CC BY
84
Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 9,2005, вып. 1
И. В. Морозова (Удмуртский университет)
ИДЕОЛОГИЯ СТАРОГО ЮГА В РОМАНЕ К. ХЕНЦ «СЕВЕРНАЯ НЕВЕСТА ПЛАНТАТОРА»
В большинстве случаев, говоря о формировании художественно-эстетических и мифопоэтических концепций Старого Юга, определивших самобытность южной литературы и заложивших основы «южного мифа», исследователи чаще всего имеют в виду творческие достижения мужчин— Дж. П. Кеннеди, у.Г.Симмса. Однако теперь, благодаря усилиям современных исследователей «южного мифа», снявших табу со многих «политически некорректных» тем, стало совершенно очевидно, что неменьшая роль в процессе самоидентификации южной культуры принадлежит женщинам Юга.
Большое значение для вхождения женщин в сферу идеологической борьбы и становления женского литературного творчества на Юге имели не только собственно южные факторы (Миссурийский компромисс, восстание рабов под предводительством Ната Тернера) но, как это очевидно, не в меньшей степени факторы общенационального характера, стимулировавшие оформление идей «южности», т. е. того комплекса идей и представлений о Юге и особом южном характере, которые, собственно, лежат в основании «южного мифа». Формирование категории «южность» во многом совпало, с одной стороны, с общенациональным ростом движения за женское равноправие и связанными с ним общественными дискуссиями, с другой — с ростом аболиционистских идей и аболиционистского движения как на Севере, так и на Юге.
Как известно, выход в свет в 1852 г. романа Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» стал своеобразным катализатором явного конфликта между Югом и Севером. Если до романа Бичер-Стоу проблеме рабства как таковой было посвящено немного места в произведениях южных писательниц, то после его выхода на страницах романов развернулась дискуссия о Юге, где центральное место занял вопрос о рабстве. Южные писательницы сочли своим долгом опровергнуть те, как им представлялось, несправедливые обвинения Юга и системы рабовладения, содержавшиеся в романе Бичер-Стоу. В публицистических работах Луизы Маккорд, романах Марии Макинтош и Мэрион Гарленд отчетливо зазвучала мысль о недопустимости вмешательства Севера в сложившиеся социальные отношения на Юге, о разрушающем национальный общественный порядок характере аболиционизма. Однако вопрос о рабстве на Юге наиболее детально был рассмотрен в романе Кэ-ролин Хенц «Северная невеста плантатора» (The Planter's Northern Bride, 1854), ставшем известным прорабовладельческим произведением.
К. Хенц (Caroline Hentz, 1800-1856), до замужества Уайтинг (Whiting), была уроженкой штата Массачусетс, но, выйдя замуж за преподавателя-лингвиста французского происхождения, с 1826 г. перебралась в южные штаты, сначала в Чапел Хилл, штат Северная Каролина, куда был назначен профессором современных языков
© И. В. Морозова, 2005
Университета Северной Каролины ее муж. Поскольку, как отмечают биографы, муж Хенц имел весьма неуравновешенный характер, выражавшийся в постоянной «охоте к перемене мест», за 30 лет жизни на Юге Хенц проживала в шести южных штатах и в каждом штате несколько раз переезжала вслед за мужем из одного города в другой. Неудивительно поэтому, что за это время Хенц удалось весьма детально познакомиться со спецификой южной жизни.
К. Хенц была деятельной женщиной, активно участвовала в жизни колледжей, где преподавал ее муж, сама преподавала в ряде женских учебных заведений. По свидетельству одного из современников, «она является одной их тех редких женщин, обладающих особой привлекательностью и [...] огромным энтузиазмом характера — того энтузиазма, который описывала мадам де Сталь как "Бог внутри нас" — наличие любви, добра, святости и красоты»1.
