CC BY
113
Художественный текст глазами литературоведа и лингвиста
И.А. Сыров
ИМПЛИЦИТНАЯ СМЫСЛОВАЯ СТРУКТУРА ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
(на материале рассказа А.П. Чехова «Мальчики»)
В современной отечественной филологии вообще и в дидактике в частности неуклонно возрастает интерес к исследованию специфических черт художественного текста как самобытного явления с присущим ему определенным набором дифференцирующих показателей. Вполне закономерно в данной связи появление в 80-е годы XX в. в вузовских программах вначале курса «Лингвистический анализ текста», а затем и более обобщающего «Филологический анализ художественного текста». Школьная практика также обогатилась за последние десять — пятнадцать лет учебными пособиями, нацеленными на овладение конкретными навыками изучения языковой специфики литературного произведения [см. прежде всего курс «Русская словесность» 5-11 кл. и др.].
Художественный текст как объект исследования предстает в данном случае не как фундаментальная статическая данность, призванная подтвердить основные идеи, уже сформулированные в авторитетных монографиях и учебных пособиях, а как динамическая система, наполненная явными и скрытыми смыслами, которые нужно исследовать самостоятельно, опираясь только на «ткань» текста, на конкретные языковые единицы, выступающие в качестве художественных образов, подчиненных стратегическому авторскому замыслу. Таким образом, анализ художественного текста есть определенный вид творчества исследователя, где «творческое отношение к анализируемому тексту опирается на его “медленное чтение”, при этом возможна множественность интерпретаций (выделено нами — И.С.)»1.
Значительную сложность в анализе литературного произведения составляет выявление скрытой, подтекстовой информации, которая возникает «благодаря способности единиц языка порождать ассоциативные и коннотативные значения, а также благодаря способности предложений внутри СФЕ (сверхфразовых единств) приращивать смыслы»2, «подтекст — это особого рода авторская тайнопись» .
1 Ншолина Н.А. Филологический анализ художественного текста. М., 2003. С. 6.
2 Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981. С. 27.
3
Смоличева С.В. Литература. Основные понятия и термины // Справочник школьника. М., 2001. С. 211.
Игорь Анатольевич Сыров — кандидат филологических наук, доцент, докторант кафедрыг русского языгка
По сути дела подтекст, импликация содержания — это вероятные смыслы языковой структуры текста, которые находятся в значимых отношениях и друг с другом, и с первичными значениями строевых элементов текста. Выявление подобного взаимодействия определяет глубинное проникновение в идейный замысел художественного произведения.
Традиционным уже стало утверждение, что наличием существенного по своей значимости подтекста отличаются произведения А.П. Чехова
— как драматургические, так и прозаические. Так, Ю.И. Сохряков отмечает, что «поражает скромный размер чеховских произведений, размеренность их ритма, часто едва ощутимая, отсутствие сюжетной динамики, обилие тонких лирических нитей и ассоциативных связей, обладающих пронзительной внутренней силой», и именно это, по мнению исследователя, создает «искусство лирического и психологического
4
подтекста» .
Дар Чехова проявляется не только в способности точно передать все многообразие человеческих отношений без излишней сентиментальности и показной аффективности, но и в умении предугадать дальнейшую перспективу развития событий, прочертить тот «пунктирный вектор», который предскажет, что возможно будет с героем после вербально-событийного завершения текста.
В качестве фактического материала, указывающего на наличие имплицитной смысловой структуры художественного текста, нами выбран рассказ А.П. Чехова «Мальчики», время написания которого относится к 1887 году. Фабула рассказа, как это обычно бывает в произведениях
А.П. Чехова, проста и лишена каких бы то ни было экзотических или фантастических вкраплений: два ученика второго класса приезжают на Рождество в усадьбу родителей одного из детей
— Володи Королева. Из текста ясно, что еще в гимназии мальчики договорились о наполненном приключениями путешествии в Северную Америку, однако, оказавшись в кругу семьи, Володя становится нерешительным, колеблется и практически готов отказаться от побега, но его товарищ — Чечевицын — настаивает, и ребята убегают. Обеспокоенные отсутствием детей, роди-
Московского педагогического государственного универси-
тета.
4 Сохряков Ю.И. Художественные открытия русских писате-
лей. М., 1990. С. 132, 137.
тели вызывают урядника, и на следующий день обнаруженных в городе детей возвращают в усадьбу Королевых.
