CC BY
43
ПРАВООХРАНИТЕЛЬНАЯ
ретроспектива
А. Н. КОНЕВ, начальник Академии управления МВД России, доктор технических наук, кандидат юридических наук, доцент (Россия, 125993, г. Москва, ул. Зои и Александра Космодемьянских, д. 8) E-mail: [email protected]
Научная специальность: 12.00.01 — теория и история права и государства;
история учений о праве и государстве.
УДК 316.48
A. N. KONEV,
Doctor of Technology, Candidate of Law, Associate Professor,
Head of Management Academy of the Ministry of the Interior of Russia
(Russia, 125993, Moscow, Zoi and Alexander Kosmodemyanskikh st., 8)
Scientific speciality:
12.00.01 — Theory and History of Law and State; History of Doctrines about Law and State.
Идеология разрешения социального конфликта по «Закону русскому» (IX-X вв.)
The Ideology of Resolving a Social Conflict under the «Russian Law» (the 9-10th Centuries)
Предмет/тема: в основе развития судебной процедуры всегда лежит трансформация определенного социального запроса на справедливость и правосудие, предпосылкой которого выступает развитие человеческого общества, общественного сознания. Разложение первобытнообщинного строя и возникновение новых общественных и экономических отношений повлекли усложнение понимания человеком своего места в обществе. У человека возникает социальная потребность защиты не только себя, но и своих близких, имущества, своего имени, статуса, а эта потребность становится ключевой в отправлении такого правозащитного ритуала, как кровная месть.
Цель: на основе концептуально-ретроспективного анализа идеологических предпосылок формирования судебного права установить исторические аспекты зарождения, развития и исчезновения идеи кровной мести, формирования идеологии отправления судебных ритуалов.
Методы: анализ, синтез, дедукция, индукция, концептуально-ретроспективный анализ исторических документов.
Выводы: распад общинно-родового строя у древних славян обусловил необходимость усложнения способа разрешения социальных конфликтов. В его основе заложена идея
Subject/topic: development of judicial procedure is always based on transformation of a certain social demand for justice, prerequisite of which is development of human society, public consciousness. Decomposition of a primitive communal system and emergence of new social and economic relations have led to a complication of person's understanding of his place in society. A person has a social need to protect not only himself, but also his relatives, property, his name, status, and this need becomes a key in administration of such human rights ritual as blood revenge.
Purpose: on the basis of conceptual and retrospective analysis of ideological prerequisites for formation of judicial law to establish the historical aspects of the origin, development and disappearance of the blood revenge's idea, formation of the judicial rituals' ideology.
Methods: analysis, synthesis, deduction, induction, conceptual and retrospective analysis of the historical documents.
Conclusions: collapse of a communal-tribal system in the ancient slavs necessitated the complication of the resolving social conflicts' method. It is based on the idea of a multi-level system of the rituals, through which the sense of resentment of an individual was removed. It was the system of the
многоуровневой системы ритуалов, через проведение которых снималось чувство обиды индивида. Именно система ритуалов позволила оттеснить укоренившуюся, но уже слабо работавшую идею кровной мести.
rituals that allowed us to push back the ingrained, but already weakly working idea of blood revenge.
Общинно-родовой строй, древние славяне, общинный семейный совет, княжеский суд, судоговорение, судебный поединок.
Communal clan system, ancient Slavs, community based family council, princely court, pleadings, court duel.
Глубокое понимание идеологических основ современного отечественного уголовного судопроизводства невозможно получить без ретроспективного анализа предпосылок эволюции судебного ритуала. Будучи представленной в свете идеологического подхода, ретроспектива уголовного судопроизводства превращается в калейдоскоп смены идей. При этом идеи эти меняются порой вследствие самых неожиданных причин. В настоящей статье концептуально-ретроспективному анализу подвергаются идеологические предпосылки формирования судебного права тысячелетней давности. Казалось бы, эти древние концепты давно сгинули в недрах истории. Однако это не так. В нюансах и тенденциях легко узнаются приметы современной действительности.
