CC BY
56
ИМЯ ПОЭТА В ЕГО СТИХОТВОРЕНИИ (НА МАТЕРИАЛЕ РУССКОЙ ЛИРИКИ XX-XXI ВЕКОВ)1
О.Н. Владимиров
Ключевые слова: сфрагида, лирика, имя автора, лирический субъект, условность.
Keywords: sphragida, lyrics, the author’s name, the lyrical subject, convention.
Сфрагида, по определению А.П. Квятковского, - «упоминание в стихотворении имени поэта, автора данных стихов» [Квятковский, 1966, с. 292]. Этот термин иллюстрируется примерами из античной (Фокилид), западноевропейской (Ганс Сакс) и восточной (Алишер Навои) поэзии. Образец сфрагиды из стихов Сулеймана Стальского во втором издании «Поэтического словаря» заменен «своего рода С. <сфрагидой>, завершающей 136-й сонет Шекспира» [Квятковский, 1998, с. 343]: возможно, стихи дагестанского поэта отнесены к стихотворным иллюстрациям, «слишком прямолинейно отражающим идеологическую конъюнктуру» [Квятковский, 1998, с. 3] времени создания словаря. Эта замена видится не совсем корректной. Во-первых, Стальский, представляя традиции восточной поэзии, является и поэтом XX века. Во-вторых, дагестанский ашуг, вероятно, расширял, круг цитируемых в книге поэтов, в чьих стихах высока «сфрагидная» частотность (Д. Бедный, В. Маяковский, М. Цветаева). В-третьих, Стальский приводился в переводе замалчиваемого тогда С. Липкина. В результате изменения словарной статьи сфрагида воспринимается как особенность поэзии только античной, средневековой и ренессансной.
Между тем ряд русских поэтов последнего столетия, так или иначе обращающихся к сфрагиде, значителен. Возникают вопросы о причинах распространения этого явления, о его статусе (обнажение приема как форма вторичной условности или форма лирического высказывания), о классификации и функциях сфрагиды. На первый из них - в самом общем виде - дают ответ известные положения о напряженных поисках границ между текстом и реальностью как «фундаментальной культурной коллизии XX века» [Руднев, 1999, с. 6] и об актуализации интереса к философии собственного имени. «Игра на границе между вымыслом и реальностью» [Руднев, 1999, с. 238], характерная для текстов XX века, связана с усложнением субъектной сферы в русской лирике этого времени. Формо- и смыслотворческое экспериментаторство поэтов разной эстетической ориентации в первые десятилетия XX века (Маяковский, Шершеневич, Кирсанов, Сельвинский, Олейников и др.) отразилось и в обращении к сфрагиде. Поэты следующих поколений поддержали и продолжили это начинание. Здесь очевидны такие линии преемственности, как Маяковский - Вознесенский, Цветаева - Мориц, «новокрестьянские» поэты -Тряпкин.
На распространение сфрагиды в русской поэзии XX века, предположительно, повлияла развитая сфрагидная традиция в европейской и восточной лирике. Вот примеры сфрагид только в названиях (в первых строках) переводных стихотворений разных периодов: «Алкей в святилище Геры», «Катулл измученный, оставь свои бредни...», «Баллада подружке Вийона» (многочисленные варианты сфрагид у Вийона - характерная черта его поэтики), «Эпитафия господина Пауля Флеминга.», «О памятнике, воздвигнутом Бернсом на могиле поэта Роберта Фергюссона», «Последние стихи Альфреда де Мюссе», «Быть Борхесом - странная участь.» («Элегия» Борхеса). Вопрос о возможном сфрагидном всплеске в зарубежной поэзии XX века и об отношении русской лирики к нему, как и в целом к этой традиции, заслуживает отдельного изучения.
Обращает на себя внимание то, что сфрагида чаще всего соответствует такой субъектной форме, как лирический герой. Именное «я», как и лирический герой, в стихах «В пути» Северянина («Кто я? Я - Игорь Северянин, / Чье имя смело, как вино!»), в стихотворении «Больная черепаха.» Чичибабина («От вашей лжи и люти / До смерти не избавлен, / Не вспоминайте, люди, / Что был я Чичибабин»), в стихотворении «Правят здесь аккуратные немцы.» Мориц («С европейской фамилией Мориц / И еврейским лицом на Руси / Я зеленый пройду коридорец, /Дам автограф и сяду в такси») и др. - не только субъект, но и объект произведения. При этом «я» может говорить о себе в третьем лице: «А поэтесса Друнина тогда / Считалась в школе / Попросту тупицей... / Когда б вернуться / В прошлые года, / Я „на отлично" / Стала бы учиться» («Остров детства»), «За то, что Глазков / Ни на что не годен, / Кроме стихов, / Ему надо дать орден» («За то, что Глазков.»), «Марианнушка, окна сегодня не хмуры. / Поздравляю тебя с днем рождения Юры. //Хорошо бы отметить его на природе / Под приветственный тост Соколова Володи» («21 июля 1994 года»).
