CC BY
68
Печать национальных регионов Сибири и Дальнего Востока: от возникновения до наших дней. — Новосибирск: Наука. Сибирская издательская фирма РАН, 2000; Кузбеков Ф.Т. Башкирская журналистика: история и современность.- Уфа, 1998; Он же. Становление средств массовой информации Башкортостана и развитие этнической культуры башкир (XIX в. - 30-е гг. XX в.) - Уфа, 2001.
2. ЦГА РТ. Ф. 136. Оп. 1. Д. 2. Л. 30.
3. Пудалов Ф. Первая национальная газета в Танну-Туве (История ее рождения)//Красная печать. -1926. - № 1-2. — С. 43-45.
4. Танова Е.Т. История возникновения и развития периодической печати Тувы.- Кызыл. - 2006.
5. ЦАДПОО ЦГА РТ. Ф. 32. Оп. 1. Д. 37 Л. 117.
6. ЦАДПОО ЦГА РТ. Там же. Ф. 1. Оп. 1. Д. 232. Л. 11.
7. ЦАДПОО ЦГА РТ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 158. ЛЛ. 28, 29.
8. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 153. Д. 5. Л. 101.
9. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 153. Д. 7. ЛЛ. 12-20.
10. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 153. Д. 14. Л. 13.
11. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 153. Д. 7 ЛЛ. 34, 35.
10. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 153. Д. 5. Л.107.
11.РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 153. Д. 7 ЛЛ. 34, 35.
12. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 153. Д. 7. Л. 2, 14.
13.О партийной и советской печати, радиовещании и телевидении./Сост. Л.С. Климанова. — М.: Изд-во «Мысль», 1972. — С.84-87.
14. Танну-Тувагийн унэн, 1926, 15 августа.
15. Хувисгалт ард, 1926, № 4. - С. 30-32.
16. Тувагийн унэн, 1927, 5 ноября.
17. Тувагийн унэн, 1928, 23 августа.
18. Тувагийн унэн, 1927, 8 сентября; 1928, 23 августа.
КАН Валерия Сергеевна, младший научный сотрудник сектора социологии и права.
Статья поступила в редакцию 15.01.07 г. © Кан В. С.
УДК 34 Ч. Г. САНГАДЖИЕВ
Московский государственный университет им. В.М.Ломоносова
ПРИЗНАНИЕ СОВЕТСКОГО ФЕДЕРАТИВНОГО ОПЫТА В РУССКОМ ЗАРУБЕЖЬЕ: ЕВРАЗИЙСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ Н. Н. АЛЕКСЕЕВА_
В статье раскрываются взгляды евразийцев русского зарубежья на советский федеративный опыт на примере аргументированого признания Н. Н. Алексеевым советского федеративного государственного устройства.
Имя Николая Алексеева (1879-1964) ныне известно как имя одного из крупных ученых-правоведов России первой половины XX века, внесшего значительный вклад в методологию юридической науки. Но значимость его фигуры выходит за узкодисциплинарные пределы юриспруденции, ибо Н.Н. Алексееву принадлежит также видное место в отечественной традиции федеративной мысли, вклад в которую он осуществил будучи участником евразийского движения русского зарубежья (1921-1938). Проблема федерализма осмыслялась им в ставшем традиционном для России ракурсе, который связывает федерализм с решением национального вопроса в поли-этничном обществе. Окончательное складывание такого отечественного дискурса о федерализме обычно датируется началом XX века, когда, как отмечает Н.И. Цимбаев, для многих в Российской империи «идеал виделся в федерации народов». Возникшее в 1917-1924 гг. федеративное большевистское государство стало материализацией этого идеала союза народов.
Юридически сложившееся к середине 1920-х гг. федеративное устройство СССР и РСФСР как новое явление в российской истории встречало неоднозначную оценку в русском зарубежье. На фоне
правомонархических страхов перед федерализмом как угрозой единству России и сдержанно-критических оценок либеральных идеологов евразийцы выделялись как лояльные сторонники советской модели федерализма. Главную роль в выработке федералистской позиции евразийского движения как раз и сыграл выдающийся юрист и философ права Н.Н. Алексеев, ставший одним из лидеров движения. Для более полной характеристики Алексеева как личности и ученого приведем его биографию.
