CC BY
87
Четыре самые многочисленные группы совпадают в обоих социодиалектах: это ФЕ с наименованиями человека, частей тела, предметами учебной деятельности, быта и труда. То есть при обозначении и характеристике ситуаций, явлений и объектов окружающей действительности студентами чаще всего используются названия того, что непосредственно находится в их ближайшем окружении.
Менее популярны - единицы с наименованиями животных, физического и психофизиологического состояния.
Растительный мир, явления природы, помещения и еда оказываются самыми маловажными в арготической фразеологии.
Отметим, что как самые, так и наименее распространённые компоненты ФЕ не совпадают в этих жаргонах. Наиболее используемые в русском социодиалекте ФЕ основаны на ассоциациях с человеком (20 %), во французском - с предметами быта, труда (21 %). Наименьший интерес для русских студентов представляют образы, связанные с наименованиями еды (3 %), для французских - с явлениями природы (2,5 %).
ФЕ представляют собой особый взгляд на окружающую реальность. «Арготическая языковая картина представляет мир в перевёрнутом виде, общезначимые этические ценности имеют здесь явно ощутимую негативную коннотацию и наоборот» [1]. Одна из причин такой оппозиционности заключается в природе жаргона, который «порождается социально-психологической общностью его носителей - обычно молодых людей, которым свойственны «эмоциональная избыточность», максимализм, своё представление о жизненных ценностях, норме поведения, свой особый стиль и манеры (внешний вид, одежда, жесты), чувство солидарности и «группового духа» [2]. Кроме этого, такими резкими, грубыми словами человек демонстрирует неприемлемость для себя некоторых качеств, состояний, признаков. Например, фразеологизмы заяц
в клетке с тиграми (студент на госэкзамене), волк и овца (преподаватель и студент) порождены в первую очередь психологическим дискомфортом, страхом, которые могут ощущаться на экзамене. Во Франции студенты называют очень строгих преподавателей peau de vache (букв. коровья шкура). Руководство учебных заведений не всегда порождает положительные ассоциации: отсюда дубок - ректор; vieux clou (директор колледжа или лицея) - букв. старый гвоздь. Но заметим, что большинство фразеологизмов с наименованиями человека имеют позитивные дополнительные значения - 72 % в русском корпоративном языке (большой дядя, отец родной, богатый жених, господа офицеры) и 76 % во французском (turbo-prof, tres venerables anciens, tres venerables tres honores), что объясняется наличием в сознании студентов информации о том, что человек не только центральная фигура в субкультуре молодёжи, но и центр мироздания [3].
Итак, в ФЕ русского и французского молодежных жаргонов используются разного рода наименования, что способствует точному выражению наиболее ярких признаков объектов, ситуаций и явлений окружающего мира и позволяет передать своё отношение к ним. Фразеологические образы служат источником познания особенностей мировосприятия отдельных социальных групп. Сравнительный анализ позволяет глубже проникнуть в их субкультуру, лучше узнать языковые особенности носителей этих социодиалектов.
список ЛИТЕРАТУРЫ
1. Береговская Э. М. Концепты «прекрасное» - «уродливое» во французском арго // Логический анализ языка. Языки эстетики: Концептуальное поле прекрасного и безобразного. М.: Индрик, 2004. С. 136-142.
2. Бондалетов В. Д. Социальная лингвистика. М.: Просвещение, 1987. С. 72.
3. Маслова В. А. Лингвокультурология. М.: Академия, 2004. С. 132.
УДК 820 / 89.0
ИМПЕРАТИВЫ АННЫ АХМАТОВОЙ: ДИАЛОГ С МИРОМ
л. В. ЧИЖОНКОВА
Пензенский государственный педагогический университет им. В. Г. Белинского кафедра русского языка и методики его преподавания
Семантика императива в поэтическом тексте рассматривается в отношении к типу адресата и образу жанра (молитвы, плача, причитания, заговора, заклинания, пожелания, заповеди). Прослеживается осложнение побуждения другими модальными значениями. Отмечается роль императива в раскрытии основных лирических тем, выражении авторских оценок, формировании общей авторской позиции.