К. Хенц была близко знакома с Гарриет Бичер-Стоу и восприняла ее роман как личное оскорбление, написав издателю, что рабство в изображении Бичер-Стоу — открытие для южан. Поэтому роман «Северная невеста плантатора» можно считать развернутым посланием к читателям и к самой Бичер-Стоу, романом — «перевертышем» «Хижины»: здесь плантатор проповедует истинные принципы ранней Республики, дочь аболициониста — рабство, наемные рабочие Севера завидуют условиям труда рабов, а соблазненная аболиционистами рабыня с риском для жизни пересекает Огайо, чтобы вернуться на плантацию.
По своей структуре роман «Северная невеста плантатора» выполнен в традиционных рамках «романа домашнего очага». В его основе лежит «культ домашнего очага», его жанроопределяющим объектом является дом, воспринимаемый в широком смысле как семья, на концепте которой строится вся структура художественного повествования. «Роман домашнего очага» близок по своей эстетике роману воспитания XVIII в. и сохраняет его традиционные сюжеты, образы и дидактическую повествовательную манеру, стилистические приемы. На Юге «роман домашнего очага» стал своего рода идеологическим рупором южного сообщества. Южные писательницы расширили понятие дома и семьи до размеров всего Юга, их произведения были насыщены пафосом прославления своего региона и утверждения незыблемости всех его общественных и нравственных установлений.
Роман «Северная невеста плантатора» начинается с того, как главная героиня Юлалия, уроженка Новой Англии, наперекор отцу выходит замуж за плантатора с Юга благородного Рассела Морленда. Однако в этом романе Хенц интересует не столько процесс становления независимого женского характера, венчающийся замужеством и обретением дома, как это было во всех предыдущих ее произведениях, сколько процесс даже не адаптации к культуре Юга, а полного и безоговорочного принятия ценностей южного общества северянкой, дочерью радикального аболициониста. Изображение этого процесса дает возможность широкого панорамного описания жизни Юга и фокусируется на рассмотрении его основного института — рабовладения, которое представляет, по мнению Хенц, высшую, по сравнению с формой свободной организации труда, форму общественной системы.
К. Хенц четко определяет задачи и основные цели своего повествования в предпосланном роману обширном предисловии. Подчеркивая свое собственное северное наследие, она обращается к читателю обоих регионов с призывом взаимопонимания: « Мы верим, что на Севере найдется множество благородных и свободных
умов, великодушных и открытых сердец, которые поддержат нас в наших воззрениях на южный характер и разделят с нами чувство опороченной национальной чести, возникающее от того, что часть нашей страны подвергается публичному позору и оскорблению, и которых, так же как и нас, патриотизм заставляет защищать страну от этого бесчестья».2 Безусловно, неназванная здесь Гарриет Бичер-Стоу подразумевается в числе лишенных патриотизма американцев, порочащих свою страну, в то же время свою задачу она видит в том, чтобы восстановить доброе имя нации не только своими усилиями, но и привлеченных на свою сторону северян.
Здесь же, в предисловии, К Хенц пытается уверить читателя в том, что, будучи не простым визитером, а жительницей Юга, она «никогда не была свидетельницей хотя бы одной сцены жестокости или насилия, никогда не замечала цепей или кандалов или способов наказания более жестоких, чем отцовское наставление»3 ни в Каролине, ни в Алабаме, ни в Джорджии, ни во Флориде, т.е. ни в одном из тех южных штатов, где ей довелось жить. «Напротив, — продолжает развивать свою защитную речь К. Хенц, — мы были тронуты и испытали истинное удовлетворение демонстрацией доброй привязанности и заботы одной стороны и лояльностью и искренней преданностью — другой. Особенно приятно мы были поражены веселостью и полным довольством рабов, их обычным приподнятым и жизнерадостным настроением. Исходя из всех наблюдений мы пришли к искренней убежденности, что негры Юга являются счастливейшим рабочим классом на всем земном шаре»4.
