CC BY
63
УДК 343.1
Конев Андрей Николаевич Konev Andrey N.
доктор технических наук, кандидат юридических наук, доцент, начальник
Академия управления МВД России (125171, Москва, ул. Зои и Александра Космодемьянских, 8)
doctor of technical sciences, candidate of sciences (law), associate professor, head Academy of management Ministry of internal affairs of Russia (8 Zoe and Alexander Kosmodemyan-skih st., 125171)
E-mail: press_akadem@mvd.gov.ru
Идеология «объективной истины» в отечественном уголовном процессе The ideology of «objective truth» in the domestic criminal proceedings
Статья посвящена исследованию идеологических вопросов, связанных с присутствием категории объективной истины в отечественном уголовном процессе. Было установлено, что термин «объективная истина» появился в уголовно-процессуальной науке на рубеже 20—30-х годов XX века и был связан с внедрением в гуманитарные науки идеологии диалектического материализма. Впоследствии этот термин использовался в советской уголовно-процессуальной науке и законодательстве как инструмент, связывающий реальность и желаемый результат. Возвращение к этой категории в рамках законопроекта «Об объективной истине» является попыткой создать компенсационный механизм, позволяющий преодолеть некачественно проведенное досудебное расследование.
Ключевые слова: уголовный процесс, объективная истина, внутреннее убеждение судьи, диалектическая логика, материалистическая диалектика, доказательства и доказывание, сторона обвинения, сторона защиты, суд.
The article is devoted to ideological issues related to the presence of the category of objective truth in the domestic criminal proceedings. It was found that the term «objective truth» appeared in the criminal procedure science at the turn of the 20—30-ies of XX century and it was associated with the introduction of humanities ideology of dialectical materialism. Later the term was used in the Soviet criminal procedure science and law as a tool linking reality and the desired result. Return to this category under the draft law «On the objective truth» is an attempt to create a compensatory mechanism to overcome the poorly conducted pre-trial investigation.
Keywords: criminal procedure, objective truth, inner conviction of the judge, dialectical logic, the materialist dialectic, evidence and proof, prosecution, the defense, court.
Анахронизм теории формальных доказательств, господствовавший в уголовно-процессуальном доказывании середины XIX века, был преодолен в ходе проведения судебной реформы 1864 года. Идея принятия решения на основе внутреннего убеждения оказалась универсальной как для рассмотрения уголовного дела единолично судьей, так и судом присяжных.
Принцип «внутреннего убеждения» оказался для российского юридического сообщества новым и потребовал своего осмысления в теории и практике. Дореволюционные юристы, рассуждая о доказанности виновности или невиновности лица в совершении преступления, говорили
не об истине как основе судебного решения, а об уголовно-процессуальной достоверности.
По мнению Л.Е. Владимирова: «Уголовно-судебная достоверность есть такое стечение вероятностей, вытекающих из представленных на суде доказательств, которое способно привести судью к внутреннему убеждению в том, что прошлое событие, составляющее предмет исследования, имело место в действительности» [1, с. 36].
При таком подходе акцент смещается в сторону исключительно судейского усмотрения, то есть понимания произошедшего на основе профессионального опыта (правосознания) судьи и его этических принципов (совести), преломлен-
ных через требования материального и процессуального закона.
Судебное усмотрение «...должно быть согласно с действительностью, должно быть истиною... А чтобы это было так... надо подчинить составление такого мнения, вернее — убеждения, известным правилам...» [2, с. 69], к которым относятся регламентированный законом процесс доказывания и основанный на логике порядок оперирования полученной информацией. Законодательно определенный порядок доказывания должен позволять формировать внутреннее убеждение судьи, а не способствовать судейскому произволу. Поэтому должны существовать общие правила, обязательные для каждого судьи: основанием для приговора должны быть исключительно данные, предоставленные суду и проверенные им в судебном порядке; приговор почитается правильным только при условии, что он основан на всех обстоятельствах дела в их совокупности [2, с. 71—72].
Принцип «внутреннего убеждения судьи» может работать в условиях полной независимости суда от административно-управленческих органов государственной власти.