Грамматика русского языка приводит перечень желательного при употреблении её не со значением форм побуждения с общим значением волеизъявления, второго лица [2. С. 436]. И. И. Ковтунова показывает,
направленного на осуществление чего-либо. Это значе- что в поэтической речи модификация побудительно-
ние объединяет в себе ряд более частных значений, ко- го значения происходит и в формах, направленных ко
торые не могут быть перечислены, так как не имеют спе- второму лицу, которое, однако, не является присутс-
циальных формальных средств выражения [1. С. 114]. твующим [3. С. 119].
В. В. Виноградов отмечает перенос формы повели- Задача данной статьи - анализ семантики форм
тельного наклонения в сферу значений наклонения императива второго лица в лирике А. Ахматовой с
целью выявления эмоционально-волевых импульсов автора. Рассматриваются тексты, включённые в книги стихов самим автором. Императивы группируются по адресатам. За рамками данной статьи остаётся диалог лирической героини с героем, который может составить предмет отдельной работы. Таким образом, в поле нашего внимания оказывается следующий ряд адресатов: окружение автора, обобщённый адресат, высший адресат и сам автор.
1. окружение автора
Окружение автора составляют мир природы, близкие и дальние лица, голоса внешнего мира.
Основные значения императивов, обращённых к природе, - просьба или призыв. Кроме того, императивы могут участвовать в создании образа вторичных жанров в поэтической речи. Так, обращение к ветру в книге «Вечер» создаёт образ плача героини:
Хорони, хорони меня, ветер!
Родные мои не пришли,
Надо мной блуждающий вечер И дыханье тихой земли...
Чтобы мне легко, одинокой,
Отойти к последнему сну,
Прошуми высокой осокой Про весну, про мою весну
(Хорони, хорони меня, ветер!..)
Обращение к иве в книге «Чётки» по содержанию и по форме напоминает заговор, с повторами, усиливающими магию слова:
Ива, дерево русалок,
Не мешай мне на пути!
В снежных ветках чёрных галок,
Чёрных галок приюти
(Знаю, знаю - снова лыжи...).
Если в ранней лирике обращение к природе обычно связано с личной жизнью героини, то позднее оно звучит как плач о судьбе поколения. Так, в стихах «Седьмой книги», посвященных Марине Цветаевой, которую автор называет своим двойником, героиня говорит о потере близких, о лишениях и муках, выпавших на долю многих людей:
«Я сегодня вернулась домой.
Полюбуйтесь, родимые пашни,
Что за это случилось со мной.
Поглотила любимых пучина,
И разграблен родительский дом...»
Мы сегодня с тобою, Марина,
По столице полночной идём.
А за нами таких миллионы,
И безмолвнее шествия нет...
(Поздний ответ).
В поздней лирике возникает и жанр пожелания, благословения чужой стране, приютившей в числе многих и автора в тяжёлые военные годы. Императивы здесь выполняют также изобразительно-оценочную функцию:
Он прочен, мой азийский дом,
И беспокоиться не надо...
Ещё приду. Цвети, ограда,
Будь полон, чистый водоём
(Луна в зените).
Цель обращений Ахматовой к близким людям -возвращение их образов, памяти о них. В обращении к ушедшим звучит просьба о прощении за нарушение их покоя. Таковы посвящения близкой подруге О. А. Глебовой-Судейкиной, умершей в парижской эмиграции, и писателю Б. Пильняку, погибшему в годы репрессий:
О тень! Прости меня, но ясная погода,
Флобер, бессонница и поздняя сирень Тебя - красавицу тринадцатого года -И твой безоблачный и равнодушный день Напомнили... А мне такого рода Воспоминанья не к лицу. О тень!
(Тень).
О, если этим мёртвого бужу,
Прости меня, я не могу иначе:
Я о тебе, как о своём, тужу И каждому завидую, кто плачет,
Кто может плакать в этот страшный час О тех, кто там лежит на дне оврага...
Но выкипела, не дойдя до глаз,
Глаза мои не освежила влага
(Всё это разгадаешь ты один...). Призывание маленького соседа по ленинградской квартире, о гибели которого Ахматова получила известие в Ташкенте, напоминает заклинание, вызывающее из мира мёртвых:
Постучи кулачком - я открою,
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром, за зноем,
Но тебя не предам никогда.