Николай Николаевич Алексеев (1879, Москва — 1964, Женева)1. В 1906 году окончил юридический факультет Московского университета. Был оставлен при нем для подготовки к профессорскому званию. Специализировался по кафедре энциклопедии права и истории философии права. Через два года получил ученую степень магистра государственного права. Ученик П.И. Новгородцева, он воспринял идеи правового государства и свободы личности как необходимые основы человеческого общежития. Активно занимался научно-педагогической деятельностью. В 1916 году стал профессором юридического факультета Московского университета. В годы Гражданской войны воевал в составе белой Добровольческой армии (1919 год), заведовал литературной частью
отдела пропаганды Добровольческой армии («Ос-ваг»), затем заведовал информационной частью при штабе армии Врангеля. Эти факты биографии характеризуют его как убежденного антибольшевика. С октября 1920 г. попал в эмиграцию. Сумел закрепиться в Праге, где начал работать на Русском юридическом факультете Карлова университета и продолжал свою научную работу. Здесь, в Праге, в начале 1920-х гг. он лично встречается с евразийцами П.Н. Савицким, Н.С. Трубецким и в середине 1920-х входит в евразийское движение, верность идеям которого сохранял вплоть до конца движения в конце 1930-х гг. Приход в середине 1920-х гг. в движение крупного ученого-правоведа Н.Н. Алексеева знаменовало качественно новый этап в развитии евразийского движения, в его осмыслении советского государственного опыта. Алексееву суждено было сыграть большую роль в переводе евразийской идеологии на политические рельсы во второй половине 1920-х гг., став одним из главных творцов политической программы евразийства, в частности теории идеократии.
Что же привлекло Николая Алексеева к евразийской идеологии? Какие культурно-философские идеи раннего евразийства оказались соответствующими его личным убеждениям? Следует думать, что, прежде всего, это цивилизационная теория евразийцев, имевшая антиевропоцентристскую направленность. В ряде своих трудов они доказывали, что европейская цивилизация не является универсальной и общечеловеческой, наряду с ней всегда существовал и существует ряд других цивилизаций как особые культурно-исторические миры, живущие по своим особым законам. Европейская цивилизация — всего лишь локальный, уникальный продукт специфической истории и культуры европейского «место-развития», так что ее политические, правовые и культурные институты нельзя слепо переносить на чуждую цивилизационную почву. Такие антиевропоцентристские органические положения евразийства оказались близки научному мировоззрению Н. Алексеева как русского юриста. Как отмечают современные исследователи творчества Н.Н. Алексеева, его творчество изначально характеризовалось большим интересом к эпистемологическим и методологическим проблемам политико-правового знания. Благодаря этому он пришел к основополагающему для себя выводу: политико-правовые теории и институты неотделимы от их социокультурного контекста2. Отсюда проистекало отрицание Алексеевым универсальности западного права и утверждение о неизбежной национальной специфике правовых институтов в разных культурах. Еще до эмиграции, он, по сути, встает на позиции германской исторической школы права с присущим ей органическим пониманием феномена права3. Революция 1917 года, вынесшая на политическую поверхность русские народные идеи социальной справедливости, народоправства и твердой власти, только укрепила Алексеева в подобных воззрениях4. Новообразованное советское право он рассматривал в рамках такого подхода как синтез западного марксизма и вековых правовых традиций России. Естественным продолжением такого органического понимания права являлось стремление к органическому пониманию государства. В коллективной работе профессоров Русского юридического факультета Праги от 1924 г., посвященной анализу советского права, Н.Н. Алексеев подчеркивает важность изучения новых для истории политических образований, таких,
как советский строй и итальянский фашизм. Потому что подобное изучение, по мысли Алексеева, позволяет расширить рамки науки о государстве, освобождая ее от привычного стереотипа, что западно-европейские государственно-правовые формы универ-сальны5. Так что, видимо, как раз для теоретического обоснования своих убеждений в органической природе права и государства как продуктов уникальной культурно-исторической «почвы» Н. Алексеев обратился к евразийству, в частности, к его цивилизаци-онному подходу. После входа в евразийское движение Н. Алексеев возглавляет его государственно-правоведческое научное крыло.