Известные события 1917 года не столько развернули тенденцию развития всей судебной и судопроизводственной системы (в основе всех УПК РСФСР лежала технология Судебных уставов 1864 г.), сколько идеологически извратили ее сущность. Появление категории «объективной истины» как качественного итога уголовно-судебного познания относится к советскому периоду развития государства и связано с административным внедрением в науку учения о диалектическом материализме.
К началу 30-х годов XX века советские руководители стали ясно осознавать, что осуществить быстрый «скачок» в коммунизм не удастся. Предшествующим этапом должно стать построение социалистического общества. При этом, по словам А.А. Ивина, «основная идеологическая проблема, стоящая перед ним, связать несовершенный, но реально существующий мир социализма и будущий, совершенный мир коммунизма» [3, с. 156].
Идеологическим средством, позволившим связать этот мир реальности и мир утопии, явилась диалектическая логика, «служившая средством обоснования возможности — и даже необходимости — такого невозможного преобразования... Именно поэтому она настойчиво, а зачастую насильственно внедрялась в мышление...» [3, с. 157]. Не избежало этой участи и научное сообщество.
О том, как воспринималась прогрессивными учеными эта идеологическая установка, ярко свидетельствуют строки из письма академика И.П. Павлова: «А введенный в Устав академии (имеется в виду Академия наук СССР. — А.К.) параграф, что вся научная работа академии должна вестись на платформе учения о диалектическом материализме Маркса и Энгельса, — разве это не величайшее насилие даже над научной мыслью? Чем это отличается от средневековой инквизиции?» [4].
Исследуя идеологические основы формирования научного мышления в первые десятилетия после октябрьского переворота, К.Е. Торчилин пришел к выводу, что в Советском государстве с 1917 по 1930 год были сформированы предпосылки методологического монизма материалистической диалектики в юридических науках, а также постепенное становление философии в качестве ее методологической основы [5, с. 459]. Реализация этой административно-политической установки позволила советской власти перевести и системно выстроить понятийный аппарат гуманитарных наук исходя из принципов материалистической диалектики.
Таким образом, к середине 30-х годов XX века категориальный аппарат уголовно-процессуальной науки был полностью выстроен в соответствии с идеологическими основами диалектической логики. Опираясь на ее фундамент, М.М. Гродзинский утверждал, что «советский уголовный процесс не может рассматривать судебную достоверность только как высокую степень вероятности. Задача советского суда заключается в том, чтобы стремиться к отысканию объективной истины в процессе» [6, с. 22].
Судья устанавливает объективную истину, то есть принимает решение о виновности или невиновности лица в совершении преступления, только будучи абсолютно уверенным в полном соответствии обстоятельств, изложенных в материалах уголовного дела, имевшим место событиям, составляющим предмет расследования и судебного разбирательства.
Однако, по мнению С.А. Голунского, «внутреннее убеждение не может быть оторвано от всей идеологии такого лица, в котором это убеждение складывается, от его политических взглядов, от его классовых симпатий и антипатий» [7, с. 26].
Так, например, ученый, анализируя материалы уголовного дела об убийстве стахановца, пишет, что иногда суд может не достичь «объ-
ективной истины». Сложившаяся ситуация не позволяет ему вынести обвинительный приговор, однако и политическая составляющая уголовного дела делает невозможным вынесение оправдательного приговора. Направлять уголовное дело на доследование бесполезно, так как никаких новых путей для его расследования нет.
В качестве возможного выхода из создавшейся ситуации С. Голунский рассматривает применение презумпции невиновности (в самом широком понимании), когда «все сомнения толкуются в пользу обвиняемого». Однако тут же он отмечает, что такая интерпретация этого принципа для советского уголовного процесса не приемлема: «Признать подобную презумпцию значило бы связать суд формальным, раз навсегда установленным правилом, которое должно применяться во всех без исключения случаях, независимо от политического существа дела, независимо от конкретных особенностей разбираемого случая. Это значило бы сделать наш процесс формальным, недиалектическим, выхолостить из него его классовое содержание, связать руки советскому суду в борьбе с классовым врагом» [7, с. 26].
