CC BY
10Государственная служба и кадры. 2024. № 1. С. 128—135.
State service and personnel. 2024;(1):128—1 35.
Научная статья УДК 342
https://doi.org/10.24412/2312-0444-2024-1-128-135 NIION: 2012-0061-01/24-024
EDN: https://elibrary.ru/PCHRFW MOSURED: 77/27-008-2024-01-224
Идейный суверенитет России в новых исторических условиях
Максим Игоревич Федорук
РЭУ имени Г.В. Плеханова; Институт Русской Политической Культуры,
Москва, Россия, maxim_fedoruk@bk.ru
Аннотация. Статья посвящена исследованию термина «культурный суверенитет» в новых исторических условиях развития России и становления многополярного мира. Автор прослеживает историю и становление публичного пространства, оценивает роль права и иных социальных регуляторов в современном обществе. Автор статьи предлагает новаторское толкование политико-правовых отношений внутри разных мировых полюсов.
Ключевые слова: культурный суверенитет, публичное пространство, цивилизационный подход, многополярный мир.
Для цитирования: Федорук М.И. Идейный суверенитет России в новых исторических условиях // Государственная служба и кадры. 2024. № 1. С. 128—135. https://doi.org/10.24412/2312-0444-2024-1-128-135 EDN: https:// elibrary.ru/PCHRFW
Original article
Ideological sovereignty of Russia in new historical conditions
Maksim I. Fedoruk
Plekhanov Russian Economic University; Institute of Russian
Political Culture, Moscow, Russia, maxim_fedoruk@bk.ru
Abstract. The article aims to the study the term «cultural sovereignty» in the new historical conditions of Russia's development and the formation of a multipolar world. The author traces the history and formation of public space, assesses the role of law and other social regulators in modern society. The author offers an innovative interpretation of political and legal relations within different world poles.
Keywords: cultural sovereignty, public space, civilizational approach, multipolar world.
For citation: Fedoruk M.I. Ideological sovereignty of Russia in new historical conditions // State service and personnel. 2024;(1): 128—135. (In Russ.). https://doi.org/10.24412/2312-0444-2024-1-128-135 EDN: https://elibrary.ru/PCHRFW
В сознании русских людей присутствуют коды, которые, как драгоценные клады, были добыты народом на всем протяжении его исторического пути. Эти коды позволяют народу преодолевать великие трудности, превращать поражение в победу, возрождать из праха падающее государство Российское.
Александр Проханов «Коды Русской истории»
Вступление
Ведение в российское правовое поле понятия «культурный суверенитет» с первого взгляда может показаться не самым важным событием на фоне продолжающегося интенсивного проти-
© Федорук М.И. М., 2024.
востояния России и западных стран. Влияние убеждения о приоритете военно-политического измерения суверенитета было традиционно высоким и не оставляет своих позиций. В последнее время все больше внимания также уделяется экономическому и технологическому измерению суверенитета государств [см., напр.: 5; 23].
№ 1/2024
В свою очередь, вопросы культуры и пространства смыслов в общественно-политическом пространстве принято воспринимать как нечто вторичное. Дескать, именно сфера безопасности, а за ней и материальная база обладают первостепенным значением для целей зашиты и укрепления суверенитета. Однако работа с идеалами и убеждениями нередко отходит на второй план. Этой логике корреспондирует доминирование концепции А. Маслоу об иерархии (так называемой «пирамиде») потребностей [2] в научном и образовательном дискурсе. «Пирамида» Маслоу пользуется популярностью на уроках обществознания, среди преподавателей гуманитарных дисциплин в высшей школе и в среде исследователей наук об образовании [см., напр.: 22]1.
Напомним, что в системе координат Маслоу первостепенное значение отдается как раз физиологическим (органическим) потребностям человека и его безопасности. На базе последних, буквально как на фундаменте, строятся все другие потребности, потому концепция ученого и сравнивается с «пирамидой». При этом сфера идеального обнаруживается лишь на самых верхних уровнях «пирамиды». Между тем это ставшее повсеместным восприятие соотношения материального и идеального в пользу первого игнорирует целый пласт знаний о роли идейной составляющей и значении смыслового наполнения сложных политических пространств.