Не секрет, что в основе развития судебной процедуры всегда лежит трансформация определенного социального запроса на справедливость и правосудие, предпосылкой которого выступает, с одной стороны, трансформация криминогенной обстановки, с другой — определенные подвижки в сознании отдельных индивидов, которые эту обстановку и усугубляют. Так и процесс разложения общинно-родового строя у славян не только разнообразил и обострил социальные конфликты, но и значительно увеличил их общее количество. И произошло это не в силу каких-то природных катаклизмов, а в силу определенных мировоззренческих подвижек, связанных с новым осознанием ключевых позиций, определяющих место человека в общине и принципы его кооперации с сородичами.
Складывающиеся новые экономические отношения стали жестко позиционировать вне-родовой дуализм сознания, делящего окружающих людей на «своих» и «чужих». У человека, образно говоря, появился внутренний источник потребности в состязательности. Такая, как мы отметили бы сегодня, «нездоровая» социальная обстановка отразилась на психологическом отношении человека к окружающим его людям. По сути, возникшая личная особенность как предтеча культивирования индивидуализма и эгоистического типа мировоззрения
открыла свободу межличностному конфликту и сделала возможным совершенно свободно нарушить право другого человека на собственность или на жизнь. Сама идеология «свой-чужой» узаконила право на человеческое превосходство, сделала легитимной деятельность, направленную на подавление «чужого».
Подобная идеологическая установка, естественно, не родилась на ровном месте. Все это было обусловлено как минимум двумя основными факторами.
С одной стороны, расширение сфер хозяйственной деятельности выделившихся семейных и формирующихся сельских общин способствовало соприкосновению этих коллективов, что приводило «к спорам и распрям по поводу межей и «знамений»» [11, с. 131], а также по поводу принадлежности мест рыбной ловли, охоты, бортничества, сенокоса и т. д. Все это было «наполнено соперничеством родов и племен, военными столкновениями, захватом «челяди» и жизненных запасов» [11, с. 131], в том числе драками, убийствами и наездами на чужие территории.
С другой стороны, как отмечают ученые, «процесс выделения отдельных семей из общего хозяйства рода и связанный с этим выдел скота и инвентаря неизбежно приводил к спорам и сварам внутри рода, так как подобный выдел ослаблял хозяйство рода и был своеобразным восстанием против прав родовладыки» [11, с. 131].
Таким образом, совсем не сложно представить степень социальной напряженности и отсутствие элементарных гарантий безопасности личности от насильственных посягательств в славянском обществе того времени. Особенно явно это наблюдалось со стороны тех, кто принадлежал другой культуре.
Так, один восточный путешественник пишет о славянах: «Все они постоянно носят мечи, так как мало доверяют друг другу, и коварство между ними дело обыкновенное. Если кому из них удается приобрести хоть немного имущества, то родной брат или товарищ его тотчас начнет ему завидовать и пытаться его убить или ограбить» [8]. Другой арабский писатель, отмечая
144
сплоченность и единство русов в борьбе с внешним врагом, подчеркивает, что в отношениях друг с другом русы коварны и постоянно опасаются один другого. Он приводит пример, иллюстрирующий всю степень восприятия опасности: «...если один идет испражняться, то два или три других идут с ним вооруженные, охраняют его» [8].
Таким образом, первое, что бросалось нашим гостям в глаза — это явно выраженное ощущение опасности, в котором пребывали славяне. Было ли подобное ощущение присуще самим славянам, путешественники не указывают.
Вряд ли эти свидетельства говорят о своеобразии характера русов. Полагаем, что в этих строках восточных хронографов можно увидеть указание на существование среди них не только имущественного, но и социального неравенства. Только в этом случае более успешная в экономическом плане группа, выделившаяся из остальной части своих соплеменников, имеет основания остерегаться своих сородичей [8].
В условиях, когда произошел отход от равномерного распределения благ в родовой общине к имущественной дифференциации при семейной форме ведения хозяйства, под категорию «чужие» стали попадать и наиболее успешные в экономическом плане сородичи, в том числе функционирующие в орбите княжеского (феодального) домена. В особенности последнее обстоятельство заставило власть принять соответствующие меры для обеспечения личной безопасности и безопасности феодального двора в самом широком понимании этого условного термина.