При «поверхностном прочтении» (термин Н.С. Валгиной) рассказ можно интерпретировать как забавную историю о несостоявшемся путешествии, обусловленном детскими мечтами о дальних странах. При этом, решительный Чече-вицын, более устремленный и полностью охваченный идеей побега, казалось бы, должен вызывать у читателя больше симпатий (как, например, он вызывает чувство восхищения у девочек -сестер Володи Королева: «И этот худенький смуглый мальчик со щетинистыши волосами и веснушками казался девочкам необыкновенным, замечательным. Это был герой, решительный, неустрашимый человек»), чем «томный, пухлый» и кажущийся, на первый взгляд, безвольным Володя.
Однако текст наполнен художественными образами, которые являются «условными сигналами», позволяющими проникнуть в глубинный смысл рассказа. Все эти маркеры можно определенным образом сгруппировать в систему оппозиций (антитез), опираясь прежде всего на авторские языковые характеристики персонажей.
Первая оппозиция - это имена главных героев. Сын владельца усадьбы имеет в рассказе полную номинацию: он наделен и именем, и фамилией - Володя Королев. Употребляясь вместе, эти имена собственные являются семантическим плеоназмом и призваны подчеркнуть аристократическое происхождение мальчика: Володя (владеть миром); Королев ^ король ^ запад-нославянск. его1 ^ Карл Великий.
Второй мальчик ни разу не назван повествователем по имени, но фамилия его также представляет собой культурологический код: Чече-вицын ^ чечевица. Словарь русского языка под редакцией А.П. Евгеньевой толкует значение слова «чечевица» следующим образом — ‘травянистое бобовое растение; семена этого растения, употребляемыге в пищу’ и, кроме того, к прилагательному «чечевичный» дает очень важные для логики нашего исследования фразеологизмы ‘променять на чечевичную похлебку или продаться за чечевичную похлебку — изменить чему-либо важному, значительному из-за мелкой корыгсти, из-за ничтожной выггодыг’5. Словарь
В.И. Даля, в значительной степени отражающий соотношения языка и культурных реалий, в качестве одного из толкований лексемы «чечевица» приводит уже библейский исторический факт: ‘Исав, за чечевичную похлебку, продал брату
5 Словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. А.П. Евгеньевой. М., 1999. Т. IV. С. 676.
старшинство свое’6. По сложившейся уже веками культурной традиции иудейско-христианского мира само понятие «чечевица», «чечевичная похлебка» означает не только максимально недорогой, доступный продукт, но и, говоря современным языком, — дешёвку, т.е. «что-нибудь лишенное подлинного глубокого содержания, вкуса, пустое и бесценное, хотя и претендующее на эффект»7. Следовательно, сама номинация «Чечевицын» призвана подчеркнуть либо неблагородное происхождение персонажа, либо, если даже герой относится к аристократии, то, возможно, сам титул сохраняет оттенок его покупки или получения с помощью хитрости и изворотливости.
Вторая оппозиция связана с языковыми средствами описания внешности мальчиков, которые использует автор. Здесь, используя термины современной теории текста, можно говорить о четком проявлении субъективно-модального значения произведения. Показательным в данной связи является утверждение Н.В. Шевченко: «Наиболее простое средство, реализующее субъективную модальность в предложении, — эпитет, который при многократном повторении, становится стилистическим приемом и начинает вскрывать текстовую модальность (например, в литературном портрете)»8.
Володя в рассказе наделен немногими, но очень репрезентативными эпитетами: он «всегда весёлый и разговорчивыш», «пухлый, как укушенный пчелой». Портрет Чечевицына автор, напротив, рисует с помощью достаточно развернутых характеристик: он «был такого же возраста и роста, как и Володя, но не так пухл и бел, а худ, смугл, покрыт веснушками. Волосы у него были щетинистые, глаза узенькие, губыг толстые, вообще был он очень некрасив, и если бы на нем не было гимназической куртки, то по наружности его можно было бы принять за кухаркина сына. Он был угрюм, все время молчал и ни разу не улыбнулся». Легко заметить, что автор наделяет Чечевицына весомыми отрицательными эпитетами.
Прилагательное «пухлый», относящееся к характеристике Королева, имеет коннотативное значение, которое указывает на благожелательность характеризующего. Кроме того, сочетание «пухл, как укушенный пчелой» говорит об ироничном отношении автора-рассказчика. Совершенно иначе обстоит дело с описанием внешности Чечевицына — вся благожелательность автора исчезает: атрибут «худ» не имеет никаких коннотаций, а прилагательное «толстые» имеет
6 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М., 2001. Т. IV. С. 399.
