CC BY
63
бренности мира, преходящести жизненных ценностей, которые будут неважны и не актуальны для человека, так как являются временными («калитка»); идея мимолетности посещения музой человека творящего, что говорит о недолговечности и эфемерности соединения человека с абсолютным началом посредством гения вдохновения, которое всегда непрочно и призрачно («визит»); стремление человека к противоположному себе, подчас неизведанному, но неизменно манящему, за счет своей контрастной взаимодополняемости вне человеческого начала («поиски нежного человека»).
ЛИТЕРАТУРА
Аполлинер Г. 2008: Стихотворения. М.
Каммингс Э. Э. 2004: Избранные стихотворения в переводах Владимира Бриташин-ского. М.
Свитин А. П. 2008: В объятьях смысла: вербальные и графические тексты. Красноярск.
TRADITION AND ORIGINALITY OF ALEXANDER SVITIN'S POETRY
N. P. Koptseva, M. G. Smolina
The paper covers A. P. Svitin's poetry, registers the overlapping of analytical worldview and lyrical perception of reality. Traditional for the poet features are revealed through their comparison with European poetic traditions (E. Cummings, G. Apollinaire). Poetic originality is connected with the ideas of life behind a mask and carnival atmosphere.
Key words: A. P. Svitin, poetry, E. Cummings, G. Apollinaire, Krasnoyarsk, graphic and verbal
© 2013
Е. Р. Иванова
ИДЕЙНО-ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ НОВЕЛЛЫ А. ФОН ДРОСТЕ-ХЮЛЬСХОФ «БУК ИУДЕЯ»
В статье анализируется произведение немецкой писательницы Анетты фон Дросте-Хюльсхоф (1797-1848) «Бук иудея» в контексте литературы бидермейера. Недостаточно изученное в российском литературоведении художественное наследие А. Дросте-Хюльсхоф по-разному оценивается учеными. Учитывая разные точки зрения на эстетическую направленность творчества писательницы, автор статьи предлагает свой взгляд на проблему. Основой авторской концепции стали письма и дневники А. Дросте-Хюльсхоф, а также художественный текст. Особое внимание при анализе новеллы «Бук иудея» уделено
Иванова Елена Радифовна — доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой литературы, теории и методики обучения литературе Орского гуманитарно-технологического института (филиала) ОГУ Е-шаП: [email protected]
образам и художественным приемам, которые позволяют говорить о бидермейерских истоках творчества Дросте.
Ключевые слова: А. фон Дросте-Хюльсхоф, письма, дневники, литература бидермей-
ера
Жизнь и творчество А. фон Дросте-Хюльсхоф (1797-1848) связаны с атмосферой немецкой провинции, где она провела почти все свои годы. В родовом имении отца, а после его смерти — в поместье матери, расположенных в Вестфалии, писательница была почти изолирована от масштабных событий современности. Безусловно, пресса и корреспонденция доносили до нее необходимую информацию, но они не оказали влияния на мировоззрение Дросте, в котором первостепенное значение имели такие патриархальные ценности, как «семья», «дом», «родина», «религия». Круг ее общения был ограничен членами семьи, родственниками. Немаловажную роль в жизни Дросте-Хюльсхоф сыграла строгая опека матери — властной, набожной женщины.
Вместе с тем писательница вела активную переписку с деятелями немецкой культуры. Дружеские отношения у нее сложились с поэтами так называемой «швабской школы» — Л. Уландом, Г. Швабом, Ю. Кернером. В ее доме бывали Я. и В. Гримм.
Творчество А. фон Дросте-Хюльсхоф не исследовано в полном объеме современными российскими учеными1, хотя в зарубежной науке наследие писательницы изучается на протяжении уже долгого времени. И все же нерешенным остается вопрос о соотнесении ее творчества с одним из литературных направлений XIX в. Ряд литературоведов склонны рассматривать ее творчество в рамках позднего романтизма (Й. Шлаффер, Г. Петерли), другие связывают его с реалистическими тенденциями (К. Бетхер, А. С. Бакалов). Однако большинство ученых соотносят творчество А. фон Дросте-Хюльсхоф с литературой бидермейера (К. Давид, Г. Вейд, Х. Кальтхоф, Ф. Сенгле, Л. Н. Полубояринова и др.). В своем исследовании мы придерживаемся последней точки зрения.
