CC BY
12УДК 82.1
Л. И. Шишкина
L. I. Shishkina
ИДЕИ РУССКОГО КОСМИЗМА В СОЦИОКУЛЬТУРНОМ КОНТЕКСТЕ 1920-х ГОДОВ
THE IDEAS OF RUSSIAN COSMISM IN SOCIOCULTURAL CONTEXT OF THE 1920s
В статье делается попытка представить уникальное явление, получившее название «русский космизм», как составляющую общей социокультурной ситуации начала ХХвека. Автор приходит к выводу, что идеи русского космизма органически вошли в культурный контекст 1920-х годов, складывающийся в результате сложного пересечения политических, идеологических, научных и художественных концепций, во многом выражая мирочувствование человека постреволюционной эпохи.
Ключевые слова: русский космизм, «регуляция природы», гелиоцентрическая концепция истории, утопический культурный проект, «реорганизация человека».
In the article an attempt is made to present a unique phenomenon, called "Russian cosmism", as a component of general sociocultural situation of the beginning of the 20th century. The author concludes that the ideas of cosmism organically entered the cultural context of the 1920s, emerging as a result of a complex intersection of political, ideological, scientific and a artistic concepts, largely expressing the worldview of a person of the post-revolutionary era.
Keywords: Russian cosmism, "regulation of nature", heliocentric concept of history, utopian cultural project, "human reorganization".
~rv U U 1 *J \J
«Русским космизм» — уникальным феномен русской и мировом культуры. Сложившийся как философская система в конце XIX века в трудах Н. Ф. Федорова и достигший своего расцвета в 20-е годы ХХ века, он был определен целым комплексом причин: общекультурных, научных, социально-исторических.
Он, безусловно, стал реакцией на кризис рационалистически-сциентистской культуры Нового времени, остро переживаемый европейским сознанием. Наиболее полно его ощущение выразил О. Шпенглер в своей книге «Закат Европы» (1918). На русской почве
55
эсхатологические настроения нашли отражение в работах В. Соловьева, Н. Бердяева, В. Иванова, Андрея Белого, А. Блока, рассматривавших цивилизацию как одряхлевшую культуру, превратившуюся из живого организма в мертвый механизм.
Н. Федоров выразил общее настроение в словах: «Мир идет к концу, а человек своей деятельностью способствует приближению конца, ибо цивилизация эксплуатирующая, а не восстанавливающая не может иметь иного результата, кроме ускорения конца» [13, с. 301]. Выход из глобального кризиса виделся в понимании, что жизнь не ограничивается земным домом, что человек — органическая частица целостного природного Универсума. Переосмыслению проблемы «человек и природа» способствовали открытия «неклассической науки», сформировавшие новый тип мышления и создавшие принципиально иную картину мира. Квантовая теория М. Планка, теория относительности А. Эйнштейна, энергетизм В. Оствальда обнаружили недостаточность позиции исследователя — стороннего наблюдателя, исходившего из философской оппозиции культуры и природы, и утвердили мысль, что человек воздействует на природу изнутри, являясь частью Вселенной.
Наконец, сама атмосфера рубежа веков, полная апокалипсических и эсхатологических настроений, предчувствий глобальных катастроф и социальных сдвигов, актуализировала данную проблему. В 1918 году Н. Бердяев, обозначив умонастроение эпохи как «космическое», определил вектор движения человечества: от «социологического мироощущения XIX века (равенство в распределении богатств) к "мироощущению космическому» (владение и управление силами земли, космическая ширь жизненного процесса). По его мнению, космическое мироощущение, в сравнении с социологическим, менее рационалистически оптимистично, более беспокойно и менее утопично. Оно «не допускает <...> рационалистических иллюзий, для которых будущее мира» всецело определяется поверхностными силами земли. «Все социальные утопии земного блаженства, — писал философ, — неосуществимы и жалки, потому что они хотят устроить социальную судьбу человечества независимо от устройства всего огромного космоса, силы которого воздействуют на социальную жизнь и входят в нее» [1, с. 147-149].
56
Эти размышления получали особую значимость в то время, когда наряду с великой революцией в мировой науке в России произошла великая социальная революция. Обе революции воспринимались синкретично, обе они меняли лик мира. Самый факт революции, имевший окраску положительной фантастики, наполнял современного человека сознанием всемогущества, порождая утопические проекты о возможном преобразовании не только общества, но планеты и космоса. Русское сознание с его крайностями и установкой: «все или ничего», вытолкнутое революцией из микрокосма патриархального быта, устремилось в макрокосм природы, к космическому бытию. Эту небывалую социальную и культурную мобильность России отметил Ф. А. Степун. По его словам, Россия «сказала «нет» всему известному и «да» всему неизвестному, она все та же <. > со своим провинциальным захолустьем, со своим серым мужицким царством, не то как комета ринулась в бесконечные просторы, не то как горбуновская баня встала на колеса и поперла» [10, с. 404].