Здесь уже категория объективной истины и основанного на ее достижении внутреннего убеждения судьи позволяет манипулировать идеей презумпции невиновности и «режиссировать» ход и содержание досудебной подготовки материалов уголовного дела.
Если предположить, что, по мнению И.Д. Перлова: «не может существовать одна истина для следователя и прокурора, а другая — для суда. Истина может быть только одна» [8, с. 27], то тогда все доказательства, которые получены в ходе досудебного следствия, являются истинными. Суд связан этой истиной. Он констатирует ее наличие. Объективная истина связывает в технологическую цепочку досудебное и судебное производство. Если суд приходит к выводу о том, что содержащиеся в материалах дела доказательства не соответствуют фактической ситуации, то материал направляется на доработку. Объективная истина становится идеологической категорией.
С середины XX века была установлена прочная идеологическая взаимосвязь материалистической диалектики с гуманитарными науками, в том числе и юриспруденцией, ставшая, в частности, что касалось любого познания, хрестоматийной. Так, например, в одном из учебников по основам марксистско-ленинской фило-
софии познание определялось как «...процесс движения к объективной, полной, всесторонней истине» [9, с. 178]. В Основах уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик (1958 г.) и УПК РСФСР (1960 г.) принцип объективной истины непосредственно не был сформулирован. Поэтому его содержание ученые раскрывали через положения статьи 20 УПК РСФСР, требовавшей от суда, прокурора, следователя и лица, производящего дознание, всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела, то есть выявления как уличающих, так и оправдывающих обвиняемого обстоятельств.
В уголовно-процессуальной науке сложилось твердое убеждение в том, что «истина в уголовном процессе — это полное соответствие выводов, содержащихся в приговоре суда, обстоятельствам, имевшим место в действительности. Только при таком соответствии можно говорить о достижении истины в процессе» [10, с. 99]. Специфические черты объективной истины, по мнению М.С. Стро-говича, заключаются в том, что она является истиной факта, то есть ее содержание составляет конкретный факт преступного деяния и устанавливается она в порядке, который определен уголовно-процессуальным законом [11, с. 314].
В ходе теоретических изысканий, как предшествующих подготовке нового УПК РФ (2001 г.), так и последовавших позднее, мнения исследователей по вопросу о том, является ли объективная истина целью уголовно-процессуального познания или же целью должна стать уголовно-судебная истина, разошлись.
В итоге идеологическая установка нового УПК РФ, касающаяся принципа «объективной истины», была сведена к двум основным аспектам: устранение из текста уголовно-процессуального закона указания на необходимость полного, всестороннего, объективного предварительного и судебного следствия и локализация возможности возвращения уголовного дела на дополнительное расследование из судебных стадий по основаниям неполноты предварительного расследования.
Казалось бы, вопрос о присутствии идеи «объективной истины» в современном отечественном уголовном процессе разрешен и закрыт — современный УПК РФ не использует термин «объективная истина» и не обязывает суд, прокурора и следователя собирать как обвинительные, так и оправдательные доказательства.
отраспЕВЫЕ проблемы юридической науки и практики
Однако в 2014 году в Государственную Думу Российской Федерации был внесен Законопроект № 440058-6 «О внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации в связи с введением института установления объективной истины по уголовному делу» [12]. По своей сути этот документ не столько нацелен на достижение объективной истины, сколько маскирует реализацию идеи преодоления проблемы низкого качества предварительного расследования.
Авторы законопроекта предлагают включить в понятийный аппарат уголовно-процессуального закона термин «объективная истина», понимаемый как «...соответствие действительности установленных по уголовному делу обстоятельств, имеющих значение для его разрешения». Однако на неоперациональность такого подхода к характеристике уголовно-судебной истины указывали еще дореволюционные исследователи.
Правовую регламентацию процесса установления объективной истины инициаторы видят в наделении суда, прокурора, руководителя следственного органа, начальника подразделения дознания и дознавателя обязанностью по всестороннему, полному и объективному выяснению обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу. При этом должностные лица органов уголовного преследования обязаны сохранять объективность и беспристрастность, не допуская обвинительного уклона в доказывании. Здесь остается только добавить положения из статьи 20 УПК РФ — «обязаны собирать как обвинительные, так и оправдательные доказательства».