Воспитанная в строгих рамках ортодоксальной католической веры, будучи наследницей традиций старинного дворянского рода, проведшая большую часть
1 Помимо словарных статей в различных энциклопедиях, можно отметить статью Н. П. Вер-ховского о Дросте-Хюльсхоф в академической пятитомной «Истории немецкой литературы», включенную в раздел о литературе второй половины XIX в., когда писательницы уже не было в живых (История немецкой литературы 1966: в 5 т. Т. 4. М.), довольно поверхностный материал К. Бетхера в переведенной с немецкого «Истории немецкой литературы» в 4 т. (Бетхер К. 1979: Немецкая литература между 1830 и 1895 годами // История немецкой литературы: в 4 т. Т. 2. М.). Среди других изданий, в которых поэтесса лишь упоминается в связи с переводом ее отдельных стихотворений, назовем «Предисловие» А. С. Дмитриева к антологии «Немецкая поэзия XIX в.» (Дмитриев А. С. 1984: Немецкая поэзия XIX века // Немецкая поэзия XIX века. М.), а также предисловие Г. И. Рат-гауза «По следам Орфея» к сборнику произведений немецких и австрийских поэтов (Ратгауз Г. И. 1993: По следам Орфея // Германский Орфей. Поэты Германии и Австрии XVIII-XX в. М.), буквально несколько слов о писательнице содержится в «Истории всемирной литературы» (Тураев С. В. 1989: Литература 1830-1949 гг. Берне. Бюхнер. Гейне периода эмиграции. «Предмартовская» поэзия и публицистика // История всемирной литературы: в 9 т. Т. 6. М.). Среди исследований последних лет следует назвать монографию А. С. Бакалова, в которой одна из глав посвящена анализу поэзии А. Дросте-Хюльсхоф (Бакалов А. С. 1999: Немецкая послеромантическая поэзия. Самара), а также раздел в учебнике (Березина А.Г. (ред.) 2005: История западноевропейской литературы. XIX век. Германия, Австрия, Швейцария М.).
своей жизни в уединенном провинциальном поместье, она не была подвержена влиянию каких-либо современных ей литературных тенденций. «Дросте оказалась в обстановке взаимовлияний и взаимоотталкиваний едва ли не единственным автором, абсолютно непричастным к самой проблеме литературного "обмена опытом". Ни она сама не ощутила воздействия литературной моды — крупные писатели современности были ей, попросту, незнакомы, — ни со стороны кого бы то ни было на протяжении полутора веков не нашлось охотников подражать ее манере письма»2. Свои произведения А. Дросте писала так, как подсказывало ей собственное ощущение эпохи, в которой доминировали бидермейерские настроения. Следуя своему поэтическому чувству, она никому не подражала. В 1843 г., пытаясь определить свое место в немецкой литературе, осознать себя как поэта, А. фон Дросте-Хюльсхоф написала: «Неколебимее, чем когда бы то ни было, остается моя решимость никогда не работать на эффект, не следовать ни одной из излюбленных манер и никакому вождю, кроме вечно истинной природы, и полностью отвернуться от нашего напыщенного времени и обстоятельств»3.
Современники не оценили по достоинству талант поэтессы и писательницы А. фон Дросте-Хюльсхоф. Думается, что причиной этого была ее дистанцирован-ность от актуальных проблем действительности, а также трепетное, основанное на вечных ценностях бытия отношение к «малому» миру, составляющему узкий круг ее жизни. Немаловажную роль в этом сыграло и то, что творчество женщин-писательниц в Германии 20-40-х гг. XIX в. не воспринималось обществом всерьез. Идеи эмансипации, волновавшие романтиков, не получили поддержки в период Реставрации. Женщине отводилась роль хозяйки, матери, хранительницы домашнего очага. Выступления феминисток не имели значительного воздействия на общественное мнение. В литературной и культурной жизни Германии 20-40-х гг. XIX в. были известны имена И. Ган-Ган, Р. В. фон Энзе (1771-1833), Й. П. Лизер (1804-1870), Ф. Левальд (1811-1889) и других сторонниц активной общественной позиции женщин, однако А. фон Дросте-Хюльсхоф нельзя поставить рядом с ними. Ее взгляды на жизнь принципиально расходились с теми, которых придерживались эти дамы.