Ощущение России-кометы и создавало уникальную атмосферу, в которой удивительным образом переплелись политические, научные и художественные концепции изменения мира и человека.
Придяквласти, большевики высказали претензии нетолько насмену общественно-политического устройства, но на создание уникального культурно-исторического типа, предназначенного сформировать новую картину мира и нового человека. Проектируемый новый мир разрушал прежние представления о пространстве. Он обретал иные географические очертания, расширяясь до всечеловеческих и — шире — космических масштабов. В теориях дизайнеров новой культуры стирались традиционные государственные границы, изменялась национальная и территориальная идентичность. Революция мыслилась как общемировая: весь земной шар должен был обратиться в строительную площадку новой культуры, а затем охватить пределы космоса. В данной ситуации актуальное звучание обретала теория «общего дела» Н. Федорова, главный смысл которого заключался в «регуляции природы», в управлении стихийными природными силами, распространяющимися не только на землю, но и на небесное пространство.
«Он вырос в великую эпоху электричества и перестройки земного шара» [8, с. 212], — скажет о своем инженере Вогулове
57
Андрей Платонов, страстно увлеченный в это время и революцией, и федоровскими идеями. Герой его повести «Эфирный тракт» изобретатель Кирпичников — авторское alter ego — сформулирует понимание философии революции: «постигнуть существо Вселенной», к чему стремились великие мыслители от Платона до Бергсона и Шпенглера, «доработаться» до него; «когда весь мир протечет сквозь пальцы работающего человека, <...> тогда можно будет говорить о полном завоевании истины» [9, с. 34].
Политическая доктрина перманентной революции Троцкого, утопия планетарной революции Маяковского и поэтов Пролеткульта, проекты космической жизни В. Хлебникова, художественная практика авангарда (К. Малевича, В. Татлина и др.), творчество раннего А. Платонова — вот далеко не все модусы и направления различных сфер мысли и творчества, существовавших в общем историко-культурном контексте.
Представляется неслучайным, что именно в 20-е годы появляются исследования, разрабатывающие различные теории космического человечества. Академик В. М. Бехтерев в своем знаменитом труде «Коллективная рефлексология» (1921) устанавливал «закон зависимых отношений» и указывал на то, что «зависимые отношения в социальной среде не замыкаются в круг одной лишь окружающей природы нашей земли, но имеют значительно более широкую пространственность, простирающуюся во глубь вселенной с ее неиссякаемым количеством притекающей к нам мировой энергии» [2, с. 409].
В 1924 году в Калуге вышла книга А. Л. Чижевского «Физические факторы исторического процесса», в которой ученый сформулировал основы гелиоцентрической концепции мировой истории, проследив неразрывную связь между процессами, происходящими на солнце, и социокультурными процессами на земле. Доказав зависимость природных циклов на земле и поведения человеческих масс от космических влияний, он констатировал наличие ритма не только в жизнедеятельности биологических систем, но и в психической деятельности человека, и в историческом процессе. Важнейшей задачей науки будущего Чижевский считал уяснение закономерностей зарождения и бытования этих ритмов, общих для человека и Вселенной. «За редчайшими исключениями во всей истории человечества мы не отыщем фактов ясного предвидения историческими лицами
58
ближайшего будущего своих народов и государств или конечных результатов войн и революций. Исторические события <...> всегда давали иные итоги, чем те, которые были предположены при их возникновении. <...> Человечество за всю свою многовековую культуру <.> не уяснило себе ни одного закона, по которому должно протекать то или иное историческое явление или событие» [16, с. 2],
— утверждал ученый, полагая, что разнообразие и неоднородность ответов на эти события создавали иллюзию, что в судьбах истории царит хаос. Между тем таковые законы есть: «В фантасмагории
— безумие ума. / Но в том безумии — неистовство законов», — провозглашал он в поэтических строках («Стихия тьмы») [17, с. 43], Изменения настроения народных масс, военные и политические события происходят под влиянием возмущений или успокоений в природе, история и природа едины. Чижевский был убежден, что его теория имеет не только научное, но и государственное значение, ибо открывает возможность прогнозирования будущего.