Сложнее формы высказывания в стихотворениях Есенина «Проплясал, проплакал дождь весенний.» и Клюева «По жизни радуйтесь со мной.». В первом из них герой обращается к себе по имени автора стихов как к необъективированному другому: «Скучно мне с тобой, Сергей Есенин, /Подымать глаза... ». В
1 Автор выражает признательность З.Г. Кривоусовой и О.А. Ковалеву за советы и помощь в работе над статьей.
конце стихотворения Клюева сфрагида переводит личное высказывание в безличное, совмещая самооценку героя и взгляд на себя со стороны: «... И конь бы радовался сбруе, /Как песне непомерный Клюев! / Он жив, олонецкий ведун, / Весь от снегов и вьюжных струн / Скуластой тундровой луной / Глядится в яхонт заревой!». Сфрагида может быть вложена в уста адресата или собеседника: «Не сказать ветрам седым, / Стаям голубиным - / Чудодейственным твоим / Голосом: - Марина!» («Маленький домашний дух.» Цветаевой); см. также стихи «С приятелем», «Волшебник», «Озорник» Саши Черного, «Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым» Багрицкого, «Разговор с Дмитрием Фурмановым» Кирсанова, «Указание» Светлова и др. Во всех этих случаях «я», оказываясь транспозицией настоящего автора, более открыто, чем лирический герой, стоит между читателем и изображенным миром. В результате упоминания автором своего имени границы между ним и его представителем, между реальностью и вымыслом размываются; поэт оказывается одновременно внутри и вне творимого им мира. Парадокс лирического героя при этом не разрешается.
Художественная условность очевидна, когда сфрагида встречается в ролевой лирике. В стихотворении Цветаевой «Идешь, на меня похожий.» к «прохожему» обращается умершая «Марина». Подчеркнуто гиперболизировано общение «Владимира Маяковского» с солнцем в «Необычайном приключении.», «Светлова» - с клопом в «Клопах». Сфрагида в ролевой лирике близка к обнажению приема - упоминанию имени автора - в драме (имя Лопе де Вега в «Звезде Севильи», Мольера в «Критике “Школы жен”» и др.).
Зашифрованная сфрагида в названии стихотворения Набокова «Из Калмбрудовой поэмы “Ночное путешествие”» и в уточнении от «переводчика» «(Vivian Calmbrood’s “The Night Jorney”)» является анаграммой имени писателя и одним из его псевдонимов. Вторая книга стихов Веры Г едройц, писавшей под именем умершего брата Сергея Гедройца, называется «Вег», это заглавие анаграмматически указывает на первые буквы имени и фамилии писательницы. Слово «хам» в «Признании» Хлебникова - аббревиатура, объединяющая фамилии его и Маяковского; это стихотворение с «хамом» и выражением «пришедший <... > Сам» противопоставлено статье Мережковского «Грядущий хам»: «Вэ Вэ, Маяковский! - Я и ты, /Нас как сказать по-советски, / Вымолвить вместе в одном барахле? / По Рософесорэ, / На скороговорок скорословаре? / Скажи откровенно: /Хам! /Будем гордиться вдвоем / Строгою звука судьбой». В этом же ряду - инициалы фамилий Маяковского: «... вы на Пе, а я на эМ» - («Юбилейное») и Набокова: «Только ты, только ты все дивилась вослед / черным, синим, оранжевым ромбам... / «N писатель недюжинный, сноб и атлет, / наделенный огромным апломбом» («Ах, угонят их в степь, арлекинов моих.»). Инициалы в таких случаях являются своего рода монограммой, разновидностью сфрагиды. Монограммой «ЮМ» помечены многие из графических работ («таких стихов на таком языке») Юнны Мориц, сопровождающих стихотворения в книгах «Таким образом», «По закону - привет почтальону», «Не бывает напрасным прекрасное». Сравнительно с монограммой сфрагида как авторская печать в лирическом произведении обладает большими ономастическими и семантическими возможностями.