В данной статье мы постараемся заполнить этот пробел. В статье представлен анализ понятия политического пространства и роли идейной составляющей. Демонстрируется важность и своевременность внесения понятия «культурный суверенитет» в правовой порядок России, идет рассуждение о цивилизационной разнице в восприятии права и морали в русском и западном обществах.
Роль идей в политическом пространстве
И. Кант писал о Просвещении как о важном этапе становления человека и общества, об этапе, когда осуществляется выход члена общества из «состояния несовершеннолетия» [8, с. 29]1 2.
1 О спорах применительно к выводам Маслоу см.: За-вирский С.В., Гвоздева Н.В., & Александров АА. Устоит ли пирамида Маслоу? Практика применения «Иерархии потребностей» в свете современных подходов к управлению персоналом // Вестник Санкт-Петербургского ун-та Государственной противопожарной службы МЧС России. 2019. № 4. С. 134—137.
2 Подробнее о роли идей Канта для развития общества см., напр.: Кречетова М.Ю. К различию приватного и публичного применения разума у И. Канта // Вестник Томского гос. ун-та. Философия. Социология. Политология. 2010. № 4 (12). С. 129—134.
Просвещение, писал философ, создает условия для «решимости и мужества пользоваться им [рассудком] без руководства со стороны кого-то другого», т.е. «опекунов, столь любезно берущих на себя верховный надзор над этим большинством» [8, с. 29—39]. Просвещение знаменует формирование публичного пространства использования разума, т.е. открывает возможность и необходимость для членов обществ обсуждать, критиковать предлагать свои идеи и выслушивать идеи других. Иными словами, публичное пространство создает среду для развития идей на благо всего социума совместными усилиями его членов, а значит, возможность общества к «познанию, «избавлению от ошибок и вообще движению вперед» [8, с. 31].
Возникновение новой эпохи открыло перед человеком не только свободу мыслить и высказываться. Сам процесс открытого, осознанного и самостоятельно мышления начинает обретать все более значимое влияние. Ранее концепции обоснования государств, их границ и притязаний друг к другу сводились к религиозным идеям или были сферой занятия исключительно приближенных к власти мыслителей [см. об этом, напр.: 4]. Напротив, Просвещение открыло эту сферу для всех членов общества, а ключевые смысловые конструкции государств и обществ закономерно стали объектом пристального внимания и интенсивной критики. Отныне идеи и смыслы стали касаться каждого.
Такое положение вещей поставило государства перед незнакомыми им вызовами, но одновременно открыло для них и новые возможности.
Во-первых, это касалась внутренней сферы взаимоотношений между властью и обществом. Будучи объектом критики и пристального внимания, система легитимации власти стала нуждаться в более глубокой проработке. Возник запрос на стройную систему телеологического развития, которое нужно было предложить и обосновать перед управляемыми. Равно стали необходимы правила взаимодействия в сфере идей между государством и обществом. Не случайно Кант в упомянутом эссе разделял сферу публичного и частного применения разума. В последней, писал философ, как в сфере осуществления публичных функций, нет места для критики: «Было бы... крайне пагубно, если офицер, получивший приказ от начальства, стал бы, находясь на службе, умствовать относительно целесообразности или полезности этого приказа» [8, с. 31].
Во-вторых, системы телеологического развития, предложенные государствами своим обществам в новых условиях, столкнулись и стали конкурировать между собой на международной арене. Если ранее притязания на захват террито-
№ 1/2024
рий или действия по распространению своих идей не требовали отдельной рефлексии3, то теперь между проекциями («образами будущего»), спонсируемыми конкурирующими державами, возникло нешуточное, подлинное соревнование. Пожалуй, XX в. стал самым кровопролитным примером жестоких войн за первенство «великих идеологий», по образцу которых каждая держава жаждала скроить ни много ни мало весь мир [20].
В-третьих, сами идеи стали превалировать над материальными категориями. Например, концепция Европы как общественно-политической единицы мыслилась, в первую очередь, как идеальная конструкция, где понятия «европейское сознание», «общее дело культуры» превосходили узкие сиюминутные интересы локальных государственных объединений4. Даже границы и географические характеристики при этом уступали амбициям идеологов. Не случайно Европа, формально-географически небольшой полуостров Евразии, фактически претендует на включение в свои границы территорий Турции, Балкан и даже государств Кавказа и Центральной Азии.