Уже на евразийской платформе Н. Алексеев приводит свои правовые воззрения в целостную систему, которая впоследствии стала известна как «евразийское право»6. В соответствии со своим органическим пониманием права как части национальной культуры он постоянно оперирует базовыми для себя понятиями «русское (евразийское) народное право» и «национальное право», которые по своему содержанию тождественны современному научному понятию «национальная правовая культура». Опираясь на евразийскую цивилизационную теорию, Алексеев доказывает, что русско-евразийское право отлично от западного римского права как продукт иного культурно-исторического типа и иных экономических условий. По сути, Н. Алексеев осуществлял национализацию права, стремясь преодолеть западный культурный универсализм, в котором он видел попытку духовной колонизации неевропейского человечества. Исходя из этого постулата, Н. Алексеев в развитие евразийской идеологии поставил задачу построения в России-Евразии собственного национального права и государства путем отказа от механического копирования западной юриспруденции. «Мы ставим, проблему создания собственной правовой терминологии, которая могла бы. лучше, чем. западная, выразить правовой эйдос (России. — Ч.С.). Мы. ставим, проблему построения новой теории права, которая соответствовала бы. правосознанию евразийских народов и адекватно выражала бы. их основные культурные интенции»7. Но тут перед евразийцами вставала проблема применимости к России такого важного политико-правового института, как федерализм, вообще-то имеющего западное культурно-правовое происхождение. Провозглашение в 1922 году федеративного СССР бесповоротно переводило эту проблему из чисто теоретической области в сугубо практичную и злободневную.
Евразийцы, исходя из своей программы по национальному вопросу, стремившейся к укреплению целостности России-СССР путем межэтнической интеграции, признали советский этнотерриториаль-ный федерализм, видя в нем первую ступень строительства единой полиэтничной нации. Первая опубликованная евразийская программа от 1926 года (в ее выработке участвовал и Н. Алексеев) с удовлетворением отмечала: «С нашей точки зрения, революция, привела к созданию наилучшим, образом выражающей евразийскую идею формы. — формы федерации. Ведь федеративное устройство не только внешне отмечает многочленность евразийской культуры,, вместе с тем. сохраняя её единство. Оно способствует, развитию и расцвету отдельных национально-культурных областей, окончательно и решительно порывая, с тенденциями безумного русификаторства»8. В этой формулировке обращает на себя внимание инструментальность евразийского понимания феномена федерализма:
для евразийцев он выступает исключительно как способ решения проблемы этнических меньшинств. Каких-либо иных задач перед федерализмом, например экономических, они не ставили.
Надо отметить, что признание советского федерализма давалось евразийцам нелегко. Первое препятствие к этому признанию — узкий русский национализм — было евразийцами пройдено благодаря замене понятия «Россия» понятием «Евразии», которое, по мысли П. Савицкого, указывает на полиэтнич-ность России9, но оставалось второе препятствие — определенные политические убеждения. Все евразийцы (кроме, пожалуй, К. Чхеидзе и Э. Хара-Давана) разделяли главное политическое предубеждение против института федерализма в его классическом варианте: что он, децентрализуя государственную власть по вертикали, тем самым ослабляет единство страны. Н. Алексеев пытался подкрепить это мнение цивилизационной теорией евразийства: России как неевропейской, евразийской цивилизации со своей особой географией, историей и культурой нужны особые государственные формы. С помощью исто-рицистских и географических аргументов он доказывал, что широкая автономия и самоуправление непригодны для специфики России: «При громадных пространствах России и при чрезвычайном, разнообразии населения широкое развитие автономности просто означало бы. распадение государственного целого. Для. целостности России нужен некоторый централизм.»10. Поэтому Алексеев подверг профессиональному анализу советское федеративное устройство: насколько оно соответствует специфическим, цивилизационным условиям России-Евразии, удерживая ее целостность, другими словами, насколько советский федерализм национален, органичен?