Слишком подверженная переменам настроения, восприимчивая к словам окружающих, ранимая, А. фон Дросте-Хюльсхоф оставалась для многих загадкой. О богатстве духовного мира Дросте свидетельствуют только ее произведения и письма. В одном из них, адресованном А. М. Шприкманну, другу отца и ее духовному наставнику, она писала: «... Мой злой демон (Plagedämon) носит романтическое и фатовское имя, его зовут «томление по дали» („Sehnsucht in die Ferne"), нет, нет, Шприкманн, это в самом деле не шутка. Вы знаете, что я вовсе не безрассудная женщина, моя причудливая, необычная беда не из книг и романов, как хотел бы думать каждый. Но никто, кроме Вас, не знает, что это не было принесено мне внешними обстоятельствами, это всегда лежало во мне .»4. Думается, что «причудливая, необычная беда» („wunderliches, verrücktes Unglück") писательницы, заключалась в трагическом ощущении краха тех нравственных ценностей, на которых основывался ее духовный мир. Стремление поэтессы по-
2 Бакалов 1999, 69.
3 Droste-Hülshoff 1992, 56.
4 Droste-Hülshoff 1992, 75.
казать, объяснить свое поэтическое «я» лишь увеличивало пропасть между ней и окружающими. Известно, что В. Гримм, побывав в кругу семьи А. фон Дросте-Хюльсхоф, охарактеризовал ее как «назойливую и тщеславную» особу. В письме брату Я. Гримму он писал: «Жаль, что в ее сущности („in ihrem Wesen") есть что-то суетливое и неприятное <...> она во что бы то ни стало хочет блистать и мечется от одного к другому»5. Сама А. Дросте остро ощущала свой разрыв с современным миром. «Я не могу и не хочу быть известной сейчас, — писала она, — но через сто лет я хотела бы, чтобы меня читали». Поэтесса была убеждена, что только с высоты ХХ столетия, когда будут расставлены все акценты в истории Германии 20-40-гг. XIX в., ее произведения будут поняты и оценены. Предсказания А. фон Дросте-Хюльсхоф сбылись лишь частично.
Поскольку творчество А. Дросте приходится на 20-40-гг. XIX в., то рассматривать его в контексте романтической литературы было бы анахронизмом. Безусловно, произведения романтиков были ей известны, и в поэзии, и прозе А. Дросте-Хюльсхоф обнаруживаются общие идейно-тематические черты, но они ассимилируются с художественным миром писательницы и становятся приметами ее авторского стиля. Не совсем убедительными кажутся также попытки соотнести творчество А. Дросте с реализмом. Детализация картины мира, ограниченность тематики материалом частной жизни, точное, почти фактографическое воспроизведение реалий провинциальной действительности еще не дают оснований причислить произведения А. Дросте к реалистической литературе, которая предполагает, напротив, выявление типологических черт объективного мира и настроена на его критическое изображение. Этого в творчестве писательницы нет. Совершенно далека А. Дросте-Хюльсхоф и от идей «тенденциозной» литературы. Все это дает основание рассматривать самобытное художественное наследие А. Дросте в контексте литературы «высокого» бидермейера, традиции которого проявляются и в поэзии, и в прозе писательницы.