В-четверых, соединяясь, посылки о влиянии идей во вне и превалировании идеального над материальным, получили вполне реальное воплощение в мышлении народов. Например, термин «Восточная» Европа для ряда стран, традиционно считавшихся «восточными» после падения Железного занавеса, стал считаться настоящим стигматом. Те страны, которых было принято именовать Восточной Европой, стали яро бороться за новую географо-политическую характеристику — «Центральная Европа» [12].
Это противостояние никуда не делось и с окончанием горячих столкновений. Обещанное обществам мирное время периода «Конца истории» [19] оказалось лишь временной передышкой перед новым витком горячей идейной борьбы. Но новый этап противоборства открыл и незнакомые измерения такой борьбы.
Так, XX в. был временем столкновения идей в рамках одной парадигмы — парадигмы Просвещения и модерна; иными словами, каждый конкурирующий проект был плодом самого Про-
3 Ярко это видно на примере крестовых походов, проблема соотношения с христианской моралью которых стала серьезным испытанием для мыслителей. См. под-роб.: Эрдман К. Происхождение идеи крестового похода. С.-Петербург: Евразия, 2018.
4 Eliot T.S. The Sacred Wood and Major Early Essays. Mineola; New York: Dover Publications, Inc., 1998. Цит. по: Ушакова О.М. Единство европейской культуры как «европейская идея» Т.С. Элиота // Вестник Пермского ун-та. Российская и зарубежная филология. 2009. № 2. С. 62—69.
свещения, а противоборствующие стороны дрались за разные модели реализации идей Просвещения.
Сегодня, после последовательной девальвации каждого из этих проектов, а вместе с ним и самого Просвещения как универсального мифа, если не религии, противостояние вышло на новый, более сложный уровень. Отныне сталкиваются и борются цивилизационные проекты, предлагающие не разный вектор внутри одной системы ценностей, а заново открывающие свои подлинные ценности и защищающие их от пагубного влияния извне.
Цивилизационные пространства и культурный суверенитет
Внутри современного противостояния уместно говорить не о противостоянии государств, а столкновении цивилизационных проектов. История оставила соревнования модернизационных проектов в прошлом, последовательно продемонстрировав девальвацию каждого. Идеология фашизма не устояла в горнилах и кровопролитных битвах Второй мировой войны, коммунизм пал в результате «холодной войны», оставив неизгладимую печать на практике и существе социальной политики капитализма; и, наконец, либерализм девальвировал себя сам, не справившись ни много ни мало с богоподобной ношей мирового лидера.
Вместе с конкуренцией проектов модерна в историю ушла и субъектная структура самого противостояния. Ранее ключевыми акторами такого противостояния были государства. Сегодня же само понятие государства оказывается меньшим по масштабу по отношению к новому субъекту противостояния — цивилизации. Не случайно в литературе встречается понятие «транснациональные пространства» — пространства, превосходящие ставшее классическим для модерна понятие нации. Если раньше государства конкурировали внутри одних и тех же правил, внутри общих, разделяемых конкурентами цивилизационных установок, то современная конкуренция — это конкуренция нового уровня, среди цивилизационных установок. Поэтому отныне именно политические пространства, а не локальные государственные образования «начинают играть все более значимую, а нередко и ведущую роль по сравнению с традиционными типами территориальной и общественно-экономической организации» [14, с. 7].
Вместе с тем сердцем, ведущим актором политического пространства остается государство. Но в отличие от государства модерна, с его хрестоматийной структурой и классическими признаками, речь идет о государстве иного характе-
№ 1/2024
ра — о самобытном государстве. Такое государство-ядро является ключевым защитником, хранителем уникального опыта, накопленных культурных практик и навыка медиации разношерстных культур. Закономерно, что эта формула не так давно получила закрепление в правовом поле в тексте Концепции внешней политики Российской Федерации, утвержденной Указом Президента Российской Федерации от 31 марта 2023 г. № 229. В пункте 4 Концепции закрепляется «особое положение России как самобытного государства-цивилизации, обширной евразийской и евротихоокеанской державы, сплотившей русский народ и другие народы, составляющие культурно-цивилизационную общность Русского мира».