В доказательство вышесказанному Хенц приводит слова старой негритянки о своих уже давно умерших хозяевах: «О, — произнесла она, и ее глаза наполнились слезами, а голос задрожал от нахлынувших эмоций. — Я любила своего хозяина и хозяйку как свою собственную душу. Если бы я могла умереть вместо них, я бы с радостью это сделала. Я пошла бы в могилу вместо них, если бы Господь дал на это соизволение. О, они были такими хорошими и добрыми. Все наши черные положили бы свои жизни ради одной минутки их жизней [...] Я ни за что не покинула бы своих хозяев, я скорее бросила бы своих отца и мать»5.
Однако даже при такой крепкой любви и привязанности, вынуждена признаться Хенц, бывают побеги и даже открытое неповиновение рабов. Тем не менее автор убеждена в том, что это происходит не потому, что сами рабы хотят этого, а потому, что они постоянно испытывают давление со стороны аболиционистов, которые хотят разрушить этот гармоничный мир. Они обещают рабам счастливую свободу на Севере, но на деле жестоко обманывают их, обрекая этих больших детей, совершенно не приспособленных к тяжелому труду, на непосильное выживание в условиях наемного труда. Но, как утверждает Хенц, «ведь даже в саду Эдема были посеяны семена недовольства и бунтарства, поэтому не стоит удивляться, что они иногда прорастают на прекрасной почве Юга».6
Говоря о персонажах романа и событиях, изложенных в нем, Хенц постоянно ссылается на реальные факты, как, например, в случае со служанкой Крисси, убежавшей на Север, но после тяжких испытаний с трудом возвратившейся к своим хозяевам. Сцена прибытия Морленда на плантацию после долгого отсутствия, как признается Хенц, основана на мемуарах дочери Томаса Джефферсона, ще та описывает радость рабов при виде хозяина, прибывшего в Монтичегото после путешествия в Париж.
Обозначив в предисловии круг острых вопросов южного сообщества, объяснив читателю цель своего повествования и обратившись при этом к северному жителю
с надеждой на понимание и поддержку, Хенц вместе с тем завершает свое предисловие весьма недвусмысленным призывом: «Надеемся, что Юг откликнется на наш голос, но не слабым, умирающим эхом, а исполненным мощи и энтузиазма воинственным голосом, раскаты которых достигнут зеленых холмов и гранитных утесов скалистого побережья Новой Англии».7 Таким образом, примирительные тенденции, характерные для более раннего творчества как самой Хенц, так и для многих ее современниц-южанок, в «Северной невесте плантатора» постепенно уступают место открытым призывам к противостоянию Юга северным амбициям.
Поскольку, как уже говорилось, появление романа было инициировано выходом в свет «Хижины дяди Тома» и бурной общественной реакцией на него, значительно повлиявшей на рост аболиционистских настроений, то пропаганда ценностей южного образа жизни у Хенц основывается прежде всего на целенаправленной и разрушительной критике северного аболиционизма. Главным персонажем, воплощающим в себе, как представляется Хенц, наиболее характерные качества аболициониста, является мистер Хастингс, отец Юлалии. Он говорит о себе и всех северянах-аболиционистах, что только они являются «поборниками правды, справедливости и гуманизма, ведущими вечную войну с фальшью, угнетением и жестокостью».8 Южане же, напротив, «аристократичные, ленивые, самовлюбленные и жестокие» люди, «воплощение Содома и Гоморры», поэтому он, мечтая выдать дочь замуж за достойного человека, сразу же вычеркнул из списка искателей ее руки всех молодых людей с Юга.
Гуманизм мистера Хастингса, как, впрочем, и гуманизм всех северян, — предмет едкой иронии Хенц, поэтому она обращает особое внимание на то, как «борец с жестокостью» мистер Хастингс, противясь браку Юлалии и южанина Рассела Мор-ленда, говорит, что «он предпочел бы, чтобы его дочь лежала в самой глубокой могиле Новой Англии, чем была бы замужем за южанином»9.