Соотношение монограммы в графике и сфрагиды в стихах Мориц заставляет вспомнить о присутствии Э. Рязанова в его фильмах (эпизодические персонажи в его исполнении) и в стихах («Шуточные стихи о Рязанове, сочиненные им же самим», «Когда повышенная влажность.») и об авторских, «сфрагидных» знаках в произведениях других видов искусства. Так, в симфонии №10 Д.Д. Шостаковича, как отмечает исследователь, «прочно утверждается <.> в роли образного символа монограмма d-es-c-h - Дмитрий Шостакович (третий раз после Второй фортепианной сонаты и Скрипичного концерта). “Автобиографичность” мотива неоспорима» [Хентова, 1986, с. 296].
Особую и тоже неоднородную группу сфрагид составляют псевдонимы поэтов в их стихах: «Я, гений Игорь Северянин... »; «Я приняла наш древний знак - / Святое имя Черубины»; «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна»; к ним близок журнальный герой-псевдоним у Олейникова («Кто я такой? /Вопрос нелепый! / Я - верховой / Макар Свирепый»). Обратный случай - воспроизведение настоящего имени в стихах поэта, пишущего под псевдонимом: «Мы Сахаровы, мальчик. Наше имя / Печальнейшею мечено печатью <... > Какие б мы ни брали псевдонимы. /А люди нам всегда с тобою скажут: /Вы Сахаровы, вот вы кто такие» («Сыну» Сухарева). В произведении могут быть названы подлинное имя поэта и его псевдоним: таковы заглавие и эпиграф стихотворения Черубины де Габриак - «Елисавете», «Елисавета -Божья клятва. Черубина де Г абриак». Но псевдоним, в отличие от собственно сфрагиды, - вымышленное имя, поэтому в большей степени соответствует художественной условности.
Кроме документальной формы имени поэта, сфрагидой могут быть фамилия, имя, отчество в разных сочетаниях («Целование шлет Николай Олейников / С кучей своих нахлебников... »; Мориц: «И Россия была бы виновна / За мое на чужбине житье, / Но прошляпила Юнна Петровна / Невозвратное счастье свое» («Если б я эти годы косые.»), разговорные, просторечные и др. варианты имени (Маяковский: «...вот и любви пришел каюк, / дорогой Владим Владимыч» - «Юбилейное»; Клычков: «Разговор, что по ночи / Неизвестный вор / У Сергей Онтоныча Выломал запор» - «Помело»; Евтушенко: «Я осторожно спросил: / “Кто-нибудь из семьи Евтушенко живы?" / “Ды як же не живы - /половинаХомичей усе Явтушенки"» -«Мама и нейтронная бомба»; Чичибабин: «Не родись я Русью, не зовись я Борькой...» - «Народу еврейскому»). «Митя-бачи тряхнул стариной, / Митя-бачи пошел на болото, / На болоте он был старшиной - / Старше всех, кому жить неохота»: «Митя-бачи» - по-венгерски «дядя Митя» - повторяется пять раз в стихах Дмитрия Сухарева «Болотные страдания».
Иногда поэт включает в стихотворение разные формы своего имени: «...Многие научились о Вадике Шершеневиче, / Некоторые ладонь о ладонь с Вадимом Габриэлевичем, / Несколько знают походку губ Димы, / Но никто не знает меня» - «Квартет тем» Шершеневича; «Мимо Сени / пробегают / школьные товарищи. / Закричали /Митя с Колей: /- Сенька, / ты чего не в школе? / - Я врачом / в аптеку послан / и вернусь оттуда поздно. / - Раз, два, три, - / Сенечка, / не ври» - «Моя именинная» Кирсанова. Нетрудно заметить, что в последнем случае, как и при неоднократном назывании собственного имени в стихотворном тексте («Анна Снегина» Есенина, «Распутица (По глазковским местам)» Глазкова, «Мама и нейтронная бомба» Евтушенко), сфрагида - больше чем «упоминание» имени автора в его произведении, скорее, оно само становится сфрагидой по отношению к другим стихам поэта.