Закономерно в связи с этим, что государство — двигатель цивилизационного пространства, государство-цивилизация не только может, но и обязано вводить правила для защиты своих правил и установок. В предыдущем разделе статьи было продемонстрировано, как культура публичного пространства и необходимость обсуждения идей с момента Просвещения получила важную роль в формировании смыслового содержания и идейного пространства сообществ. Одновременно было отмечено, что сферы идей, формулируемых каждым конкретным государством в системе отношений между ними, входит в состояние конкуренции.
Между тем, в отличие от воззрений Канта в упомянутом выше эссе о Просвещении [8], где философ предлагал вводить ограничения на выражение критических замечаний для целей стабильного функционирования общества, а также в противоречие с замечаниями философа в другой его работе, в трактате «К вечному миру» [7], в котором автор призывал государства удерживаться от вмешательства в политическое устройство и правление других государств, реальная картина взаимодействия отличается от желаемых правил мирного сосуществования.
И напротив, конкуренция идей, цивилизационных проектов, соответствующая поддержка от государств своих цивилизационных проектов достигла небывалого размаха. В частности, только концепция мягкой силы5 прямо подразумевает использование представления о государстве как способе распространения его авторитета и завоевания симпатий среди граждан других государств с тем, чтобы приобрести существенное влияние за пределами своих полномочий. Отметим, что
5 См., напр.: Nye J.S. Soft Power: The Means to Success in World Politics. Public Affairs, 2004. Дж. Най считается автором классических исследований по теме. Между тем сама по себе идея считать именного этого автора классиком является следствием доминирования цивилизационного подхода.
речь идет о распространении именно представления, а не знания о всей полноте проблем и реальной практике управления в распространяющей такое представление стране.
В связи с этим Президентом России были предприняты шаги по введению новой категории в российский правопорядок — категории «культурный суверенитет». Указом Президента России от 25 января 2023 г. № 35 «О внесении изменений в Основы государственной культурной политики, утвержденные Указом Президента Российской Федерации от 24 декабря 2014 г. № 808» (далее — Указ Президента о культурном суверенитете), были внесены соответствующие изменения.
В силу названных поправок «культурный суверенитет» определяется как «совокупность социально-культурных факторов, позволяющих народу и государству формировать свою идентичность, избегать социально-психологической и культурной зависимости от внешнего влияния, быть защищенными от деструктивного идеологического и информационного воздействия, сохранять историческую память, придерживаться традиционных российских духовно-нравственных ценностей».
Помимо собственно определения культурного суверенитета, которое, как видно из приведенной поправки, подразумевает защиту от влияния идей и системы целеполаганий других цивилизационных проектов, Указ Президента о культурном суверенитете содержит другие важные положения. Документ знаменует отказ от расхожего ранее понимания России как пограничной культуры, культуры-мостика, т.е. некой вторичной субстанции, обретающей самость в силу своей роли связующего звена Запада и Востока. Напротив, закреплена идея, что накопленный «уникальный опыт взаимовлияния, взаимообогащения, взаимного уважения различных культур» играет роль «основы общероссийской гражданской идентичности» (абз. 3 раздела I Основ государственной культурной политики в ред. Указа Президента о культурном суверенитете).
Больше того, в том же абзаце подчеркивается самобытность культуры России, при этом объединяющим элементом для других культур выступает «сложившаяся система российских духовно-нравственных ценностей». Иными словами, текст поправки свидетельствует о значении России как акторе политического пространства, как источнике и защитнике цивилизационной платформы, системы идей, которая обладает уникальным и самобытным содержанием и нуждается в особой защите.
№ 1/2024
Цивилизационные особенности и право
Статья завершается настоящим, третьим разделом. Логика развития мысли закономерно приходит к необходимости раскрыть содержание самих правил, стоящих за формулировками указов главы государства и лежащих в основе функционирования русской цивилизации. Несмотря на то что даже самая идеальная законодательная техника не способна отобразить всю глубину и сложность этого особого материала — существа логики функционирования политического пространства, указанные в предыдущем разделе поправки следует считать удачным примером законодательной конструкции.