Однако, уступая обстоятельствам (Юлалия заболела от переживаний) и с горечью признавая, что настоящий южанин Морленд по своим положительным качествам заметно отличается от воображаемого, мистер Хастингс все-таки дает согласие на брак. При этом, как подчеркивает Хенц, в душе он надеется, что его дочь, воспитанная на принципах аболиционизма, сможет помочь претворить эти принципы в жизнь. Но в действительности происходит обратное: Юлалия становится ревностной сторонницей южного образа жизни, и даже сам мистер Хастингс, на словах до конца отстаивая принципы аболиционизма, меняет в целом свое воинственное отношение к Югу. Когда он узнает, как гармонично и счастливо сложилась жизнь дочери и видит своего маленького внука, он произносит слова, свидетельствующие о переоценке необходимости открытого противостояния Севера Югу: « Я с надеждой думаю о будущем этого дитя. Кровь Севера и Юга смешалась в его венах, и пусть он будет воплощением воссоединения этих двух, сейчас слишком далеко стоящих друг от друга частей!»10
С точки зрения К. Хенц, именно аболиционисты сделали все, чтобы пропасть между Севером и Югом стала непреодолимой. Они, пользуясь невежеством и доверчивостью негров, заманивают их прелестями свободной жизни на Север и оставляют там без какой-либо помощи. Так, например, поступают в романе мистер и миссис Софтли: заметив слабость Крисси к нарядам, они соблазнили ее обещанием того, что на Севере она будет вольна распоряжаться собой и будет иметь столько
платьев, сколько захочет. Едва корыстная Крисси оказалась на территории свободных штатов, Софтли бросают ее на произвол судьбы, резонно отвечая на жалобы не привыкшей к самостоятельности Крисси, что свою задачу они выполнили: теперь она абсолютно свободна, в частности и от их опеки. Бедная Крисси испытывает глубочайшее разочарование от полученной свободы: «Где ее золотые замки теперь? Все растаяло, оставив в душе только обломки обманутых надежд и груду раскаяния. Где то ликующее чувство свободы, которое несло ее, словно на орлиных крыльях, прочь от бряцающих звеньев цепей? Не было на свете существа более беспомощного, заброшенного, удрученного, чем в данный момент Крисси. Единственным желанием Крисси было вернуться к покинутой ею хозяйке и броситься в объятия ее всепрощающей любви».11
К. Хенц осуждает аболиционистов не только за то, что они соблазняют рабов к бегству, от чего, в первую очередь, страдают сами беглецы. Самое страшное в аболиционизме— это враждебность и раздор, которые сеют наиболее радикальные аболиционисты на территории самого Юга. Большую часть повествования занимает в романе история предотвращенного бунта рабов на плантации Морленда. Бунт зреет в результате коварной деятельности аболициониста, под видом проповедника среди рабов, вкравшегося в доверие и смутившего умы негров Морленда. Писательница особо выделяет ум, хитрость, осторожность и другие качества, которые помогают лже-проповедникам воздействовать на рабов: «Этот человек, наделенный красноречием Уитфилда, волей Наполеона и упорством Петра Великого, конечно, не испытывал никакого отпора со стороны простодушных и доверчивых существ, полностью оказавшихся в его власти, и это неудивительно»12.
Аболиционизм, таким образом, изображен в романе Хенц злой, даже сатанинской силой, разрушающей Юг. Не случайно в романе уделено много места описанию церкви, которую построил Морленд для своих рабов и где начинает проповедовать Брейнард: «Зеленые жалюзи защищали ее многочисленные окна от солнца и составляли освежающий контраст с бледно-красным цветом стен. Интерьер был выполнен с простотой и аккуратностью. Потолок был без единого пятна белым, а пол вокруг кафедры был устлан ковром. Мерцающие лампы освещали алтарь, отбрасывая мягкое лунное сияние на темные лица, с торжественным благоговением обращенные к новому проповеднику спасения, который смотрел на них сверху. Неужели это конгрегация рабов, эта хорошо и модно одетая аудитория? Здесь были видны тонкие ткани, муслин и кружева, покачивание легких вееров, сверкание драгоценных украшений».13 Аболиционист Брейнард пытается уничтожить этот гармоничный мир, построенный не им, используя чистые души и наивность рабов, и их веру в слово, произносимое в церкви. Морленд, обращаясь к своим рабам во время назревающего бунта, говорит: «Вы послушали предателя и злодея и сплотились против своего хозяина и друга. Изображая, что вы молитесь Господу, на самом деле вы пошли в услужение Сатане».14
Аболиционизм — не конструктивная, а сокрушающая все на своем пути сила. Аболиционисты ставят своей целью разрушить южное сообщество, словами и посулами толкают рабов к бегству и непослушанию и в результате не несут никакой ответственности за содеянное. Свидетельством тому является как случай с Крисси, так и эпизод с лже-проповедником Брейнардом, которому удается избежать возмездия за подстрекательство к бунту.