К этому периоду времени некоторые обычные технологии разрешения конфликтов, ввиду стремительного развития экономических и политических сил, уже сыграли свою роль и не могли далее эффективно регулировать эти отношения. Как справедливо заметил Берман Гарольд Джон, «в период с VI по X в. правовые порядки всех народов были очень схожи» [3, с. 65].
Эта базовая позиция позволяет выделить несколько принципиальных идей, которые, по нашему мнению, затем легли в основу дифференцированных правовых систем, в том числе и славянских племен.
Во-первых, несмотря на то, что в это время еще не было сформировано социальное понятие преступления, тем не менее человек уже носил в себе внутреннее (психологическое) чувство обиды в тех случаях, когда считал, что задето исключительно его личное право (например, побои), либо когда нарушены обычаи и традиции рода, к которому он принадлежит, что в принципе также воспринималось как
близкое и личное (например, убийство или похищение сородича).
Во-вторых, переживание обиды, которое представляло собой яркую душевную дисгармонию, обусловливало возникновение внутреннего психологического напряжения в виде чувства мести. Осознание человеком этого напряжения порождало потребность в его снятии, что должно было произойти только в том случае, если у него будет сформировано другое внутреннее чувство — чувство справедливости, которое, как пишет С. И. Скоробогатовская, «возникает в эпоху разложения первобытнообщинного строя как осознанное стремление к восстановлению нарушаемой социально-ролевой гармонии... и альтернатива безудержному и всераз-рушающему чувству мести» [12, с. 14]. Чувство обиды еще долгое время на Руси будет «конкурентом» понятию преступления и будет обусловливать доминирование идеи обвинительного суда.
В-третьих, действием, которым в социуме приводится в согласование нарушенная градация стратифицированных отношений и поступков людей, являются ритуалы, традиции, обычаи, мифы и предания, а гарантом справедливости — обожествленная фигура правителя, наделенного властью (племенной или государственной). В связи с этим «чувство справедливости сословного индивида вырастает только при соблюдении ритуально оформленных деяний и поступков, направленных на служение целям группы» [12, с. 14].
Именно через ритуал, где объектом чувства справедливости является не индивид, как в случае мести, а гармония социальной системы, которая может быть выражена в различных схемах: Бог, его представитель, освященные обычаи и традиции, дух и буква закона, суд.
По мнению А. И. Быкадорова, в дописьмен-ной культуре ритуал возник как механизм коллективной памяти, с помощью которого возможно воспроизвести и унифицировать события прошлого. Он представлял собой форму символического действия, выражающую «связь субъекта с системой социальных отношений и ценностей» [14, с. 560]. Эмоциональная сторона ритуала чрезвычайно важна. В ритуалах снимается эмоциональное напряжение, канализируется агрессия [2, с. 18, 37].
В славянском обществе X—XI вв. присутствовали все эти три фактора, что позволяет говорить о существовании сложившихся и устоявшихся судебных ритуалов, с помощью которых разрешались вопросы, связанные с межличностными конфликтами. К этим формам следует отнести институт кровной мести, постепенно заменяющийся на процедуру «откупа» от нее; вооруженный поединок (поле); собрание ста-
рейшин племени (племенное вече); общинный семейный совет; суд (расправа) князя.
Феномен института кровной мести непосредственно связан с двумя факторами, уходящими своими корнями в первобытность. Первый — наличие запрета на брачные отношения внутри своего рода. Второй — формирование в сознании человека категории «другого, не своего». Через эти регуляторы существующие роды, даже территориально соприкасающиеся, в психологическом отношении четко разграничены и не признают между собой родства и, несмотря на постоянные обменные браки, смотрят друг на друга как на чужаков [4, с. 288—289]. Из этого вытекает и обязательство кровной мести, которое «является не только порождением родового строя, но и его носителем, универсальным средством защиты рода и в целом сообщества родов от внешнего этнокультурного воздействия. Только отомстив обидчику, человек мог рассчитывать на равное положение в обществе» [7, с. 43—46], о чем мы говорили выше.
