CC BY
195
УДК 81' 1.001
ИМПЛИЦИТНОСТЬ КАК ЛИНГВОПРАГМАТИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ И ЕЕ РОЛЬ В РАЗНЫХ ТИПАХ ДИСКУРСА
© Елизавета Васильевна МИЛОСЕРДОВА
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор кафедры немецкой филологии, e-mail: liebherz@mail.ru
В статье рассматривается проблема имплицитности выражения смысла как на уровне отдельного предложения, так и на уровне текста. Отмечается особенность передачи имплицитной информации в диалогическом, научном и художественном дискурсах.
Ключевые слова: прагмалингвистика; конвенциональное общение; имплицитность; речевые стратегии; антропоцентризм.
В течение XX в. лингвистика неоднократно меняла свои приоритетные направления, склоняясь то к структурализму, то вновь, как это уже было и ранее, попадая под влияние психологии или социологии, параллельно развивая (трактуемый часто как традиционный) функционально-семантический подход к анализу языковых фактов. Поддавшись мощному феминистскому движению, в 70-е гг. ХХ в. исследователи стали активно изучать гендерные аспекты языка и т. д.
Но сегодня можно с удовлетворением констатировать тот факт, что лингвистические исследования выходят на принципиально новый уровень обобщений, который позволяет говорить о лингвистике как об интегральной науке, способной охватить многое из того, что составляет бытие человека [1]. В работах многих современных лингвистов все чаще подчеркивается то важное обстоятельство, что язык не просто выступает главным средством коммуникации и инструментом познания мира, но, являясь, по выражению
А.В. Кравченко, важнейшим экзистенциальным фактором, определяющим условия и дальнейшее направление социального развития [2, с. 62], он может напрямую влиять на развитие как отдельного человека, так и социума в целом.
Поэтому вполне закономерным представляется, что одним из основных методологических подходов к анализу естественного языка, становление которого относится ко второй половине XX в., является антропоцентризм, ставший в последние годы наиболее актуальным направлением современной лингвистики. Переход к антропоцентриче-
ской парадигме в языкознании связан как с ростом влияния идей экзистенциальной философии (Хайдеггер, Ясперс и др.) и феноменологии (Гуссерль), так и с признанием ведущей роли человека в процессах порождения и восприятия речи. Сегодня проблемы, связанные с изучением языка, рассматриваются лингвистами в единстве Мир - Человек -Язык (см. работы Н.Д. Арутюновой, А. Веж-бицкой, Е.С. Кубряковой, Ю.М. Малиновича, Ю.С. Степанова, В.Н. Телии и др.).
Все более широкое распространение получает антропологическая лингвистика, позволяющая использовать в лингвистических исследованиях данные психологии, социологии, а также других наук, изучающих как внешний, так и внутренний мир человека. Антропоцентрический подход предполагает особое внимание к функционированию языковых единиц, к тому, как человек ощущает «себя в языке» и «язык в себе», что с очевидностью выдвигает на первый план прагматический аспект в изучении языковых явлений. Данное направление отличает особый интерес к исследованию закономерностей употребления языковых единиц, которые произносятся в определенной ситуации, строятся на основе правил, постулатов и стратегий общения, направлены на достижение цели говорящего, учитывают взаимоотношения коммуникантов и при этом ориентированы на конкретного собеседника.
Известно, что одним из свойств языкового знака в его функционировании является его линейность. Не менее широко известна нелинейность человеческого сознания. Эти разные ипостаси существования языка и соз-
нания прекрасно выражены Л.С. Выготским в его знаменитом сравнении мысли с облаком, которое проливается дождем слов, а само различие двух названных феноменов потребовало, в конце концов, от лингвистов «объяснения тех постоянных корреляций и связей, что обнаруживаются между структурами языка и структурами знания» [3, с. 9], что и привело в конце XX в. к появлению когнитивной лингвистики как ведущего направления в изучении языка.