Сфрагида встречается не только в «основном» тексте, но и в рамочных компонентах: в названии («На Сельвинского» - названия эпиграмм Сельвинского, книга стихов Виктора Бокова «Весна Викторовна», «Из классического Пригова» Д. Пригова, «Видение Аронзона» Л. Аронзона), в посвящении («Александр Сергеевич, Разрешите представиться, Маяковский» - «Юбилейное»; «Посвящается А.Ф. Луговскому» -«Ушкуйники» В.А. Луговского), в эпиграфе («"Ведь под аркой на Галерной... " А. Ахматова» - эпиграф к главе третьей «Поэмы без героя»), в подписи («Балетоман Макар Свирепый» - «Муре Шварц» («Ах, Мура дорогая.») Олейникова, «По поручению офицеров полка К. Симонов» - «Открытое письмо. Женщине из г. Вичуга» Симонова). Имя поэта (его псевдоним) в этих подписях не зарифмовано, в отличие, например, от вписанной в ямбический ритм и зарифмованной сфрагиды в стихотворении Есенина «Письмо к женщине»: «Живите так, / Как вас ведет звезда, / Под кущей обновленной сени. / С приветствием, / Вас помнящий всегда /Знакомый ваш / Сергей Есенин».
В стихотворениях Друниной «Зинка» и Долиной «Не боюсь ни беды, ни покоя.» имя автора является частью рефрена: «Знаешь, Юлька, я - против грусти, / Но сегодня она - не в счет»; «Вероника, - кричат (варианты: «зовут», «шепча»), - Вероника! /Я последняя песня твоя (Я побуду с тобою еще)». Выразительна сфрагида в рефренах стихотворений «О Демьяне Бедном, мужике вредном» («... Стоит Демьян», «Ох, брат Демьян!», «...Мутил Демьян» и т.д., «Памятник» Вознесенского («Я - памятник отцу, Андрею Николаевичу»). В стихотворении Мориц «Звездчатой ночи окрас.» в рефрене угадывается детская игра «Замри!»: «Мориц волнуется - раз, /Мориц волнуется - два, /Мориц волнуется - три... » (в третьей строфе - счет в последовательности «два - три - раз»).
«У старика своя скамья, / У кулика свое Болото, / Привет, Никитские ворота! / Садово-Сухаревская!» («Окликни улицы Москвы» Сухарева) - здесь сфрагида появляется благодаря напоминающему о творческом содружестве С. Никитина и Д. Сухарева «соседству» московской площади и улицы.
Иногда название содержит установку на прочтение стихотворения как развернутой сфрагиды («Стихи о моем имени» Р. Рождественского). С другой стороны, сфрагида может быть представлена в одностишии: «Какая я Арефьева?! Я Оля!».
Редкие случаи, когда буквы авторского имени составляют акростих, приводит М.Л. Гаспаров: это, в частности, сонеты-акростихи К. Липскерова (с фразой в два столбца «М. Лозинскому дар от Липскерова К.А.») и М. Лозинского (с тремя вертикальными строками «Магу Липскерову от М.Л. Лозинского ответное письмо») [Гаспаров, 1993, с. 22-24]. Сфрагида возможна в верлибре: «Всю жизнь / строить / башню / из костей железобетона / чтобы обрадоваться / услышав / как соседские дети спросили: /А дядя Володя выйдет?» («Всю жизнь.» Владимира Бурича), - и в стихотворении в прозе: «Но только в 11 вечера выяснилось, что Настя не получила мое смс, а Рома уехал в Питер. Вывод: нужно заводить семью, Дима» («Стихи к сыну. 4» Дмитрия Воденникова).
Разнообразны значения сфрагиды. Первое, очевидное - интерес к звуковой оболочке имени, его семантике, их обыгрывание («Мне дали имя при крещенье - Анна, / Сладчайшее для губ земных и слуха» -«Эпические мотивы. 1» Ахматовой; «Айда, Маяковский! Маячь на юг» - «Юбилейное» Маяковского; «Мне дело - измена, мне имя - Марина, / Я - бренная пена морская» - «Кто создан из камня, кто создан из глины.» Цветаевой; «Юнна Мориц, /Мориц Юнна, / в дивной музыке имен / Юнна - солнечна и луна, / Мориц - молод и влюблен» - «Юнна Мориц...» Мориц).
