CC BY
134
Тема
Наталья КОМЛЕБА, Дмитрий МИРОНОВ
ИМПЕРСКИЕ АМБИЦИИ КАК АТРИБУТ ГЕОПОЛИТИЧЕСКОГО ПОВЕДЕНИЯ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ
Геополитический процесс, так же, как и процесс жизни вообще, тесно связан с феноменом выживания, то есть неотделим от понятия эгоизма и эгоистических интересов, связанных с обеспечением жизнедеятельности. Есть некая «красная линия», предел уступчивости как индивида в его личной жизни, так и геополитического актора в рамках геополитического процесса, за которой следует его разрушение вследствие несоблюдения собственных коренных интересов и потребностей.
КОМЛЕВА Наталья Александровна — д. п. н., зав. кафедрой
МИРОНОВ
Дмитрий Александрович — д. и. н., проф., Уральский государственный университет им. А. М. Горького
В случае государства такая «красная линия» проводится буквально — это его географическая граница, и ни одно государство не закладывает в свою конституцию право на сецессию его составных частей.
При этом имеются и виртуальные, невидимые границы геополитических акторов — это пределы проникновения в их экономическое и информационное пространство. Нерушимость и рост совокупной мощи геополитического актора — экономической, военной, информационной, ментальной — залог не только его выживания, но и развития. Последнее происходит единственным способом: посредством экспансии во всех возможных геополитических пространствах. Практика показывает, что чем больше совокупная мощь геополитического актора, тем более он стремится эту мощь увеличить, то есть осуществить дальнейшую экспансию. О. Шпенглер утверждал, что экспансия — это тенденция всякой созревшей цивилизации. Он видел в этом нечто «демоническое и чудовищное», что заставляет служить себе независимо от того, хочет этого человек или нет, знает он об этом или нет.
Пора «незаселенного мира» прошла, ойкумена расширилась до планетарного масштаба и «свободных пространств» для экспансии больше нет. Следовательно, приходится осуществлять экспансию в буквальном смысле за счет более слабых геополитических акторов, используя или создавая бреши в их геополитических пространствах. Само наличие феномена экспансии свидетельствует против демократизации международных отношений, поскольку демократия как результат и демократизация как процесс строятся на признании равенства прав взаимодействующих субъектов. Расширение собственных пространств за счет иного субъекта, напротив, полагает его не равноправным актором геополитического процесса, но именно объектом экспансии, то есть в определенной степени пассивным реципиентом чуждого воздействия. В данном случае происходит отчуждение прав реципиента в отношении части его геополитических пространств и ресурсов, что не сходится с представлением о демократическом паритете прав.
Результатом экспансии в любом типе пространств является империя. В данном случае империя понимается как геополитическое пространство, находящееся под контролем определенного актора и использующееся в его интересах. Империи бывают территориальные и нетерриториальные.
Территориальные империи имеют следующие признаки:
они образуются путем силового захвата,
они управляются насильственными методами из центра, этот центр безвозмездно использует (эксплуатирует) ресурсы окраин, как сырьевые, так и демографические.
Территориальные империи защищаются от внешних вторжений путем образования на своих границах буферных государств (термин Керзона) или лимитрофов (термин В. Цымбурского). Лимитрофы принимают на себя удары, предназначенные империям, и позволяют последним сохранять силы и ресурсы. Внутри лимитрофов империи также могут разворачивать борьбу между собой в латентных формах, не вступая в открытый конфликт, который может уничтожить или значительно ослабить одну из них. Наиболее развитые империи создают целую систему лимитрофов (буферных государств), прикрывающих ядро империи на все более отдаленных рубежах. В. Цымбурский утверждает, что оборудование лимитрофов представляет собой универсальную имперскую геостратегическую технику.
Последняя крупная территориальная империя исчезла в конце XX века. Тем не менее сегодня территориальные империи существуют в скрытой (латентной) форме так называемых зон влияния (термин американского политолога и политического деятеля С. Сестановича).
Сестанович так описывает признаки сфер влияния: они создаются «близостью державы, которую нельзя игнорировать», нет выраженного равенства или субординации между государством, образующим сферу влияния, и входящими в эту сферу менее мощными государствами, отсутствие силового нажима и уважение международно признанных границ между государствами в сфере влияния.
Неприменение силы (понимаемой как военная сила) Сестанович считает основным признаком, отличающим сферу влияния от классической территориальной империи.