7 Виноградов В.В. История слов. М., 1999. С. 141.
8 ШевченкоН.В. Основы лингвистики текста. М., 2003. С. 34.
сугубо отрицательное характерологическое значение. Ведь если Володя «пухл», то по стандарту экспрессии Чечевицын мог быть «сухощав», «суховат», «сухопар» и т.п., однако автор не только не использует подобные смягчающие атрибуты, но и подводит по-взрослому строгий итог — «был он очень некрасив». Фраза же о гипотетическом происхождении Чечевицына, которого «можно было бы принять за кухаркина сына», вновь отсылает нас к первой обозначенной уже антитезе. Дело в том, что словосочетание «кухаркин сын» не является (точнее, не являлось к концу XIX и началу XX вв.) прямой номинацией. Это сочетание — производное от забытого ныне и потому отсутствующего в наиболее известных и популярных словарях под редакцией А.И. Молоткова и А.И. Федорова фразеологизма «кухаркины дети», активно употреблявшегося на рубеже веков. Составители историко-этимологического справочника дают следующее толкование данной идиомы: «Кухаркины дети. Устар. пренебр. Название детей малоимущих классов
9
населения» .
Третью оппозицию, которую можно обнаружить при детальном анализе текста, следует тематически обозначить как «степень включенности в семейные отношения». Первое, с чем сталкивается читатель рассказа — это тепло домашнего очага Королевых, которое охватывает мальчиков, как только они переступают порог усадьбы. Причем семантическое поле понятия «тепло» в рассказе А.П. Чехова включает и прямое и переносное значение: а) ребята отогреваются после долгой морозной дороги; б) добрые, благожелательные отношения всех домашних друг к другу. Само нежелание Володи бежать в Америку связано прежде всего с осознанием обязательных переживаний родителей по поводу исчезновения сына. Младший Королев «привязан» к дому, он оправдывается перед Чечевицы-ным: «Мне хочется дома пожить». Как у всякого ребенка, его привязанность к дому персонифицирована в образе матери, которую сам Володя называет только «мама», а автор-повествователь — «мамаша», что привносит даже некий оттенок фамильярности, мнимой близости рассказчика к семье Королевых.
Королев охвачен кольцом добрых домашних отношений, начиная с родительской любви и заканчивая любовью слуг (ср. служанка Наталья радостно «завопила» о приезде Володи и «повалилась» стаскивать валенки) и домашней собаки (Милорд «гавкает басом» и «стучит хвостом по стенам и по мебели»). Чечевицын, в противовес Володе, изображен как бы вычеркнутым из
9 Бирих А.К., Мокиенко В.М., Степанова Л.И. Словарь русской фразеологии. Историко-этимологический справочник. СПб..
1999. С. 159.
собственных семейных уз и вовсе не потому, что он находится по сюжету в гостях, т.е. в чужой для него семье. Повествователь ничего не говорит о семье Чечевицына, и только в финале рассказа звучит достаточно резкая и лаконичная фраза: «Послали куда-то телеграмму, и на другой день приехала дама, мать Чечевицына, и увезла своего сына». Мать (именно нейтральное «мать», а не стилистически окрашенное «мама», «матушка» или «мамаша») возникает как из небытия, «откуда-то». Автор явно не желает прочерчивать сюжетную линию, связанную с семейными отношениями Чечевицыных, или, что наиболее убедительно, умышленно изображает мальчика вне контекста родственных отношений. Кроме того, в тексте отсутствуют описания встречи матери Чечевицина, возможных объяснений с Королевыми и т.п. Называя мать Чече-вицина «дамой», автор явно противопоставляет данную номинацию, по-домашнему уютному слову «мамаша», которое он использовал при описании матери Володи Королева. Словоформа «дама» в данном контексте приращивает оттенок некоего холода и безличности.
Все выявленные выше оппозиции вплотную подводят читателя к четвертой антитезе, которую можно обозначать как «авторское отношение к героям». Из многочисленных атрибутов, релятивных характеристик поступков главных персонажей видно, что повествователь относится к Володе Королеву по-доброму, как к ребенку, который не осознает еще в полной мере всей степени ответственности за совершаемый поступок. Это отношение выливается иногда в добрую иронию («пухлый», «белый» Володя перед побегом «угрюмо ходил по комнатам и ничего не ел») или в явное сочувствие его переживаниям (описание молитвы за маму).