В идейно-тематическом плане связь художественного мира писательницы с традициями бидермейера обнаруживается прежде всего в создании сугубо бидер-мейерского локуса — дома, семьи. Однако А. Дросте расширяет его рамки, вводя в обиход понятие «родного угла», «малой родины». Все ее творчество посвящено родной Вестфалии: это поэтические циклы «Степные картины» („Heidebilder", 1841-1842), «Скала, лес и озеро» („Fels, Wald und See", 1835-1842), новелла «Бук иудея. Картина нравов горной Вестфалии» („Die Judenbuche. Ein Sittengemâlde aus dem gebirgichen Westfalen", 1842), очерки «Картины Вестфалии» („Bilder aus Westfalen", 1845) и другие произведения.
Временное пространство произведений А. Дросте разворачивается в промежутке «настоящее — прошлое — настоящее». Дальнейшее развитие действия невозможно предугадать, автор не дает читателю никакого направления или намека, как сложится в дальнейшем судьба ее героев, но очевидно, что преемственность поколений не будет прервана. В этом также видится бидермейерская черта. Литература и искусство бидермейера, помимо культа старого доброго времени, провозглашали ценность сиюминутного бытия. Неуверенность в завтрашнем дне и бессилие перед ходом истории стали причиной такого отношения к будущему.
5 Цит. по: Kalthoff-Pticar 1988, 29.
Отмеченные особенности, позволяющие рассматривать прозу А. Дросте-Хюльсхоф как литературу «высокого» бидермейера, присущи главным образом ее раннему творчеству. Несколько особняком в наследии писательницы стоит новелла «Бук иудея» („Judebuch", 1842) — самое известное и достаточно хорошо изученное произведение А. Дросте, работа над которым шла почти двадцать лет. Возможно, поэтому в новелле воплотились все основные особенности творчества писательницы.
Исследователи по-разному оценивают это произведение, акцентируя внимание на романтических, реалистических и даже натуралистических чертах новеллы. Нам кажется, что выделение одной из названных доминант приведет к одностороннему анализу произведения. «Бук иудея» — это своеобразный синтез названных тенденций, которые проявились в литературе бидермейера, стоящей на стыке этих важных литературных явлений эпохи.
Главным аргументом реалистической концепции является документальная основа произведения. Известно, что подобное происшествие было описано в архивных документах дяди А. Дросте А. фон Хакхаузена в 1818 г. Отмечается также сходство сюжета с историей алжирского раба, опубликованной в журнале «Волшебная лоза» („Wünschelrute") за 1818 г. Однако, интерпретируя документальный материал, А. Дросте не представляет событие как нечто типичное, открывающее законы или нормы современного общества, как это было, например, у Ф. Стендаля. Напротив, смерть еврея-ростовщика Аарона представлена в новелле как событие исключительное, не позволяющее увидеть никакой закономерности. Подзаголовок произведения «Картина нравов из горной Вестфалии» („Ein Sittengemälde aus dem gebirgichten Westfalen"), как пишет Л. Н. Полубояринова, «свидетельствует об установке на невыдуманность этнографических деталей и характеров»6. Но и это еще не дает основание говорить о реалистичности новеллы. «Бук иудея» был задуман как часть художественного цикла, посвященного Вестфалии, поэтому в детализации ее быта и нравов проявляется присущее бидермейеру изображение мира. Благодаря этим подробностям картина жизни вестфальцев, представляющая здесь вариант бидермейерского топоса, не расширяется, а становится более глубокой. В начале новеллы А. Дросте очерчивает и характеризует место действия. «Край, к которому принадлежало это местечко, был одним из тех захолустий без фабрик и ярмарок, без военных путей, где каждое чужое лицо вызывало сенсацию и путешествие на тридцать миль превращало всякого в Улисса его края — короче, место, каких в Германии много, со всеми его врожденными недостатками и добродетелями, оригинальностью и ограниченностью».
В дальнейшем действие не выходит за границы этого «местечка», однако за счет описания обычаев, природы, праздников, национальных костюмов, природы оно предстает перед читателем во всех подробностях. Исключение составляет лишь бегство Мергеля и его долгое пребывание в турецком плену, но об этом лишь упоминается как о свершившемся когда-то событии и не более.
