CC BY
82
УДК 94 (571.1) «1861-1905»
ИМПЕРСКИЙ ПРОЕКТ КОЛОНИЗАЦИИ СИБИРИ (ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XIX - НАЧАЛО XX вв.):
АГРАРНОЕ ОСВОЕНИЕ ИЛИ СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ИНКОРПОРАЦИЯ?
В статье обосновываются новые подходы к оценке роли российского государства в колонизации восточных окраин империи. Озвучены возможности современных научно-исследовательских практик, используемых в осмыслении имперской политики, в том числе в связи с аграрным освоением Сибири во второй половине XIX - начале XX вв. Установлено, что процесс аграрного освоения Сибири во второй половине XIX - начале XX вв. стал пролонгацией традиционной и долговременной практики им-периостроительства, способствуя активизации и укреплению административных начал в деятельности государства на окраинах, автономизации социальных групп населения Сибири.
Ключевые слова: имперская политика, колонизация, аграрный вопрос, хлебопашество, переселение.
M. K. HypKUH M. K. Churkin
IMPERIAL PROJECT OF COLONiZATiON OF SIBERIA (SECOND HALF OF XIX -EARLY XX CENTURIES.): AGRICULTURAL RECLAMATION OR SOCIOCULTURAL INCORPORATION?
In the article the new approaches to assessing the role of the Russian state in the colonization of the eastern outskirts of the empire are discussed. The possibilities of modern research practices used in the comprehension of the imperial policy, as well as in relation to agricultural reclamation of Siberia in the second half of XIX - early XX centuries, are announced. It is established, that the process of agricultural reclamation of Siberia in the second half of XIX - early XX centuries became prolongation of the traditional and long-term practice of imperial building, promoting the activation and strengthening of administrative basis of the state activity in the outskirts and autonomy of social groups of Siberia.
Key words: imperial policy, colonization, agrarian question, husbandry, resettlement.
В современной отечественной историографии, все большее распространение получает позиция, сообразно с которой сибирский регион не только историко-географи-ческая или политико-административная реальность, но и ментальная конструкция с характерными для неё расплывчатыми и динамичными границами [1, с. 5]. Говоря об имперском измерении истории, подразумевается, что понимание сложной системы взаимоотношений между центром и окраиной, имперской властью и локальными сообществами невозможно без «расшифровки» представлений властных структур и интеллектуальной элиты о самих себе, колонизуемом регионе, а также месте Сибири в составе Российской империи.
Имперский «локус» в подходе к продолжительному по времени акту инкорпорации «земель незнаемых» в государственный конструкт позволяет выделить в данном процессе не только механические аспекты, связанные с перемещением в Сибирь различных социальных групп и категорий населения, но и выявить широкий спектр акторов, взаимодействующих в регионе. Речь здесь идёт о центральной и региональной бюрократии, по разному понимающей и интерпретирующей цель, задачи и методы империостроительства на окраинах, о местных сообществах, гетерогенных в социальном, этническом и конфессиональном отношениях. Важную фоновую роль в имперском синтезе играла и географическая отдалённость колонизуемого региона, его природно-климатическая специфика, особенно заметно влиявшая на организационную структуру и функционирование земледельческого хозяйства.
В этой связи необходимо отметить, что проблема аграрной инклюзии территориально отдалённых про-
странств, освоение которых постепенно становилось частью имперской политики, приобрела актуальность значительно ранее второй половины XIX - начала XX вв., что предопределило возможность и даже необходимость выхода за рамки хронологических параметров настоящего исследования. Хорошо известно, что первые опыты распашки земель в Сибири практически совпали по времени с началом градостроительства. В конце 1580-х - начале 1590-х гг. правительство предпринимает первые попытки по созданию хлебопашества в Сибири силами русского и местного населения. Воеводы Тобольска, Тюмени, Пе-лыма пытались произвести учёт местных земледельцев (манси, татар) и обложить их хлебным оброком взамен уплаты ясака пушниной. Однако эти меры оказались неэффективными. Инородцы, обложенные хлебными сборами, подавали в воеводские правления челобитные, в которых просили перевести их в прежнее положение, так как земледелие «им не за обычай». В конечном счёте, было решено развивать хлебопашество в крае силами русских переселенцев. В известной степени принятию данного решения способствовало и постоянное расширение географического ареала русской колонизации. Уже в конце XVI столетия принятие властями оперативных мер по созданию в крае пашенного земледелия и привлечения к нему профессиональных землепашцев стало жизненно необходимым делом.