Понятно появление сфрагиды в диалогах и диалогических поэтических формах («Разговор.», «Письмо.» и др.), предполагающих обращение собеседников к автору-оппоненту по имени или воспроизведение разговора, монолога, реплики с упоминанием имени автора стихов: «.Сижу, гляжу на них веселым волком: / “Ну что, прошу! Хоть прямо, хоть проселком... " / - Домбровский, - говорят, - ты ж умный человек, / Ты здесь один, а нас тут... Посмотри же!» («Меня убить хотели эти суки.» Домбровского); «... Когда он (отчим. - О.В.) слег и тихо умирал, - /Рассказывает мать, - /День ото дня / Все чаще вспоминал меня и ждал: / “Вот Шурку бы... Уж он бы спас меня!"» («Спешите делать добрые дела» Александра Яшина).
В творчестве Цветаевой сфрагида связана с имятворческой концепцией и такой ее составляющей, как близнечный миф.
Имя «Черубина де Габриак» в стихах Дмитриевой (Васильевой) «подтверждало» таинственность поэтессы, ее аристократическое происхождение.
У Ахмадулиной сфрагида соответствует отмеченной М.Н. Эпштейном точной фиксации даты [Эпштейн, 1990, с. 272]. В жанре «дарственной надписи» обе особенности совпадают: «...Писала, уж
рассвет синел, / и все нежнее и сильнее / твои мы: Боря Мессерер / и Белла. 21-22 сентября 1996» («Дарственная надпись на книге “Однажды в декабре”»).
Интерес к своему имени вызывает поиски тезок и однофамильцев, актуализирует их образы: «Я скажу о Роберте, о Роберте Эйхе! / В честь его / стоило детей называть!» («Стихи о моем имени» Р. Рождественского); «По теории вероятности / возможен, даже неизбежен пятый Слуцкий, / терпимый или нетерпимый к однофамильцам... » («Предтечи» Слуцкого); «Я улетаю! Я улетаю! <...> А прилетела, / а прилетела - / тезка Мария молчит из угла... » («Старое платье» Аввакумовой). Сфрагида может быть вызвана обращением к одноименному святому, как в предыдущем примере, или именинами героя: «Нынче, как повелось, именинница / Я и тысячи прочих Татьян <... > Это я говорю вам с обочины, / Я, Татьяна, плохая сестра... » («25 января» Т. Бек), «И жребий наметился точный / Под сенью невидимых крыл - / Святой Анатолий Восточный / Изгнанник и мученик был. // Далекий заоблачный житель, / Со мной разделивший тропу, / Таинственный ангел-хранитель, / Спасибо тебе за судьбу!» («Крещение. Солнце играет» А. Жигулина). В последнем четверостишии поэмы Глазкова «На взятие Поэтограда» это значение сфрагиды совпадает с попыткой героя осмыслить свое место в поэзии: «И тебя зачислят в книгу / Небывалых стихотворцев, / И меня причислят к лику / Николаев Чудотворцев».
Частое упоминание Маяковским своего имени Ю. Карабчиевский объясняет стремлением к поэтическому самоутверждению: «Его гложет сомнение в самоценности слов, безличных, хоть даже и им придуманных, в их способности утвердить его имя в грядущем. Любой, даже деформированный им, язык, даже стих, состоящий из одних неологизмов, кажется ему чересчур анонимным. И он вводит прямо в стихи это имя, так, чтобы оно мелькало повсюду: в заглавии, в тексте, в рифмованной подписи.» [Карабчиевский, 1990, с. 141]. Сфрагида у Кирсанова, называвшего себя «циркачом стиха», мотивирована и его преклонением перед Маяковским. Возможно, тот же источник - и у сфрагид Воденникова; «по частотности местоимения «я», - замечает критик, - он переплевывает, вероятно, даже раннего Маяковского» [Куллэ, 2008, с. 19].