Как и писатели-реалисты, А. Дросте важную роль придает среде, в которой воспитывался главный герой новеллы Фридрих Мергель. Писательница одной из первых в немецкой литературе ставит проблему влияния условий жизни на лич-
6 Полубояринова 2001, 79.
ность. Подробно, шаг за шагом, она показывает этапы формирования личности Фридриха от самого рождения до его смерти. А. Дросте подчеркивает все важные факторы, повлиявшие на характер Фридриха: необузданный гнев и пьянство его отца Германа Мергеля, своенравие матери, не сумевшей воспитать сына в христианском благочестии, влияние дяди Симона Земмлера, промышлявшего браконьерством и кражей леса. Немалую роль играет и вся атмосфера деревушки Б., живущей среди глухих лесов по своим особенным законам. В этом состоит значительный шаг, который делает писательница навстречу реалистическому освоению действительности.
Однако логика столь подробного описания среды обитания Фридриха Мергеля в финале новеллы нарушается. Став преступником, нарушившим множество религиозных заповедей и нравственных норм, он вдруг раскаивается и, мучимый угрызениями совести, кончает жизнь самоубийством. Думается, что душевный переворот героя связан с его возвращением в родные края. Мотив возвращения на родину становится одним из значительных в литературе бидермейера в целом. Для А. Дросте малая родина — святое место, где открываются лучшие стороны человеческой личности. Исчезновение Мергеля из деревни было связано с убийством еврея-ростовщика Аарона. В глазах его земляков Мергель — убийца, однако никаких явных улик, кроме домыслов и фатального стечения обстоятельств, нет. И читатель так до конца и не знает, действительно ли Мергель убил ростовщика. Но вот он возвращается в родные места, и вскоре его находят повесившимся на буке, под которым когда-то нашли несчастного Аарона. Соплеменники в память о нем вырезали на коре этого немого свидетеля убийства слова: «Когда ты приблизишься к этому месту, с тобой случится то же, что ты сделал со мной.» („Wenn du dich diesem Orte nahest, so wird es dir ergehen, wie du mir getan hast.") Однако Фридрих не мог прочитать этой надписи, она была сделана на иврите. Следовательно, к этому буку его влекло не роковое предсказание, а совесть. Душа Мергеля возродилась, ни долгие странствия, ни тяжелые испытания не повлияли на нее так, как возвращение в родные края. Несмотря на трагичность финала, его исход решен в русле мировоззрения бидермейера: остались непререкаемыми ценностями дом, малая родина, нравственные и христианские законы.
Новелле присущи и романтические приемы. Например, образ бука, который обретает мистические черты. Он появляется на пути Фридриха всякий раз, когда в его жизни случаются важные события. На его фоне происходит важный разговор мальчика с дядей. «Неожиданно Симон спросил: «Ты пьешь бренди?» Ребенок не отвечал... «Молится ли мать по-прежнему так много?» — вновь заговорил Симон.
— Да, каждый вечер две молитвы.
— Да? И ты молишься с ней?
Мальчик смущенно засмеялся, бросая искоса хитрый взгляд.
— Мать читает одну молитву вечером перед едой, когда я еще не вернулся с коровой, и другую в постели, когда уже сплю.
— Так, так, парень!
Эти последние слова были сказаны на фоне бука, накрывшего вход в ущелье. Было совсем темно; четверть луны появилась на небе, но ее слабого мерцания хватало лишь для того, чтобы дать предметам, которых оно касалось сквозь ветви, необычное очертание. Фридрих шел за своим дядей; его дыхание было частым, и
если бы кто-то видел его лицо, то его поразило бы ужасное выражение, в котором ощущалось скорее фантастическое напряжение, нежели страх».
Именно бук становится свидетелем того, как Симон сбивает Фридриха с истинного пути, как совершались в лесу разбой и воровство, как был убит ростовщик Аарон. Однако мистический ореол вокруг этого дерева разрушается в финале новеллы, когда на одном из его сучьев повесился Фридрих Мергель. Не обладая никакими чудесными свойствами, бук становится своеобразным символом господства высоких моральных ценностей и веры.