Вместе с тем следует иметь в виду, что сам по себе закон как свод обязательных правил не способен претендовать на исключительный механизм регулирования общественных отношений. При этом такая ограниченность следует из особенностей русской цивилизации и соответствующей ей русской правовой культуры. Право, понимаемое как сухой, формальный и бюрократический механизм, не способно включить всю совокупность метафизики общественных отношений, формировавшихся на территории России под влиянием уникальных исторических и географических факторов, а также ее отличительные черты формирования легитимности власти и инструментов ее влияния на общество. Одновременно следует отметить, что связанность настоящего исследования рамками научной статьи по объективным причинам делает невозможным раскрытие всей палитры особенностей права и власти в русской цивилизационной практике.
Для целей статьи и демонстрации различия в правилах русской и западной цивилизации выбран один из ключевых маркеров цивилизации — сущность права и сущность осуществления власти через право. Как и на Западе, так и в России право было и остается одним из основных инструментов регулирования отношений в обществе. Однако в настоящем разделе речь пойдет не о структуре нормы как таковой, мы воздержимся от стандартных для компаративистских исследований сравнений формального компонента правовых систем. Напротив, речь пойдет о сущности самих правовых отношений, отношения к праву как инструменту (наряду с другими инструментами) и воле правителя как источнику правил. Закономерным следствием этой задачи будет демонстрация отдельных правовых институтов и инструментов, что передают знание о соотношении морали, права и ценностей в сравниваемых обществах.
В литературе распространено убеждение о разнице понимания права и власти в западной и
восточных традициях. При этом для целей нашей статьи и дальнейшей дискуссии деление на западную и восточную производится на основании религиозных различий, т.е. западной и восточной ветвях христианства. Эти концепции гласят, что западная и восточная традиции правопонимания и понимания природы власти носят существенные различия в силу особенностей и формирования, и географо-политических факторов развития.
Западная традиция в своем становлении опиралась и исходила из примата рациональной истины в своем становлении. В свою очередь, Просвещение и модерн укоренили эту традицию. При таких обстоятельствах рациональное мышление фактически заменило религиозное. Это имело существенные последствия для таких мощных социальных институтов, как право и власть. В частности, право как носитель истины стало приобретать сакральные черты, при этом оставаясь рациональной и замкнутой системой: «Закон чисто внешний и, следовательно, рассудочный, заступил место закона нравственного и живого, который один не боится рационализма, ибо объем-лет не только разум человека, но и все его существо» [21]. Иными словами, критерием правомерности (т.е. допустимости) поведения в социальном смысле становилось его соответствие праву, происходило формальное соотнесение должного и действительного.
В свою очередь, власть в этой концепции отделялась от человека, ее осуществляющего. Другими словами, должное лицо и физическое лицо, замещающее должность, воспринималось как разные сущности. Поэтому отправление публичных функций никак не влияло на личные отношения такого лица и, наоборот, личностные факторы и перипетии не мешали такому лицу в отправлении власти. Иными словами, в результате господства права как некой сакральной истины властное начало не превалировало в социуме, его роль и место занимало право [17].
Совершенно иная ситуация наблюдалась в восточной традиции. Критерием правомерности выступало не формальное соответствие истине (фактически ее отражению в праве), а соответствие поведения ценностным установкам. То есть, формально будучи неправомерным, то или иное поведение могло считаться допустимым. Но противоречие ценностным установкам в этой концепции воспринималось как выходящее за пределы допустимого, даже если формально оно находилось внутри правовых норм. Именно этими особенностями можно объяснять описываемое социологами «двоемыслие», характерное для российского общества [см., напр.: 11]. В частности, нарушение правовых норм — так называемый «пра-
№ 1/2024
вовой нигилизм» — допустимо, ведь оно не нарушает базовых понятий о справедливости.
Природа власти в этой концепции также функционирует отлично от западной. Так, лицо, осуществляющее власть, нередко не отличимо от самой властной функции. Именно этим можно объяснять, что только догадки о совершении порочащих поступков политиков в российской истории могло стоить карьеры (Ю.И. Скуратов), а доказанные аморальные действия политиков западных стран (Б. Клинтон) не мешали ее продолжению. Этими же основаниями можно объяснить связь должностного лица с осуществляемой им политикой, когда в западной традиции смена имен не влияет на ход политической жизни, а в восточной может поменять многое.
