CC BY
147
УДК 376 (37.018.57)
Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2013. Вып. 2
О. Б. Вахромеева
ИМУЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ РОДИТЕЛЕЙ И ДЕТЕЙ В РОССИИ НА РУБЕЖЕ Х1Х-ХХ вв.: ИСТОРИКО-ПРАВОВОЙ АСПЕКТ
В конце XIX — начале XX в. имущественные отношения родителей и детей по общероссийским законам представляли собой сложную систему нормативных актов, основанную на принципе раздельности имущества тех и других. Все, что принадлежало родителям, составляло их личную собственность, на которую дети не имели никакого права, поэтому родители не отвечали за долги детей или отвечали настолько, насколько считали возможным. В то же время то, что принадлежало детям, составляло их личную собственность, на которую родители не имели ни малейшего права. В жизни между родителями и детьми не всегда существовала полная раздельность имущества, но такая система имущественных отношений имела то достоинство, что вносила коррективы в их личные взаимоотношения. Между родителями и детьми допускались различные имущественные отношения, обязательства, сделки на общем основании, которые не нарушали двух основный положений: во-первых, предоставлять родителям пропитание и содержание до их смерти, если они находились в бедности, дряхлости и немощи; во-вторых, взаимное друг после друга наследование имущества [1, с. 98-99].
По закону, если дети были несовершеннолетними, то родители управляли принадлежавшим детям имуществом на правах опекунов, с отчетом и ответственностью перед органами опеки, а впоследствии, по достижении детьми совершеннолетия, перед ними самими, наравне с опекунами из посторонних лиц. Родители управляли имуществом несовершеннолетних детей только с их согласия и полномочия (речь шла об имуществе, приобретенном или полученном в частную собственность детей). Так, договор отца с другим лицом о товариществе считался необязательным для сына, хотя в нем и было установлено, что со стороны отца в общее товарищеское дело поступало имущество, принадлежавшее сыну, и что во всех распоряжениях по делу товарищества отец заменял сына, которому тот и выдавал доверенность [2, л. 115]. Кассационная практика Сената разъясняла начала, положенные в основании законов об имущественном отношении родителей и детей. Распоряжения родителей по имуществу малолетних признавались законными и обязательными для детей только в том случае, если родители были утверждены в звании опекунов, кроме тех случаев, когда несомненная польза малолетних требовала безотлагательных действий от их имени. При этом, если сделка родителей, не утвержденных опекунами, была ущербной для детей, то она для последних не считалась обязательной. Даже в случае утверждения родителей опекунами, акты признавались обязательными для детей только в том случае, когда в документе объяснялось, что он был выдан родителями в качестве опекунов, а не от своего имени. Родители, не утвержденные опекунами, были не вправе представлять интересы детей в суде. Однако Сенат полагал, что в том случае, когда опека еще не назначалась
Вахромеева Оксана Борисовна — д-р ист. наук, доцент, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: voxana2006@yandex.ru
© О. Б. Вахромеева, 2013
и когда несомненная польза малолетних требовала безотлагательных действий со стороны родителей от имени их детей, первым предоставлялось такая возможность и до утверждения опекунского звания. Подобное исключение было существенным, на него было обращено внимание в ряде сенатских решений в 1880 и 1887 г., но в большинстве случаев оно не имело поддержки в тексте основного закона [3, с. 58]. С прекращением опеки в 17 лет, независимо от личных свойств несовершеннолетнего лица, от степени его умственной зрелости, нравственной крепости, способности и возможности самому заведовать делами, несовершеннолетний лишался опекунского попечения о его личности и имуществе; последнее поступало в ведение несовершеннолетнего. Назначавшийся попечитель не был в праве заботиться о личности несовершеннолетнего, не мог вмешиваться по собственному усмотрению в управление его имуществом, не располагал средствами для предотвращения ущерба от неразумных действий несовершеннолетнего и не имел самостоятельности в совершении самых существенных распоряжений по имуществу. Попечитель был вправе только отказаться от участия в предложенном несовершеннолетним распоряжении имуществом. Закон о попечительстве и в данном случае был несовершенен, так как не устанавливал надзора опекунских установлений за попечителем. Добросовестный попечитель был не в состоянии помочь несовершеннолетнему с пользой распорядиться имуществом, а нерадивый, что нередко случалось в жизни из-за отсутствия даже формальной преграды в распоряжении имуществом, всячески потворствовал неопытному в делах лицу [4, с. 22-23]. Специально разработанная статья 6 проекта Гражданского уложения, в которой назывался новый возраст выхода из-под власти опекунских установлений (21 год), была призвана исправить ситуацию. Полное совершеннолетие связывалось с правоспособностью (способностью вести самостоятельную жизнь) и полной имущественной независимостью; при этом опекунский начальник сообразно новым опекунским правилам, записанным в неут-вержденном уставе об опеке, имел право объявлять правоспособными и несовершеннолетних [4, с. 28-29].