Правда, на рубеже ХХ—ХХ1 веков ряд геополитиков (в том числе Аттали, Стойкерс) утверждали, что термин «зона влияния» утратил смысл и должен быть заменен термином «зона интересов», не определяя отчетливо содержание этого понятия.
Как классические территориальные империи, так и «зоны влияния» используют фактор сотрудничества государств-реципиентов (колоний) с государства-ми-экспансионистами (метрополиями). В данном случае, конечно, речь идет о соответствующих политических элитах. Политическая выгода элит государств-реципиентов состоит в том, что они таким образом сохраняют достаточный для собственного развития объем власти внутри своего государства. Кроме того, подчинение экспансии одного мощного государства избавляет их от экспансии другого мощного государства, которая по тем или иным причинам была бы менее выгодна. Так, например, присоединение Украины к России позволило украинской нации сохранить православную ментальность. Современное стремление той же Украины на Запад и добровольное ее вхождение в зону влияния единственной современной сверхдержавы США свидетельствует о нежелании сохранять геополитическую зависимость от ослабленной России, находящейся в состоянии контракции.
Смысловое расширение понятий пространства и экспансии в рамках модернистской геополитики ведет к выделению нетерриториальных типов империй: экономической и информационной. Некоторые авторы выделяют также тип идеологической империи. Так, З. Бжезинский говорит о Советском Союзе как об идеологической империи.
Французский дипломат Ж.-М. Геенно предвидит в наступившем столетии приход «нового имперского века», где сила и влияние будут принадлежать обществам и организациям с развитыми технологическими и информационными возможностями. Особенно острый период неравенства акторов мирового политического процесса он прогнозирует в период 2015— 2020 гг.
Территориальные империи при определенных условиях могут преобразовываться в экономические и/или идеологические. Например, Британская империя сегодня существует как Британское содружество наций. Страны, входящие в него, больше не являются частями одного политического организма с единой территорией, но объединяются принципами экономического существования, а также распространенностью английского языка и ценностей англосаксонской культуры.
В конце ХХ века появилось понятие «глобализация», выражающее реально идущий процесс подключения большинства стран мира к единым принципам построения и функционирования экономического, информационного и идеологического пространств — принципам либеральной экономики и свободного распространения информации, прежде всего — принципам свободного распространения идеологии либерализма. Оставляя в стороне рассуждения о необходимости и привлекательности данных принципов самих по себе, отметим, что в форме глобализации осуществляется в том числе геополитическое расширение наиболее развитых стран. Экономическое, информационное и идеологическое пространство этих держав прорастает в экономическое, информационное и идеологическое пространство других стран и одновременно прирастает им. Великие державы современного мира имеют настолько громадное экономическое и информационное пространство, что это дает им мощь равным образом как сокрушительную, так и привлекательную. Необязательно навязывать менее развитым странам, к примеру, самолеты производства компании «Боинг». Они сами при наличии финансовых средств к этому будут стремиться пополнить этими самолетами свой авиационный парк из соображений престижа.
Экспансия в форме силового захвата является традиционной для образования территориальных империй и экспансии в физическом пространстве. Однако этот метод по вполне понятным соображениям неприменим ни к идеологическому, ни к информационному пространствам и лишь условно может быть отнесен к пространству экономическому. Вследствие этого появляется понимание того, что пространством необязательно владеть юридически или вследствие силового захвата, вполне достаточно его контролировать в ключевых точках.
Исходя из реальной геополитической практики, можно подразделить методы контроля пространств на панельные (сплошной контроль соответствующего типа пространства, чаще всего закрепленный юридически) и точечные (контроль, осуществляемый только в ключевых точках). Таким образом, формирование территориальных и нетерриториальных
империй необязательно сопровождается панельным контролем различного рода пространств. Более того, сегодня, в эпоху чрезвычайной мощи как экономических, так и информационных негосударственных геополитических акторов (глобальные корпорации, СМИ) для реализации имперского проекта континентальной или глобальной экспансии вполне достаточно избирательного и активного осуществления точечного контроля пространств.
Панельный контроль пространства может осуществлять лишь чрезвычайно мощный актор, каковым обычно выступает государство. Точечный контроль под силу и негосударственным акторам.
Российский ученый А. Неклесса полагает, что мир нового времени (модерна) безвозвратно уходит в прошлое, и на смену ему приходит постмодерн, уничтожающий основные геополитические конструкции модерна: национальногосударственную систему международных отношений, международное право с принципом государственного суверенитета и классической экономикой. Последняя заменяется «виртуальной экономикой финансовых технологий». Наряду с государством возникают в качестве равноправных такие акторы геополитики, как международные неправительственные организации (НПО) и транснациональные корпорации (ТНК). ТНК все чаще проявляют собственное целеполагание и могут вступать в конфликты с целыми географическими регионами.
