CC BY
62
И. А. АЙЗИКОВА*
Томский государственный университет
ИДЕЯ "ВНУТРЕННЕЙ ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ" В ПОЗДНЕЙ ПРОЗЕ В. А. ЖУКОВСКОГО
Проза первого русского поэта-романтика В. А. Жуковского мало известна не только широкому кругу читателей, она практически не привлекала и внимания исследователей. Уже самый беглый взгляд позволяет сказать, что она представляет собой чрезвычайно многообразное явление, включающее в себя переводные и оригинальные произведения, не только художественные (очень разнообразные по своему составу) сочинения, но и массу прозаических текстов публицистического, философского,
литературоведческого характера. Вместе с тем прозаическое наследие Жуковского, безусловно, представляет собой сложную, динамичную систему, выстраиваемую автором на протяжении всего творческого пути на определенной этико-онтологической концепции мира и человека, находящейся в тесном взаимодействии с поэзией.
В разные периоды творчества обращение писателя к прозе имело свой смысл, на первый план выдвигались те или иные уровни системы, в зависимости от социально-философских, нравственно-эстетических исканий самого Жуковского, особенностей времени. С учетом этого обстоятельства неудивительно, что проза Жуковского как развивающаяся система оказывается созвучной и общей логике развития его творчества, и задачам, выдвинутым общественной и культурной жизнью России первой трети XIX века, выражению того нового в сфере духовного бытия личности, что принес с собой этот период.
В 40-е годы XIX века для Жуковского источником осмысления многих вопросов и построения цельной философии жжизни, выработки некой универсальной идеи,
которая бы объясняла всеобщее и частное, наряду с философией, как известно, становится религия. В письме 1850 года (месяц и число неизвестны) к А. С. Стурдзе он пишет:
© Айзикова И. А., 2005
191
...иной философии быть не может, как философия христианская, которой смысл: от Бога к Богу. Философия, истекающая из одного ума, есть ложь. Пункт отбытия всякой философии, point de depart, должно быть Откровение1.
Отметим при этом, что именно в 1840-е годы Жуковский делает сознательный поворот в сторону прозы, о чем неоднократно пишет друзьям и знакомым. Так он сообщает П. А. Плетневу:
.примусь за прозу. Это будет совсем новое для меня поприще с особою целью. <...> С поэзиею пора проститься. <...> Будущие прозаические занятия мне улыбаются.
В другом письме к нему же читаем:
Теперь для меня наступила эпоха прозы2.
Поздняя проза Жуковского практически вся оригинальная, относится к так называемым малым, промежуточным, небеллетристическим жанрам, которые были распространены в 1820—1840-е годы, являясь наиболее удачной формой для синтеза философского, эстетического, публицистического, религиозного и художественного начал. Статьи В. А. Жуковского о вопросах веры и философии (например, "Истина", "Вера", "Закон и грех", "Таинство причащения", "Наука", "Вера и знание" и другие фрагменты, составившие так называемую "Христианскую философию" Жуковского), об общественно-политических проблемах ("Порядок
общественный", "Любовь к Отечеству", "Государь и человечество", "Деспотизм", "Самодержавие" и другие статьи из задуманной книги "Мысли и замечания"), об искусстве (знаменитые три письма к Гоголю, "Две сцены из "Фауста", "О меланхолии в жизни и в поэзии" и т. д.), довольно часто создаваемые как личные письма, заметки, воспоминания, а затем, по воле автора, приобретающие публичный характер, демонстрируют особенности нового синтетического мышления писателя, свободно соединяющего личное и публичное, мысль и чувство, лирическое и эпическое.
Проза Жуковского, довольно часто неясной жанровой природы, как никогда ранее насыщается глубокой философской, историософской, общественно-политической, эстетической проблематикой, которая рассматривается сквозь
1 Переписка В. А. Жуковского с А. С. Стурде. Одесса, 1855. С. 18.
2 Сочинения и переписка П. А. Плетнева. Т. 3. СПб., 1885. С. 127, 685 (письмо от 20 декабря 1848 г. и от 19 декабря 1850 г.).