Если же дети были совершеннолетними, то они имели общее для всех юридических самостоятельных лиц право распоряжаться своим имуществом — без различия, нажито оно было их трудом или приобретено каким бы то ни было образом со стороны, или получено по выделу от родителей. Вместе с тем непосредственно имущественные отношения родителей и детей складывались сообразно их отделенности или неотделенности от семьи [5, ст. 181] (при этом совершеннолетие детей не являлось причиной их отделения). Понятие «неотделенных детей» (по ст. 182 гражданских законов), «которым из родительского имения не выделено еще никакой части» [5, ст. 182], по мнению составителей проекта Гражданского уложения на рубеже Х1Х-ХХ вв., не соответствовало действительности — неотделенными считались и те дети, которые, не получив никакой части из родительского имения, долгое время жили самостоятельно и отдельно от родителей. Таким образом, в жизни имущественная самостоятельность совершеннолетних детей простиралась до определенных границ, которые сдерживали их дееспособность. При этом мысль законодателя приобретала форму юридической несообразности [6, с. 121]. Например, сын, достигший совершеннолетия и готовый совершать всякого рода сделки, но не отделенный (либо из нежелания родителя, либо от того, что отделять ему было нечего) всякий раз испрашивал согласие родителей при заключении того или иного обязательства [2, л. 97-97 об.]. Нередко такие ситуации приводили к столкновениям и конфликтам между родителями и детьми. В то же время
родители не отвечали за сохранность имущества, принятого неотделенными детьми от кого-либо; но если родители вели с детьми общую торговлю, то ответственность за долги, сделанные неотделенными детьми, возлагалась и на родителей, хотя по долгу неотделенных детей и не было доказано «специальное согласие или уполномочие ро-дителя»[1, с. 99]. На практике «свобода по имуществу» зависела от того, каким были личные взаимоотношения родителей и детей. Если имущество не составляло частную собственность неотделенных детей, то сила родительской власти напрямую вторгалась и в область имущественных отношений. Например, по решению Тульского окружного суда, имущество, приобретенное всеми членами семьи при жизни главы и старших ее членов, состояло в их неограниченном распоряжении. При жизни родителей право пользования имуществом семьи было основано не на имущественном, а на семейном праве. Выдел из родительского имения целиком зависел от воли родителей, например, дочь не имела права требовать приданое, в противном случае институт отделения детей терял всякое значение в смысле установления различия между отделенными и неотделенными детьми [7, с. 257].
Кроме того, нормы, относящиеся как к отделенным, так и к неотделенным детям, иногда помещались в раздел, регулирующий правоотношения родителей и отделенных детей, и не повторялись в разделе, касающемся прав и обязанностей неотделенных детей. Это создавало почву для споров о том, возможно ли применение норм одного раздела к правоотношениям, регламентированным другим разделом. Например, обязанность детей доставлять содержание и пропитание своим родителям, когда последние находились в бедности, дряхлости или немощах, предусмотренная ст. 194, помещенной во втором разделе «о детях отделенных», отсутствовала в разделе о детях неотделенных, из чего следовал ошибочный вывод, что последние не обязаны доставлять содержание своим родителям [8, л. 218].
Отделенные дети испытывали неудобство в вопросе о содержании родителей, находившихся в бедности, дряхлости и немощи. В благонравных семьях с обеих сторон возбуждения дел по этому поводу не было, так как дети поступали «по совести» и не оставляли своих родителей без помощи. В случаях пьянства и мотовства престарелые родители злоупотребляли пособием от детей. Так, материальные претензии родителей к зажиточным детям становились результатом подстрекательства злонамеренных дельцов. Обвиняя своих детей в жестокости, хотя они были в сущности семейными и честными людьми, не нарушавшими правовых и личных отношений, родители, порождая конфликт, уничтожали их репутацию. Ожесточенное выяснение отношений между родителями и детьми в лучшем случае приводило к переселению последних в места, не известные родителям, а чаще — к взаимным оскорблениям и действиям, которые с легкостью перерастали в уголовный проступок или деяние [6, с. 128].