В настоящее время ООН насчитывает 35 тыс. ТНК и 150 тыс. их филиалов. Таким образом, ТНК, которые сегодня все чаще называют глобальными корпорациями, в буквальном смысле слова охватывают весь мир. Годовой доход некоторых из этих корпораций вполне сравним с годовым доходом небольшой, а иногда и средней по размерам страны.
Неклесса выделяет еще один актор геополитики постмодерна — «новые международные структуры власти», то есть теневые структуры, в частности мафию. А события 11 сентября 2001 г. присоединили к списку постмодернистских акторов геополитического действия, выделяемых А. Неклессой, также террористические организации.
В геополитике эпохи постмодерна могут терять значение традиционные пред-
ставления о центрах силы и балансе сил, поскольку происходит перераспределение влияния от государственно-политических центров силы к экономическим центрам силы типа Международного валютного фонда или Всемирного банка. В отличие от государств экономические центры силы практически не поддаются контролю со стороны гражданского общества.
Экономические центры силы меняют не только геополитический ландшафт, их влияние приводит к тому, что «демократия как власть людей уступает место новой форме правления в экономическом мире: недемократической власти денег». Либерализм меняется, «приобретая нравственную глухоту и утрачивая терпимость». Реально складывающийся мировой порядок все больше проявляет себя как Pax Economicana. Мировые центры экономической силы создают новое поколение рычагов воздействия, позволяя планомерно и эффективно влиять на обстановкувнутриконкретногогосударст-ва или группы государств (в том числе и вопреки воле их населения). Контроля экономического пространства геополитического соперника уже недостаточно. Цель — изменение всей экономической конфигурации мира для доступа немногих к основным ресурсам и приоритетным формам деятельности.
Итак, мы видим, что несмотря на разрушение традиционных территориальных империй, сама по себе имперскость не исчезла, но приобрела новые формы и новых акторов. Тем не менее такой извечный геополитический актор, как государство, отнюдь не уступает своих позиций в плане реализации имперских амбиций. Государства продолжают оставаться основными акторами геополитического расширения — если не непосредственно, то опосредованно: ТНК, глобальные корпорации или иные геополитические акторы все-таки чаще всего вынуждены прибегать к юридическим возможностям государства для закрепления своего индивидуального геополитического расширения. Но теперь имперские амбиции мощных геополитических акторов ретушируются и вуалируются с помощью сервильной гуманитарной науки и СМИ.
Распад СССР, мировой системы социализма и последовавшее за этим почти двадцатилетнее безраздельное господство
единственной оставшейся сверхдержавы
— СШАпозволили великим державам беззастенчиво осуществлять «новый империализм», не опасаясь противодействия, ранее осуществлявшегося со стороны социалистического блока.
Но если мир возвращается — на новой основе — к древнему принципу «все можно», дополненному таким же древним правом силы, то мы получаем вместо balanced international relations — dynamic intraglobal relations. Говоря по-русски, возрастает неопределенность мирового и локального развития, появляется «открытость результата», растет непредсказуемость мирового развития.
В условиях традиционной геополитической экспансии, осуществлявшейся государствами в отношении друг друга, сильное государство заведомо выигрывало и легко входило в пространства слабого. Теперь же, в эпоху постмодерна и глобализации любой слабый и вообще негосударственный актор, даже отдельный индивид, вооруженный современными коммуникативными, информационными и военными технологиями, может реально расширяться в геополитическом пространстве не просто сильного, но сверхсильного актора (что и произошло в сентябре 2001 года).
В центре постмодерна, сменившего на рубеже веков эпоху Модернити, — дисперсия принципов и норм, дисперсия акторов политического действия вообще и геополитического действия в частности. Глобализация кажется противоположным процессом, ведь она предполагает объединение, взаимопроникновение цивилизаций и культур. Да, но это объединение по дисперсному принципу
— по принципу либерального индивидуализма. В ходе глобализации нет равенства культур и цивилизаций. Одна — либеральная — доминирует и навязывает, другая — традиционная — допускается к влиянию только как дополнение. В быт и культуру либеральных цивилизаций проникают древние принципы медицины, философии и кулинарии традиционных обществ. В экономику и политику традиционных обществ — принципы их либерального осуществления.