192
особую синтезирующую призму, устанавливаемую автором, вступившим, по его собственному признанию, в новый этап жизни, "освещенный чистым светом христианства"3, — призму "внутренней христианской ^жизни . Самосознание автора становится здесь формой универсальных обобщений. Это, в свою очередь, приводит к тому, что сложнейшие общие явления и отвлеченные категории из самых разных областей, сам процесс мышления возводятся в поздней прозе поэта-романтика к степени неповторимой индивидуальности и поэтичности. Жуковский-публицист, мыслитель, эстетик, моралист, обращаясь к вечным проблемам бытия и жгучим вопросам современности, в сущности, раскрывает в своих статьях собственный внутренний
мир, процесс самопознания и самостроения, направляемый личным и в то же время общим стремлением к вере в Христа. Проза Жуковского оказывается подчинена, по его собственному выражению, "поэзии мысли". "Муки" совести, мысли и переживания сопровождаются "муками" слова, которые оборачиваются то своим исповедальным началом, то публичным звучанием. В силу этого поздняя проза Жуковского расширяет наши знания о духовных и эстетических исканиях и самого писателя, подводящего в 1840-е годы итоги творчеству, и русского образованного общества первой половины XIX века. Она отражает назревавшую в русской литературе и культуре названного периода острую потребность интеграции и универсализации методов художественного познания, приоткрывая генезис русской классической прозы и религиозно-философской традиции.
Устремленность к внутренней христианской жизни, оформившаяся в требование синтетического искусства, была характерной для многих современников Жуковского. Отталкиваясь, с одной стороны, от немецкой идеалистической философии, а с другой — от материализма, в котором Жуковский к 1840-м годам определенно видит "презрение... к великой целостности нашей"4, он, как и Гоголь, Батеньков, Чаадаев, молодые славянофилы, стремится к преодолению идеи двоемирия и осмыслению человека и мира в органическом синтезе. Он ищет некое общее начало, что, как справедливо указывает А. С. Янушкевич5, конечно, было генетически
3 Переписка В. А. Жуковского с А. С. Стурдзе. С. 16.
4 Письма В. А. Жуковского А. И. Тургеневу. М., 1895. С. 251.
5 Янушкевич А. С. Этапы и проблемы творческой эволюции В. А. Жуковского. Томск, 1985. С. 235.
193
связано с романтическим универсализмом Жуковского, который теперь, однако, поднимается на новую ступень. В этом плане поздняя проза В. А. Жуковского встает в один ряд с "Выбранными местами из переписки с друзьями" Н. В. Гоголя, где он предлагает всем заглянуть с именем Бога на устах внутрь себя, видя в этом единственный выход из "сумятицы" ("Лучше молитесь и просите Бога о том, чтобы вразумил вас, как быть вам на вашем собственном месте и на нем исполнить все, сообразно с законом Христа. <...> Бог весть, что может быть в душе нашей. Лучше в несколько раз больше смутиться от того, что внутри нас самих, нежели от того, что вне и вокруг нас"6), со статьями И. В. Киреевского (такими, например, как "Девятнадцатый век", "Обозрение современного состояния литературы" и другими), с "Русскими ночами" В. Ф. Одоевского,
"Философическими письмами" П. Я. Чаадаева.
Как известно, с самого начала творческого пути В. Жуковского занимает проблема "внутреннего человека", "внутренней жизни" личности, средств ее изображения в искусстве. Для молодого поэта важнейшими становятся идеи самопознания и нравственного самосовершенствования, формирование которых происходило под влиянием поздних масонов — И. В. Лопухина, И. П. Тургенева, А. А. Прокоповича-Антонского. Однако далеко не все в масонстве было воспринято Жуковским положительно. Как и Карамзин, он оказывается "перед необходимостью выбора между масонской философией и руссоизмом"7, прежде всего, в связи с решением вопроса о природе человеческой личности. Именно Руссо, с его сенсуалистским подходом к человеку, с его верой в нравственный инстинкт человека "уводит" Жуковского в сторону европейских просветительских концепций. Изучая труды многих западных мыслителей, поэт открывает для себя сложность и противоречивость человеческой личности,
определяющиеся ее способностью к свободному нравственному выбору. В. А. Жуковский все более убеждается в идее необычайного богатства духовных возможностей человека и, главное, — в мысли о постоянном изменении его внутреннего мира. У Жуковского идея внутренней жизни человека, с одной стороны, изначально оказалась тесно связанной с нравственно-философскими
6 Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 7. М., 1984. С. 313, 315.
7 Лотман Ю. М. Руссо и русская культура XVIII — начала XIX века // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 2. Таллинн, 1992. С. 87.
