CC BY
15
Проблема организации местной власти, конфигурации ее институтов, структур, их права и обязанности, объем властной компетенции и способы достижения эффективного функционирования всегда были в центре внимания отечественных правоведов, философов, политических деятелей. Так или иначе, но традиция их изучения весьма и весьма стара. Можно сказать, что эти вопросы ставились от Владимира Мономаха и Ивана IV до российских мыслителей рубежа Х1Х-ХХ вв., да и советские исследователи, очевидно, внесли свой вклад в реализацию одной из возможных моделей (советской) политико-правовой институционализация местной власти и местного самоуправления в России.
Если же проследить общий эвристический и эпистемологический контекст рассмотрения институтов местной власти, то можно выделить несколько ключевых положений:
1) социально-институциональный профиль местной власти и вектор ее развития всецело зависят от принятой в российском государстве либо разделяемой авторами доктрин парадигмы соотношения «централизации-децентрализации» публичной власти;
2) особенности формирования органов местной власти и управления (сословный или бессословный характер, местные выборы или система назначения «сверху» и др.);
3) критерии оценки эффективности местной власти и способы ее достижения;
4) специфика городского и сельского социального пространства и др.
Кроме того, представители разных философских школ обращали внимание и
на такие факторы развития местной власти и управления (самоуправления), как природа функций и характер деятельности властных структур на местах; качественные характеристики избранных представителей и местных чиновников; практика политического лидерства, как на общенациональном, так и на местном уровнях; степень руководства местными делами со стороны центра и институциональные формы контроля и др.
Именно понимание этих и иных моментов определяет содержание разных доктрин, а значит и особенности предлагаемых проектов реорганизации местной власти. Так, М.Н. Катков отмечал: «Что нам нужно? Нам нужно... не самоуправление в том смысле, как оно исторически установилось в Англии: нам требуется хорошее управление, которое обеспечивало бы законный порядок, личную и имущественную безопасность. необходимо так организовать местные управления, чтобы они были продолжением государства; требуется, чтобы государство - от центра до мельчайших местных обществ, городских и сельских - составляло один организм. Необходимо, чтобы местное самоуправление, даже самое мелкое, было живой частью государства, проводником его идеи, исполнителем его задач».
Впрочем, современные авторы также отмечают, что «не всегда можно провести четкую грань между представителями государственной администрации (прямым государственным управлением) на местах и
исполнительными органами местного самоуправления (местной администрацией), поскольку последние зачастую наделяются
государственными функциями».
В этом плане и евразийская доктрина государственно-правового строительства представляет огромный интерес для исследуемой проблемы. Евразийцами разных поколений была предложена концепция России как особой цивилизации, обоснованием которой стали пространственный и этнокультурный критерии. Ее сторонники пытались разработать идеологию российского государственно-правового строительства, основанную на самобытных традициях, особенностях географического положения и исторического развития, а также национального состава.
В частности, в рамках евразийской политико-правовой модели подвергается критике «либеральный миф», а именно то, что под модернизацией чаще всего понимают ее вестернизированный («догоняющий» и др.) проект: восприятие и освоение теми или иными государствами и целыми регионами рыночных механизмов и демократических политических и юридических моделей, получивших классическое воплощение в современной западной цивилизации.
Причем либеральная концепция модернизации, в свою очередь, также предполагает различение нескольких типов этого процесса. Выделяют «защитную модернизацию» (предпринималась правящими режимами
Германии, Японии, России во второй половине XIX - начале XX в. и включала умеренные либеральные реформы «сверх»); «догоняющую» модернизацию (неомодернизацию) стран третьего мира во второй половине XX в.; посткоммунистическую модернизацию, которая, к сожалению, задала тон и современному политико-правовому процессу в России; неомодернизацию на этнооснове, предполагающую соединение постмодернизационных
(консервативных начал) и неомодернизационных стратегий, евразийство, представляющее собой еще в большей мере, чем антимодернизационные (хотя в «чистом» виде вряд ли можно найти таковые) доктрины, альтернативную (по отношению к описанным выше) стратегию государственно-правового строительства и являющееся к тому же чисто российским «продуктом», созданным в условиях острого отечественного цивилизационного кризиса, практически на рубеже имперского и советского проектов и др.
Даже «основной вопрос», точнее, стратегический выбор начала постсоветского периода - либерализм (капитализм, рыночная экономика, олигархизм и т.д.) или социализм (плановая экономика, развитие социальной сферы, ограничение частной собственности, господство государственного сектора и т.д.) - сводится в начале ХХ1 в. к дилемме: либо продолжение правовой политики либерализации, явившейся шоковой моделью реформирования с целью «вхождения в европейскую семью народов», к которой Россия якобы принадлежит, либо переход к иной стратегии государственно-правового и социально-экономического развития, предполагающей национальные приоритеты, а соответственно, опирающейся на исторический опыт (историческую память), отработанные юридические и
политические формы, имеющие место в России независимо от формационных перегородок, смены форм правления и государственного устройства, политических режимов и идеологических установок.