То, что кровная месть существовала у славян с незапамятных времен и была уже к X в. устоявшимся в обществе ритуалом, нацеленным на разрешение социальных конфликтов, свидетельствуют арабские источники, пересказывающие легенду: «Рассказывают также, что у Руса был сын, которому в схватке с каким-то человеком разбили голову. Он пришел к отцу весь в крови. Тот ему сказал: «Иди и порази его!». Сын так и сделал. И остался такой обычай, что, если кто-либо (русов) ранит, они не успокоятся, пока не отомстят. И если дашь им весь мир, они все равно не отступятся от этого. И один другому из них не оказывает доверия» [8].
Указание источника на то, что «если дашь им весь мир, они все равно не отступятся...», может свидетельствовать о том, что этот ритуал был наделен в том числе и мистическим содержанием, исполнение которого гарантировало дальнейшую жизнь в племени. И наоборот, его несоблюдение влекло за собой позор и изгнание из рода.
Однако рядом с институтом кровной мести существовал и другой институт — примирение с обидчиком и улаживание конфликта. Ученые на примере историко-этнографических исследователей XIX в. приводят примеры и ритуалов, предваряющих начало кровной мести и ритуалов, когда кровная месть после переговоров заменяется материальной компенсацией, формы которой очень разнообразны и индивидуальны для каждого народа.
Однако полагаем, что институт кровной мести уже к начальному периоду возникновения феодализма начинает переживать упадок. И дело не только в политической воле князей, желавших ее ограничить, как считают многие исследователи. Причины этого лежат
глубже — в экономической плоскости и в плоскости социальной стратификации общества. Материальный интерес вытеснял институт кровной мести.
Как писал еще К. Д. Кавелин: «Князья... получили право суда и право взимания дани, и эти права оставляли за собой или уступали своим товарищам и членам дружины. Частные, личные цели преобладали в этом порядке управления. Суд и дань рассматривались, естественно, как источник доходов и обогащения дружинников» [5, с. 403].
Однако полагаем, что идеология выкупа взамен кровной мести достаточно долго вживлялась в мировоззрение населения, так как ее следы мы встречаем еще в Русской Правде. Необходимо было внедрить в сознание людей то, что денежная компенсация за обиду и возмещение ущерба — это не путь к бесчестью, а достойная альтернатива замены кровной мести.
В связи с этим тенденции, направленные на ограничение кровной мести, являли собой желание родоплеменной знати через возможность получения дохода укрепить свое влияние на подчиненные земли. Эта экономическая составляющая суда надолго закрепилась в качестве детерминанты, определяющей взгляды древнерусских правителей на место и роль суда и судебных органов.
Другим важным фактором, повлиявшим на сжимание института кровной мести, являются все-таки процессы, связанные с разложением родоплеменного строя. Люди, по каким-либо причинам покинувшие свои родовые общины, находили службу у князя. Суть всей службы — обеспечить сбор податей и доходов с общинников, чем дворовые люди очень часто злоупотребляли и навлекали на себя кровную месть со стороны сородичей обиженного. Очевидно, что, являясь людьми князя, они должны были бы иметь иммунитет от кровной мести, что было, скорее всего, невозможно сделать, так как затрагивались мистико-религиозные стороны жизни общинников. Единственным шагом на этом пути стало постепенное сужение круга людей, вовлеченных в осуществление кровной мести.
Есть и третья причина. И снова она связана с упадком общинно-родового строя. Появление территориальных соседских общин, выделение из родов отдельных хозяйств и совместное проживание людей, не имеющих кровного родства, делали институт кровной мести не актуальным в новых экономических и социальных условиях.
Суд племенных старейшин, или племенной сход (вече), как альтернативная ему форма, являлись одним из эффективных институтов разрешения межличностных конфликтов. Мнение старейшин или схода было авторитетным, непререкаемым. Разбор дел не вызывал особых за-
146
труднений. Жизнь каждого члена родовой общины была на виду. По всей видимости, именно здесь был заложен принцип «судить по человеку». Исполнение принятых решений было беспрекословным. Самым страшным наказанием, как можно предположить, было изгнание из племени, что, по сути, означало для изгоя неминуемую гибель. Однако к этому времени изгойство перестает быть страшной карой. Изгой всегда мог найти себе место в княжеской дружине или службу на его дворе.