Н.Н. Алексеев о советском централизованном федерализме
Многие эмигранты, считая большевизм чужеродным для России явлением, распространяли свое неприятие и на его государственный опыт. С такой точки зрения, советский этнотерриториальный федерализм казался им искусственным насаждением Советской власти, не имеющим никаких причин и предпосылок в российской истории. Оспаривая эту распространенную точку зрения, Н. Алексеев указывал на давние центробежные силы России, глубоко укорененные в истории образования Российского государства, говорил о давней традиции федералистской мысли в России (проект Государственной уставной грамоты 1820 г., конституция Н. Муравьева, проекты М. Драгоманова, «Народной воли», национальных партий окраин Росийской империи). Безусловно, рассуждал Н. Алексеев, идея федерализма никак не вытекает из марксизма, но она навязана большевикам самой жизнью. Они вынуждены, против своей идеологии, считаться с этими центробежными силами, приспосабливаться к ним — «играть с ними в федерализм.». И такая игра привела к уступкам в своей теории: фактическое признание принципа национальности, никак в марксизме не обосно-ванного11. В свою очередь, марксизм с его социально ориентированной идеологией оказал сильное влияние на советский федерализм. Итого, в возникновении последнего Алексеев выделял два основных компонента: историческая необходимость удержания целостности России, объективно вставшая перед новой властью, и коммунистическая идеология.
Надо указать, что анализ федеративного устройства СССР Н. Алексеев проводил как серьезный ученый на основе солидной источниковой базы, которую можно разделить по трем группам: 1) теоретические труды основателей советского государства В.И.Ленина, Л.Троцкого; 2) советские законодательные материалы: конституции РСФСР 1918 г. и СССР от 6 июля 1923 года, тексты конституций союзных республик, советские законодательные акты, публиковавшиеся в собрании установлений СНК, Известиях ВЦИКа, а также материалы Всероссийских (союзных) Съездов Советов и съездов РКП(б)-ВКП(б); 3) труды тех советских юристов, которых Алексеев считал выразителями советского официоза: А. Шрейдер. Федеративная советская республика; А.Д. Стучка. Учение о государстве. М., 1922.; Магеровский Р. Союз советских социалистических республик. М., 1923; Рейснер Р. Государство, буржуазия и РСФСР. М., 1923.; и особенно Г.С. Гурвич. Основы советской Конституции. Вып. 1. М., 1922, книгу которого Н. Алексеев особенно часто цитировал.
Прежде всего, Алексеев-евразиец обращал внимание на специфичность советского федерализма, его отличие от западных, исторически первых аналогов — американского и швейцарского. Какими же факторами обусловлена эта специфичность и насколько она соответствует органичной природе России? В ответе на этот вопрос Алексеев выделял два фактора — влияние марксизма как правящей идеологии и объективное влияние специфики российской цивилизации, в частности русской правовой культуры, на характер советского государства.
Н.Алексеев отмечал, что марксистско-ленинская идеология обусловила специфическое отличие советского федерализма от его западных классических аналогов. Ведь идея пролетарской диктатуры, а точнее диктатуры ВКП(б), приводит к полной политико-административной централизации советского государства: в нем полностью отсутствует местная автономия и самоуправление, отличительные черты западного либерального федерализма. Поэтому, писал Алексеев, если взглянуть на советский федерализм с точки зрения коммунистической диктатуры, то его и не существует! Партия единолично правит государством, она жестко централис-тична, никаких автономных национальных или иных частей внутри нее нет, официальный язык — русский. «С политической точки зрения. Россия, ныне самое унитарное и централизованное государство»12. Причем партийный централизм дублируется централизмом советской административной системы и законодательства. По советской Конституции 1924 года вертикаль власти разделена на три административных уровня — центральный, республиканский и местный. По сравнению с царской Россией властный аппарат сильно децентрализован: созданы формально самостоятельные мощные центры власти на местах. Но, замечал Алексеев, советская административная децентрализация не предполагает самоуправления нижестоящих административных органов, власть которых сводится лишь к исполнению указаний вышестоящих инстанций; так что подобная административная вертикаль носит унитарный характер13. Н. Алексеев приходил к выводу философско-правового характера: либеральное начало самоуправления вообще чуждо советской правовой культуре. В СССР автономии (самоуправления) нет ни у социальных, ни у политических, ни у культурных институтов (городов, университетов,
церкви и т.д.). Местные органы власти не имеют самостоятельной компетенции, их функции сведены к управлению, т.е. к выполнению указов вышестоящих инстанций. Поэтому советский центр обладает огромной властью: в его компетенции все области жизни, на которые он может влиять законодательством, он может отменять постановления всех нижестоящих органов власти. Итак, чисто административная по своему истинному характеру децентрализация власти в СССР совмещена с политическим централизмом14, что вообще-то характерно для унитарного типа государств.