Говоря иначе, к концу 90-х годов ХХ в. и к началу века следующего в отечественном социальном поле институционализированы две силы: либералы, предлагающие отказаться от всего ранее (веками) наработанного в области права, политики, экономики и рассматривать этот опыт как «блуждание заблудившегося государства» вдали от «прогрессивного человечества», под которым, естественно, понимаются исключительно западные государства, принадлежащие к евроамериканскому (романо-германскому) миру, т.е. чтобы «обновиться» нужно сначала «самих себя испугаться», а затем начать с чистого листа; консерваторы (самых разных направлений и толков), считающие, что у такой державы, как Россия, достаточно собственного потенциала, политикоправового опыта и традиций (от которых просто невозможно отказаться в силу их архетипизации, укорененности) для формирования новой государственности и обретения, точнее, возвращения, того места и роли, которую это государство играло в мире в течение многих веков.
В рамках последнего социально-философского дискурса особо, конечно же в силу ряда факторов, выделяются именно евразийцы.
Напомним, что все исторические периоды сближения России с Западом рассматривались евразийцами как своего рода «вынужденная аномалия». И наоборот, всякое обращение к Востоку, к Азии виделось как шаг духовного и политико-правового самоутверждения. Так, «осевым временем» Руси,
центральным парадигматическим моментом ее истории, когда идеальное и реальное как бы наложились друг на друга, является, например для Н.С. Трубецкого, двухсотлетний период Московской Руси. С приходом же Петра I начинается то, что в евразийской теории принято называть «романогерманским игом». Вместо византизма (именно Византия, по мнению А. Тойнби, является для России «материнской» цивилизацией) наступает англиканство.
Анализ евразийцами большевистской революции является особым и весьма своеобразным. С одной стороны, сущность большевизма, по их мнению, в подъеме народного духа. Они утверждали подлинно национальный характер революции как смутное, неосознанное, слепое, но отчаянное и радикальное стремление русских вернуться к временам, предшествующим «романогерманскому игу». В возвращении столицы в Москву евразийцы были полностью согласны с большевиками и считали это знаковым событием в отечественной истории.
Все сущностные характеристики евразийской теории отразились, естественно, и на предлагаемом ими проекте государственного (национальнотерриториального) устройства России. Ориентирами последнего являются традиционализм, смешанный с патриотизмом, державностью, соборностью (стремлением к идеалам соборной демократии), особое географическое положение страны, ее геополитическая специфика.
Таким образом, не модернизация, а постмодернизация - это современный вариант консервативного проекта реформирования российской государственности, который, в свою очередь, также представлен в нескольких модификациях, основными из которых являются евразийство и стратегия «суверенной демократии» (государственно-правовая концепция, в наиболее четком виде сформулированная В.Ю. Сурковым).
Основой государственности, основным ориентиром территориальной (федеративной) и местной правовой политики должно быть не классовое начало, а национальное - многонародная евразийская нация. «Общеевразийский национализм должен явиться как бы расширением национализма каждого из народов Евразии, неким слиянием всех этих частных национализмов воедино».
Евразийский проект территориальной организации публичной власти может быть реализован только при условии, что «евразийская этика» и «евразийская геополитика» необходимо должны быть переведены в евразийское право -«минимум национальной нравственности», т.е. незримый духовный опыт нации должен найти воплощение во вполне реальных правовых и политических институтах.
Поэтому без политико-правовой институционализации (на конституционном и ином уровне) этнической единицы как носителя социально-культурного наследия невозможно ни в полной мере урегулировать национальный вопрос, ни решить хотя бы в некоторой мере проблему правового статуса субъектов Российской Федерации, ни преодолеть, во многом, чуждую для национального политико-правового пространства англосаксонскую (англо-американскую) муниципальную модель.
Развивая евразийский проект модернизации национально-государственного устройства России, можно выделить главные социально-философские принципы евразийской модели местной власти и управления: а) отказ от копирования каких-либо западных версий и норм либеральной демократии; б) широкое участие (точнее, соучастие) местного населения в управлении собственной территорией при сохранении государственных начал и иерархии властных структур (принцип «демотии»); в) законодательное и политическое ограничение партийно-корпоративного влияния на органы местного самоуправления, участия местных отделений политических партий в деятельности местных представительных структур; г) возможность создания земских советов и национальных представительств (при проживании на территории муниципального образования малых народов).