Переходя от нелинейной структуры сознания к линейному представлению в языке, говорящий оставляет за пределами высказывания большую часть информации, имеющую отношение к акту коммуникации. Он не перечисляет всех предусловий, не оговаривает всех деталей, всего того, что входит в понятие пресуппозиции. Уже в рамках традиционной лингвистики высказывались идеи о том, что не все подразумеваемое вводится в предложение и что переход от нелинейной структуры к ее линейному представлению всегда сопровождается тем, что эксплицитно выражается лишь некоторая часть когнитивной структуры, а другие ее части могут присутствовать в имплицитном виде. Такая трактовка имплицитного смысла как части интегрированного смысла, не нашедшей выражения с помощью формальных языковых средств, сегодня наиболее активно развивается в рамках работ, посвященных непрямой коммуникации, т. е. той «содержательно осложненной коммуникации, в которой понимание высказывания включает смыслы, не содержащиеся в собственно высказывании, и требует дополнительных интерпретативных усилий со стороны адресата» [4, с. 5].
Но говорящий может использовать результат этого перехода - неоднородность плана содержания - в прагматических целях, намеренно вынося за пределы высказывания не побочную информацию коммуникативного акта, а ее основной замысел, и вынуждая таким образом собеседника общаться как бы на втором плане. М.В. Никитин в связи с этим проводит разделение имплицитности (невыраженности) в зависимости от того, становится ли она объектом манипуляций говорящего. М.В. Никитин предлагает рассматривать две формы: имплицитность непроизвольную и намеренную (или подтекст) [5]. Это деление сохраняет свои свойства.
даже если подходить к имплицитности с позиции экономии, т. е. такого понимания данного понятия, какое встречаем в тех работах, где имплицитность трактуется не как результат усилий говорящего уложить свою мысль в цепочку знаков, а как проявление тенденции экономии в языке. Имплицитность с этой точки зрения предстает не как невыраженное, а как недоговариваемое. Однако и в этом случае разница между недоговариваемым из экономии усилий и недоговариваемым намеренно очевидна.
При любом понимании имплицитности ее основная характеристика, по нашему мнению, будет связана с разграничением таких понятий, как «значение» и «смысл» [6, 7]. Не останавливаясь на разных трактовках данных понятий, отметим точку зрения В.А. Звегин-цева, который проводит разграничение между языком в его состоянии и языком в его деятельности. Согласно его концепции, смысл возможен постольку, поскольку существуют значения; и значения, в свою очередь, существуют не сами по себе, а ради смысла. «В деятельности общения смысловое содержание всегда представляет собой результат творческого мыслительного усилия, т. к. формируется в неповторяющихся ситуациях, воплощая в себе соотнесение данной ситуации с внутренней моделью мира, хранящейся в сознании человека» [8, с. 97].
Все сказанное выше неизбежно подводит нас к проблеме понимания, которая сегодня становится особенно актуальной в свете изменений характера и стратегий речевого общения, требующих оптимального выбора языковых средств для достижения эффективной коммуникации. Очевидно, что такой подход к анализу речевого общения требует учета тех сложных межличностных процессов, которые возникают между собеседниками в ходе их взаимодействия и цели которых чаще всего лежат за рамками значений собственно речевых форм. Не случайно
В. фон Гумбольдт писал: «Люди понимают друг друга не потому, что передают собеседнику знаки предметов, и даже не потому, что взаимно настраивают друг друга на точное и полное воспроизведение идентичного понятия, а потому, что взаимно затрагивают друг в друге одно и то же звено цепи чувственных представлений и начатков внутренних понятий, прикасаясь к одним и тем же клавишам
инструмента своего духа, благодаря чему у каждого вспыхивают в сознании соответствующие, но нетождественные смыслы. Лишь в этих пределах, допускающих широкие расхождения, люди сходятся между собой в понимании одного и того же слова» [9, с. 165166].