Постмодерн и глобализация наступили после победы либерализма в холодной войне с нелиберальным миром, отождествлявшимся с мировой системой социализ-
ма. Эти явления — выражение разрушения баланса сил и образования однополюсного мира, в котором господствует победивший либеральный Запад. Причем впервые в мировой истории единственная оставшаяся сверхдержава и ее западные союзники обладают абсолютной глобальной мощью, то есть могут навязывать свои ценности всем остальным. Хантингтон выразил это в формуле the West and the Rest.
После победы, как известно, действуют два принципа: «победителей не судят» и «горе побежденным». Применительно к рассмотрению геополитической экспансии это означает, что ныне победители осуществляют селекцию акторов экспансии на «чистых», то есть свободолюбивых и приверженных демократии, и «нечистых», то есть приверженных авторитаризму. Первые могут и должны осуществлять экспансию относительно вторых во всех видах пространств, а последние — нет, а если попробуют — будут наказаны (судьба бывшей Югославии, Ирака, угрозы в адрес Ирана, Сирии, Северной Кореи).
Является ли такое положение уникальным в мировой истории? С одной стороны — нет, потому что всегда существовало неравенство мощи и навязывание правил игры слабым. С другой стороны — да, поскольку на современном этапе мощь некоторых акторов геополитической экспансии приобрела глобальный характер, что и позволяет им навязывать себя и свои культурные и цивилизационные принципы всему остальному миру.
Где же здесь признание равенства прав и уважение прав иного? Да и откуда ему взяться в реальной борьбе за ресурсы развития, прежде всего — невозобновляемые природные ресурсы?
Вот как описывает эту ситуацию Н. В. Загладин. По его мнению, глобализация увеличивает общую неравномерность и противоречивость мирового развития. Это проявляется в следующем:
— выделяется «центр» мировой экономики, где концентрируется разработка «высоких технологий», международная банковская и коммерческая деятельность
— это так называемый Север;
— появляется «периферия» глобальной экономики — страны, выступающие рынками сырья, энергоносителей, на их территории размещаются экологически грязные и сборочные производства — это так называемый юг;
— несколько десятков государств выпадают и из первой, и из второй группы, они практически исключены из международного разделения труда, поскольку в них очень низкий уровень жизни, они зависимы от внешней помощи, испытывают политическую и социальную нестабильность. Из этих стран происходят основные потоки мигрантов, перемещающихся в более благополучные государства, там размещаются основные международные террористические организации.
Парадоксальность глобализации отмечает и Н. М. Ракитянский. С одной стороны — западный мир закрывается, доказательством чего служит, например, то, что 72% мировых иностранных инвестиций приходится на капиталовложения США, ЕС и Японии в экономику друг друга. С другой стороны — либеральные принципы развития все глубже проникают в культуру стран остальной части мира. Развитые страны все больше производят информационный продукт, оставляя на долю остальных снабжение их материальными ресурсами. Запад стал средоточием не только high tech, но и high hume. Страны, не способные к high tech/high hume, выводятся за пределы информационной цивилизации и становятся ресурсным элементом.
Страны Севера, прежде всего США, заговорили о «мире без границ», где преобладают нормы либерально-демократической политической культуры. В то же время в странах юга религиозные и политические лидеры стали рассматривать этот принцип как угрозу своей национально-культурной идентичнос-ти и традиционному укладу жизни. Это стало одной из причин роста активности террористических организаций, направивших свою деятельность против развитых стран, их дипломатических представительств, военных объектов и простых граждан. Н. В. Загладин заключает: вызов со стороны глобализации породил конкретную угрозу странам, являющимся ее центром. Мир стал значительно более нестабильным, поскольку к террористическим организациям неприменим принцип «взаимного сдерживания», действовавший во взаимоотношениях государств в предыдущую эпоху развития.
Глобализация в эпоху постмодерна — это глобализация экспансии актора, обладающего чрезвычайной мощью, невидан-
ной прежде. Чем могут ответить акторы, не обладающие глобальной мощью? Взять на вооружение принципы постмодерна — такие, как моральный цинизм, вседозволенность, дисперсность — и противостоять глобальной мощи максимализмом террора индивидуализированных или групповых акторов. В этих условиях, естественно, balanced system геополитики модерна превращается в dynamic system геополитики постмодерна с открытым итогом существования и функционирования. В этом смысле открыт и не определен и очередной этап развития геополитической экспансии как процесса, а также ее будущие черты как развивающегося социального института.