Деконструктивизму аболиционистов писательница противопоставляет продуктивную деятельность настоящих плантаторов, всегда заботящихся о своих подопечных. Северянка Юлалия, став женой плантатора, понимает, как много сил отдает Морленд заботе о своих рабах. Перед глазами изумленной Юлалии предстают чистенькие аккуратные домики с опрятно возделанными небольшими огородами для негров, специальные мастерские для изготовления шерстяной и хлопчатобумажной одежды для рабов — все продумано для их удобной и комфортной жизни. «Юлалия восхищалась тем, как все было учтено. Все часы работы были четко регламентированы и четко определены все задания. Всем неграм, работающим сверх указанной нормы, выплачивались деньги. Хозяева покупали продукты, хлопок и кукурузу, которые негры выращивали сами, и давали за это хорошую цену».15 Юлалия сравнивает жизнь рабов и жизнь свободных фермеров, и это сравнение не в пользу свободного труда: «Она видела рабочих Севера, возвращающихся после трудового дня к своим семьям, чтобы отдохнуть с радостью под сенью своего дома. Точно так же и негр возвращался в свою хижину и садился на крылечко вместе с женой и детьми, чтобы выкурить трубочку, и ужинал, и чувствовал себя очень комфортно. Но есть разница в этих картинах. Рабочий Севера всегда думает о том, что будет завтра, страшится того, что может не добыть хлеб насущный, что болезнь может парализовать его сильные руки, и его дети окажутся в нищете. Раб же не задумывается о завтрашнем дне, он тратит деньги на мимолетные удовольствия, живя сегодняшним днем. Независимо от усталости, в лунную ночь он идет охотиться на опоссума или на рыбалку, или, если заслышит звуки скрипки, тотчас же поднимается и идет танцевать».16
Данное высказывание интересно с двух точек зрения. Во-первых, здесь подвергается критике система свободного труда. Мысль о негуманном отношении к наемным работникам подтверждает целый ряд эпизодов романа, например эпизод со слугой Морленда Альбертом. Желая проявить уважение и продемонстрировать свою услужливость, Альберт предлагает помочь хозяйке гостиницы, где они остановились, а та теперь заставляет его работать с самого утра до поздней ночи, поэтому он готов с радостью сделать что-нибудь для своего хозяина, чем «чувствовать себя собакой ради людей, которые не имеют никаких высоких качеств». Подобная критика свободного труда содержится и в рассказе об умирающей от невыносимо тяжелых усилий в борьбе за выживание молоденькой девушке, которую уже не может спасти вмешательство Морленда и Юлалии, или в описании радости свободной негритянки Джуди, которая умолила взять ее на место сбежавшей Крисси. Во-вторых, здесь достаточно ярко выражена концепция восприятия черной расы, характерная для южного сообщества. Черная раса — это большие дети, которые нуждаются в постоянной протекции со стороны белых и в их руководстве, поэтому в описании негров в романе К.Хенц преобладают такие определения, как «детский нрав», «наивные дети», «простодушные, доверчивые существа». «Детскость» черной расы — это один из основополагающих моментов южной идеологии, требующий закрепления патерналистского отношения к рабам.
