , - источника любви. [6]
В образе Степана Трофимовича Верховенского нашли свое отражение некоторые черты либерала - западника И.С. Тургенева. Во всяком случае,
тема «отцов и детей» полемически и ярко представлена в романе «Бесы». Достоевский иронично развенчал тип либерального интеллигента, живущего в виртуальной реальности, не знающего русского народа, наивного и беспомощного во всех отношениях, но воображающего себя архитектором «Вавилонской башни». Спиритуальный идеализм в своих утопических грезах начинает ненавидеть реальную жизнь и мечтает о её преображении, не задумываясь о его цене. Несмотря на романтический утопизм, нравственные компромиссы, практическую беспомощность Степана Трофимовича, рассказчик, повествующий о провинциальной истории, признается: «Дорог мне был этот человек».[1,371] В нем, действительно, есть что-то от русского Дон-Кихота. Не случайно, именно Степан Трофимович дает отповедь «базаровщине», поставившей пользу выше красоты и искусства: «А я объявляю, что Шекспир и Рафаэль - выше освобождения крестьян, выше народности, выше социализма, выше юного поколения, выше химии, выше почти всего человечества, ибо они уже плод, настоящий плод всего человечества, и, может быть, высший плод, какой только может быть! Форма красоты уже достигнутая, без достижения которой я, может, и жить-то не соглашусь» .[1,372]
Ученик Николая Ставрогина - Кириллов Алексей Нилыч - « однодум» - создает религию человекобога: «Я только ищу причину, почему люди не смеют убить себя, вот и всё».[1,92] Если Христос победил смерть, чтобы человек стал бессмертным, чтобы восторжествовала жизнь над смертью, то Кириллов хочет, чтобы смерть восторжествовала над жизнью. «Бог есть боль страха смерти, - утверждает Кириллов. Кто победит боль и страх, тот сам станет бог. Тогда новая жизнь, тогда новый человек, всё новое...».[1,94]
Чтобы убить бога, достаточно убить самого себя со спокойным безразличием относительно посмертной судьбы, «того света», презрев страх и боль. Отвергая «тот свет», страх и боль, уравнивая на весах жизнь и смерть, переступая порог жизни, убиваешь «того бога», чтобы самому стать богом. У
Кириллова многое намешано: здесь и буддистские фантазии, и А. Шопенгауэр, и богоборчество в духе Фр. Ницше; есть что-то от Л. Фейербаха.
Писатель Кармазинов Семен Егорович -«тщеславный, избалованный, оскорбительно- недоступный для неизбранных господин» представляет собой тип западника, не верящего в Россию, в русский народ, в русского Бога. Это внутренний эмигрант, мечтающий поскорее перебраться на Запад: «Тут все обречено и приговорено. Россия, как она есть, не имеет будущности. Я сделался немцем и вменяю это себе в честь». [1,287]
Ф.М. Достоевский не только развенчивает в романе инфернальных персонажей и идеологию «нечаевщины», но и формулирует с помощью своих героев свои задушевные идеи. Так в уста Шатова он вкладывает любимые идеи народничества. Он обвиняет либеральную интеллигенцию в том, что она не знала русский народ, просмотрела его, презирала, поскольку он казался ей грубым, по сравнению с французским народом. Шатов заявляет: «А у кого нет народа, у того нет и бога! Все те, которые перестают понимать свой народ и теряют с ним свои связи, тотчас же, по мере того, теряют и веру отеческую, становятся или атеистами, или равнодушными...» [1,34] Для Достоевского вера в русский народ, который он называет «народом-богоносцем», крепкая связь с родной землей, живое ощущение русского Христа, были принципиально важны. Ему был чужд безличный Бог - интернационалист, за которого ратовал Н.А. Бердяев. Вслед за Ф.И. Тютчевым, он мог бы повторить памятные строки его стихотворения: «Удрученный ношей крестной, всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь небесный исходил, благословляя...»[8]
Шатов усматривает в русском либерализме некий родовой, органический источник ненависти, проглядывающий сквозь его нигилизм и утопическое прожектерство. Будь Россия счастливой, либералы лишились бы предмета своей ненависти и были бы глубоко несчастны: «Тут одна только
животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся...»[1,111] Устами своих героев, в частности Шатова, Достоевский борется с разрушительными идеями своего времени: позитивизмом, атеизмом, социализмом: «Социализм по существу своему уже должен быть атеизмом, ибо именно провозгласил, с самой первой строки, что он установление атеистическое и намерен устроиться на началах науки и разума исключительно» .[1,19]
Если народ не может творить историю, опираясь лишь на самоуверенный разум и науку, то в чем заключается смысл его существования? Каков подлинный двигатель истории? На этот вопрос Достоевский отвечает следующим образом: «Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание бога, бога своего, непременно собственного, и вера в него как в единого истинного. Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца»[1,198] Достоевский, как бы предвидя возражение
H.А. Бердяева о том, что он бога низводит до простого атрибута народности, отвечает: «Напротив, народ возношу до бога...Народ это тело божие». [1,199] Оценивая философское творчество ФМ. Достоевского, Г. Флоровский писал: «Впервые в мировой литературе им был раскрыт трагизм свободы. Только Достоевский создал трагедию христианскую, трагедию свободы, рожденную из внутреннего раздвоения человеческого духа».[5,70]
Литература
I. Достоевский Ф.М.ПСС в 30 томах, т.10, Ленинград., 1974
2.Достоевский Ф.М.ПСС в 30 томах, т.5, Ленинград., 1973
3.Аверинцев С.С. Собр. соч., София -Логос. Словарь. К., 2006
4.Герцен А.И. Былое и думы. Ч.6-8, М., 1958 с.371
5. Флоровский Г.В. «Из прошлого русской мысли».М., 1998
6.Бердяев Н.А. «Духи русской революции». [Электронный ресурс ]. - Режим доступа:,^^^уеЫ.пе!
7.Нечаев С.Г. «Катехизис революционера» [Электронный ресурс].-Режим доступа: www.hist.msu.ru
8.Тютчев Ф.И. «Полное собрание стихотворений». Л.,1987, Библиотека поэта. Большая серия.[Электронный ресурс]. - www.ruthenia.ru