Включение в стихи своего имени связано с обращением поэта к традиционной теме памятника, поисков смысла жизни и творчества, подведения итогов, в том числе и предварительных. Сфрагида встречается в разных вариантах поэтического осмысления этой темы. Так, громогласным утверждениям Маяковского противостоят косвенные иронические и пародийные решения Мандельштама: «Это какая улица? / Улица Мандельштама <...> И потому эта улица / Или, верней, эта яма / Так и зовется по имени / Этого Мандельштама»; «Мандельштам Иосиф автор этих разных эпиграмм. / Никакой другой Иосиф не есть Осип Мандельштам» («Антология житейской глупости»). «Мой белый божественный мозг /Я отдал, Россия, тебе: /Будь мною, будь Хлебниковым», - пишет Хлебников в стихах «Вши тупо молилися мне .». В предсмертном стихотворении «Есть две страны: одна - Больница.» поэт дает емкое определение свого творчества: «В вершинах пляска ветродуев, / Под хрип волчицыной трубы / Читаю нити: “Н.А. Клюев, - / Певец олонецкой избы!"»; «На Мишку прежнего стал непохож Светлов...» - начало стихотворения Светлова «Товарищам». Заметно поддерживает эту традицию и Николай Глазков: «...Правдиво отразить двадцатый век / Сумел в своих стихах поэт Глазков, / А что он сделал, сложный человек?.. / Бюро, бюро придумал.пропусков!» («Примитив»). «Автопародия» подчеркивает высокую частотность имени поэта в его произведениях: «А стихи мои умометр / Для ума, / Славен тот, кто их запомнит, / Все тома. // В каждом томе, словно в доме / Для стихов, / Обитателей нет, кроме / Как Глазков». «Вот-вот цветы взойдут, алея, / На ребрах, у ключиц, на голове, / Напишут в травнике - Elena arborea... », - размышляет героиня стихотворения Е. Шварц «Зверь-цветок».
В стихах, открыто ориентированных на поэтические традиции и поэтому нередко стилизованных, реминисцентных, пародийных или иронических, сфрагида особо выразительна. Здесь она выступает знаком продолжения и переосмысления традиции. «Нерукотворную Россию / Я, песнопевец Николай, / Свидетельствую, братья, вам», - провозглашает Клюев в «Погорельщине». «Разговор с эпиграфом» Вознесенского, прямо обращенный к «Юбилейному», к ритмике, лексике, графике, в целом к образному строю стихотворения и - вслед за Маяковским - к Пушкину, завершается соответствующей подписью-«телеграммкой»: «ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ / РАЗРЕШИТЕ ПРЕДСТАВИТЬСЯ = / ВОЗНЕСЕНСКИЙ».
Другой ряд поэтов представлен в «Стихах о Николае Тряпкине», отталкивающихся от некрасовских строк «Не бездарна та природа, / Не погиб еще тот край.», воспроизведенных в эпиграфе и в начале стихотворения. «Ты же, Тряпкин Николай, - обращается Бог к герою, - Заходи почаще в рай. / Только песенки плохие / Ты смотри не издавай. // А не сделаешь такого, / Я скажу, мол: “Ах ты вошь!" / И к Сергею Михалкову / В домработники пойдешь». Возможно, что в этом стихотворении учтен опыт обращения Демьяна Бедного к Некрасову в «Семенах»: и там и здесь - цитаты из «Школьника», задающего на формальном уровне ритм 4-стопного хорея, а на содержательном - тему творческой самореализации, вдохновленную авторитетным поэтическим напутствием. К сюжету «Стихов о Николае Тряпкине» поэт возвращается в стихотворении «Скоро к вечному пределу.». Бог оценивает, теперь уже посмертно, творчество героя, вводя его в круг «знатных мужиков» - Кольцова, Есенина, Бернса, Гесиода: «.Что явился к нам достойный / С посевных сторон, / Что стихов за ним хороших непочатый край, / Что зовут его в России: / Тряпкин Николай».
Свое место в поэтическом контексте оценивает и Ю. Ким: «Юлий Ким и Городницкий, / Две заслуженных гитары, / Две почтенных седины, / Песни авторской титаны, / Колебатели струны, / Посреди родной страны / На пространном перегоне / В замечательном вагоне - / В мягком, / Спальном, черт возьми! - / Как у Бога на ладони, / Ужинают визави» («Юлий Ким и Городницкий.»).
О поэтической преемственности прямо сказано в стихотворении Рубцова «Я переписывать не стану.»: «...Но я у Тютчева и Фета / Проверю искреннее слово, / Чтоб книгу Тютчева и Фета / Продолжить книгою Рубцова!..». Не без надежды на возможное будущее признание оценивает свой труд герой Чичибабина в завершающем книгу «Колокол» стихотворении «Сколько вы меня терпели.»: «В чинном шелесте читален / или так, для разговорца, / глухо имя Чичибабин, / нет такого стихотворца. // <... > А когда настанет завтра, /прозвенит ли мое слово /в светлом царстве Александра /Пушкина и Льва Толстого?».