В 1926 г. опубликован труд В. И. Вернадского «Биосфера», разрабатывавший теорию земной оболочки, заполненной живым веществом, трансформирующим лучистую энергию солнца в химическую и физическую энергию земли. Она стала первым шагом в разработке его теории ноосферы (ноос-разум, сфера — земная оболочка), предполагавшей регуляцию биосферы сознанием и разумом человека в условиях планетарного характера человеческого бытия и единства человеческого сообщества.
В течение 20-х годов одна за другой выходят работы К. Э. Циолковского: «Будущее Земли и человечества», «Общественная организация человечества», «Ум и страсти» (все — 1928), «Растение будущего. Животное будущего» (1929), повесть «Вне Земли» (1920).
Русский космизм не был однороден, включал в себя различные направления и имена. Не все его идеи вписывались в идеологические стереотипы новой власти и были приняты ею. Так, концепция Чижевского о зависимости земных событий от циклических изменений активности солнца объективно противостояла марксистской теории общественно-исторического развития, его утверждение, что человек
— существо не социальное, но биосоциальное, и его поведение не может быть объяснено только условиями среды, — не вписывалось в концепцию «нового человека». Поэтому, несмотря на то что в
59
20-е годы его размышлениями были увлечены некоторые из новых «вождей» (А. В. Луначарский, Н. А. Семашко), в дальнейшем предостережения ученого носителям власти о необходимости учета состояния солнца перед осуществлением государственных акций были признаны лжеучением, сам же Чижевский был репрессирован. Более востребованной временем оказалась естественно-научная и научно-техническая ветвь космизма, представленная К. Э. Циолковским, постулировавшая необходимость решительной переделки Земли и Космоса.
К. Э. Циолковский — основатель отечественной космонавтики и ракетоплавания, автор реактивного принципа полетов в мировое пространство и теории космических скоростей, которые он разработал еще до революции (его главный труд «Исследование мировых пространств реактивными приборами» вышел в 1903 году), после революции 1917 г. сосредоточился на создании оригинальной "космической философии" — своего рода утопии устройства будущего Земли и человечества. Выход человека в космос, по его мнению, предопределен, и срок его зависит лишь от решения чисто технических задач. Циолковский полагал, что космос, населенный разумными существами, является обиталищем счастья. Земля же с ее муками биологического и социального развития -своего рода генетический заповедник. Когда человек осознает свое скромное место на эволюционной лестнице и отставание от разумной жизни в космосе, он преобразует Землю и себя. Наиболее совершенные особи отправятся за атмосферу и заполнят солнечную систему, создадут жилища в эфире.
В тоненьких книжечках, выходивших одна за другой в 20-е годы в провинциальной Калуге, Циолковский с научной тщательностью разрабатывал проекты изменения природы и климата: освоения плодородных тропических земель и преображения пустыни, обуздания стихии морей и океанов. Он изобретал собственные конструкции домов-оранжерей, с зеркальными крышами, аккумулирующими солнечную энергию и домов-цветов, плавающих в эфире. Они соотносились с типами жилищ, созданных фантазией В. Хлебникова, который в своей рукописи «Мы и дома» (1914-1915), выстраивая образ Города будущего, предлагал формы дома-тополя, дома-трубки, дома-книги, дома-цветка, которые повиснут «прозрачными курганами»
60
в бесконечном пространстве [18, с. 356]; и с супрематическими архитектонами Малевича, состоящими из прозрачных брусков в форме кубов и параллелепипедов — плоскостей и объемов в их небывалых пространственных сочетаниях.
Космическая утопия Циолковского, так же, как и идея Федорова о создании земного рая в масштабе Вселенной, имела конкретную цель — идеальное устройство жизни человечества. Ученый мечтал «изгнать всякую возможность зла и страданий в пределах солнечной системы», устроить мир, где разум человека — главное звено.
Утопические проекты преобразования планеты и космоса были с энтузиазмом подхвачены искусством 20-х годов. Поэт и теоретик пролетарской культуры А. Гастев прорицал, что человек вызовет на бой и победит земные стихии, осветит подземные пропасти каскадами света и наполнит их ревом металла, «опояшет вселенную стальными рельсами воли». «Закованный сталью земной шар будет котлом вселенной, и когда, в исступлении трудового порыва, земля не выдержит и разорвет стальную броню, она родит новых существ, имя которым уже не будет человек» [5, с. 90, 107].