Список таких унитарных характеристик советской государственной системы Алексеев дополнял отсутствием в СССР принципа разделения и противовеса ветвей власти. По его наблюдению, реальным носителем власти в СССР выступали исполнительные органы власти: Президиумы ЦИКов и Советские народные комиссариаты, несущие в себе и законодательные функции. Из-за этого они становились независимыми от «народной воли» в лице законодательной власти — Всесоюзного Съезда Советов15. Исполнительные органы «замещают» власть законодательную. Это еще более усиливает центральную власть. Но в таком «заступлении» Алексеев находил удивительный парадокс: оно приводит к значительной властной децентрализации советского административного аппарата. Фактическое слияние законодательной и исполнительной власти в руках губисполкомов, ресисполкомов, сельсоветов и т.д. делало их всевластителями на местах, пока это всевластие не противоречит общим законам и воле вышестоящих инстанций. Отсюда Алексеев делает довольно спорный вывод: в советском государстве возникли самостоятельные центры власти в областях, союзных и автономных республиках, и получается, что на бумаге Россия не управляется из Москвы, как раньше из Санкт-Петербурга. Хотя фактическая, неофициальная власть Москвы как партийного центра, безусловно, сохраняется16.
Алексеев отмечал, что советский политико-административный централизм зеркально воспроизводится в федеративном устройстве СССР в области распределения компетенции между союзным центром и членами федерации. Анализируя конституции РСФСР 1918 года и СССР от 6 июля 1923 г., он приходил к выводу о полном подчинении союзных (в СССР) и автономных (в РСФСР) республик компетенции федерального центра (ст. 49-50 Конституции РСФСР, ст. 1. и ст. 49-60 Конституции СССР)17. И в советской союзной, и в российской федерации самоопределение государств-членов ограничено сферой местного управления, которое к тому же направляется указаниями центральных органов Союза. Объявляемая же Конституцией СССР свобода выхода из состава федерации, по мнению Алексеева, являлась чисто декларативным лозунгом, имеющим пропагандистское значение. «Декларируемый конституцией суверенитет, государств-членов есть также суверенитет, чисто декларативный»18.
Казалось бы, такие унитарные качества советской государственно-политической системы сводят на нет федеративность СССР и РСФСР, но это в том случае, указывал Н.Алексеев, если в качестве «идеального типа» федерализма мы неосознанно берем западный либеральный децентрализованный федерализм. Для Алексеева-евразийца это неприемлемо, он протестует против механического перенесения западных либеральных принципов на органическую, самобытную почву России-Евразии. В соот-
ветствии со своими евразийскими органицистскими взглядами он говорит о необходимости приспособления института федерализма к специфическим цивилизационным условиям России-Евразии. Такая трансформация стихийно и происходит в СССР, утверждает Алексеев, и складывающиеся советские федеративные формы необходимо принять как формы национально-органические, в силу этого имеющие преимущество перед западными аналогами. «...Советский федерализм, имеет, совершенно особую природу по сравнению с федерализмом западныхгосударств»19. Разумеется, главной целью такой советско-евразийской трансформации института федерализма в условиях России-СССР Алексеев и все остальные евразийцы намечали создание централизованной властной системы, способной эффективно удерживать целостность российской государственности.