К романтическим можно отнести еще несколько эпизодов новеллы: мотив двойничества в сцене возвращения Фридриха на родину, детективное начало, которое, как и у романтиков, не получает своего четкого логического и аргументированного развития, мотив судьбы, рока. Однако все они переосмысливаются писательницей в традициях постромантической эпохи, в традициях литературы «высокого» бидермейера.
В детальном изображении маленького мира деревушки Б., затерянной в лесах горной Вестфалии, обнаруживается множество черт, характерных для литературы бидермейера: бытописание, детализация, внимание к жизненным ценностям, аполитичность, дидактизм. Вместе с тем в новелле А. Дросте очевидно более их глубокое понимание и развитие. Бытописание приближается к исследованию жизненной среды героя, детали из простых реалий быта часто превращаются в значимые образы-символы. Более того, нормы бюргерской морали, которые всегда проповедовала литература бидермейера, А. Дросте-Хюльсхоф поднимает на иной уровень: истоки духовной жизни она видит в вере. Не случайно в новелле развиваются мотивы мук и всепрощения, христианской любви. Это проявляется и в библейском мотиве о камне в эпиграфе к новелле, и в молитвах фрау Мергель, и в сцене, когда вернувшийся домой в ночь на Рождество Фридрих слышит пение рождественского псалма и т. д.
Значительно усложняется у А. Дросте изображение психологии героя, которая еще строится на фиксировании внешних проявлений его душевного состояния, но делается это гораздо тоньше. Интересен в этом плане стилистический анализ сцены размышлений Фридриха незадолго до самоубийства. «Ребенок видел, как он сидел на опушке Бредерского леса и резал по ложке. «Он резал, но разрезал ее пополам», — сказала маленькая девочка. Это было два дня назад. После обеда снова обнаружился его след: еще раз ребенок обнаружил его на другой стороне леса, в кустарнике, где он сидел, спрятав лицо в коленях и, казалось, спал».
О душевном состоянии героя свидетельствует замечание девочки: вырезая ложку, он так глубоко задумался, что не заметил, как разрезал ее пополам. В первоначальном варианте сцены этого нюанса в тексте не было.
В более позднем варианте уже появляется разрезанная пополам деревянная ложка, но это еще не окончательный текст.
Как видно, в новелле А. Дросте уточняет место действия, вместо ребенка (das Kind) появляется образ девочки (die Mädchen), что, возможно, придает повествованию некоторую «сказочность». Отметим, что в окончательном варианте Фридрих «резал по ложке» („an einem Löffel schnitzelte"), то есть он не был сосредоточен на процессе ее изготовления, как это отмечено в другом отрывке („einen Löffel schnitzelte"). Эта деталь подчеркивает, что задумчивость Мергеля была столь глу-
бокой, что он даже не замечал, что просто портит эту деревянную ложку. Сравнение приведенных отрывков свидетельствует о стремлении А. Дросте проникнуть во внутренний мир героя и показать его читателю. Для этого она использует детали внешней психологической характеристики, соотносимые с состоянием души героев, но еще не создает основательной картины психологии своего персонажа, хотя роль детали в ее произведении значительно усложняется.
В творчестве А. Дросте-Хюльсхоф воплотились все основные черты литературы бидермейера. Однако осмысленные писательницей, обогащенные образами родного края, наполненные глубокими и серьезными размышлениями о судьбе современников, об истоках нравственности и религиозности, эти черты обрели более значимый характер, что позволяет определить творчество писательницы как «высокий» бидермейер. Именно такой подход к изучению ее художественных произведений позволяет увидеть и объяснить их идейную направленность, а не рассматривать творчество писательницы как нечто промежуточное между романтизмом и реализмом. Не случайно исследовательница К. Кальхоф-Птикар назвала А. Дросте «фрау Бидермейер»7, подчеркнув тем самым доминанту ее художественного мира. Анализ произведений А. Дросте в контексте литературного бидермейера позволяет увидеть их идейно-художественное своеобразие, понять смысл нравственных установок писательницы, оценить ее открытия в области поэтизации «малой родины», которые будут продолжены писателями второй половины XIX в. (например, в «отечественном искусстве»), а также разрушить довольно распространенное мнение о том, что содержанием творчества А. Дросте-Хюльсхоф стали «пустота времени и сухость сердца»8.