Отделенные дети имели право продавать и закладывать выделенное им родителями имущество; по заемным письмам и вообще всяким долговым актам родители не были ответственны за них, если акты были даны без согласия и полномочия, что удостоверялось подписью на актах или доверенностью [5, ст. 183-185]. Смысл статей противоречил друг другу. Согласие родителей на совершение сделки выражалось в доверенности, но в таком случае, по существу самого акта, сын уже заключал сделку не от своего имени, что предусматривал закон, а от имени родителя и в его интересах, чего закон вовсе не имел в виду. Вместе с тем закон устанавливал эти правила только для неотделенных детей. Очевидно было, что и отделенный сын был не вправе продавать
и закладывать родительское имущество, выдавать обязательства без согласия родителей [6, с. 126].
Специалист по обычному праву И. М. Тютрюмов при составлении нового гражданского кодекса для исправления несообразности приведенных законов предлагал обратиться к опыту организации крестьянской семьи.
Главным принципом крестьянского хозяйства являлся труд; даже приемыш, проработавший определенное число лет в доме своего усыновителя, получал относительно имущества совершенно одинаковое с его родными сыновьями право. То же было в отношении незаконнорожденных детей. На основании этого принципа самые близкие по крови, но не работавшие в доме отца, совершенно устранялись от всякого участия в семейном имуществе [6, с. 122; 9, л.358].
У крестьян особо остро стояла проблема неотделенных детей. В крестьянских хозяйствах, где преимущественным источником доходов являлся личный труд, неотделенные дети жили при отцах до 30-40 лет, обзаведясь своими семьями и способствуя честным трудом улучшению общего хозяйства; но по капризу старика-отца, вступившего в новый брак и подчинившегося молодой жене, они с домочадцами оказывались «на улице» без всяких средств к существованию [6, с. 127; 8, л. 216, 228]. Неотделенные дети, подававшие на отца в суд, выигрывали лишь в том случае, если отец не заботился об их воспитании, так как он терял соответствующие права на их личности и был обязан вознаградить за труд как наемных работников. Известно много примеров решений волостных судов, определявших сыну на основании его жалобы содержание от отца [10, с. 38, 57]. В случае ухода сына из большой семьи, он терял право на семейное имущество, а примак (несовершеннолетний, взятый в семью), остававшийся в хозяйстве отца после его смерти, получал свою часть. Крестьянские суды нередко отменяли духовные завещания, отступая от буквы закона, и определяли доли в наследстве в зависимости от поведения и степени трудового участия соискателей [11, с. 102].
Самостоятельную страницу родительской власти по имуществу составлял вопрос о приданом.
Приданое, как выдел дочери или родственнице из имущества родителей или родственников «по случаю замужества», являлся их даром по поводу вступления женщины в супружество и ее выхода из родительской или родственной семьи. От родителей зависело облечь дар дочери по случаю ее брака в форму приданого посредством рядной записи или же сохранить за ним характер обыкновенного дарения.
Согласно рядным записям можно заключить, что в Европейской России было принято наделять дочерей приданым, но нет указаний на то, что дочери были вправе его требовать. Это воззрение отражал и действовавший закон: дочь не могла требовать от родителей назначения приданого из имущества, им принадлежавшего [5, ст. 995]. В столичных купеческих семьях в 80-е годы XIX в. родители «жертвовали счастьем» своих дочерей, не выдавая замуж и не наделяя приданым только для того, чтобы сохранить целостность имущества в руках одного из наследников, преимущественно сына. Девушки безропотно принимали судьбу старых дев, намеренно выбранную им родителями в интересах развития семейного предприятия.
По закону приданое могло быть выдано и после совершения брака [5, с. 700-701]. Назначение приданого и его количество зависели от воли родителей, причем женщина приобретала право на имущество после смерти отца и в замужестве. В большинстве губерний России женщина имела право на получение из наследства всей части
выделенного ей приданого, если эта часть превышала другие части, оставшиеся наследникам из наследственного имущества. В виде приданого из родового имущества не могло быть дано более того, сколько бы причиталось получающей приданое по наследству в момент дачи приданого, следовательно, при наличии братьев — не более 1/14 недвижимого имущества и 1/8 движимого. Размер приданого из благоприобретенного имущества не был ограничен, но, по-видимому, в отличие от выдела он был не окончательный, если при назначении приданого не было отказа от наследства [12, с. 324].