К. Хенц пытается объяснить эту «детскость» самой историей развития человеческой цивилизации. Везде, говорит Хенц, во всех странах и на всех континентах найдены доказательства существования древнейших цивилизаций, свидетельствующие о многовековом процессе их становления и развития, т.е. их взросления.
Единственный континент, где не найдены такие свидетельства, это Африка. «Ни на единой части континента, где обитают естественные негры17 мы не найдем ничего, что бы напоминало о древней культуре, никаких руин или иероглифов, которые доказывали бы существование прошлой цивилизации. Никаких следов кроме тех, что оставляет зверь на земле или птица в воздухе [...] Аборигены Америки, за редким исключением, были так же невежественны, как и африканцы. Однако и те оставили после себя руины, которые свидетельствуют о наличии древней культуры и искусства. Действительно, везде, где проживал белый, или бронзовый, или краснокожий человек, мы находим неоспоримые свидетельства древних цивилизаций, но нет ни единого луча культуры, который осветил бы черноту ночи и доказал бы, что когда-то Африка была высокоразвитым континентом».18
Африканцы находятся лишь на начальной стадии развития, и, следовательно, ни интеллектуально, ни физически они не могут считаться равными представителями других стран. При этом Хенц словами Морленда дает понять, что такое положение может измениться: «Когда Африка как нация встанет в один ряд с другими нациями мира в искусствах и науке, в литературе и одаренности, возникшими в результате их собственной врожденной энергии и силы, только тогда я подпишусь в их равенстве...»19
Отсюда естественно возникает оправдание задачи плантаторского класса как представителя высшей культурной организации — научить негров, воспитать их, дать им необходимые навыки и умения для их собственного роста с учетом специфики негроидной расы. Не случайно в романе отведено достаточно много места для объяснения биологических и психических основ черной расы. Главным носителем знаний о негроидной расе в романе является Морленд, который знакомит свою жену с особенностями жизни и взаимоотношений на Юге. Его взгляды, безусловно, расистские: «Я обнаружил ряд отличительных черт, возможно, неизвестных Вам. Прежде всего его череп, гораздо более твердый и плотный, чем наш, это защищает его от разящих лучей Юга. Затем его кожа — уже после минутного обследования становится понятно, как разительно отличается она от нашей, и совсем даже дело не в цвете. Она выделяет гораздо больше влаги, которая, как роса, отбрасывает от него ту жару, которую мы, напротив, поглощаем».20 По мнению Морленда, черная раса гораздо лучше приспособлена к жизни в условиях Юга, чем белые, и для представителей этой расы это более естественное место обитания, чем Север, куда их так заманивают аболиционисты.
Осуждая аболиционизм и отстаивая право Юга на рабовладение, Хенц уделяла большое место в романе пространным дискуссиям о свободе и равенстве в целом, на первый взгляд проявляя при этом определенную непоследовательность. Так, с одной стороны, она отрицает сам принцип равенства, с иронией подчеркивая слабость аргументов аболиционистов: «Господь не создал людей равными, хотя некоторые люди, более мудрые, чем Бог, пытаются сделать их равными. Неравенство — это закон Природы. Горы и равнины наглядно доказывают это. Это написано и на небесном своде. Это заметно и в самой социальной системе, и это всегда будет чувствоваться наперекор всем мечтам энтузиастов и стараниям реформаторов» 21 С другой стороны, как только что было указано в рассуждениях об Африке, мысль о равенстве допускается, однако вопрос о равенстве в данной ситуации подчеркивает лишь благородство Морленда, а вместе с тем и благородство и согласие всех южан
на те изменения, которые предопределены свыше. Однако вопрос о неравенстве предопределен божественной волей, поэтому К.Хенц в доказательство этой мысли часто ссылается на Библию. Так, Морленд, обращаясь к готовым к бунту рабам, приводит в качестве аргумента слово Божье: «Вы и я такие, какими создал нас Всемогущий Господь [...] Библия говорит: "Может ли Ефиопянин переменить кожу свою?" — Нет, он не может!»22
Рассуждения Хенц о неравенстве и божественной предопределенности места каждого существа в мире находят свое дальнейшее развитие и в ее концепции свободы. Так, она утверждает: «Свободны ли Вы? Свободны ли мы? Нет! Существует длинная цепь, опутывающая все человечество, и хотя ее звенья иногда сделаны из серебра или золота и иногда даже украшены цветами, все равно цепь остается цепью».23 Не только не свободен раб, но и его хозяин навсегда закабален своими обязанностями по отношению к рабу, поэтому, как говорит Морленд, он с радостью предоставил бы им свободу, тогда, может быть, и он почувствовал себя «свободным от тяжелейшего бремени учить и наставлять».