Эти соображения имеют значительные последствия для современного состояния отношений в западном и восточном обществах. Например, институт права настолько приобрел всепроникающий характер в западных обществах, что разрушил самые базовые институты. Например, семейные отношения более не содержат и не регулируются властью отдельных членов семьи. Уравнивание в формальных правах всех членов «ячейки общества» (т.е. не только детей, но и родителей) делает их равными перед законом, но напрочь лишает всякой автономии. Равным образом, такая тоталитарная логика всепроникающего регулирования права (т.е. «истины», вещи в себе) возводит атомизацию в обществе на предельный уровень, а человек не только лишается природных половых признаков, но и приобретает черты машины (трансгуманизм).
Одновременно разница в матрице мировосприятия отражается на организации власти. В западной традиции было необходимо уравновешивать интересы сословий, которые, в свою очередь, сформировали королевскую власть. Взаимодействие и противоречие интересов сословий вылились в необходимость искать компромиссы, а королевская власть соглашалась на ограничения.
Иная ситуация складывалась в восточной традиции. В частности, Н.М. Коркунов пишет: «Князья наши... являлись членами одного общерусского княжеского рода, в силу этого с самого начала были представителями идеи национального единства. Национальная идея, которую представлял князь, была выше всяких местных интересов или прав» [9, с. 219]. При этом главной задачей власти, как пишет Коркунов, была не борьба за власть с населением, как это могло происходить в странах Запада. Напротив, большие территории и небольшое количество проживающих на ней не заставляли власть заниматься организацией населения и установлением порядка. В связи с этим возникновению субъективных прав
в западном смысле не было оснований, а самоограничение власти происходило в силу необходимости такой порядок соблюдать.
Современная литература изобилует рассуждениями о кризисе западной цивилизации или западной традиции права. В числе прочего исследователи обращают внимание на разрушение однополярного мира и возрождение былых центров силы. Разумно предположить, что с обретением былого влияния эти силы обратят внимание и на восстановление социальных отношений, присущих этим территориям имманентно, в силу особенностей исторического развития.
А. А. Проханов называет эти особенности «кодами», «драгоценными кладами», присущими русскому сознанию, обладание ими, следуя мысли автора, гарантирует успех развития общества [13]. Задача исследователя, на наш взгляд, предупредить эти изменения и вовремя привлечь внимание к необходимой научной дискуссии по теме.
Заключение
Проблема Восток — Запад, столь долгое время волновавшая умы русской интеллигенции, отныне перестает быть вопросом исключительно философских салонов или профессиональных мыслителей [о таких дискуссиях см., напр.: 15]. В свое время наступление эпохи Просвещения знаменовало открытие обсуждений видов проектов развития модерна для всего общества в каждом государстве. Между тем не всегда такое обсуждение было полноценным, а государства, ко-оторые выбирали тот или иной проект внутри модерна, допускали лишь ограниченную критику выбранного пути. Такие ограничения достигались разными способами — от прямой и грубой цензуры до тонких техник «дисциплинарного» общества [подроб. см.: 18].
События наших дней наследуют этому периоду. С одной стороны, проекты модерна Просвещения показали свою несостоятельность. Можно констатировать, что на этом засилью рационализма подходит закономерный конец. С другой стороны, по типу, предложенному Просвещением, государства начинают возвращаться к своим самобытным чертам, одновременно возводя их в образ будущего и допуская такие образы в публичное пространство.
Таким образом, Просвещение оставило богатое наследство. Тяжелым путем было установлено, что ни один из проектов развития модерна не способен создать устойчивого и всеобъемлющего пути развития «для всех». Вместе с тем этот опыт вернул в состояния, в которых общества могут двигаться не по навязанному пути рационализма
№ 1/2024
разного толка, а вновь найти вместительный и универсальный базис внутри самих себя для гармоничного и поступательного развития.