194
проблемами, а с другой — с открытием психологизма как главного принципа изображения человека в литературе. Познание "внутреннего человека" вылилось, по словам исследователя, в "движение поэта к самому себе" и было "той питательной почвой, на которой рождалась его психологическая лирика"8.
Дневники, которые писатель начинает вести с 1804 года, он также посвящает исследованию собственной внутренней жизни. Любая запись демонстрирует попытку Жуковского запечатлеть внутреннюю жизнь как процесс постоянных переливов, переходов одного настроения, ощущения в другое. При этом автору дневника важно осознать импульсы этого душевного движения, в связи с чем описываются голос разума, муки совести, отношения с окружающим миром. Выявляются и такие моменты внутренней жизни, которые невозможно объяснить с помощью логики и разума. Здесь находим первые размышления Жуковского о Боге. Поэт полагает необходимым задавать себе ежедневно вопрос о христианской морали и уже в 1806 году ставит перед собой задачу создания лично для
себя "философической морали" на основе христианской9. Важнейшее место во внутренней жизни человека Жуковский отводит приобретению "понятий о религии натуральной и откровенной", чтобы "на них основывать свои поступки" (41—42).
Попытки приобрести веру, сделать ее основой своей внутренней жизни и творчества, с которым, как известно, писатель всегда связывал служение отечеству, приводят его в 1810—1820-е годы, в период его романтических манифестов, чуть ли не к отождествлению философии веры и философии искусства. Вера волнует Жуковского прежде всего как поэта, ищущего внутреннюю гармонию, красоту: "Каждое прекрасное чувство все оживляет в душе: дружбу, поэзию, и все это сливается в одно: Бог. Я бы каждое прекрасное чувство назвал Бог", — пишет поэт в дневнике 28 октября 1817 года (55). В "Выписках из немецкой эстетики и критики", относящихся к концу 1820-х годов, читаем:
Быстротекущая жизнь спешит как сновидение. Искусство
же отражает непреходящее цветение. Открывая взгляду
бесконечное, оно говорит как Бог из человеческой души10.
8 Янушкевич А. С. Указ. соч. С. 31.
9 Дневники В. А. Жуковского. СПб., 1903. С. 42. Далее указываю в тексте страницы по этому изданию.
10 Жуковский В. А. Эстетика и критика. М., 1985. С. 305, 301.
195
В своей статье 1821 года "Рафаэлева «Мадонна» Жуковский вновь подчеркнет, что искусство есть "откровение, которое бывает душе человеческой" и которое способно направлять, организовывать внутреннюю жизнь личности, проявлять ее суть11.
Вместе с тем в 1810—1820-е годы поэт утверждается в глубокой значимости веры для внутренней жизни человека в связи с тем, что она позволяет человеку
"входить в себя", соединяя внутри себя "в одно все, что для нас важно" (112). В 1820-е годы В. А. Жуковский размышляет о страдании, которое изнутри вводит человека "в величие жизни" (64). Параллельно начинает прорисовываться важнейший для Жуковского вопрос о том, какую роль в духовной жизни верующего человека может и должна играть его внутренняя свобода, врожденное качество человеческой личности, основа его способности к созиданию, творчеству. Решение проблемы "смирение — свобода", стремление к личному переживанию всего окружающего и одновременно сознательная установка на предельные обобщения, как и постановка ряда других вопросов, многое определят в изменении концепции личности Жуковского, его эстетики, в повороте творчества писателя к эпосу, прозе, содержание и форму которой в 1840-е годы во многом характеризует понятие "внутренняя христианская жизнь", вынесенное в название одной из поздних статей писателя12. Настойчивое обращение Жуковского к проблемам внутренней христианской жизни в эти годы свидетельствует о том, что эта идея стала для писателя одной из мировоззренческих.
К ней приводит В. А. Жуковского поиск "целого", "слияния всех истин в одну общую, основную, положительную,
11 Жуковский В. А. Эстетика и критика. С. 311.
12 Статья "О внутренней христианской жизни", которая была специально посвящена рассматриваемой идее и о которой пойдет в основном речь в дальнейшем, была написана, как и многое, у Жуковского "по поводу чужого": "Случайно попалась мне в руки маленькая книжка «Das verborgene Leben mit Christo in Gott» («О тайной жизни с Христом в Боге»), извлеченная из сочинений Берньера Лувиньи. Я прочитал ее с великим наслаждением и бросил на бумагу несколько мыслей, возбужденных ее содержанием" (Жуковский В. А. Полное собрание сочинений: В 12 т. Т. X. СПб., 1902. С. 128). В дальнейшем цитирую по этому изданию с указанием тома и страницы. В библиотеке поэта сохранилась эта книга с его
пометами и записями (Bernieres-Louvigni J. Das verborgene Leben mit Christo in Gott. Fr./M., 1842).