Система рабовладения на Юге оправдывается Хенц не только с точки зрения незыблемого божественного замысла и закрепленного Богом распределения ролей и обязанностей между белой и черной расой, но и исторически сложившимися на Юге социальными условиями, в которых оказались не по своей воле современные ей плантаторы: «.Не я сделал из вас рабов, а из себя свободного человека. Мы все находимся в тех условиях, в которых мы были рождены»24, поэтому Бог будет судить каждого соответственно тому, как он исполнял предписанные ему обязанности — заботливого хозяина или честного слуги.
Как говорит Морленд, сама по себе система работорговли была изобретением британского правительства и навязана поселенцам Юга, и если говорить о работорговле теперь, то он категорически против этой страшной системы привоза негров извне. Но что касается местных рабов, то, напротив, он выступает с защитой института рабовладения: «Мы не отвечаем за то, что уже изобретено, но в настоящее время мы обязаны выполнять тяжелейший долг, на который невольно были обречены [...] В нашей власти теперь забота о тысячах беспомощных, невежественных, безрассудных существ».25 Рабство, таким образом, в интерпретации Хенц, существует больше для блага рабов, чем рабовладельцев. Освобождение рабов ничего хорошего не может им принести, поскольку за годы существования рабства они привыкли, чтобы о них заботились, и совершенно не приспособлены к самостоятельности. Освобождение может принести неграм только «нищету, упадок и уныние». В доказательство правоты данного тезиса Хенц включает в текст романа документальное свидетельство — письмо свободного негра, который рассказывает о своих злоключениях на Севере, где, на словах проповедуя равенство, северяне «не хотят иметь ничего общего с моими детьми и моей женой», поэтому, находясь на смертном одре, он просит своего старого хозяина забрать его дочерей, чтобы он умер с сознанием того, что его дочки защищены.
Более того, свободный негр, убеждена писательница, деградирует, стоит на гораздо более низкой ступени развития, чем раб, так как «воздух свободы, который дарует прекрасные условия для роста его пороков, к сожалению, не культивирует его собственные добродетели, его общественный характер вырождается»26, поэтому свободный негр для общества в лучшем случае непригоден, если не опасен. К. Хенц
особо подчеркивает эту опасность, используя эпизод с беглым негром, которого приютил мистер Хастингс, а тот его обокрал ночью и скрылся, или историю с другим беглецом, убившим хозяина и в попытке скрыться утонувшим в реке. Писательница не жалеет эпитетов, описывая брутальную силу и хитрость этих преступников, во многом предвосхищая образ «черного насильника», который появился в южной литературе уже после гражданской войны.
Роман «Северная невеста плантатора» — это один из самых ярких апологетических южных произведений, отстаивающих ценности жизненного уклада Юга и его главного социального института — рабства. Здесь, как представляется, впервые в рамках «романа домашнего очага» со всей полнотой и откровенностью изложены основные идеологические аспекты южного сообщества. Защищая Юг от обвинений, содержавшихся в романе Г. Бичер-Стоу, К.Хенц четко артикулирует расистские принципы, аргументируя их словом Божьим, биологическими и историческими выкладками, документально подтверждает свои соображения, постоянно подчеркивая фактографичность ряда приведенных в романе эпизодов. Она безжалостно нападает на аболиционизм и на аболиционистов, видя в них основную, не только дестабилизирующую, но и разрушающую отношения Юга и Севера, как и собственно южное сообщество, силу.