Имена реальных лиц, в том числе художников - предшественников и современников поэта, могут сопровождать сфрагиду и в других целях. Так, герой шуточного стихотворения Потемкина «Да и нет», уверенный в глупости критика, писавшего об Андрееве и Брюсове, но сомневающийся в собственном уме, находит ответ у «Жени»: «Сперва меня обласкала, /А потом сказала: - / “Ты меня любишь, Петя, /Значит, ты самый умный на свете... ”». «Женя» - жена Потемкина Е.А. Хованская; ей, «Жене-Жене», посвящен сборник «Герань». «Увеличились у Лили шансы, - признается героиня Черубины де Габриак (Елизаветы Дмитриевой), - В Академии поэтической. / Ах, ведь раньше мечтой экзотической / Наполнял Гумилев свои стансы. // Но мелодьей теперь эротичной / Зазвучали немецки романсы, - / Ах, нашел он ее симпатичной. / И она оценила Ганса» («Увеличились у Лили шансы.»; Иоганнес Фердинанд фон Гюнтер заведовал немецким отделом журнала «Аполлон»).
В шуточных стихах еще одного поэта - «Генриетте Давыдовне» - герой, замечая: «...А Олейников, скромный красавец, / Продолжает в немилости быть», - призывает «Груню» предпочесть его «Шварцу» (Е.Л. Шварцу): «Полюбите меня, полюбите! / Разлюбите его, разлюбите!», - с упоминанием имени «соперника». В пародийных стихах «Залетела в наши тихие леса.» эти имена называются вместе с именами Маршака и Чуковского: «А оса уже в редакции кружится, /Маршаку всадила жало в ягодицу. /И Олейников от ужаса орет, / Убежать на Невский Шварцу не дает. //Искусала бы оса всех не жалея, /Если б не было здесь автора Корнея». «Асимметричная» рифма «асимметрию - Дмитрию», подчеркивает авторскую иронию в «Проклинании Кушнера» Сухарева: «Перед тайной полушарий / Я тридцатый год стою, / Я решить ее решаю, / Электрод в нее сую. / Наконец в асимметрию / Пролезаю на вершок, / Глядь, а Кушнер мне, Дмитрию, / Про нее сует стишок». За нарочито разговорными интонациями стихов Кибирова «Кто за Петра I.» ощутимы серьезные авторские интенции: «Кто за Петра I/ и Алексея Германа. //А кто за Николая II / и Никиту Михалкова. // Вот кино какое. // А может, кто-нибудь за короля Артура / (и Кибирова Тимура)? //Вот такая литература».
Возможно, что шуточные произведения, включающие сфрагиды, «помнят» о пушкинских стихах «На картинки к “Евгению Онегину” в “Невском альманахе”»: «Вот прошед чрез мост Кокушкин, / Опершись .
. . . . о гранит, / Сам Александр Сергеич Пушкин / С мосье Онегиным стоит».
Как видно из этих примеров, поэты называют по имени не только себя, но и участников лирического сюжета. Лирика перестает быть безымянной, отвлеченной, что считается одной из родовых ее черт. Это утверждение требует оговорки. Имеющие имена участники лирического сюжета появляются, как правило, в шуточных или иронических стихах повествовательного характера. Видимо, поэты понимают, что «. обращение к конкретному собеседнику обескрыливает стих, лишает его воздуха, полета, воздух стиха есть неожиданное. Обращаясь к известному, мы можем сказать только известное. Это - властительный, неколебимый закон» [Мандельштам, 1990, с. 148]. Имена собеседников плохо сочетаются с отвлеченной лирической медитацией, элегической созерцательностью.