Одновременно Просвещение дало правовые инструменты и опыт противодействия конкурирующим инструментам других цивилизационных проектов. Эти инструменты помогут противостоять тем негативным проявлениям западной культуры и права, примеры которых были продемонстрированы в третьем разделе настоящей статьи и которые способны подорвать цивилизационную основу русского правопорядка.
Список источников
1. Eliot T.S. The Sacred Wood and Major Early Essays. Mineola; New York: Dover Publications, Inc., 1998.
2. Maslow A.H. Motivation and Personality.
N.Y.: Harpaer and Row, 1954.
3. Nye J.S. Soft Power: The Means to Success in World Politics. Public Affairs, 2004.
4. Skinner Q. A genealogy of the modern state // Proceedings of the British Academy. Vol. 162. № 325. 2009. Pp. 325—370.
5. Болдырев О. Экономический суверенитет государства и конституционно-правовые механизмы его защиты. М.: Проспект, 2021.
6. Завирский С.В., Гвоздева Н.В., & Александров АА.. Устоит ли пирамида Маслоу? Практика применения «Иерархии потребностей» в свете современных подходов к управлению персоналом // Вестник Санкт-Петербургского ун-та Государственной противопожарной службы МЧС России. 2019. № 4. С. 134—137.
7. Кант И. К вечному миру // Соч.: В 8 т.
М., 1994. Т. 7. С. 5—56.
8. Кант И. Ответ на вопрос: что такое Просвещение? Собр. соч. в 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 8. С. 29—37.
9. Корку нов Н.М. Русское государственное право. Т. I. Введение и общая часть. 6-е изд. СПб., 1909.
10. Кречетова М.Ю. К различию приватного и публичного применения разума у И. Канта // Вестник Томского гос. ун-та. Философия. Социология. Политология. 2010. № 4 (12). С. 129—134.
11. Левада Ю. Человек лукавый: двоемыслие по-российски // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2000. № 1. С. 19—27.
12. Маркова Е.Н. Понятие Центральной и Восточной Европы: проблемы идентификации группы государств в целях сравнительного правоведения // Сравнительное конституционное обозрение. 2009. № 5 (72). С. 5—15.
13. Проханов АА. Коды Русской истории // Завтра.ру. Блоги сообщества. Авторский блог
Александра Проханова. 2019. 3 сентября // URL: https://zavtra.ru/blogs/kodi_russkoj_istorii (Дата обращения: 26.11.2023)
14. Стрежнева М.В. Введение // Транснациональные политические пространства: явление и практика / Отв. ред. М.С. Стрежнева. М.: Весь Мир, 2011. С. 7—15.
15. Треушников ИА. Правовые аспекты проблемы «Запад — Восток» в философии всеединства // Философия права. 2009. № 2. С. 12—17.
16. Ушакова О.М. Единство европейской культуры как «европейская идея» Т.С. Элиота // Вестник Пермского ун-та. Российская и зарубежная филология. 2009. № 2. С. 62—-69.
17. Фон Халем Ф. Историко-правовые аспекты проблемы Восток — Запад // Вопросы философии. 2002. № 7. С. 26—52.
18. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ад Маргинем, 2015.
19. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3. С. 84—118.
20. Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. Короткий XX век: 1914 — 1991. М.: Независимая Газета, 2004.
21. Хомяков А.С. Несколько слов о западных вероисповеданиях по поводу брошюры г-на Ло-ранси // Сочинения богословские. СПб.: Наука: Санкт-Петербургская издательская фирма, 1995. С. 57—105.
22. Шарычева М.Э. Психолого-педагогические особенности формирования мотивации младших школьников // Проблемы современного педагогического образования. 2022. № 75-4. С. 319—322.
23. Шкодинский С.В., Кушнир А.М., Продчен-ко ИА. Влияние санкций на технологический суверенитет России // Проблемы рыночной экономики. 2022. № 2. С. 75—96.
24. Эрдман К. Происхождение идеи крестового похода. СПб.: Евразия, 2018.
References
1. Eliot T.S. The Sacred Wood and Major Early Essays. Mineola; New York: Dover Publications, Inc., 1998.
2. Maslow A.H. Motivation and Personality.
N.Y.: Harpaer and Row, 1954.