Вместе с тем К. Хенц не обвиняет весь Север во враждебности по отношению к Югу, она верит, что заблуждения северян относительно жизни на Юге основываются на искаженных аболиционистами или беглыми рабами-преступниками фактах. Поэтому ее пламенная защита Юга органично соседствует с явной просветительской направленностью показать простым северянам настоящий Юг. К.Хенц все еще надеется на мирное решение разногласий между Севером и Югом. Однако предчувствие надвигающейся беды заставляет ее завершить свой роман предостережением Северу: «Но если только горящая лава анархии и гражданской войны прокатится по просторам Юга и сожжет в своих горящих волнах его социальные и домашние институты, то не один он будет страдать. Север и Юг — это ветви одного дерева, и молния, ударившая в одну ветвь, непременно опалит и иссушит другую».27
Исходя из соображений необходимости защиты своего региона от нападок Севера, К.Хенц показала в романе «Северная невеста плантатора» все самые положительные черты южной общины и южан, изобразив их носителями христианской морали и высоких нравственных ценностей всего цивилизованного мира. Защищая Юг, писательница отстаивала тем самым его особый статус и более того конституировала, закрепляла основные положения южной идеологии. Обращение к таким произведениям, как роман К.Хенц «Северная невеста плантатора», дает возможность проникнуть в сущность южной плантаторской идеологии как таковой, а их анализ позволяет утверждать, что у истоков формирования «южного мифа» в литературе стояли не только общепризнанные Д.П.Кеннеди и у.Г.Симмс, в чьих работах, как заявляет Л.П.Башмакова, «складываются основные контуры Юга как "страны в стране"»28, но и женпщны-писательницы, творчество которых несправедливо обходят вниманием современные литературоведы.
Summary
The article deals with the analysis of a novel by one of the most popular among those literary women in the Old South who have made a lot for Southern Myth-creation. Caroline Lee Hentz in "The Planters's Nothern
Bride" (1854) created an aggressive response to Harriet Beecher Stowe, and essentially rewrote the tale of life among the lowly from the opposite perspective. The essay reveals different forms and ways ante-bellum Southern ideology influence3d and gave new meaning to organizing principles of Southern domestic fiction.
I Hart ]. The Female prose writers in America. Philadelphia, 1852. P. 153. 2Hentz C. L. The Planter's Northern Bride. Irvine, 1992. P. 4.
3 Ibid. P. 5.
4 Ibid.
5 Ibid. P. 6
6 Ibid.
7 Ibid. P. 11.
8 Ibid. P. 81.
' Ibid. P. 100. 10 Ibid. P. 549.
II Ibid. P. 389-390.
12 Ibid. P. 453.
13 Ibid. P. 413.
14 Ibid. P. 501.
15 Ibid. P. 341.
16 Ibid. P. 336-337.
17 К. Хенц использует термин «the native negro», который в данном контексте можно перевести как «естественный негр», поскольку автор имеет здесь в виду естественное состояние черного человека на Африканском континенте, противопоставляя его рабу на Юге, представлявшемуся ей, по всей вероятности, неким окультуренным типом, продуктом цивилизованного мира.
18 Ibid. Р. 298-299.
19 Ibid. Р. 305.
20 Ibid. Р. 304.
21 Ibid. Р. 305.
22 Ibid. Р. 502.
23 Ibid. Р. 339.
24 Ibid. Р. 501.
25 Ibid. Р. 82.
26 Ibid. Р. 202.
27 Ibid. Р. 579.
28 Башмакова Л. П. Писатели Старого Юга: Джон Пендлтон Кеннеди, Уильям Гилмор Симмс. Краснодар, 1997.
Статья поступила в редакцию 22 ноября 2004 г.