Стремление говорящего к непрямому выражению своего отношения к собеседнику, осторожная оценка его личных качеств, поступков или высказываний помогают избежать конфликтных ситуаций в общении, сгладить острые темы в беседе и т. д. И если раньше подобное оформление высказывания было характерно в основном для дипломатического и политического типов дискурса, то сегодня такой стиль общения все чаще проникает в повседневную речь, когда коммуниканты осознанно выбирают непрямые формы выражения своих интенций. Одним из очевидных примеров такого общения можно считать известный феномен политкорректности, ставший на Западе и, прежде всего, в США настоящей идеологией, которой подчинены многие стороны жизни всего американского общества.
Характерной чертой непрямой коммуникации В.В. Дементьев считает то, что «в интерпретацию знака включен человеческий фактор, делающий результирующий смысл в конечном счете непредсказуемым» [4, с. 13]. Однако интерпретирующий фактор в большей или меньшей степени вообще характерен для человеческого общения, а более важной особенностью имплицитных высказываний является то, что в них «истинный смысл может быть так далек от ожидаемого говорящим от адресата действия, что в случае буквального истолкования такого... предложения трудно обвинить слушателя в нарушении принципов коммуникативного сотрудничества, в нарочитом игнорировании глубинного смысла высказывания» [6, с. 171].
Этим имплицитные формы принципиально отличаются от т. н. косвенных высказываний, которые представляют собой конвенциональные структуры, передающие некоторый стандартный способ косвенного выражения цели, т. е. языковое выражение, которое, сохраняя свое основное, прямое назначение показателя иллокутивной силы х, регулярно используется как показатель иллокутивной силы у. Можно утверждать, что
косвенные языковые формы прошли весь путь конвенционализации и в любом контексте сохраняют свое буквальное значение, а поэтому неадекватная реакция собеседника на такое косвенное высказывание свидетельствует, в первую очередь, о намеренном нарушении слушателем коммуникативного процесса.
Исследование непрямой коммуникации возвращает нас к тем представлениям о соотношении языка и сознания (мышления), которые были высказаны еще В. фон Гумбольдтом, включавшем в «форму языка» не только системные отношения языковых значений и значимостей, но и деятельность сознания по «превращению мира в мысли» [10, с. 308]. Он прямо указывает на невозможность естественного человеческого языка выразить истинный смысл: «Для самого повседневного чувства и самой глубокой мысли язык оказывается недостаточным <...>. Всякая речь в высоком смысле слова есть борьба с мыслью, в которой чувствуется то сила, то бессилие» [9, с. 378]. Выражая коммуникативные смыслы в той или иной степени непрямо, язык, по выражению Б. Рассела, дает только грубые приближения к действительности [11, с. 94].
Являясь частью непрямой коммуникации, подразумевающей наличие скрытых смыслов, не содержащихся в собственно высказывании, и требующей дополнительных интерпретативных усилий со стороны адресата, имплицитные высказывания представляют собой неизменный атрибут диалогического общения, для которого существенными являются вопросы, связанные с говорящим субъектом, адресатом сообщения, их взаимодействием в процессе коммуникации и ситуацией общения. Общение на уровне выводимого смысла всегда присутствует в нормальном человеческом взаимодействии, поскольку между мирами говорящего и слушающего нет тождества. Отсутствие этого тождества, по мнению В.З. Демьянкова, и отличает понимание от простого восприятия знаков [12, с. 62], оно (отсутствие тождества) проявляется даже в процессе говорения, когда адресант сообщения интерпретирует свою собственную речь
Выбирая из предложенного системой языка разнообразия структур имплицитную форму, говорящий рассчитывает не только на
способность адресата сложным путем логических рассуждений раскрыть истинный смысл сказанного, но и предполагает в слушающем желание проделать этот путь для правильного понимания собеседника. При этом мы имеем дело сразу с несколькими видами интерпретации, крайне субъективными по своей сути: с одной стороны, говорящий, воспринимая конкретную ситуацию и желая воздействовать на собеседника, уже интерпретирует ее в своем сознании в определенном ракурсе и оперирует какими-то сугубо личными смыслами, которые в процессе общения должны быть «переведены» в систему объективных форм. С другой стороны, слушающий, воспринимая адресованное ему высказывание, привносит в него свои собственные ситуативные и энциклопедические знания, свои пресуппозиции и коннотации, т. е. интерпретирует его в соответствии со своим внутренним миром [7, с. 39].