Чечевицын же, как это видно из авторских характеристик, импонирует маленьким сестрам, но никак не повествователю: самая первый троп, который использует автор в отношении Чечеви-цына, — это перифраз «маленький человек» (ср. не «мальчик» и не «ребенок»). Такое обозначение вполне может относиться и к взрослому мужчине небольшого роста. Подобное отношение к персонажу как к взрослому человеку (или, по крайней мере, быстро взрослеющему) автор сохранит на протяжении всего повествования. Чечевицын старается держаться и говорить по-взрослому, используя книжные штампы, которые явно заимствованы из литературы, прочитанной ребятами перед отправкой в путешествие: «А также индейцы нападают на поезда». Он изо всех сил хочет показаться храбрым, как взрослые герои Майна Рида. Храбрость в совершении поступков и гордость за способность их совершить
— вот идеалы, к которым стремится Чечевицын.
Но самое важное, что стремление к данным идеалам не ограничены способностью чувствовать переживания и боль другого человека, той самой способностью, которая в психологии имеет название эмпатии.
При внимательном прочтении от исследователя не ускользнет «выламывающееся» из описания детской отваги изображение Чечевицына в последнем предложении текста: «Когда уезжал Чечевицын, то лицо у него было суровое, надменное, и, прощаясь с девочками, он не сказал ни одного слова; только взял у Кати тетрадку и написал в знак памяти: “Монтигомо Ястребиныш Коготь"». В сравнении с раскаяньем и переживаниями Володи («Володя, как вошел в переднюю, так и зарыдал и бросился матери на шею», «...потом лежал, и ему к голове прикладывали полотенце») — чувства, выражаемые Чечевицыным, не настораживают, а скорее пугают: здесь нет уже храброй увлеченности, здесь
— абсолютно взрослая суровая надменность, хотя он, так же, как и Володя, гипотетически попадает в объятия своей матери.
Говоря о системе антитез, мы выявили прежде всего специфику репрезентации авторской позиции в художественном тексте, но это, как кажется, только подготовительный этап установления основной идеи данного рассказа. Для исследования идейного замысла, т.е. интерпретации рассказа необходимо привлечение к анализу внетекстовых (социально-исторических) реалий, относящихся к 80-м годам XIX века.
С одной стороны, по словам В. Пересыпки-ной, «в 80-е годы побег детей из дома в дальние страны был знамением времени. Побеги эти вдохновлялись <...> произведениями Майна Рида, Купера», а также научной деятельностью «таких высоконравственных личностей, как Пржевальский, Миклухо-Маклай, для которых честь родины и науки прежде всего»10. Если опираться на данный постулат, то, естественно, рассказ следует рассматривать как мастерски изложенную историю о стремлении ребят, подражая литературным и реальным героям, отправиться в неведомые страны, стремясь подвигами прославить свои имена. Но тогда становится не ясно, почему, если цель у мальчиков одна, автор столь рельефно противопоставляет их друг другу, явно симпатизируя одному и «выставляя в неприглядном свете» другого. Ведь предельно активен и ведет Чечевицын, и, следовательно, именно он, а не ведомый Королев, должен был бы, как романтический герой, хотя бы и в ироничной форме быть наделенным определенным числом положительных качеств. Почему же у А.П. Чехова, кроме непреклонной устремленности, Чечеви-
цын не обладает более никакими положительными качествами, да и сама эта целеустремленность приносит только боль и страдания его товарищу и его близким?
На наш взгляд, существенную помощь в ответе на данный вопрос может оказать анализ политических, а не научно-социальных реалий. Конец семидесятых и восьмидесятые годы XIX века
— время невиданного доселе всплеска революционной и, если быть точным, террористической деятельности различных народовольческих организаций. Так, 24 января 1878 г. Вера Засулич тяжело ранила петербургского градоначальника Трепова, в 1882 г. в Одессе Н.А. Желваков и
С.Н. Халтурин убивают киевского прокурора
В.С. Стрельникова, 1 марта 1881 г. от бомбы гибнет император Александр II, 1 марта 1887 г. (т.е. в самом начале года написания «Мальчиков») террористы-революционеры под руководством А.И. Ульянова готовят неудачное покушение на императора Александра III — и это только краткий перечень самых известных акций неполного десятилетия. Здесь как нельзя кстати следует вспомнить замечание Т. Манна о гениальных предвидениях Чехова, «какие силы скоро отойдут в прошлое, и какие приметы следует отнести к будущему»11.