Если обратить внимание на более низший уровень социальной структуры общества этого периода времени — семейную общину, то можно обнаружить еще одну прототипную форму суда — общинный семейный совет, который, по мнению В. В. Мавродина, представляет собой высшую общинную власть. Перед этим собранием всех взрослых членов общины (мужчин и женщин) «отчитывается домохозяин; оно принимает окончательные решения, чинит суд над членами, выносит постановления о более значительных покупках и продажах...» [6, с. 137].
Дальнейшее развитие феодальных отношений и распадение семейной общины постепенно стали снижать авторитет этих судебных форм в пользу княжеского суда. Символ этой эпохи — разложение родового строя обусловил внутриро-довые столкновения по поводу дележа имущества и угодий с теми, кто выделялся в самостоятельные хозяйства. Как правило, это были молодые, сильные люди, не желавшие вести совместное со своими сородичами хозяйство. Историки отмечают: «В этой борьбе «отцов и детей» старейшины родов применяли жестокие санкции вроде изгойства, а стремящиеся к самостоятельности члены рода вынуждены были искать правды вне своего дома. Им трудно было найти правду в своем «миру», где вече состояло из тех же родовла-дык, из «старой чади». Приходилось апеллировать к высшей инстанции — к власти племенного князя, стоявшего над «мирами». Все это усиливало позиции общеплеменных властей и делало их все более и более необходимым элементом общественного устройства» [11, с. 131].
Учитывая эти обстоятельства, суд князя, решая задачу утверждения справедливости, все больше укреплялся в двух перспективных направлениях проведения судебного ритуала: извлечение личного дохода и укрепление власти. Очевидно, что множественные конфликты требовали привлечения для суда и ближних людей князя, что в свою очередь усиливало позиции княжеской администрации, позволяло демонстрировать через ритуал суда волю и величие племенного (межплеменного) вождя. Постепенно суд в сознании народа становится символом надродовой власти, предтечей власти государственной. К этой власти обращаются за пра-
восудием и у этой же власти ищут защиты от несправедливого правосудия.
Ученые доказали, что в тот период времени процесс был состязательным и зависел только от волеизъявления сторон, от поданного на рассмотрение суда иска. В качестве иллюстрации мы приведем описание судебного разбирательства, которое зафиксировал арабский источник: «...если один из них возбудит дело против другого, то зовет его на суд к царю, перед которым (они) и препираются. Когда же царь произнес приговор, исполняется то, что он велит. Если же обе стороны недовольны приговором царя, то по его приказанию дело решается оружием (мечами), и чей из мечей острее, тот и побеждает. На этот поединок родственники (обеих сторон) приходят вооруженные и становятся. Затем соперники вступают в бой, и кто одолеет противника, выигрывает дело».
Перед нами две формы и обе из них мы можем позиционировать как состязательные. Первую мы можем охарактеризовать общепринятым термином — «судоговорение», а вторую — «судебным поединком» («полем»).
Надо полагать, что оба этих порядка применялись как последовательно, так и по отдельности. Однако считаем, что «поле», являвшееся последним аргументом, не могло предшествовать процедуре судоговорения. По мнению Бермана Гарольда Джона: «Выяснение отношений путем ведения боевых действий было обусловлено тем, что чрезвычайно трудно было привлечь обвиненного в преступлении к суду, заставить выступить свидетелей по делу или выполнить решения суда» [3, с. 65]. Указанная ученым трудность в первую очередь была обусловлена круговой порукой членов родовой общины, их родственными связями и совершенно естественным для этого социума нежеланием выдавать своих сородичей.
Начальные фазы становления феодализма (отсутствие системных экономических и внеэкономических зависимостей между феодалом и крестьянином) и разложения родоплеменной общины, а также слабость власти не позволяли ей оказывать административное воздействие на внутриобщинные отношения, что начнет происходить только в XI—XII вв. В это время субъектами отношений были, с одной стороны, княжеская власть, с другой — родоплемен-ная община в лице ее представителя — старейшины (совета старейшин).