Каждый язык обладает своими возможностями для формирования имплицитных смыслов, однако, можно назвать целый ряд языковых феноменов, которые, как показывает анализ, способны варьировать свое смысловое наполнение в каждой конкретной ситуации в соответствии с особыми, всегда конкретными намерениями говорящего, определяемыми типом отношений между собеседниками на данный момент. Такими формами являются афоризмы, пословицы, поговорки, неопределенно-личные предложения, предложения в обобщенной форме и т. п. Семантическая амбивалентность, прагматическая неопределенность таких языковых единиц позволяет придавать им каждый раз сугубо индивидуальный смысл, который всегда рассчитан на конкретного собеседника.
В диалогическом дискурсе такие высказывания могут использоваться для выражения оценки (положительной или отрицательной), восприятие которой, однако, может оказаться не только удачным способом осторожного воздействия на адресата, но и, наоборот, вызвать его резкое неприятие. Во всех подобных случаях перлокутивный эффект будет зависеть от собеседника, его возможности учесть весь комплекс лингвистических и экстралингвистических компонентов реализации высказывания, а также его способности на основе их анализа правильно
интерпретировать обращенное к нему сообщение.
Примерами такой потенциальной амбивалентности могут служить немецкие пословицы типа Morgenstunde hat Gold im Munde; Aller Anfang ist schwer; Man muss das Eisen schmieden, solange es heiB ist u.a. Очевидно, что конкретное прагматическое наполнение таких высказываний в реальном диалоге может оказаться прямо противоположным - от похвалы в адрес собеседника за успешно выполненную работу до порицания за то, что адресат не действовал в соответствии с народной мудростью и поэтому не заслуживает положительной оценки.
Конечно, оценочность многих пословиц однозначна, как, например, русская Горбатого могила исправит, которая в любом контексте передает очевидное негативное отношение к характеризуемому лицу. Но очень многие из подобных языковых форм допускают использование их как с разной прагматической интенцией со стороны адресанта, так и разное декодирование, а следовательно, и разный перлокутивный эффект со стороны слушателя.
Своеобразием отличается использование имплицитных высказываний в научном дискурсе, где, как известно, существуют особые способы выражения, прежде всего, негативной оценки. Это могут быть вставки, формулирующие несогласие автора с излагаемой теорией, особенно, если они содержат модальные слова или частицы, подчеркивающие сомнительность правоты цитируемой точки зрения, ср.:
Damit wird der Weg von Glinz von der strukturellen Beschreibung zur inhaltsbezogen Grammatik - der in Wahrheit Preisgabe von exakten Forschungsmethoden bedeutet - als eine Hoherentwicklung bewertet. или: Dann ist Brinkmanns Buch - obwohl von vielen Rezensenten als inhaltbezogen verstanden -gerade nicht inhaltbezogen.
Подобные «вкрапления» в основной текст дают возможность рассматривать письменный научный текст как своеобразное «дискуссионное поле», где порой разворачиваются серьезные научные баталии. В приведенных выше примерах автор не только выражает свою точку зрения, но и сопоставляет несколько текстов - книгу Х. Бринкманна и тексты рецензий на нее.
Подобные примеры чаще всего встречаются в тех разделах научных монографий, статей, где идет критическое осмысление уже разработанных теорий, идей. В этом отношении показательна книга Г. Глинца “Deutsche Syntax”, в которой автор дает критический обзор всех когда-либо написанных немецких грамматик, сопоставляет их между собой, выявляя сильные и слабые, с его точки зрения, стороны каждого из цитируемых авторов.