ЛИТЕРАТУРА
Бакалов А. С. 1999: Немецкая послеромантическая лирика. Самара.
Полубояринова Л. Н. 2001: Литература эпохи Реставрации (1815-1848 годы) // История зарубежной литературы XIX века / Е. М. Апенко (ред.). М., 64-154.
Böttcher K. 1975: Geschichte der deutschen Literatur von 1830 bis zum Ausgang des 19. Jahrhunderts: in 2 Bd. Berlin.
Droste-Hülshoff A. v. 1992: Sämtliche Briefe. Historisch-kritische Ausgabe. Tübingen.
Droste-Hülshoff A. v. 1998а Sämtliche Werke : in 2 Bd. Frankfurt-am-Mein.
Droste-Hülshoff A. v. 1998б: Der Distel mystische Rose. Gedichte und Briefe. Frankfurt-am-Mein.
Kalthoff-Pticar C. 1988: Annete von Droste-Hülshoff im Kontext ihrer Zeit. Frankfurt-am-Mein.
7 Kalthoff-Pticar 1988, 56.
8 Böttcher 1975, 152.
IDEOLOGICAL AND ARTISTIC PECULIARITY OF A. VON DROSTE-HULSHOFF'S STORY "DIE JUDENBUCHE"
Ye. R. Ivanova
The article presents the analysis of "Die Judenbuche" by a German writer Anette von Droste-Hulshoff (1797-1848) in the context of biedermeier literature. The writer's artistic heritage that is little-studied by Russian literary criticism gets quite diverse appraisal n Russia. Given different viewpoints on esthetic orientation of the writer, the author of the article puts forward her own opinion of the issue, which is based on A. von Droste-Hulshoff's letters and diaries, and literature text. Particular emphasis has been placed on the characters and techniques employed by the writer in "Die Judenbuche" that make it possible to speak about biedermeier sources of von Droste's works.
Key words: A. von Droste-Hulshoff, letters, diaries
© 2013
Д. Н. Жаткин, Е. В. Комарова
ОСМЫСЛЕНИЕ ТВОРЧЕСТВА А.-Ч. СУИНБЁРНА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКОЙ ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕТВЕРТИ XIX ВЕКА*
В статье рассматриваются особенности восприятия творчества А.-Ч. Суинбёрна русскими писателями и литературными критиками последней четверти XIX в., опиравшимися на труды западноевропейских критиков и литературоведов. Первым русским писателем, обратившим внимание на поэзию Суинбёрна, был И. С. Тургенев, который сразу же дал неизвестному в России поэту самую высокую оценку. Н. Г. Чернышевский ставил творческий потенциал Суинбёрна гораздо выше дарования Виктора Гюго, которому английский автор подражал и перед которым он преклонялся. Н. В. Гербель называл Суинбёрна основателем «сатанической школы» и признавал неизменный рост популярности молодого поэта, указывая вместе с тем, что его творчество не соответствует эпохе. Русское восприятие Суинбёрна характеризовалось многогранностью, разносторонностью, учетом множественности влияний на поэта, попытками вписать его творчество в контекст литературного развития в России.
Жаткин Дмитрий Николаевич — заведующий кафедрой перевода и переводоведения Пензенской государственной технологической академии, доктор филологических наук, профессор, академик Международной академии наук педагогического образования, почетный работник высшего профессионального образования РФ, почетный работник науки и техники РФ, член Союза писателей России, член Союза журналистов России. E-mail: [email protected]
Комарова Елена Васильевна — преподаватель кафедры иностранных языков Пензенского государственного университета архитектуры и строительства. E-mail: [email protected]
*Статья подготовлена в рамках реализации проекта по гранту Президента РФ МД-2112.2013.6 «Текстология и поэтика русского художественного перевода XIX — начала XXI века: рецепция поэзии английского романтизма в синхронии и диахронии».