196
все проникающую своим светом"13. Приход писателя к этой идее, вытекающей из его нравственно-религиозных и эстетических поисков всех предыдущих лет, был не только "новым источником духовного проникновения в человека, его строения себя", но и означал "поворот к реальному бытию", к "таинственной реальности", становясь "важнейшим условием решения назревших проблем времени"14. Здесь же следует искать импульсы решительного поворота Жуковского к прозе, весьма специфической и по форме, и по содержанию.
Понятие "целого", не противоречащее христианской доктрине, тем не менее ей не принадлежит, будучи плодом жизни и творчества первого русского романтика. Оно может быть понято как ответ В. Жуковского на актуализировавшиеся в 1840-е годы "вечные" вопросы о взаимодействии объективного и субъективного, реального и ирреального в человеке, о соотношении философии, искусства и веры в жизни человечества, как личный вклад писателя в поиски русской национальной идеи, в становление отечественной прозы. Не случайно сам Жуковский, настаивавший на том, что "по своему направлению философическому" он является "строгим христианином", тем не менее, всякий раз подчеркивал:
...в моих статьях, написанных в смысле христианском, могут быть ошибки против строгой теологии: это весьма вероятно; я не теолог... <...> .Мнения (политические, философские и эстетические. — И. А.), на этой (христианской. — И. А.) базе утвержденные, не только не могут быть у нас вредны, но они необходимо должны быть пущены в ход, выраженные не лакейским официальным слогом, а словом сердца и ума, покоренного высшей правде. .Мой голос отозвался бы не в одном уме, но и в сердце
(курсив мой. — И. А.) моих соотечественников15.
"Внутренняя христианская жизнь" как основа поздней прозы Жуковского — это сложнейшее, синтетическое по своей природе понятие, которое определяется слиянием личного (эмоционального, интеллектуального, волевого) и
13 Из статьи "О молитве" (X, 77).
14 Канунова Ф. З., Айзикова И. А. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия (1820—1840-е гг.). Новосибирск, 2001. С. 9.
15 Сочинения и переписка П. А. Плетнева. Т. 3. С. 686 (письмо Жуковского от 19 декабря 1850 года).
197
надличного начал и, в свою очередь, определяет синтетическую (прозаическо-поэтическую) природу его поздних прозаических сочинений. Оно строится на попытке органического соединения свободы личности, ее неповторимости, уникальности как врожденных качеств и покорения своей индивидуальности Божьей воле:
Природа человека — свободный божественный дух, облеченный в тело, которым он может властвовать и быть обладаем. Вследствие сей свободы — падение, вследствие падения искупление, вследствие искупления возможность святости и спасение вечное (X, 130).
"Внутренняя христианская жизнь", таким образом, по Жуковскому, — это реализация активной жизненной позиции человека, его свободного нравственного выбора, которая невозможна, с одной стороны, без работы ума и сердца, а с другой — без Божьего Промысла. Она проецируется Жуковским на евангельскую модель жизни Христа:
Мы должны покоряться Богу потому, что Он Бог; а как покоряться Ему, тому научил Он сам примером Христа, спасительным его страданием и смирением (X, 130).
".Без веры во Христа нет спасения" — это главная мысль и фрагментов "Христианской философии" (XI, 6). Идея внутренней христианской жизни напрямую связывается писателем с такими понятиями, как внутренняя свобода, страдание, смирение и спасение, которые приобретают у него особый нравственно-эстетический смысл. "Смирение перед Богом", "свободный божественный дух", "земные страдания", "венец терновый", "крест" — во всем этом В. А. Жуковский видит основу человеческого достоинства и его свободы, основу созидательной жизни на земле, которая, в свою очередь, является фундаментом вечности и бессмертия. Не принимая философию "для мертвых" (так писатель называл фаталистические рассуждения о земной жизни человека16, Жуковский отстаивает идею активного жизнестроения, тесно связываемую им с христианской верой.