3. Nye J.S. Soft Power: The Means to Success in World Politics. Public Affairs, 2004.
4. Skinner Q. A genealogy of the modern state // Proceedings of the British Academy. Vol. 162. № 325. 2009. Pp. 325—370.
5. Boldyrev O. The economic sovereignty of the state and the constitutional and legal mechanisms of its protection. M.: Prospect, 2021.
6. Zavirsky S.V., Gvozdeva N.V., & Alexandrov AA. Will Maslow’s pyramid stand? The practice of
№ 1/2024
applying the «Hierarchy of Needs»” in the light of modern approaches to personnel management // Bulletin of the St. Petersburg University of the State Fire Service of the Ministry of Emergency Situations of Russia. 2019. № 4. Pp. 134—137.
7. Kant I. Towards eternal peace // Op.: In 8 volumes, 1994. Vol. 7. Pp. 5—56.
8. Kant I. The answer to the question: what is Enlightenment? Collected works in 8 volumes. M.: Choro, 1994. Vol. 8. Pp. 29—37.
9. Korkunov N.M. Russian State law, vol. I. Introduction and general part. 6th ed. St. Petersburg, 1909.
10. Krechetova M.Yu. On the difference between private and public use of reason in I. Kant // Bulletin of the Tomsk State University. Philosophy. Sociology. Political science. 2010. № 4 (12). Pp. 129—134.
11. Levada Yu. The Crafty Man: Doublethink in Russian // Monitoring public opinion: economic and social changes. 2000. № 1. Pp. 19—27.
12. Markova E.N. The concept of Central and Eastern Europe: problems of identification of a group of states for the purposes of comparative law // Comparative Constitutional Review. 2009. № 5 (72). Pp. 5—15.
13. Prokhanov AA. Codes of Russian history // Community blogs. The author’s blog of Alexander Prokhanov. 2019. September 3 // URL: https:// zavtra.ru/blogs/kodi_russkoj_istorii (Accessed:
26.11.2023)
14. Strezhneva M.V. Introduction // Transnational political spaces: phenomenon and practice /
Ed. by M.S. Strezhneva. M.: The Whole World, 2011. Pp. 7—15.
15. Treushnikov I A. Legal aspects of the problem «West — East» in the philosophy of unity // Philosophy of Law. 2009. № 2. Pp. 12—17.
16. Ushakova O.M. The unity of European culture as a «European idea» by T.S. Eliot // Bulletin of the Perm University. Russian and foreign philology. 2009. № 2. Pp. 62—69.
17. Von Halem F. Historical and legal aspects of the East — West problem // Questions of Philosophy. 2002. № 7. Pp. 26—52.
18. Foucault M. To supervise and punish. The birth of a prison. M.: Ad Marginem, 2015.
19. Fukuyama F. The end of the story? // Questions of philosophy. 1990. № 3. Pp. 84—118.
20. Hobsbawm E. The Age of Extremes. The short XX century: 1914 — 1991. Moscow: Nezavisimaya Gazeta, 2004.
21. Khomyakov A.S. A few words about Western faiths about the pamphlet by Mr. Lorancy // Works of theology. St. Petersburg: Nauka: St. Petersburg Publishing Company, 1995. Pp. 57—105.
22. Sharycheva M.E. Psychological and pedagogical features of the formation of motivation of younger schoolchildren // Problems of modern pedagogical education. 2022. № 75-4. Pp. 319—322.
23. Shkodinsky S.V., Kushnir A.M., Prodchen-ko I.A. The impact of sanctions on the technological sovereignty of Russia // Problems of market economy. 2022. № 2. Pp. 75—96.
24. Erdman K. The origin of the idea of the Crusade. St. Petersburg: Eurasia, 2018.
Информация об авторе
Федорук М.И. — преподаватель РЭУ имени Г.В. Плеханова; слушатель Института Русской Политической Культуры, Москва, Россия
Статья поступила в редакцию 06.01.2024; одобрена после рецензирования 08.02.2024; принята к публикации 14.02.2024.
Information about the author
Fedoruk M.I. — lecturer at the Plekhanov Russian Economic University; listener at the Institute of Russian Political Culture
The article was submitted 06.01.2024; approved after reviewing 08.02.2024; accepted for publication 1 4.02.2024.
№ 1/2024