Кроме централизма советский федерализм обладал и другими, на евразийский взгляд Алексеева, преимуществами перед его западными аналогами. Вторым его преимуществом он считал то, что федеральная власть в нем не является верховной. Анализируя государственную структуру СССР, Алексеев указывал, что федеральная власть в лице ВЦИКа не является высшей в советском государстве. Над ВЦИКом стоит высший унитарный орган власти — Съезд Советов, несколько ограничивающий своей декоративной властью федеративное начало СССР, но отнюдь его не отменяющий. Как уже упоминалось, из-за слабости законодательной ветви власти фактическим деятелем в СССР остается ВЦИК. Но важен сам принцип — унитарный Съезд Советов, выражающий волю всего населения, поставлен над ВЦИКом, выражающим (в его верхней палате) интересы субъектов советской федерации. Советское федеральное начало подчинено унитарному началу. Для Алексеева это выступает безусловной положительной чертой советского федерализма: в наиболее важных государственных вопросах общегосударственные интересы союзного целого ставятся выше узкорегиональных интересов его составных частей, преодолевается провинциальный эгоизм20. Такая советская политическая практика полностью соответствовала холистской социально-политической философии евразийства.
Третьим плюсом советской федеративной системы Алексеев считал инструментальный характер принципа национального самоопределения. Да, рассуждал он, многие федеративные части СССР образованы по национальному признаку. Но для большевиков национальность не является самостоятельной ценностью, она никак не вытекает из их идеологии. Для них этнос не самоцель, а всего лишь средство, средство освобождения «угнетенных трудящихся» данной национальности. Социально-классовое содержание делается более важным, чем этнотерри-ториальная форма. Алексеев заключает: «Национальное самоопределение служит, таким, образом,, средством для социального переворота. Социальный идеал ставится, выше нации»21. Само право национального самоопределения обставляется строгим условием — принятием со стороны самоопределяющихся коммунистической идеологии и советского государственного строя. Вследствие этого субъектом самоопределения признается не этнос как таковой, а только его «трудящаяся» часть, то есть подлинным субъектом советского федерирования является не этнос, а класс, класс «трудящихся» разных национальностей. То есть объединяющим фактором на-
родов СССР является общность социального идеала: свобода, равенство и братство22. Таким образом федерирование напрямую увязывается с марксистской идеологией. В этом принципе примата социального идеала над этническими интересами Алексеев видит преимущество советского строя: подлинной основой советской федерации является социальная идеология, а никак не национализм или эгоистические интересы областных и национальных единиц. Этот принцип кажется ему действенной профилактикой против возникновения этнического эгоизма и сепаратизма. «Советский союз есть, таким, образом, союз, построенный на основе служения, некоторым. социальным, принципам,, которые все члены, этого союза признают, и принудительно осуществ-
23
ляют».
Суммируя советский опыт, евразийцы 1920-30-х гг. считали необходимым в интересах целостности России, чтобы в любой будущей российской государственности принцип национального самоопределения носил подчиненный характер. Просто универсальный социальный идеал ложного марксизма надо заменить таким же универсальным социальным идеалом истинного евразийства — таково было одно из главных положений евразийской политической программы.
Признание советской модели федерализма ранним евразийством
участвуют в отправлении верховного суверенитета (верхняя, федеральная палата парламента), но самостоятельной компетенции в региональном госуправлении у них нет. В такой пирамидальной федеративной системе потоки власти текут лишь сверху вниз, и национальным суверенитетом в полном объеме обладает лишь центр, и он делегирует часть своего суверенитета субъектам федерации, а не наоборот.
В конце концов за евразийской риторикой о самобытности, специфичности цивилизации России-Евразии и неприменимости к ней западных либеральных государственных форм можно разглядеть главный мотив, обусловивший признание Н. Алексеевым советского суперцентрализованного федерализма. Это — стремление укрепить целостность российского государства путем максимальной централизации властной вертикали, но при сохранении формального федерализма для инструментального удовлетворения известных претензий этнических меньшинств. Н.Н. Алексеев видел в федерализме
всего лишь нейтральную форму, не имеющую ника" 27
ких самодостаточных политических ценностей2'. Можно заключить, что Алексеева и других евразийцев привлекло в советском федерализме не федеративное начало как таковое, а начало жесткого централизма власти.