Эти объективные обстоятельства экономического, политического и социального развития не позволяли в это время возникнуть идеологии даже протогосударственного сыска. Все ритуально-судебные отношения базировались на идее равенства между конфликтующими, характерной для родоплеменного строя, что сегодня мы позиционируем в качестве состязатель-
ного (обвинительного) процесса. Дошедший до нашего времени и сохранившейся в старославянском переводе «Повести временных лет» [10, с. 25—29] пункт 3 текста договора с Византией (911 г.) [9, с. 6, 9], несмотря на обилие его интерпретаций, позволяет подтвердить этот тезис.
В этом же пункте имеется отсылка и к ритуалу «Принесение клятвы (роты)» как формы разрешения межличностного конфликта в период «Закона русского», который историки фиксируют во всех договорах с Византией (907 г., 911 г. [9, с. 6, 9], 944 г. [9, с. 34-35] и 971 г. [9, с. 59]), что говорит о его распространенности. К клятве прибегают тогда, когда невозможно разрешить спор на основании рассмотренных доказательств. Эти договоры, заключенные в дохристианский период, называют нам предметы (объекты), на которых или которым приносилась клятва. Все остальные сведения о языческих верованиях периода «Закона русского» почерпнуты историками из источников христианского периода времени [1, с. 204].
Например, в заключенном соглашении (907 г.) клятва описана так: «А Олега и мужей его приводили к роте по русскому обычаю: клялись оружием своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьим богом» [9, с. 65] или «да имеем клятву от бога, в неже веруем, в Перуна и в Волоса, бога скотья» (971 г.) [9, с. 59].
Текст клятвы интересен прежде всего в силу своей древности и традиционности. Однако следует отметить одну особенность: едва ли случайно в этих договорах выделены Перун и Волос и не упомянуты иные божества из языческого пантеона славян. Вероятно, что и Перун, и Волос были важнейшими божествами славян, как-то связанные с дуальным делением их мировоззрения [4, с. 282-283].
Значение клятвы (ее принесение, соблюдение и нарушение) в мировоззрении древнего человека трудно переоценить. Принятие на себя обязательств, подкрепленных клятвой, вводило сознание человека в некую другую реальность. Все свои действия он соизмерял с этой новой реальностью, искренне веря в пагубные для себя последствия нарушения данных обещаний. Эта искренняя первобытная наивность простого человека в клятву сохранилась и усилилась в христианскую эпоху.
Интересные сведения, касающиеся отношения крестьянина к данной им присяге (по-
лагаем, что между этим ритуалом и клятвой в какой-то мере можно поставить знак равенства), приводит В. В. Теншиев, исследовавший юридический быт - крестьянский быт в конце XIX — начале XX в. Ученый подчеркивал, что «особенно серьезное значение народ придает приводу к присяге. Присягу не съешь, говорит народ, объясняя этим, что присяга - надежная гарантия правдивости показаний на суде» [13, с. 17]. В подтверждение своих выводов он приводит выдержку из социологического интервью, взятого у одного из крестьян: «И Боже ты мой, какой суд. И первое дело, сейчас все к присяге. Значит не увильнешь, хошь, не хошь, а правду выкладывай; вот он суд какой» [3, с. 17].
Несмотря на то, что христианизация славянских племен не раз ставила такой вид доказательства под вопрос, эта процессуальная форма в разных ее вариациях, например крестоце-лование, на протяжении столетий существовала в русском уголовном процессе.
Может показаться, что мы привели лишь простой набор исторических сюжетов, который имеет весьма отдаленное отношение к идеологическим основам уголовного судопроизводства. На самом деле, это далеко не так. Даже эта небольшая подборка, акцентирующая внимание на эволюции судебного ритуала в славянском мире, показывает очень важные идеологические установки.
Главное, на что следует обратить внимание, — это то, что идеологические основы судебной технологии должны иметь как минимум две точки опоры, находящиеся в разных мирах: в мире внешнем и мире внутреннем. И сама уголовно-процессуальная идеология должна организовывать тонкую настройку взаимодействия этих миров. Уголовный процесс даже в своем архаическом виде пытался решить эту задачу. И решением этой задачи выступала народная вера в ритуал, доверие уголовно-процессуальному методу.