Особое внимание уделяет В. А. Жуковский в своей поздней прозе осмыслению соотношения во внутренней жизни верующего или устремленного к вере в Бога человека земного как тленного и небесного, вечного. Всякий раз писатель подчеркивает лишь разную природу этих дополняющих друг друга начал:
16 См., например, статью "О меланхолии в жизни и в поэзии". 198
Мы не можем любить Бога тою любовью, какою мы любим сокровище земное. <...> .Всякий предмет нашей любви становится Его достойным, когда эта любовь освящена любовью к Нему. <.> .Предметы нашей любви, опираясь на нашу любовь к Богу, становятся неподверженными утрате (X, 131—132).
В таком мироощущении основы позднего психологизма Жуковского, настаивающего на методе универсального постижения внутренней жизни человека,
в которой "ничто не подвержено утрате", все существует как единое целое, "худшее меняется на лучшее", конец оборачивается началом следующего, высшего этапа жизни. Поздняя проза Жуковского наглядно демонстрирует этот процесс, изображает его во всей сложности и диалектической противоречивости.
Жизнь человека в "соединении с Богом внутри души" есть, по Жуковскому, ничем не остановимое стремление к постижению и обретению сотворенной Богом целостности бытия. В этом же стремлении писатель видит и источник человеческих страданий17, сомнений и даже "неверия", ибо человеку не дано "обнять все и постигнуть всеобщий порядок". Это убеждение легло в основу поздней эстетики и творчества Жуковского, тяготеющего к эпосу, к синтетическим формам искусства, соединяющим в себе поэзию и прозу, художественное и философское начало и отличающегося бесконечностью художественных поисков и открытий. С особой настойчивостью повторяет Жуковский мысль о внутренней христианской жизни как о сложном, таинственном и непостижимом с помощью разума процессе, главным двигателем которого является Откровение:
Веры в Бога, созданного нашим умом, мы иметь не можем: эта вера не имеет основания. Там нет веры, где ей должно предшествовать убеждение, основанное на очевидности (X, 136).
В "Христианской философии" читаем:
Ум обрабатывает жизнь в границах здешнего мира, свои понятия о высшем строит он из материалов низшего. Вера отверзает нам дверь в высший мир непосредственно. Откровение есть голос с того света (XI, 6).
17 Теории "чистой скорби" как составляющей процесса самопознания Жуковский посвятит ряд своих поздних прозаических
сочинений, самым известным из которых является статья "О меланхолии в жизни и в поэзии".
199
Откровение, определяемое как "живая самобытная очевидность", объясняет нам, как считает Жуковский, и природу человека, и отношение человека к обществу и к Богу.
Мысль о "неисповедимости" осуществляемой во внутренней христианской жизни человека воли Божьей развивается В. А. Жуковским в нескольких направлениях. Во-первых, она выходит в область нравственно-философских проблем, таких, например, как фатализм. "Железный фатум", как и в начале творческого пути, абсолютно неприемлем для Жуковского, поскольку ведет к безнравственности и безверию, а главное — к бессмысленности существования человека на земле. Идея "железного фатума" еще больше, чем атеизм, противоположна идее "внутренней христианской жизни", поскольку исключает возможность и необходимость жизнестроения. "Самым высоким, самым естественным актом жизни" фаталиста, считает Жуковский, может быть только самоубийство. Жуковский затрагивает тему, к которой, начиная с 1840-х годов, русская проза будет проявлять повышенный и принципиальный интерес (от романа М. Лермонтова до романов Л. Толстого и Ф. Достоевского). Во-вторых, "неисповедимость" внутренней христианской жизни имеет выход и в эстетику Жуковского, в ее важнейший тезис "невыразимости" и связанное с этим стремление к углублению психологизма и символизма
художественного произведения18.
Многочисленные проблемы поздней прозы Жуковского обращены, по сути, к одному вопросу: "Что такое присутствие Божие? Что такое соединение души с Богом?" "На эти вопросы, — пишет автор, — почти так
же трудно отвечать, как на вопрос: Что такое Бог?" (X, 132). Трудность же заключается в том, что "Бога и его присутствие" невозможно "втеснить в границы слова" (X, 132). Переживание "души в полноте своего бытия", т. е. "души в Боге" для земного человека делают доступным, утверждает Жуковский, только вера и искусство. Они даруют мгновения состояния полной гармонии, душевного покоя, умиротворения:
В этом чувстве нет ничего ни внешнего, предметного [objectif], ибо его предмет не извне на нас действует, ни личного [subjectif], ибо мы сами для себя в нем исчезаем;
18 Наиболее полно об этом В. А. Жуковский пишет в статье "Нечто о привидениях". Интересное исследование о ней предпринял И. Виницкий (Нечто о привидениях Жуковского // Новое литературное обозрение. № 32. 1998. С. 147—172).