Принеси же мне горсточку чистой Нашей невской студёной воды,
И с головки твоей золотистой Я кровавые смою следы
(Постучи кулачком - я открою.). Дальние собеседники Ахматовой - это вестники в том или ином смысле. Призывы и просьбы к ним касаются личной биографии героини. Например, просьба к путнику передать весть о себе:
Путник милый, в город дальний Унеси мои слова,
Чтобы сделался печальней Тот, кем я ещё жива
(Путник милый, ты далече.). Вестники могут выступать и в роли речевых субъектов, сообщая о значимых для всех событиях. Так, прохожий в стихах 1914 года предсказывает грядущие бедствия:
Стало солнце немилостью божьей,
Дождик с Пасхи полей не кропил.
Приходил одноногий прохожий И один на дворе говорил:
«Сроки страшные близятся. Скоро Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
Изатменья небесных светил...»
(Июль 1914).
Особую группу речевых субъектов составляют голоса внешнего мира, которые, по замечанию И. И. Ковтуновой, представляют диалогизацию мира внутреннего. Так, голос природы созвучен состоянию героини:
Между клёнов шёпот осенний Попросил: «Со мною умри!
Я обманут моей унылой,
Переменчивой, злой судьбой».
Я ответила: «Милый, милый!
И я тоже. Умру с тобой...»
(Песня последней встречи).
Голос музыки тоже даёт оценку состояния героини, но более сложную, горько-ироническую, то есть скорее противоположную семантике императива:
А скорбных скрипок голоса Поют за стелющимся дымом:
«Благослови же небеса -Ты первый раз одна с любимым»
(Вечером).
Автор чётко отличает голос сочувствия от голоса соблазна, который звучит из эмиграции, где оказались многие друзья автора и товарищи по цеху - ср. определения первого голоса «милый, милый» и последнего как «недостойная речь»:
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда...»
Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух
(Мне голос был. Он звал утешно.).
Авторская оценка поведения, обозначенного императивами как недолжного, актуальна и для настоящего времени.
2. Обобщённый адресат
Непосредственное окружение автора может расширяться до обобщённого адресата, который выступает в двух формах - второго лица множественного числа и второго лица единственного числа. Формы множественного числа обращены ко множеству других лиц и выражают просьбы, касающиеся лично героини:
Я не прошу ни мудрости, ни силы.
О, только дайте греться у огня!
Мне холодно... Крылатый иль бескрылый, Веселый бог не посетит меня.
(И мальчик, что играет на волынке.)
Просьба может иметь значение напрасности действия:
О, не вздыхайте обо мне,
Печаль преступна и напрасна.
Я здесь, на этом полотне,
Возникла странно и неясно.
(Надпись на неоконченном портрете) Когда темой стихов становится судьба поколения, авторская позиция становится более уверенной. Так, в стихах 1922 г., звучит призыв к стойкости во времена преследований за веру, изъятия церковных ценностей: Господеви поклонитеся Во Святем Дворе Его...
И выходят из обители,
Ризы древние отдав,
Чудотворцы и святители,
Опираясь на клюки.
(Причитание)
В стихах 1941 г. о блокадном Ленинграде звучит властный запрет:
Не шумите вокруг - он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
Как на влажном балтийском дне Сыновья его стонут во сне,
Как из недр его вопли: «Хлеба!» -До седьмого доходят неба.
(Птицы смерти в зените стоят.) Формы 2 лица единственного числа сочетают автоадресацию с направленностью к широкому адресату и колеблются между этими двумя полюсами. При смещении в сторону личного опыта императивы скорее выражают совет себе, с оттенком целесообразности: Солнце в небе. Солнце ярко светит.
Уходи к волне про боль шептать.
О, она, наверное, ответит,
А быть может, будет целовать.
(Сладок запах синих виноградин.) Совет может содержать оценку:
То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого что это - любовь.
(То пятое время года.) Иногда императив приобретает условно-следственный оттенок:
Подумай - и тончайшая дремота Уже ведет меня в твои сады,
Где, каждого пугаясь поворота,
В беспамятстве ищу твои следы.