Есть и еще одно важное наблюдение, которое открывается идеологическому подходу. Эта историческая предрасположенность уголовно -го процесса решать несвойственные ему задачи, в частности, задачи экономические и политические. И попытка приспособить уголовное судопроизводство в этом качестве — это историческая тенденция. Именно эти несвойственные задачи порой и являются главным «заказчиком» идеологической поддержки.
Список литературы:
References:
1. Алексеев С. В. Откуда мы знаем о язычестве древних славян? Реальность и фантазии писателей // Проблемы национальной стратегии. 2015. № 4 (31).
1. Alekseev S. V. Otkuda my znaem o yazy-chestve drevnih slavyan? Real'nost' i fantazii pisatelej // Problemy nacional'noj strategii. 2015. № 4 (31).
2. Быкадоров А. И. Ритуал в современной культуре: дис. ... канд. филос. наук. Ростов н/Д., 2006.
3. Берман Гарольд Джон. Западная традиция права: эпоха формирования / пер. с англ. 2-е изд. М., 1998.
4. Золотарев А. М. Родовой строй и первобытная мифология. М., 1964.
5. Кавелин К.Д. Сочинения К. Кавелина. М., 1859.Ч. 3.
6. Мавродин В. В. Древняя и средневековая Русь. СПб., 2009.
7. Нанаева Б. М, Умаров У. М. Кровная месть как институт социально-правового регулирования родовых отношений // Теория и практика общественного развития. 2011. Вып. 7.
8. Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI—IX вв. URL: http://apnovoselcev.narod.ru/text/tx/tx003. html#part313 (дата обращения: 11.05.2018).
9. Памятники русского права / под ред. С. В. Юшкова. М., 1952. Вып. 1.
10. Повесть временных лет / под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М., Л., 1950. Ч. 1.
11. Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. Происхождение Руси и становление ее государственности. М., 2014.
12. Скоробогатовская С. И. Справедливость как социокультурный идеал: автореф. дис. ... канд. филос. наук. Ростов н/Д., 2001.
13. Теншиев В.В. Правосудие в русском крестьянском быту. Брянск, 1907.
14. Философский энциклопедический словарь. М., 1989.
2. Bykadorov al. I. Ritual v sovremennoj kul'ture: dis. ... kand. filos. nauk. Rostov n/D., 2006.
3. Berman Garol'd Dzhon. Zapadnaya tradiciya prava: ehpoha formirovaniya / per. s angl. 2-e izd. M., 1998.
4. Zolotarev A. M. Rodovoj stroj i pervobytnaya mi-fologiya. M., 1964.
5. Kavelin K. D. Sochineniya K. Kavelina. M., 1859. Ch. 3.
6. Mavrodin V. V. Drevnyaya i srednevekovaya Rus'. SPb., 2009.
7. Nanaeva B. M, Umarov U. M. Krovnaya mest' kak institut social'no-pravovogo regulirovaniya rodovyh otnoshenij // Teoriya i praktika ob-shchestvennogo razvitiya. 2011. Vyp. 7.
8. Novosel'cev A. P. Vostochnye istochniki
0 vostochnyh slavyanah i Rusi VI—IX vv. URL: http://apnovoselcev.narod.ru/text/tx/tx003. html#part313 (data obrashcheniya: 11.05.2018).
9. Pamyatniki russkogo prava / pod red. S. V. Yushkova. M., 1952. Vyp. 1.
10. Povest' vremennyh let / pod red. V. P. Adriano-voj-Peretc. M., L., 1950. Ch. 1.
11. Rybakov B.A. Kievskaya Rus' i russkie knya-zhestva XII—XIII vv. Proiskhozhdenie Rusi
1 stanovlenie ee gosudarstvennosti. M., 2014.
12. Skorobogatovskaya S. I. Spravedlivost' kak sociokul'turnyj ideal: avtoref. dis. ... kand. filos. nauk. Rostov n/D., 2001.
13. Tenshiev V. V. Pravosudie v russkom krest'yanskom bytu. Bryansk, 1907.
14. Filosofskij ehnciklopedicheskij slovar'. M., 1989.
148