Примечания
Признание советского федерализма стало одной из основ национально-политической программы раннего евразийства, в чем, как мы видели, ключевую роль сыграл Н.Н.Алексеев. Декларируя отрицание западных либеральных федеративных моделей как не соответствующих специфической природе русско-евразийской цивилизации (читай: угрожающих целостности российского государства. — Ч.С.), евразийцы признали советский суперцентрализованный федерализм как органичный, национальный для России-Евразии24. Евразийцы отдали много сил доказательству того, что в специфических геополитических, культурно-исторических и политико-правовых условиях России этатистская централизации власти необходима. Этому были посвящены географические исследования П.Н. Савицкого, исторические исследования Г. Вернадского, наконец, труды рассматриваемого здесь Н.Н. Алексеева, облекшего евразийский этатизм в соответствующую политико-правовую форму. На основе признания советского суперцентрализованного федерализма он попытался разработать проект «евразийского федерализма» на тех же самых принципах централизма: «Мы называем, федеральным, такое государство, отдельные части которого являются участниками в отправлении верховной государственной власти или суверенитета»25. Как видим, в этой евразийской федеративной формуле отсутствует принцип политического самоуправления субъектов федерации. Этот принцип Алексеев, снова апеллируя к специфике России, считал недопустимым в будущем российском, постбольшевистском государстве и в споре с либеральными юристами доказывал: «...Федерализм, никак нельзя смешивать с децентрализацией или автономным, самоуправлением»26. Итого скопированная с СССР евразийская федеративная модель в представлении Н. Алексеева выглядела следующим образом: этнотерриториаль-ная федерация заменяется чисто территориальной. Составные части этой федерации (ее субъекты)
1 биографические сведения взяты из: Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века. М., 1997.; Орлова И.Б. Евразийская цивилизация: социально-историческая ретроспектива и перспектива. М., 1998.
2 Овчинников А.И., Овчинникова С.П. Евразийское правовое мышление Н.Н.Алексеева. Р.-н.-Дону, 2002. с. 11.
3 см., например: Алексеев Н.Н. Общее учение о праве. Симферополь, 1919. с. 107.
4 Новоженина И.В. Государственно-правовое учение Н.Н.Алексеева: Автореф. дисс. .канд. юрид. Наук. Уфа, 2002. с. 8.
5 Право советской России: сб. статей. Вып. 1. Прага, 1925. с. 28-29.
6 теоретическое его обоснование см.: Алексеев Н.Н. Народное право и задачи нашей правовой политики// Евразийская хроника. Париж, 1927. №8.; его же. Современные задачи правоведения//Тридцатые годы. Утверждение евразийцев. Прага, 1931.
7 Алексеев Н.Н. Современные задачи правоведения// Тридцатые годы. Утверждение евразийцев. Прага, 1931. с. 219.
8 Евразийство. Опыт систематического изложения. 1926 г.// Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992. — с. 396.
9 Савицкий П.Н. Европа и Евразия (по поводу брошюры кн. Н.С.Трубецкого «Европа и человечество)//Русская мысль. София, 1921. с. 134.
10 Алексеев Н.Н. Советский федерализм.//Евразийский временник. Кн. 5. Париж, 1927. — с. 260.
11 Алексеев Н.Н. Советский федерализм//Евразийский временник. Кн. 5. Париж, 1927. - с. 241.
12 Алексеев Н.Н. Советский федерализм. — с. 241.
13 Алексеев Н.Н. На путях к будущей России (советский строй и его политические возможности)//он же. Русский народ и государство. М., 1999. — с. 334.
14 Алексеев Н.Н. Советский федерализм. — с. 255-256.
15 Алексеев Н.Н. На путях к будущей России. — с. 335-336.
16 Алексеев Н.Н. Советский федерализм.. — с. 256.
17 Право советской России: сб. статей. Прага, 1925. с. 72-73,
18 Право советской России... с. 82.
19 Алексеев Н.Н. Советский федерализм. с. 251.
20 Алексеев Н.Н. Советский федерализм. с. 254-255.
21 там же — с. 252.
22 Хотя классовый субстрат государственности лидер евразийства Н.С.Трубецкой считал ненадежным. См.: Трубецкой Н.С. Общеевразийский национализм // Евразийская хроника. Париж, 1927. №9.