Очевидно, что США—это несомненная и единственная сверхдержава современного мира. В современный исторический период экспансия, осуществляемая США, превосходит по совокупной мощи экспансию всех других государств мира. Тем не менее реальные угрозы изменения, точнее — восстановления баланса сил со стороны региональных сверхдержав Европы (Германия) и Азии (Япония, Китай) заставляют США, несмотря на сохраняющуюся роль единственной глобальной сверхдержавы, озаботиться дополнительной поддержкой своих экспансионистских усилий и приложить усилия по созданию своеобразного пула англосаксонских держав: США, Канады и Великобритании. Их главное общее достояние — единый язык, чего нет в Европе и Азии. «Если США и остальной англоязычный мир смогут совместить свою мощь, они обеспечат создание единого силового центра, вокруг которого будет создано новое мировое сообщество».
Таким образом, мы видим, что в современном мире геополитическая экспансия великих держав и даже глобальной сверхдержавы не может больше осуществляться в одиночку. Требуется более тесный, чем политический, союз — союз культур, союз менталитетов — то, что Лист некогда называл «большим пространством». В этом — еще одна особенность геополитического мира постмодерна. Если в мире модернити «большое пространство» было формой защиты от геополитической экспансии, то в мире постмодерна «большие пространства» приобретают еще одну функцию — они становятся формой осуществления экспансии.
Итак, на сегодня сформировался не просто индивидуальный имперский актор — таковые существовали на всех этапах человеческой истории, но некая коллективная империя, получившая название Унилатераля. Глобализация
— это экспансия, осуществляемая странами Унилатераля совместно, поскольку их коллективный интерес — глобальное использование ресурсов для поддержания и развития высокого уровня жизни внутри сообщества «золотого миллиарда». Это не отменяет индивидуальных национальных геополитических интересов и индивидуального геополитического поведения отдельных великих держав (так, Германия и Франция на первом этапе не поддержали военную кампанию США и Великобритании в Ираке в 2003 г.). Однако в целом имперское ядро совре-менногомирацеленаправленноосуществ-ляет коллективную имперскую политику в отношении стран мира, уступающих Унилатералю по совокупной мощи.
Возможна ли в этих условиях реальная демократизация международных отношений?
Разумеется, нет, так же, как она была невозможна всегда.
Однако отдельные аспекты демократизации государств более низкого геополитического статуса, представляющие реальную базу для осуществления всепространственной экспансии стран Унилатераля, будут этими последними поддерживаться и развиваться.
Более того, демократия и демократизация стали предлогом и рычагом для взлома геополитических пространств со стороны стран Унилатераля и прежде всего США. В 2003 г. фактическая агрессия США, Великобритании и их геополитических сателлитов против Ирака была осуществлена под артикулируемым предлогом освобождения иракского народа от тирании тогдашнего президента страны Саддама Хусейна. Реальной целью вопреки уверениям официальных лиц США был контроль иракской и — шире — ближневосточной нефти. На рубеже девяностых годов XX века и двухтысячных годов 21 века для такого рода операций появился даже специальный термин — гуманитарная интервенция, то есть осуществление агрессии в отношении суверенного государства под предлогом защиты прав человека.
Первая гуманитарная интервенция была осуществлена в отношении бывшей Югославиидля реализации сходной цели— контроля нефтяных и газовых транспортных коммуникаций, проходящих через Балканы из восточной Евразии в западную ее часть. Сегодня вместо Югославии, состоящей из Сербии и Черногории, мы видим два разных государства, причем в рамках Сербии фактически выделяется еще одно независимое государство
— Косово. Дробление — старый испытанный метод имперского контроля пространств. Он и был успешно применен к бывшей Югославии. Превращение современной Сербии в малое государство (геополитический термин, означающий ничтожную совокупную мощь и влияние) было начато экономическими санкциями, инициированными странами Унилатераля, продолжено «гуманитарной интервенцией» НАТО, а завершено бонапартистским государственным переворотом под предлогом осуществления реальной демократизации процесса президентских выборов.