Об иллюзорности подобной идеи писал в конце XIX века В.П. Даневский: «Едва ли мыслимо для одного лица быть в деле и обвинителем и защитником. Эти функции принципиально противоположны и не согласуемы, особенно в том случае, когда они сосредоточены в лице, принимавшем активное участие в собирании доказательств обличающих и оправдывающих. Созданное законом положение следователя — психологически фальшиво...» [13, с. 29—30].
Наиболее уязвимой точкой в отечественном уголовном судопроизводстве является не сторона, осуществляющая уголовное преследование, а эффективная реализация полномочий, предоставленных стороной защиты. Именно защитник, в соответствии с современной уголовно-процессуальной идеологией, должен был своей активной позицией в досудебном и
судебном доказывании составить противовес следователю (дознавателю) и прокурору. Для этого УПК РФ предоставил стороне защиты объемный перечень полномочий.
Однако низкая платежеспособность населения [14], сводящая к минимуму участие адвокатов по соглашению, расширяет практику участия в процессе адвокатов по назначению, для которых это является единственным источником дохода. Для его увеличения адвокаты, особенно в больших городах, принимают на себя множество поручений. При интенсивной нагрузке и невысоком размере оплаты труда защита не может быть качественной, не говоря уже о какой-либо активности в сложном поиске оправдывающих доказательств.
Что касается эффективности судебного контроля, то приходится также констатировать, что его реализация далека от задуманной. По оценке Н.А. Колоколова, 85% дел, которые рассматриваются в порядке судебного контроля, составляют материалы, связанные с заключением под стражу, продлением срока содержания под стражей, а остальное (в основном) — выдача разрешений на проведение различных следственных и оперативно-разыскных действий. В рамках этой процессуальной деятельности судами иногда удовлетворяется до 100% ходатайств органов предварительного расследования об ограничении конституционных прав личности [15, с. 148].
Ситуация с доминирующим уклоном стороны обвинения, а также низким уровнем защиты и эффективности судебного контроля обусловила идею авторов законопроекта акцентировать внимание на необходимости внедрения активной позиции суда в поиске и исследовании доказательств как некого компенсационного института. В этой связи они предлагают включить в УПК РФ нормы следующего содержания: «Судья не связан мнением сторон, и при наличии сомнений в истинности мнения сторон принимает все необходимые меры к установлению действительных фактических обстоятельств уголовного дела в целях обеспечения отправления справедливого правосудия».
По своей сути эта формулировка являет собой искаженное переложение уже существующей регламентации роли суда в ходе судебного разбирательства в суде первой инстанции, изложенное в нормах действующего УПК РФ. В соответствии с главой 37 УПК РФ суд может задавать вопросы подсудимому, потерпевшему и свидетелям после допроса сторонами. По собственной инициативе суд
вправе вызвать для допроса эксперта, давшего заключение в ходе предварительного расследования, для разъяснения или дополнения данного им заключения или по собственной инициативе назначить судебную экспертизу. Не исключается, хотя и при отсутствии прямого указания на то в уголовно-процессуальном законе, инициатива суда в проведении осмотра места происшествия, следственного эксперимента и т. д.
В случае если суд обнаружит сомнения в истинности мнения стороны обвинения и стороны защиты, авторы законопроекта предлагают суду самому взяться за выяснение обстоятельств произошедшего, подменяя в поиске объективной истины сторону обвинения и сторону защиты. Подобная позиция инициаторов законопроекта полностью противоречит идеологии состязательного судопроизводства, в котором участвуют два равноправных субъекта.
Этим же законопроектом вводится процессуальный институт односторонности и неполноты следствия. Реализация предложенных положений позволяет суду как по ходатайству сторон, так и по собственной инициативе возвратить уголовное дело прокурору, а через него — органам предварительного расследования в случае, если будет обнаружена неполнота предварительного следствия иди дознания. Очевидно, что такая технологическая формулировка создает дополнительные благоприятные условия стороне обвинения и сводит и без того иллюзорный принцип презумпции невиновности (ч. 3 ст. 49 Конституции РФ) к разряду мифологических. При таком подходе идея поиска «объективной истины» имеет своим содержанием не стремление восстановить справедливость, а желание создать технологию, позволяющую компенсировать некачественно проведенное предварительное расследование.