Исключения составляли Черниговская и Полтавская губернии, в которых только четвертая часть наследства отца определялась как фонд для приданого. Относительно приданого в Черниговской и Полтавской губерниях действовали отличные от других местных и общих законов правила: «1) Определение количества приданого за дочерью отцом ее при его жизни зависит от воли его, и посему отец властен назначать дочери приданое из своего имущества родового или благоприобретенного, движимого и недвижимого, по своему усмотрению. 2) Дочь, получившая приданое при жизни отца, почитается отделенной в отцовском имении. 3) Когда мать имела участие в назначении дочери приданого из своего собственного имущества, то сия дочь почитается отделенной и в материнском имении. 4) Отец, отдавая своих дочерей в замужество, может принять к обеспечению назначаемого им приданого всякие по своему благоусмотрению меры; но если девица выдается в замужество опекунами, то приданое должно быть ими обеспечено посредством особой о том записи. 5) Если жених владеет по праву собственности недвижимым имуществом, которое будет достаточно для обеспечения приданого, за невестой им получаемого, тогда он выдает на сие имущество веновую (приданообеспечительную) запись на такую часть имения, которая бы соответствовала принятому им приданому. 6) В противном случае родственники, выдающие девицу замуж, могут на сумму, назначенную ей в приданое, приобрести покупкой на ее имя недвижимое имущество, или же, если признают сие невыгодным, внести приданые деньги на проценты в кредитные установления, или отдавать частным лицам на проценты под верные залоги, но всегда не иначе, как на ее имя. 7) Вступающий в брак с вдовой, коей приданое было первым ее мужем обеспечено, освобождается от обязанности выдавать ей от себя веновую запись. 8) Когда мать имела участие в назначении дочери приданого из своего собственного имущества, то о сем именно упоминается как в рядной, так и в веновой записи» [5, ст. 1005]. Право на получение приданого в Черниговской и Полтавской губерниях возникало лишь со времени вступления в замужество: до того времени дочь не имела никакого непосредственного участия в оставшемся после отца имении, обладая лишь правом на получение приданого от братьев со времени выхода в замужество. Это право не могло быть передано третьему лицу посредством улиточной записи. Отец, выдавая своих дочерей в замужество, мог принять к обеспечению назначаемого им приданого всякие по своему усмотрению способы; но если выдача в замужество девицы производилась ее братьями или другими родственниками, то следующее ей приданое должно было быть ими обеспечено посредством особой о том записи [5, с. 704-705].
В Европейской России отделенная и отрекшаяся от участия в наследстве дочь при наличии братьев и незамужних сестер не имела права что-либо требовать из имущества после смерти родителей. Но она не лишалась «ни малейшей части выделенного ей приданого, хотя бы наследники не получили, по соразмерности с данным ей приданым, надлежавших частей из наследства» [5, ст. 1004]. Сделанное в рядной записи отречение
от наследства лишало дочь права на требование от братьев и сестер чего-либо из открывшегося наследства по закону, вместе с тем лицо, наградившее дочь приданым по рядной записи, не было стеснено в распоряжении благоприобретенным имением посредством завещания в пользу этой дочери [5, с. 702-703]. В редакции закона от 3 июня 1912 г. внимание законодателя было обращено на наличие рядной записи (письменного доказательства) об отречении от наследства и размер, причитавшейся (в случае неотречения) части наследства с учетом приданого [5, ст. 1003].
Приданое жены, как и другое приобретенное ею имущество, по ст. 110 гражданских законов составляло ее собственность, которой без ее согласия муж не имел права распорядиться. При прекращении брака муж был обязан возвратить приданое или жене, или ее наследникам [5, ст. 110; 13, с. 50-51]. Обычное право стояло на тех же позициях.
Приданое как неприкосновенная собственность жены не подвергалось секвестру и не обращалось на уплату долгов мужа в случае его торговой несостоятельности. Лишь в случае торговой несостоятельности лица, наделившего женщину приданым, последнее возвращалось в имущество несостоятельного (когда приданое давалось в течение последних десяти лет до несостоятельности и когда, из-за превышения вполовину пассива над активом, имущество не принадлежало наделившему в момент выдачи приданого) [14, с. 162].
В отношении приданого мужу могли предоставляться некоторые права (право пользования, управления и др.), но ему не могло быть предоставлено право собственности. Если жениху передавалось в собственность известное имущество родителями или иными родственниками невесты, то возникавшие отсюда отношения регулировались общими правилами о дарении (должны были обсуждаться по общим правилам о дарении), и правила о приданом к этим случаям не применялись [15, с. 194].