Особенностью научного текста с точки зрения имплицитности выступает то, что в нем заметную роль играют сложившиеся в той или иной стране традиции научного спора. Российский опыт в этом отношении серьезно отличается от немецкого, где критические замечания принято выражать все же более эксплицитно, тогда как в русском научном дискурсе возражения оппонента нередко так глубоко «запрятаны» в витиеватую языковую структуру, что расшифровать критику удается не сразу.
Особенно сложные взаимоотношения значения и смысла, а значит, и правильная интерпретация смысла, характерны для произведений художественной литературы, так как их смысловое содержание требует от реципиента знания огромной лингвокультурологической информации, расшифровать которую бывает чрезвычайно сложно. Приведем в качестве примера небольшой отрывок из романа Г. Грасса “Die Blechtrommel”. Перед нами удивительный пример языковой игры, которую способен оценить только очень внимательный читатель и которая построена на сложном взаимодействии языкового значения словоформ и того смысла, который автор вкладывает в произведение.
“Nach der Taufe wurde gegessen. Man hat-te zwei Tische aneinandergeschoben und begann mit der Mockturtlesuppe. Loffel und Tellerrand. Die vom Lande schlurften. Greff spreizte den kleinen Finger weg. Gretchen Scheffler biB die Suppe. Guste lachelte breit uber dem Loffel. Ehlers sprach uber den Loffel hinweg. Vinzent suchte zitternd neben dem Loffel. Nur die alten Frauen waren ganz und gar den Loffeln ergeben, wahrend Oskar sozusagen aus dem Loffel fiel, sich davonmachte, wahrend die noch loffelten, und im Schlafzimmer die Wiege seines Sohnes suchte, denn er wollte uber seinen Sohn nach-denken, wahrend die anderen hinter den Loffeln
immer gedankenloser und leer geloffelter schrumpften, wenn sie auch die Loffelsuppe in sich hineinschlurften”.
На первый взгляд, мы имеем простое описание обычного ритуального застолья -трапезы по случаю крещения ребенка (Nach der Taufe wurde gegessen). Однако уже второе предложение заставляет читателя насторожиться, почувствовать ту опасность, которую приготовил ему автор. Это опасность содержится в слове Mockturtlesuppe. Если читатель, даже достаточно хорошо знающий немецкий язык, посчитает ненужным обратиться к словарю, доверившись знанию, как ему кажется главной части этого слова (-suppe), он уже попался в ловушку, подстроенную Г. Грассом, т. к. смысл этого композита заключен именно в первой, определяющей части: Mockturtlesuppe - falsche Schild-krotensuppe aus Kalbskopf, т. е. подделка, имитации черепахового супа, сваренного на самом деле из телячей головы. Отсюда и, казалось бы, странное предложение Gretchen Scheffler biB die Suppe, которое уже не воспринимается таковым после того, как мы знаем, из чего приготовлен суп: в таком могут попасться и мелкие кости.
Эта идея фальши, подделки, имитации проходит красной линией через весь приведенный отрывок. Подтверждение находим уже в следующем предложении Loffel und Tellerrand, вторая часть которого означает “enger geistiger Horizont” (ограниченность духовных интересов, духовного горизонта) и особенно ярко выявляется в словосочетании uber den engen Tellerrand nicht hinaussehen, что соответствует русскому выражению «не видеть (и не хотеть видеть) дальше собственного носа, ничем не интересоваться, кроме своих чисто бытовых проблем», т. е. быть ограниченным, прежде всего, в духовном плане.
Все дальнейшее описание построено на игре слов с корнем Loffel, словом, имеющим в немецком языке целый ряд идиоматически связанных и этимологически мотивированных значений, одно из которых и обыгрывается в данном отрывке. Это значение «обман», восходящее к практике средневековых парикмахеров засовывать ложку за щеку клиента для того, чтобы кожа лица казалась более гладкой (ср. j-n uber den Loffel barbie -ren).
Потуги сидящих за столом выглядеть изысканно, как, по их представлениям, ведет себя «высшее общество», помимо «черепахового супа» подчеркиваются и манерами некоторых гостей: Greff spreizte den kleinen Finger weg, т. е. ест, отставляя мизинец в сторону.