В мероприятиях по земледельческому освоению государственной территории восточных окраин рубежа XVI - XVII вв. можно обнаружить первые признаки составляющих элементов имперского проекта в решении сибирского аграрного вопроса. Во-первых, организация пашенного хозяйства изначально явилась экстраорди-
нарной мерой, призванной ускорить процессы адаптации служилого сословия, реализующего в регионе важные государственные задачи. Во-вторых, весьма характерным для центральной власти в этот период можно признать стремление переложить функции создания земледелия на коренное население, что недвусмысленно указывает на вспомогательный характер этой отрасли в крае. Наконец, в-третьих, структуризация очагов сибирского земледелия в конце XVI - XVIII вв. и их географическая «размазанность» (Верхотуро-Тобольский, Томско-Кузнецкий, Енисейский, Ленский, Забайкало-Амурский районы) однозначно говорит о второстепенном месте аграрного контента в колонизационной программе России на окраинах.
Не менее существенным является и то обстоятельство, что в указанный период в представлениях центральной бюрократии Сибирь позиционировалась прежде всего как регион промыслового освоения, причём данная традиция доминировала в продолжении всего XVIII и первой половины XIX в., а в качестве ареалов аграрной колонизации власти и народонаселение рассматривали менее отдалённые и, очевидно, более перспективные местности: Центральное Черноземье, Новороссию, Область войска Донского.
Только со второй половины XIX столетия в поле зрения правительственных структур оказываются обширные в территориальном отношении пространства западной части Сибири, преимущественно лесо-степной полосы, в связи с чем расчищаются и стартовые позиции для нового витка имперской политики в регионе. Инициирующим фактором в данном процессе стали либеральные реформы 1860-1870-х гг.
Непосредственно характеризуя общую парадигму имперской политики в этот период, отметим, что отправной точкой для государственно-политических мероприятий в этом вопросе стало решение властей об отмене крепостного состояния, отраженное в Манифесте 19 февраля 1861 г. Объективно после 1861 г. в России начала складываться принципиально новая модель социума, в которой государство оказалось лицом к лицу со всеми сословиями, в том числе и самым многочисленным - крестьянским. После отмены крепостного права центральная власть оказалась в непривычном для себя положении, так как возникла необходимость установления непосредственной обратной связи с крестьянством. Отсутствие такого опыта «общения» предопределило всю непоследовательность, колебания, несвоевременные уступки, жёсткие и зачастую бессмысленные ограничения со стороны властей, связанные на протяжении второй половины XIX - начала XX вв. с теми или иными действиями в сфере аграрных отношений.
В указанный временной промежуток складывается весьма специфическая ситуация, в полной мере характеризующая отношение к аграрному освоению Сибири в общегосударственном проекте империостроительства.
С одной стороны, задачи колонизации сибирских пространств перестали рассматриваться центральной властью исключительно с точки зрения пополнения государственной казны или места концентрации политических и уголовных элементов. Период с 1861 по 1905 г. стал первым опытом организации массовых народных мигра-
ций, не связанных с непосредственной военной угрозой или исправительно-карательными нуждами. В соответствии с обстановкой правительственные органы объективно оказались поставлены в условия разработки такого варианта аграрной и переселенческой политики, который был бы более или менее свободен от репрессивных способов её реализации.
С другой стороны, очередной этап по вовлечению Сибири в общеимперскую канву посредством распространения практики земледельческих отношений стал следствием не наличия продуманной и долговременной программы, а результатом всё тех же привычных экстраординарных ситуативных решений. Центральные и региональные власти оказались неподготовленными к резкому всплеску аграрных переселений, подавляющая доля которых пришлась на губернии черноземной полосы России, где в отмеченный период с нарастающей силой проявлялись признаки аграрно-экологического кризиса (80 % всего крестьянства - 426 082 душ обоего пола, за период с 1861 по 1906 г.) [2, с. 202].
В указанный период отношение правительства к переселенческому движению неоднократно менялось, что было связано с отсутствием ясных представлений в имперских структурах о задачах и формах колонизационного освоения Сибири. Можно предположить, что до начала 1880-х гг. государство не рассматривало задачу земледельческой колонизации Зауралья в качестве первоочередной. Косвенным подтверждением того, что российское правительство первоначально не связывало вопросы аграрной политики с колонизационными перспективами, служит отсутствие до 1885 г. каких бы то ни было статистических изысканий о различных сторонах переселенческого движения: численном и половозрастном составе, районах выхода и водворения, материальной обеспеченности переселенцев.
Продолжившийся рост миграционной активности населения в последующие годы внёс значительные коррективы в общеимперские намерения в сфере аграрной колонизации, что нашло отражение в ряде законодательных инициатив, циркулярной практике и принятии решений, направленных на урегулирование широкого спектра вопросов, связанных с моделью аграрных отношений в регионе. Общее настроение в имперских кругах в связи с растущими объёмами аграрных переселений может быть сведено к следующему высказыванию видного правительственного чиновника: «Предоставление освобождённому крестьянству широкой возможности переселения в Сибирь разовьёт среди них вредную подвижность и бродяжничество, с одной стороны, и предъявление «непомерных требований относительно пособий и ссуд» - с другой... Правительство признаёт это движение, допускает его при известных условиях, но не вызывает крестьян на переселение и, оказывая переселенцам лишь некоторое содействие, в то же время предоставляет им действовать за собственный их страх и риск» [3].