200
в нем соединяется и то, и другое, в какой-то необъяснимой для нас неопределенности, в какой-то неограниченной полноте, ясное, но вместе и непостижимое и невыразимое (X, 133).
Эти "неизглаголанные состояния" есть "минутные преображения нашей души, напоминающие о. преображении Спасителя" (X, 133).
Искусство и вера находятся у Жуковского почти на одной высоте. И там, и там "первенствует дух", т. е., по определению автора, "чисто Божественное в человеческом" (XI, 10). Мысли о вере органично перетекают в идею воссоздания художником целостности бытия, которое потому возможно, что художник — избранная Богом личность, посредник, восстанавливающий единство Бога и человека, а его творчество — акт, близкий по своей природе к Откровению, к Творению:
Источник искусства — творческая сила человека,
посредством которой он посреди творения Божия другими средствами творит то же, что в глазах его сотворено природою. <.> Цель искусства — не иное что, как самое сие созидание, которое в то же время должно быть и создание изящное, то есть пробуждающее в душе сладостное ощущение красоты (XI, 27).
И здесь Жуковский выходит на проблему истины, которую трактует в применении к искусству так:
Красота есть истина идеальная, то есть не одно ощутительное сходство выражения с выражаемым, но и соединение с ним того, что неощутительно, что единственно существует в душе человеческой, постигающей нечто высшее, вне видимой материальной природы существующее, и свойственное ее божественной природе (XI, 27).
Эти мысли об универсально-символической сути художественного слова, о подвластной гению возможности "создания целого" В. А. Жуковский повторяет неоднократно, уточняя суть своей эстетики "невыразимого", освещая ее идеями христианской веры и вставая в один ряд с эстетическими концепциями Н. В. Гоголя и А. С. Пушкина, устремленными к синтетическому искусству.
Понятию "внутренняя христианская жизнь", столь многое определяющему в проблематике поздней прозы Жуковского, сам автор дает несколько разных, дополняющих друг друга толкований. "Чувствование себя в присутствии Божества" (X, 133) для Жуковского — это глубоко индивидуальный
201
процесс общего для всех восхождения к Богу, дорога, которая для одних "идет через пышный луг", для других — "через мерзлую тундру". К последним Жуковский относит и себя. Но главное в другом — в том,
что "всякому из нас открыта к Нему дорога" (X, 134). Свою внутреннюю христианскую жизнь каждый может и должен прожить сам, зная при этом, что "все дороги сольются у входа в одно общее пристанище, равно для всех, совершивших свой путь, блаженное" (X, 133). Внутренняя христианская жизнь, таким образом, отнюдь не предполагает отшельничества, пренебрежения ко всему земному и даже житейскому. Напротив, являясь приближением к Богу с помощью Христа, она есть постоянное и очень трудное преображение земного в прекрасное, божественное.
Внутренняя христианская жизнь, по Жуковскому, в принципе невозможна вне общества.
Мы любим Бога в нашей любви к созданиям Божиим.
<.> .И в ненависти ко всему, что противоречит Ему (X,
135).
Главным для Жуковского здесь оказывается невозможность духовного совершенствования человека в процессе его самопознания, осуществляемого ради самопознания. "Внутренняя христианская жизнь" в конечном итоге должна быть посвящена окружающему миру, сохранению его целостности, гармонии, т. е. изначальных божественных основ. Здесь также видны прямые выходы к поздней эстетике поэта, утверждавшего, как и Н. В. Гоголь, Г. С. Батеньков, созидательную роль искусства в жизни общества и образ поэта-миротворца. "Мы на земле, — утверждает писатель-романтик, слышавший на своем веку немало упреков в оторванности своего искусства от жизни, в предпочтении искусства для искусства. — Наше земное дело определено Им Самим; к такому назначению мы не можем и не должны быть равнодушны" (Х, 135). Не случайно его поздняя проза, освещаемая идеей внутренней христианской жизни, оказывается обращенной к самым животрепещущим вопросам
общественного порядка, начиная от политики и кончая эстетикой и философией.