Контраст главного героя романа (Оскара) с этим обществом, его неприятие такого образа жизни, подчеркивается и следующим предложением Nur die alten Frauen waren ganz und gar den Loffeln ergeben, wahrend Oskar sozusagen aus dem Loffel fiel, sich da-vonmachte, которое в данном контексте прочитывается как его нежелание участвовать в этой пародии, в этом бессмысленной лжи, к которой привыкли взрослые. Он возвращается к тому единственному существу, которое еще не заражено этой эпидемией всеобщего обмана, лицемерием мещанского быта взрослого мира, к ребенку: im Schlafzimmer die Wiege seines Sohnes suchte, denn er wollte tiber seinen Sohn nachdenken. Этот мир вызывает у героя столь сильное неприятие именно потому, что взрослые глотают (заглатывают) эту ложь и лицемерие, не задумываясь над последствиями: wahrend die anderen hinter den Loffeln immer gedanken-loser und leer geloffelter schrumpften, wenn sie auch die Loffelsuppe in sich hineinschltirften.
Неожиданный даже для немецкого языка композит Loffelsuppe возвращает нас к началу отрывка, к тому самому «черепаховому супу», который теперь уже выступает как олицетворение лжи, неискренности, лицемерия мира взрослых, с которым не хочет и не может смириться главный герой.
Подводя итог, можно наметить то общее, что объединяет функционирование имплицитных структур во всех упомянутых типах дискурса - это, говоря словами Н.Н. Шацких, особая роль творческой активности воспринимающего субъекта при декодировании скрытых смыслов [13, с. 395], которая определяет характер и глубину интерпретации языкового отрезка. Однако в каждом из ви-
дов дискурса анализируемые формы обнаруживают свою специфику: для диалогического дискурса наиболее важным представляется личностно-ориентированный фактор интерпретации, для научного - следование существующим в данном социуме традициям, а для художественного - широта культурологического кругозора, не только глубокое знание языка, но и истории, культуры данного народа.
1. Малинович Ю.М. Антропологическая лингвистика как интегральная наука: лингвофилософский и понятийно-содержательный базис // Антропологическая лингвистика. Иркутск, 2004.
2. Кравченко А.В. Бытие человека и экология языка // Лингвистические парадигмы и лин-гводидактика: материалы 10 Международной научно-практической конференции. Иркутск, 2005.
3. КубряковаЕ.С. Язык и знание. М., 2004.
4. Дементьев В.В. Непрямая коммуникация и ее жанры. Саратов, 2000.
5. Никитин М.В. Курс лингвистической семантики. СПб, 1996.
6. Милосердова Е.В. Семантика и прагматика модальности. Воронеж, 1991.
7. Милосердова Е.В. Прагматика речевого общения. Тамбов, 2001.
8. Звегинцев В.А. Предложение и его отношение к языку и речи. М., 1976.
9. Гумбольдт В. фон. Избранные работы по языкознанию. М., 1984.
10. Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М., 1985.
11. Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957.
12. Демьянков В.З. Понимание как интерпретирующая деятельность // Вопросы языкознания. М., 1983. № 6. С. 58-67.
13. Шацких Н.Н. Типы реакции адресата на высказывания с имплицитной семантикой в речевом общении // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. СПб., 2008. № 35 (76). Ч. 1. С. 395-398.
Поступила в редакцию 9.11.2011 г.
UDK 81 '1.001
IMPLICITNESS AS LINGUO-PRAGMATIC CATEGORY AND ITS ROLE IN DIFFERENT TYPES OF DISCOURSE
Elizaveta Vasilyevna MILOSERDOVA, Tambov State University named after G.R. Derzavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor of German Philology Department, e-mail: liebherz@mail.ru
The paper discusses the problem of implicitly expressed meaning at the sentence level and the text level. Emphasis is placed on specific ways of rendering implicit information in dialogical, scientific and artistic discourses.
Key words: pragmalinguistics; conventional communication; implicitness; speech strategies; anthropocentrism.