Перевороты, называемые ныне «цветными революциями», для того чтобы подчеркнуть их демократический характер и показать, что они являются истинно всенародной потребностью, — очень эффективная форма контроля пространств. В результате переворота в конкретной стране более мощное государство-экспансионист может получить целый спектр геополитических возможностей: от размещения военных баз и получения выгодных концессий до полного контроля всех видов пространств данного государства. Разумеется, далеко не каждый переворот имеет геополитическую подоплеку и инициируется геополитическим противником, однако в современный период времени политические перевороты активно используются именно в качестве геополитической технологии. Эта форма контроля геополитических пространств позволяет осуществить геополитическую экспансию без применения такой дорогой в финансовом плане, затратной в аспекте человеческих жертв и осуждаемой международным правом технологии, как силовой захват. Тем более что попытка силового захвата государства, обладающего ядерным оружием, грозит как ответным ударом, так и загрязнением обширных географических пространств.
Гораздо удобнее и дешевле обойтись сменой главы государства или изменением состава и функций трех основных ветвей государственной власти. Эта форма контроля пространств удобна главным образом потому, что реальный актор переворота анонимен, его истинное лицо можно только угадывать. Таким образом, перевороты вполне можно маскировать под народные революции или как минимум народные восстания против коррумпированной власти. Артикулируемой целью переворотов в современный период времени всегда являются борьба с коррупцией во власти и переход к реальной демократии. Современные технологии обработки массового сознания позволяют создать при этом иллюзию реального народного выбора.
Особенно эффективна такая разновидность государственного переворота, как бонапартистский, поскольку он имеет внешне правовую форму осуществления. И в бывшей Югославии, и в Грузии, и на Украине, и в Киргизии мы видим одни и те же элементы данной политической технологии. Это объявление Западом выборов сфальсифицированными. Это массовые многотысячные митинги протеста сторонников недовольного претендента. Это захват или блокирование органов центральной государственной власти, давление на высших должностных лиц государства. Наконец это назначение нового этапа выборов и победа нужного внешним силам претендента, который затем формирует заново органы государственной власти. То есть по сути это насильственное изменение состава, структуры и функций органов государственной власти (государственный переворот, действие нелегитимное), но под прикрытием действий легитимных органов власти и должностных лиц. Насилие в данном случае проявляется не в форме физического насилия (баррикады, вооруженные захваты), но в форме психологического и политического насилия (митинги, блокирование органов власти, их невооруженный захват, психологическое давление).
Бонапартистские перевороты являются частью более обширной геополитической технологии — так называемой тактики анаконды, когда страны с марионеточными политическими режимами окружают геополитического противника и не поз-
воляют ему реализовать его собственные интересы в данном регионе. Таким образом, сторона, стимулирующая перевороты, получает возможность осуществить геополитическое расширение (экспансию), а ее геополитический противник оказывается в состоянии геополитического сжатия (контракции). В случае переворотов в Югославии, Грузии, Украине и Киргизии мы наблюдаем применение тактики анаконды против России. Эти перевороты сужают геополитическое пространство России и снижают возможности ее контроля над бывшими составными частями и союзниками СССР, что, естественно, способствует геополитической контракции страны.
Итак, мы являемся пессимистами в отношении перспектив реальной демократизации международных отношений, поскольку реальная демократия как взаимное уважение прав возможна только во взаимоотношениях равных партнеров, то есть акторов геополитического процесса, обладающих примерно одинаковой совокупной мощью. Неуничтожимый интерес обладания ресурсами, особенно ресурсами невозобновляемыми, природными, делает неизбежным имперское поведение великих держав как государств, имеющих превосходящую совокупную мощь в сравнении с большинством государств своей эпохи.
При этом необходимо подчеркнуть, что империя — естественный результат геополитического расширения жизнеспо-
собного (пассионарного) государства или негосударственного геополитического актора, а ученый-геополитик использует это понятие вне аксиологического контекста так же, как ученый-биолог использует понятие «естественный отбор». Тем не менее понятие «империя», «имперские амбиции» используется в геополитической борьбе как синоним агрессивных намерений и неправильного политического поведения. При этом обвинителями выступают как раз государства-экспансионисты. Так, современные США называют империями все государства и государственные образования, способные противостоять американской гегемонии. При этом союзники США, осуществляющие геополитическое расширение, называются не империями, а «едиными политическими нациями». Двойной стандарт в именовании государств позволяет обелять геополитическое поведение «чистых», «правильных» государств и поощрять геополитическое сжатие и дробление «нечистых», «неправильных», ослабляя тем самым геополитических соперников.
В любом случае на всех этапах человеческой истории сохранятся государства с большей и меньшей совокупной мощью и продолжит свое действие так называемая аксиома Фукидида, сформулированная еще в V веке до н. э.: «Сильные делают то, что им позволяет их мощь, а слабые принимают то, что должны принимать».