Переменчивость правительственного курса в период 1861-1906 гг. особенно отчётливо проявлялась в контексте понимания и оценки своего места в переселенческом движении главным субъектом миграции - крестьянством.
Гуманитарные исследования • 2014 • № 2 (3)
71
По замечанию В. К. Плеве: «Обширная и стройная система законодательства о переселении. денежные ассигнования и напряжённый труд местных деятелей, не приносят, по-видимому, результатов. Вековое народное движение упорно идёт своим путём и, как вода, не направленная в заранее проложенное русло, переполняет одни местности и обходит другие» [4, с. 127]. По мнению исследователей аграрного освоения региона, в связи с крестьянскими миграциями и регулирующим их законодательством «история переселенческого дела может рассматриваться как история самовольных переселений» [5, с. 21].
Строительство Транссибирской магистрали и учреждение Комитета по строительству железной дороги привело к дальнейшему развитию наметившихся в предшествующий период принципов реализации государственной переселенческой политики. Однако деятельность Комитета по строительству железной дороги не была лишена противоречий. Провозглашенный ещё в 1893 г. тезис о необходимости привлечения к переселению преимущественно лиц земледельческого сословия, достигших на родине прочного имущественного положения, в практической плоскости опровергался материальной неподготовленностью переселенцев к скорейшему обустройству и адаптации в Сибири. Попытки урегулирования данной проблемы путём ссудных мероприятий в условиях продолжающегося строительства железной дороги и расходов, связанных с ним, оказались тщетными.
В имперской программе по осуществлению переселенческих мероприятий и реализации аграрного проекта в период с 1896 по 1905 г. вновь произошли изменения. В деятельности правительства, осуществляемой через Главное переселенческое управление, достаточно чётко начала прослеживаться общая тенденция: подчинение переселенческого движения потребностям решения аграрного вопроса в европейской части страны, в особенности в её Центрально-Чернозёмном регионе. В оценке правительством вариантов возможного урегулирования аграрного кризиса, таких как интенсификация сельского хозяйства, привлечение крестьянства к участию в местных и отхожих промыслах, аренда частновладельческих и надельных земель и, наконец, переселение на восточные окраины страны, возобладало убеждение, что наиболее эффективным способом преодоления кризиса в сельском хозяйстве может стать только легальное переселение в Сибирь неимущего земледельческого элемента при материальной поддержке и опеке со стороны государства. Волнения крестьян Европейской России в 1902 г., а также активное лоббирование в местах выхода переселенцев губернскими по крестьянским делам присутствиями идеи о выселении на окраины малоземельного и безземельного крестьянства, поддержанной Министерством вооруженных дел, ещё более укрепили правительство в правильности выбранного курса, составившего впоследствии основу столыпинской переселенческой политики.
Таким образом, можно констатировать, что процесс аграрного освоения Сибири во второй половине XIX - начале XX вв. стал во многом пролонгацией традиционной и долговременной практики империостроитель-ства. В пореформенную эпоху происходили процессы освоения отдалённой окраины, которые в реальности не трансформировались в имперский синтез, социокультурную инкорпорацию Сибири в состав российского государства. Совершенно очевидно, что имперский проект аграрного освоения региона не учитывал многих важнейших факторов, связанных с отрывом непосредственных участников переселенческого движения от привычных социальных и конфессиональных институтов, действующих в метрополии, а также этнически однородного окружения мигрантов на родине. В результате, оказавшись вне традиционной социальной и этноконфессиональной среды или в значительном удалении от эпицентров социализации, русское крестьянство поддавалось мощному воздействию представителей иных религиозных конфессий, сект и движений, принимало образ жизни, осваивало стереотипы экономического и нравственного поведения инородцев и представителей иноэтничных групп. Этот в известной степени позитивный процесс не свидетельствовал о включении Сибири в единый имперский конструкт и не способствовал формированию прогнозируемого адептами теории колонизации «плавильного котла» с гомогенной социокультурной платформой. Напротив, колонизационные мероприятия по аграрному освоению региона как базового фрагмента имперской политики активизировали укрепление административных начал в деятельности государства на окраинах, дальнейшую автономизацию социальных групп населения Сибири и стремительное «расщепление» социальной и культурной идентичности.
1. Миллер А. Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования. М.: НЛО, 2008. 248 с.
2. Чуркин М. К. Переселения крестьян черноземного центра Европейской России в Западную Сибирь во второй половине XIX - начале ХХ вв.: детерминирующие факторы миграционной мобильности и адаптации. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2006.
3. РГИА, Ф.1233. Оп. 1. Д. 10. Л. 201.
4. Островский И.В. Аграрная политика царизма в Сибири периода империализма. Новосибирск: Изд-во НГУ, 1991. 311 с.
5. Колонизация Сибири в связи с общим переселенческим вопросом / Канцелярия Комитета Министров. СПб.: Гос. тип., 1900. 374 с.
© Чуркин М. К., 2014