Автор, кажется, предугадывает, что благолепный мир дворян Королевых в силу своей чрезмерной доброты, «мягкости» и нерешительности возможно через какое-то время отойдет в небытие. Им на смену уже идет мир целеустремленных, холодно-надменных и безродных чече-вицыных. Проблема «смены миров» не редко встречается в произведениях А.П. Чехова, но наиболее мощно она будет обозначена в 1904 г. в пьесе «Вишневый сад», когда в открытое противоречия войдут идеи и образ жизни избалованных и безвольных Гаева и Раневской и купца Лопахина.
Достаточно показателен здесь еще один факт, тонко подмеченный автором: старший Королев — Иван Николаевич — изначально невнимателен и, кажется, даже безразличен к гостю. Он искажает его фамилию на протяжении всего повествования (Черепицын, Чибисов), но когда дети возвращены в усадьбу после неудачного побега, отец единственный раз называет фамилию верно. «А вам стыгдно, господин Чечевицын! Нехорошо-с! Вы зачинщик, и надеюсь, вы будете наказаны вашими родителями». Конечно, Иван Николаевич расстроен и разгневан и поэтому сосредоточен, но возможно, кроме непосредственного препозиционного объяснения, А.П. Чехов в данном случае стремится акцентировать внимание на характерной черте оте-
10 Пересыткина В.Н. Примечания // Чехов А.П. Избранные сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1979. С. 682.
11 Манн Т. Художник и общество: Статьи и письма. М., 1986. С. 226.
чественного дворянства, которое следует обозначить как безразличие и невнимание к процессам, уже активно происходящим в России. Точная номинация гостя звучит из уст отца только post factum, когда событие уже произошло.
Но прав ли Иван Николаевич Королев, называя Чечевицына зачинщиком? По всей видимости, это утверждение можно рассматривать только как точку зрения хозяина усадьбы: Володя нерешителен и вряд ли, по мнению отца, может выступать в роли подстрекателя. Однако в момент, когда Чечевицын настойчиво уговаривает Королева бежать, он произносит несколько странную, на первый взгляд, фразу: «Ты же уверял, что поедешь, сам меня сманил, а как ехать, так вот и струсил». Становится вполне очевидным, что инициатор побега вовсе не Чече-вицын, а Володя Королев. И здесь, возможно, Чехов подмечает еще одну характерную черту дворянства того времени: создание теорий, их фундаментальное обоснование, но отход от их практического решения, когда реализация сталкивается с конкретными трудностями. В данной связи уместно будет вспомнить, что преобладающая часть революционеров были именно дворянами по происхождению: МА. Бакунин, П.Л. Лавров, Г.В. Плеханов, а П-A. Кропоткин и вовсе был князем. Тем не менее, все они отреклись от кровавой, но все же теоретически осмысленной ими практики большевиков. Конечно, по времени все это будет в дальнейшем, но, по всей видимости, рассказ не случайно назван «Мальчики», т.е. незрелые люди, поступки которых еще нельзя судить в полной мере, потому что они находятся только на начальной стадии своего развития, и еще не известно, какие именно
личности вырастут из этих детей. Но с другой стороны, «мальчики» — это уже и юные мужчины, и определенный вектор развития уже обозначен. Провидческий дар А.П. Чехова, отмеченный Т. Манном, проявляется в данном рассказе как нельзя рельефно: пусть сейчас Чечевицын даже неприметен сразу, «стоя в углу в тени, бросаемой большой лисьей шубой» (барская дорогая шуба скрывает фигуру приехавшего мальчика), но он уже мыслит себя как некую героическую личность, называя себя другим именем — Мон-тигомо Ястребиный Коготь. Именно такими красивыми кличками-псевдонимами, только более соотнесенными с российскими смысловыми концептами, будет называть себя большинство революционеров рубежа XX века: Сталин (Джугашвили), Молотов (Скрябин), Володарский (Гольдштейн) и т.д.
Завершая анализ рассказа, конечно, следует признать, что прямые параллели между фабулой текста, его идейным наполнением и политическими событиями того времени (равно как и гипотезами их развития) явно не входили в непосредственный замысел произведения. Но художественный текст тем и отличается от научного или публицистического, что идейное содержание передается опосредовано, и художественная деталь гораздо важнее для автора, чем конкретный политический факт. По нашему глубокому убеждению, смысловое своеобразие рассказа связано с изображением столкновения двух формирующихся мировоззренческих позиций; однако это столкновение передается автором с помощью подтекста, который можно выявить только в результате детального анализа.