В позднем творчестве Жуковского идея внутреннего человека, ставшая отправной точкой творческого пути поэта, выросла в целостную теорию внутренней христианской жизни. Никакой коренной ломки, кризиса переживать В. А. Жуковскому, к счастью, не пришлось. Его путь и в
202
философии, в мировоззрении, и в эстетике, напротив, был очень органичным и закономерным, отражающим веяния времени, активно переводившим стрелки с языка поэзии на язык прозы или, как говорил сам Жуковский, на "философический язык", который отличается необыкновенной взволнованностью мысли. В идее "внутренней христианской жизни", определявшей лицо его поздней прозы, произошло обобщение всего творчества Жуковского, осмысленного самим поэтом в развитии, это было собирание "себя всего в самого себя"19. На смену стихотворным философско-эстетическим манифестам пришла религиозно-философско-эстетическая, лирическая по своей природе, поэтическая проза, которой не нужны были вымышленные сюжеты и герои, традиционные жанры, вследствие чего позднюю прозу Жуковского, как правило, не замечали, выводя ее за рамки художественной литературы.
Идея "внутренней христианской жизни" как "внутреннего и внешнего согласования жизни нашей с Иисусом Христом" позволяла автору, проникая внутрь себя, постигать окружающий мир и вечные законы бытия. Поздние статьи Жуковского, каких бы вопросов они ни касались, строятся именно на идее синтеза, представляя собой напряженный диалог культур, теорий, мировоззрений, который и определял сложность и вместе
с тем многогранность их содержания. Предметом статей, как уже указывалось, является философия, психология, история, педагогика, политика. Статьи и заметки на эти темы дополняют сочинения В. А. Жуковского о вере, искусстве и науке. Не останавливаясь сейчас на этом подробно, обратимся к поздней прозе Жуковского с точки зрения своеобразия ее формы. Прежде всего следует отметить, что степень художественности рассматриваемых текстов часто превышает тот уровень, который считается уместным в научно-публицистических статьях. Не случайно многие статьи и заметки позднего Жуковского близки к исповеди. Например, сила эмоции, личного переживания определяет глубину философской семантики статьи "О внутренней христианской жизни". Приведем лишь один отрывок из нее:
19 Слова А. Григорьева, определяющие суть "Выбранных мест из переписки с друзьями" Н. В. Гоголя, как нельзя лучше характеризуют и позднюю прозу Жуковского (Григорьев А. Гоголь и его последняя книга // Русская эстетика и критика 40—50-х гг. XIX века. М., 1982. С. 123).
203
Блаженна душа, способная глубоко чувствовать, следовательно, способная любить и жертвовать своим любимым предмету любви верховной. <.> Блаженна душа, способная глубоко мыслить и, следовательно, постигать величие Создателя. <.> Но что если душа лишена и того, и другого блаженства, и если в то же время она, вполне ощущая свою нищету, знает, однако, в чем состоит верховное благо. <.> Тогда остается одно: принять, как крест из рук Господних. <.> Сию внутреннюю. бедность. Одного, душа, не позволяй себе: ропота и отрицания. Это бедствие не от Бога. Все прочее есть Им даруемый крест. Венец терновый — все венец, то есть цена и знак победы. (X, 129)
Фрагмент состоит из взволнованных размышлений,
признаний и вопросов, обращенных автором к самому себе. Эта живая исповедь являет нам открытую душу автора, подводящего итоги человека, душу, по-прежнему, как и в начале жизненного пути, наполненную мучительными противоречиями, глубокими раздумьями о Боге и о себе, о линиях соединения личной свободы и божественного предопределения, любви к себе, окружающим и к Богу.
Не менее эмоциональны и образны фрагменты, составляющие "Христианскую философию"
В. А. Жуковского. Вот, например, отрывок о "философическом языке", описывающий процесс рождения слова, уподобленного автором рождению младенца:
В минуту рождения каждой мысли, по какому-то духовному сродству, проявляется вместе с нею и соответствующее ей... слово. Но это происходит не нашею волею; наш разум чувствует муку родов, но ни зачатие, ни рождение мысли от нас не зависит. Мы можем только слышать первый крик новорожденного младенца (XI, 19).
В. А. Жуковский, а вместе с ним и читатель, находит удовольствие не столько в доказательстве идеи, сколько в самом изображении рождения слова, глубоко символичного, ассоциативного по своей природе. Увлеченный этим, он придает своему сравнению поэтическую конкретность (ученый двигался бы в сторону абстракции), которая неизбежно приводит к тому, что сравнение говорит гораздо больше того, что здесь может увидеть сухой ум науки. Размышление оказывается не только субъективным, но и поэтическим, в известном смысле лирическим, поскольку отражает и характер, и настроение автора, всю жизнь ищущего секрет выражения "невыразимого".