(Художнику)
При смещении в сторону широкого адресата императивы звучат требовательно, наставительно, как заповедь:
Но не пытайся для себя хранить Тебе дарованное небесами:
Осуждены - и это знаем сами -Мы расточать, а не копить.
Иди один и исцеляй слепых,
Чтобы узнать в тяжелый час сомненья Учеников злорадное глумленье И равнодушие толпы.
(Нам свежесть слов и чувства простоту.)
Если в этих стихах, обращенных к художнику вообще, есть оттенок вынужденного действия, то в следующих полное отречение становится осознанным выбором автора:
Земной отрадой сердца не томи,
Не пристращайся ни к жене, ни к дому,
У своего ребенка хлеб возьми,
Чтобы отдать его чужому.
И будь слугой смиреннейшей того,
Кто был твоим кромешным супостатом,
И назови лесного зверя братом,
И не проси у бога ничего.
(Земной отрадой сердца не томи.)
3. Автоадресация
Позиция отречения определяет практически всю сферу автокоммуникации у Ахматовой. В роли субъектов и адресатов выступают разные ипостаси образа автора. Адресатами императивов становятся эмоциональное «я» и творческое «я» поэта. Эти императивы чаще всего выражают запрет. Эмоциональное «я» - это душа и сердце автора, которые призваны отказаться от волнений любви:
Ты сказки давней горестных заметок,
Душа моя, не тронь и не ищи.
Смотри, блестящих севрских статуэток Померкли глянцевитые плащи.
(Вечерняя комната)
Творческое «я» поэта предстает в образах Музы и песни. Автор призывает Музу к молчанию ради спасения героя:
И пусть не узнаю я, где ты,
О Муза, его не зови,
Да будет живым, невоспетым Моей не узнавший любви.
(Я гибель накликала милым.)
В другом случае отказ от творчества связан с историческими событиями, когда, по мнению автора, привычная лирика неуместна:
Теперь никто не станет слушать песен. Предсказанные наступили дни.
Моя последняя, мир больше не чудесен,
Не разрывай мне сердца, не звени.
(Теперь никто не станет слушать песен.)
В роли субъектов внутренней речи выступают голос крови и голос опыта автора. С разницей в 30 лет они рисуют одну и ту же ситуацию, призывая праздновать встречу героини с героем. В стихах 1916 г. оценка встречи высока и однозначна:
Моя рука, закапанная воском, дрожала, принимая поцелуй,
И пела кровь: блаженная, ликуй!
(Ждала его напрасно много лет.)
В стихах 1946 г. автор вспоминает первую встречу с человеком, с которым теперь окончательно расстается. Высокая оценочная лексика, заполняющая императивы и контекст, лишь усиливает обрат-
ный эффект - крушения, разочарования и самобичевания:
И голос мой - и это, верно, было Всего страшней - сказал из темноты: «Пятнадцать лет назад какой ты песней Встречала этот день, ты небеса,
И хоры звезд, и хоры вод молила Приветствовать торжественную встречу С тем, от кого сегодня ты ушла...
Так вот твоя серебряная свадьба:
Зови ж гостей, красуйся, торжествуй!»
(Северные элегии).
4. Высший адресат
Высший адресат у Ахматовой - это Бог, диалог с которым проходит через все 7 книг автора. Императивы со значением просьбы и согласия создают образ молитвы - о любви, о даре, о других, о жертве, о самом малом. Молитвы о любви и о даре содержат амбивалентные оценки объекта на межтекстовом, а порой и на внутритекстовом уровне. Оценка любви может быть очень высокой:
Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи, -Не для страсти, не для забавы,
Для великой земной любви.
(Эта встреча никем не воспета.) Но она может меняться на прямо противоположную, когда любовь не оживляет, а убивает душу:
Мир родной, понятный и телесный Для меня, незрячей, оживи.
Исцели мне душу, царь небесный,
Ледяным покоем нелюбви.
(Стал мне реже сниться, слава богу.). Однако лексика последней строки несколько контрастирует с лексикой императивов, и оценка оказывается не столь однозначной.
Молитвы о даре тоже имеют противоположную направленность и оценку. Ср. жажду творчества как духовного подъема:
Я так молилась: «Утоли Глухую жажду песнопенья!»
Но нет земному от любви И не было освобожденья.