Порядок совместного владения обоими супругами приданым жены предусматривался в Черниговской и Полтавской губерниях. «В губерниях Черниговской и Полтавской приданое жены, хотя и почитается отдельной ее собственностью, но состоит в общем владении и пользовании супругов, и жена во время брачного с супругом сожительства не может без согласия его делать никаких распоряжений в нарушение или ограничение прав мужа на общее с ней пользование ее приданым. Недвижимое имущество мужа, на коем обеспечено приданое жены, не может быть отчуждаемо, ни обременяемо долгами без ее согласия» [5, ст. 111].
Определяя общее правило о приданом, составители свода гражданских законов не обнаружили ни одного императорского указа о праве мужа на приданое жены и выставили его полной собственностью женщин. Это противоречило требованиям жизни и неизбежно приводило к коллизиям в судебной практике. Мировые суды при решении вопросов о приданом использовали различные натяжки, например, определяя, что приданое жены во время брака находилось на сохранении у мужа, или широко применяли правило о дарении. Случалось, что приданное полностью отдавалось в полную собственность мужа, и за его продажу или растрату мужчину невозможно было привлечь к уголовной ответственности по закону.
В отношении приданого отечественное право придерживалось средневековых воззрений, предоставляя назначение приданого на полное усмотрение родителей. Только под влиянием Литовского статута, распространенного на Черниговскую и Полтавскую губернии, в России возникла обязанность давать женщинам приданое,
которая возлагалась на сыновей и других родственников [9, л. 415-416 об.]. Кроме того, законодательство не предусматривало порядок возвращения приданого, что на практике вызывало серьезные трудности (судебная практика сталкивалась с большими затруднениями) (возвращение мужем приданого целиком или с процентами, требование у мужа расписок о получении женой денег из приданого, повреждение или уничтожение части приданого не по вине мужа и др.), а Сенат, считая приданое даром, при его возвращении применял юридические правила о дарении [8, л. 117; 9, л. 14].
Источники и литература
1. Кавелин К. Д. Очерк юридических отношений, возникающих из семейного союза. СПб.: Спарк, 1884.
172 с.
2. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1405. Оп. 515. Д. 272.
3. Загоровский А. И. Отношения между родителями и детьми // Журнал Министерства юстиции. 1902. № 2. С. 45-84.
4. Гражданское уложение. Проект высочайше учрежденной редакционной комиссии по составлению гражданского уложения с объяснениями. Кн.1. Положения общие. СПб.: Сенатская типогр., 1903. 266 с.
5. Законы гражданские (Свод законов). Т. X. Ч. 1. Издание 1900 года по Продолжениям 1906, 1908, 1909, 1910 гг.. СПб.: Сенатская типогр., 1910. 915 с.
6. Замечания о недостатках действующих гражданских законов. СПб.: Сенатская типогр., 1891. 551 с.
7. Туманова Л. Личные имущественные и неимущественные отношения супругов в России во второй половине XIX века. Усыновление и узаконение // Право и жизнь. 2003. № 61 (9). С. 248-257.
8. РГИА. Ф. 1405. Оп. 515. Д. 204.
9. РГИА. Ф. 1405. Оп. 515. Д. 271.
10. Оршанский И. Г. Исследования по русскому праву: обычному и брачному. СПб.: Типогр. В. Безоб-разова, 1879. 453 с.
11. Шатковская Т. В. Закон и обычай в правовом быту крестьян второй половины XIX века // Вопросы истории. 2000. № 11-12. С. 96-106.
12. Загоровский А. И. Курс семейного права. Одесса: Типогр. Акционерного Южно-Русского Общества печатного дела, 1909. 336 с.
13. Змирлов К. П. О недостатках наших гражданских законов // Журнал гражданского и уголовного права. 1883. №10. С. 43-64.
14. Устав судопроизводства торгового, с разъяснениями по решениям гражданского кассационного, четвертого, судебного департаментов и общих собраний Правительствующего сената (Свод законов. Т. XI. Ч. 2. Издание 1903 года по Продолжению 1906 г.). Вып. II. Разд. III. Устав о несостоятельности / сост. Д. А. Носенко. 5-е изд. СПб.: Сенатская типогр., 1909. 415 с.
15. Гражданское уложение. Проект высочайше учрежденной редакционной комиссии по составлению гражданского уложения с объяснениями. Кн. 2. Семейственное право. Т. 1. СПб.: Сенатская типогр., 1902. 599 с.
16. РГИА. Ф. 1075. Оп. 2. Д. 18.
Статья поступила в редакцию 27 декабря 2012 г.