204
Теория Жуковского о внутренней христианской жизни, как и статьи, пронизанные ею, удивительно стройна и целостна. Сюжет отдельных статей, как в лирическом произведении, строится на ассоциативных связях, на живом внутреннем движении души автора. В них звучат любимые лирические лейтмотивы Жуковского — прежде всего, мотив невыразимого, мотив воспоминания. Обратимся коротко к последнему. Еще в 1821 году в стихотворении "Воспоминание" Жуковский нашел свою удивительно глубокую и красивую формулу воспоминания: "не говори. нет, но. были":
О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: их нет; Но с благодарностию: были.
Первую редакцию стихотворения, записанную в дневнике, Жуковский сопровождает прозаическим комментарием:
Нет и были: какая разница! В первом — потеря, в последнем — воспоминание. Нет значит исчезли, были значит оставили след свой. Прекрасная жизнь тех, которых мы лишились, освещает для нас и землю, и жизнь нашу! Решительная минута разлуки миновалась: они навеки преданы воспоминанию, за них уже не страшишься, недоумения кончились, их будущее не приводит в трепет; печаль об них из страдания обратилась в благодетельную для сердца любовь. <.> .Они с нами, воспоминанием, ободряющим. в несчастии — такое воспоминание есть для нас совесть (104).
В статье "О внутренней христианской жизни" мотив воспоминания несколько корректируется, освещаясь идеями христианской веры:
.тратя своих милых, мы только их передаем лучшему;
за них мы радуемся, за себя плачем, но плачем на груди Отца Небесного, Который, облекая лицо их гробовым покровом, тем самым разоблачает для нас отеческое лицо Свое. В этом нет равнодушия к тому, что нам мило, и любовь к Богу не только не требует такого равнодушия; она производит противное. Любовь к Богу не потому благодетельна, что она мешает нам плакать о наших милых, а потому, что заставляет нас смотреть на нашу скорбь с высшей точки зрения, потому что крики скорби превращает в молитву, именующую и изъясняющую Бога (X, 132).
Характерные для Жуковского образы покрова, закрывающего одну суть и открывающего одновременно другую, более высокую, скорби, превращающейся в молитву, акцентируют
205
в его поздней прозе важнейшую для писателя в 1840-е годы идею целостности, органического синтеза конечного и бесконечного, земного и небесного, которая открывается только верующему человеку. Существующие самостоятельно, поздние статьи В. А. Жуковского составляют единый сюжет, который держится на осознании автором своих интимнейших переживаний, вечных и актуальных для его времени, общечеловеческих и национальных проблем.
Пронизанные одним — авторским — мировоззрением, одним душевным настроем, который рождается собственно на глазах читателя, соединяясь в целое, статьи и фрагменты, затрагивающие бытийные проблемы, воплощают процесс самостроения личности автора. Осуществляемый на заранее заданной всеобщей, вечной, "основной истине, корне всех истин. <...> ... Бог существует, Бог. источник всякого бытия, невидимый видимого создатель", этот процесс, тем не менее, запечатлен во всей его индивидуальности, неповторимости, сложности и противоречивости. Связь
жанровой формы, избранной Жуковским для своей поздней прозы — циклы статей и фрагментов, развивающих свой многогранный внутренний сюжет и композицию, с философичностью была открыта одновременно рядом русских писателей, отражая, по-видимому, некую "идею времени", идею синтеза, целостности, которая и будет в дальнейшем развиваться русской художественной литературой и параллельно религиозной философией второй половины XIX века (Л. Толстой, Ф. Достоевский, Н. Бердяев, Г. Федотов, И. Ильин, Л. Шестов и др.).
Таким образом, Жуковский, открывший "внутреннего человека" в русской поэзии, анализирует и переживает в 1840-е годы историю своей души, своей внутренней христианской жизни и делает это содержанием прозы. В поздних прозаических сочинениях, которые можно назвать лирической нравственно-религиозной
философией или религиозно-философской эстетикой, или публицистикой, В. А. Жуковский готовит себя, свою душу и души своих читателей к встрече с Богом. Он не проповедует веру, он ищет ее как высший смысл земной жизни человека и общества в целом.