(Я так молилась: «Утоли.) В другом случае автор с той же силой молит освободить его от бремени творчества и славы:
Дай мне выпить такой отравы,
Чтобы сделалась я немой,
И мою бесславную славу Осиянным забвением смой.
(Тяжела ты, любовная память.) Молитвы за других - это молитвы о благословении, прощении и отпущении. Так, героиня прощает умирающего возлюбленного:
Но вдруг последняя сила В синих глазах ожила:
«Хорошо, что ты отпустила,
Не всегда ты доброй была».
И стало лицо моложе,
Я опять узнала его И сказала: «Господи боже,
Прими раба твоего».
(Бесшумно ходили по дому.. )
Молитва о жертве выражает согласие на многие личные лишения во славу родины, что и исполнилось впоследствии:
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар -Так молюсь за твоей литургией После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией Стала облаком в славе лучей.
(Молитва)
В последней книге стихов автор просит Бога о самом малом. Об остатке человечности по отношению к предавшему ее герою:
...А человек, который для меня Теперь никто, а был моей заботой И утешеньем самых горьких лет, -Уже бредет как призрак по окрайнам,
По закоулкам и задворкам жизни,
Тяжелый, одурманенный безумьем,
С оскалом волчьим...
Боже, боже, боже!
Как пред тобой я тяжко согрешила!
Оставь мне жалость хоть...
(А человек, который для меня.)
После многих славных и мучительных взлетов и падений автор просит сохранить ему самое простое ощущение жизни:
Господи! Ты видишь, я устала Воскресать, и умирать, и жить.
Все возьми, но этой розы алой Дай мне снова свежесть ощутить.
(Последняя роза) Подводя итоги, можно отметить определенную связь семантики императивов с типом адресата: просьба и призыв к окружению, совет и наставление обобщенному адресату, запрет для себя, просьба и согласие по отношению к высшему адресату.
Все типы адресатов вовлечены в сферы личной и общественной жизни, причем в общественной сфере императивы становятся более уверенными, наставительными. Значение побуждения в поэтическом тексте осложняется различными модальными оттенками - желательности, целесообразности, вынужденности, неизбежности, допустимости, возможности, напрасности.
В лирике Ахматовой императивы участвуют в раскрытии тем любви, творчества, памяти, исторических бедствий; в создании жанровых образов молитвы, заповеди, плача, причитания, заклинания, заговора, пожелания, прорицания.
Императивы становятся средством авторской оценки, буквальной и иронической, динамичной и амбивалентной. Наконец, императивы отражают главный выбор Ахматовой, о котором еще в 1916 г. писал Мандельштам: «Голос отречения крепнет все более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России» [4. С. 253].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Русская грамматика. Т. 2. М.: Наука, 1980. 709 с.
2. Виноградов В. В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М.: Высшая школа, 1972. 614 с.
3. Ковтунова И. И. Поэтический синтаксис. М.: Наука, 1986. 208с.
4. Мандельштам О. Э. Слово и культура. М.: Сов. писатель, 1987. 320 с.
ФЕНОМЕН МЕЖКУЛЬТУРНОй ДИФФУЗИИ В РОМАНЕ В. В. НАБОКОВА «ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ»
Е. П. ШИНЬЕВ
Пензенский государственный педагогический университет им. В. Г. Белинского кафедра мировой и отечественной культуры
В статье межкультурная диффузия рассматривается как фактор творчества В. Набокова. На примере его романа «Приглашение на казнь» автор статьи отмечает, что процесс творческого осмысления художественного и жизненного материала выходит за рамки только стилевых тенденций, а также включает в себя диалог культур. Следовательно, осмысление наследия В. Набокова необходимо не только с позиции литературоведческого анализа, но и требует глубокого культурологического осмысления и толкования. Автор исследования отмечает в творчестве В. Набокова расширение спектра межкультурной диффузии, рассматривая интертекстуальность как один из каналов данного процесса.
Свое понимание диалектики взаимодействия преувеличенным романтическим пафосом, в романе
культурных ценностей прошлого и новаций совре- «Подвиг»: ХХ век отнюдь не «черная дыра» в истории
менности В. Набоков высказал, хотя и с несколько развития человеческого духа, напротив, «такого блес-