23 Н.Н.Алексеев. Советский федерализм. — с. 251.
24 Данное признание было закреплено в программах евразийского движения от 1927 и 1931 годов, например: «Надлежит подчеркнуть, что начала федерации и автономии евразийцы отстаивают в советском, а не европейском их понимании» (Евразийство: формулировка 1927 года. Париж, 1927. № 9. с. 11.)
25 Алексеев Н.Н. Советский федерализм. с. 248.
26 там же — с. 249.
27 единственное краткое упоминание о самодостаточной ценности федерализма у Н.Н.Алексеева встречается в его «Теории государства» - см.: Алексеев Н.Н. Современное положение науки о государстве и ее ближайшие задачи//его же. Русский народ и государство. М., 2003. с. 602.
САНГАДЖИЕВ Чингис Геннадьевич, аспирант исторического фак-та МГУ им. В.М.Ломоносова.
Статья поступила в редакцию 18.12.06 г. © Сангаджиев Ч.Г.
W 930.1 (574) Б. К. АЙТЕНОВА
Омский государственный педагогический университет
НОВЕЙШАЯ
КАЗАХСТАНСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ ЦАРИЗМА В КАЗАХСТАНЕ НА РУБЕЖЕ XIX - XX вв.
В статье раскрывается переселенческая политика как составная часть колониальной политики царской России. Предприняты попытка периодизации переселенчества, а также анализ историографии по данной проблеме.
В числе наиболее сложных и актуальных проблем колонизации казахского края царской Россией остается история переселенческого движения. На протяжении XIX — начала XX вв. именно крестьянство в различных «ипостасях» оставалось для Российской империи основным колонизационным элементом. Российское государство возлагало на переселенческое движение решение важнейших геополитических, экономических, национальных задач.
Узловые проблемы аграрной истории Казахстана в рассматриваемый период исследованы в трудах советских историков Б. Сулейменова (Аграрный вопрос в Казахстане последней трети XIX — начала XX вв. А., 1963) и П. Галузо (Аграрные отношения на юге Казахстана в 1867-1914 гг. А., 1965).
В монографии Б. Сулейменова раскрыта сущность аграрной политики самодержавия, подвергнута анализу история оседания и социально-хозяйственного устройства казахского аула. Автор отметил усиление строительства в ауле постоянных жилищ и помещений для скота, показал разницу между административным аулом, образованным в результате реформы 1867-1868 гг., и хозяйственным аулом, рассмотрел формы и методы эксплуатации в них. Им отмечено, что в силу живучести патриархально-феодальных отношений беднота аула в значительной степени эксплуатировалась под видом «родовой помощи».
П. Галузо в оценке роли переселения и вследствие этого перераспределения земельных угодий исходил из того, что этот процесс является тормозом
в развитии казахского земледелия, в переходе казахов к оседлому хозяйству. В переселенческой политике царизма автор видит два этапа: XIX век, когда Жетысу и Сырдарьинская область заселялись русскими крестьянами по стратегическим и военно-политическим соображениям, и XX век — переселение из России большого количества бедного и среднего крестьянства в целях ослабления его борьбы за землю. В результате переселенческой политики самодержавия, считает автор, кочевое (скотоводческое) и оседлое (земледельческое) хозяйства всупили в полосу глубокого кризиса. Он пишет об «огромном разрушении производительных сил, исключительно глубоком обнищании крестьянства».
Несмотря на существенные различия в выводах, Б. Сулейменов и П. Галузо рассматривали переселенческий вопрос в тесной взаимосвязи с изменениями, характерными для экономики России XIX — начала XX вв.
В конце 1970-х годов интерес к аграрным проблемам развития Казахстана ослабел, и это состояние историографии характерно и на сегодняшний день.
Сегодня раскрытие переселенческой политики как составной части колониальной политики царской России представлено только в ряде диссертационных исследований и статей.
Современные исследователи подчеркивают, что в целом во всей политической линии российского самодержавия в Центральной Азии красной нитью проходила «идея» стимулирования оседания кочевников, в результате которого облегчались бы