Сфрагида может быть вызвана обращением поэта к собственному детству и - шире - к фактам своей биографии; такие стихи близки к автобиографической прозе, в которой у героя - то же имя (псевдоним), что и у автора. «А в доме у Тарковских / Полным-полно приезжих, / Гремят посудой, спорят, / Не разбирают елки... »; - здесь автобиографизм начальных строк стихотворения Тарковского «Мерещится веялка» («Зима в детстве», II) поддержан «самым младшим» в следующем четверостишии: «...А самый младший болен». В этот ряд входят сфрагиды из стихов Твардовского «Есть обрыв, где я, играя.»: «Есть береза вполобхвата, / Та береза во дворе, /Где я вырезал когда-то /Буквы САША на коре... », из «Единственного стихотворения 2005 года» Воденникова: «... - Я вернулся сюда посмотреть / (потому что потом не смогу) / на корабль, на двух медвежат, на двух мальчиков - Олю и Диму», из стихотворения Старшинова «Я был когда-то ротным запевалой.»: «...И вдруг наш старшина на всю округу / Как гаркнет: - Эй, Старшинов, запевай!», из стихотворения Рубцова «Пора любви среди полей.»: «Да не забудь в конце концов, /Хоть и не ты, не ты моя: / На свете есть матрос Рубцов, / Он друг тебе, любимая», из стихов Жигулина «Предок», Кибирова «Послание Ленке», поэм Ахмадулиной «Моя родословная» и Евтушенко «Мама и нейтронная бомба» и др. В этом же ряду - и сфрагиды из стихов о матерях поэтов: «„Прохожий! / Укажи, дружок, / Где тут живет Есенина Татьяна?”» («Возвращение на родину» Есенина), «С ребятишками по-вдовьи / в поле маялась она - / Щипачева Парасковья... » («Могила матери» Щипачева), «Падают страшные комья весенние / Новодевичьего монастыря. / Спят Вознесенский и Вознесенская - /
жизнью пронизанная земля» («Мать» Вознесенского). Это значение сфрагиды восходит к «Моей родословной» Пушкина.
Как заметно из приведенных примеров, сближение автора и героя может быть мотивировано рядом причин. Так, у Мориц сфрагида отвечает постоянному в ее творчестве принципу анаморфозы (наложения, перетекания, слоения) и близка другому имени ее героини - Поэтка. Кроме того, сфрагида объяснима, с одной стороны, подчеркнутой ориентацией поэта на свои творческие принципы и на своего читателя, знающего о верности себе поэта и его «я», с другой же, - установкой на «примитив», «лубок», восприятие ее поэзии наивным читателем, ребенком: «Целый ананас! Он - для целой улицы, /А еще для Юнны Мориц и для белой курицы» («Курица»). Стихи «Это - Я!», как и другие стихотворения в книге «Ванечка», являются акростихом: начальные буквы строк составляют имя и фамилию автора; кроме того, «Юнна Мориц» -первые слова этого акростиха. В другом акростихе - «Дед Юра» - среди заглавных букв каждой строки, дважды повторяющих название, буква «Ю» является первым инициалом сфрагиды «Ю. Мориц»: «Ю. Мориц вчера подарил он слона <... > Ю. Мориц - советник хвостов и усов... ». Открытые акростихи в книге «Ванечка» не предполагают расшифровки; это нескрываемая игра (см. авторское предисловие к книге), обнажение приема, как и присутствие имени Мориц в ее стихах. Игровой принцип в детской поэзии, соответствующий игре на границе вымысла и реальности, встречался в стихах для детей Саши Черного: «. Это ваш слуга покорный, / Он зовется “Саша Черный". / Почему? Не знаю сам». Кавычки здесь маркируют игру в игре: вместо настоящего имени поэта называется псевдоним. Сфрагида заметна и в детских стихах Тима Собакина: «И мама шепнет мне: / “Тимоша, вставай!..”» («Мышиный поселок»).
Эти наблюдения далеко не исчерпывают русской поэтической сфрагистики XX - начала XX веков. Но и они позволяют сделать вывод о том, что сфрагида - не просто упоминание в стихах имени их автора. В многообразии своих форм и функций она, расширяя субъектную сферу поэзии XX века, обретает статус формы лирического высказывания как актуализированного сближения автора и героя. Известное положение о том, что личное местоимение в лирическом стихотворении «выступает как совершенно необходимый и универсальный элемент» [Сильман, 1977, с. 37], не просто оспорено, а едва ли не опровергнуто в русской поэзии ХХ - начала XXI веков.
Литература
Гаспаров М.Л. Русские стихи 1890-1925-го годов в комментариях. М., 1993.
Карабчиевский Ю.А. Воскресение Маяковского. М., 1990.
Квятковский А.П. Поэтический словарь. М., 1966.
Квятковский А.П. Школьный поэтический словарь. М., 1998.
Куллэ В. Король, дама, валет (о воинствующем инфантилизме) // Арион. 2008. № 4.
Мандельштам О.Э. О собеседнике // Мандельштам О.Э. Сочинения : в 2-х т. М.,1990. Т. 2.
Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М., 1999.
Сильман Т.И. Заметки о лирике. Л., 1977.
Хентова С.М. Шостакович. Жизнь и творчество : в 2-х кн. Л.,1986. Кн. 2.
Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной.»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990.