Примечания
1. Владимиров Л.Е. Учение об уголовных доказательствах. Тула, 2000.
2. Викторский С.И. Русский уголовный процесс: учебное пособие. М., 1997.
3. Ивин А.А. Что такое диалектика. Очерки философской полемики. М., 2015.
4. Письмо И.П. Павлова о революции (без даты) // СПФ АРАН. Ф. 259. Оп 1 а. Ед. хр. 38. Л. 1.
5. Торчилин К.Е. К вопросу о развитии материалистической диалектики в советской юридической науке // Вестник Тамбовского государственного университета. 2012. Вып. 12 (116).
6. Цит. по: Вышинский А. Проблема оценки доказательств в советском уголовном процессе // Социалистическая законность. 1936. № 7.
7. Голунский С. О «внутреннем убеждении» в советском суде // Социалистическая законность. 1936. № 5.
8. Перлов И.Д. Судебное следствие в уголовном процессе. М., 1955.
9. Основы марксистско-ленинской философии: учебник. М., 1972.
10. Советский уголовный процесс. Общая часть. М., 1973.
11. Строгович М.С. Курс советского уголовного процесса. М., 1968. Т. I.
12. URL: http://asozd2.duma.gov.ru/main.nsf/(Sprav ka)?OpenAgent&RN=440058-6&02
13. Даневский В. П. Наше предварительное следствие: его недостатки и реформа. Киев, 2003.
14. По сведениям Судебного департамента при Верховном Суде РФ, 62% подсудимых — безработные, а 26% относятся к социальной категории малоимущих.
15. Колоколов Н.А. Судебный контроль в стадии предварительного расследования преступлений: от поиска концепции к практике (тезисы) // Судебный контроль как средство правовой защиты участников уголовного судопроизводства от возможных нарушений при проведении предварительного расследования: материалы Всероссийской межведомственной научно-практической конференции. 28—29 мая 2012 года / под ред. А.В. Бондара, РВ. Ярцева. Н. Новгород, 2013.
Notes
1. Vladimirov L.Ye. The doctrine of criminal evidence. Tula, 2000.
2. Viktorskiy S.I. Russian criminal procedure: textbook. Moscow, 1997.
3. Ivin A.A. What is the dialectic. Essays of philosophical debate. Moscow, 2015.
4. Letter of I.P. Pavlov's on revolution (undated) // SPb Branch of the Arch. of RAS. Collect. 259. Invent. 1a. Item of storage. 38. P. 1.
5. Torchilin K.Ye. On the development of materialist dialectic in the Soviet legal science // Vestnik of Tambov state university. 2012. Vol. 12 (116).
6. Cit. ex: Vyshinsky A. The problem of evidence assessment in the Soviet criminal procedure // Socialist legality. 1936. № 7.
7. Golunsky S. On the «inner conviction» in the Soviet court // Socialist legality. 1936. № 5.
8. Perlov I.D. The judicial investigation in criminal procedure. Moscow, 1955.
9. Fundamentals of Marxist-Leninist philosophy: textbook. Moscow, 1972.
10. Soviet criminal procedure. General part. Moscow, 1973.
11. Strogovich M.S. A Course of Soviet criminal procedure. Moscow, 1968. V. I.
12. URL: http://asozd2.duma.gov.ru/main.nsf/(Sprav ka)?OpenAgent&RN=440058-6&02
13. Danevsky V.P. Ukrainian preliminary investigation: its shortcomings and reform. Kiev, 2003.
14. According to the Judicial Department under the Supreme Court of the Russian Federation, 62% of the
defendants are the unemployed, and 26% belong to the social category of the poor.
15. Kolokolov N.A. Judicial review at the stage of preliminary criminal investigation: from concept search to practice (abstracts of reports) // Judicial review as a remedy for participants in criminal proceedings against possible violations during the preliminary investigation: proceedings of the All-Russian interdepartmental scientific and practical conference. 28—29 May 2012 / ed. A.V. Bondar, R.V. Yartsev. Nizhny Novgorod, 2013.