В это же время в рассказах А. Платонова начала 1920-х годов: «Маркун» (1921), «Потомки солнца» (1922), «Рассказ о многих интересных вещах» (1922), «Лунная бомба» (1926), в повести «Эфирный тракт» (1926-1927) герои — инженеры: Вогулов, Крейцкопф, отец и сын Кирпичниковы, агроном Матиссен, — одержимы идеей «немедленного физического преобразования мира». Все они являются носителями утопических проектов «регуляции природы» во имя всеобщего счастья. При этом их планы по переделке Земли практически дословно совпадали с тем, что предлагал в своих работах Циолковский [20].
В «Потомках солнца» инженер Вогулов руководит работами по перестройке земного шара. Он уверен: «Землю надо переделать руками человека, как нужно человеку» [8, с. 213]. Проект Вогулова предполагает регулирование силы и направления ветров, ему подчинены искусственные каналы в Ледовитом океане, отводящие теплые течения внутрь Сибири, гидрофикационные сооружения Сахары. В результате его деятельности всюду начинает кипеть жизнь: «в тундрах Сибири уже зацветали <.> цветы, лились теплые ласковые дожди, летели аэропланы, двигались поезда и глубоко в землю <...>
61
вонзались фундаментами тяжкие корпуса заводов» [8, с. 214]. В «Эфирном тракте» (1927) инженер Михаил Кирпичников строит в Нижнеколымской тундре вертикальный туннель для добычи тепловой энергии земли, чтобы продвигать население к Ледовитому океану, и, в конечном итоге — открыть ворота в мир неизвестной гармонии. Герои Платонова убеждены, что на земном шаре после переделки «не будет ни зимы, ни лета, ни зноя, ни потопов». Они руководят миллионными армиями рабочих, делающими из земли дом человечеству. Писатель в начале 20-х годов творит свою утопию с надеждой, что новый человек «создаст великую цивилизацию <...> вечность превратит в силу и переживет и землю, и самое время» [7, с. 184].
Повторяющиеся идеи глобального переустройства жизни, культ будущего и отрицание прошлого неожиданно обнаруживали точки соприкосновения научных, социальных и художественных теорий. Лев Троцкий, один из главных большевистских «вождей», в эти годы также заявлял, что советский человек, вооруженный техникой, «займется перерегистрацией гор и рек» и, в конце концов, «перестроит землю, если не по образцу своему, то по своему вкусу» [12, с. 190]. Сходными были и проекты жесткой организации общества, предполагающие строжайшую нравственную дисциплину, беспощадный изнуряющий труд, создание трудовых армий (идея использования подобной даровой силы принадлежала Троцкому; скоро огромные трудовые армии
— сотни тысяч «бывших», отправленных в лагеря на «перековку» и перевоспитание, будут работать на стройках социализма в разных концах страны). Очевиден и общий диктаторский пафос насильственного дарования счастья, растворение индивидуальности во всеобщем целом в процессе движения к вселенской гармонии. Так же, как большевики, не жалели свою страну, воспринимая ее полем для великого социального эксперимента, которому должны последовать другие народы и государства, и Циолковский, и молодой Платонов не жалеют Землю, видя в ней материал для великого эксперимента в космических масштабах. Ученый считал, что выйдя из своей колыбели
— Земли, человек "истратит" ее на нужды эфирного человечества. Писатель предполагал, что основная площадь земли будет отведена под опыты и пробы человеческой мысли; она будет мастерской, обителью машин и науки.
62
Марксистская идея «переустройства мира», которая дополнялась уверенностью в возможности переделки законов природы, преодоления пространства и времени, имела следствием и утопию «нового человека», приобретшую необычайную популярность в Советской России 1920-х годов. Идеалом личности был объявлен человек — демиург, творящий мир по своему вкусу, физически преображая не только социокультурное пространство, но и природную среду. Самой сложной задачей новой культуры провозглашалась «реорганизация человека». Попытки ее решения существовали и в популярной в то время науке евгенике, базировавшейся на механическом перенесении идей Дарвина на развитие обще ства и достижениях экспериментальной медицины, и в философии русского космизма (прежде всего, в работах Циолковского), и в художественном творчестве [19].
Во многих рассуждениях идея «нового человека» приобретала вульгаризированный утилитарный и техницистский характер. Убежденность в могуществе науки и техники, освобожденных от «оков капитализма», придавала уверенность, что подобно тому, как ученые выводят новые породы животных и растений, может быть выведена и новая порода людей. В целом ряде работ откровенно предлагается рассматривать человеческую массу как первоначальный материал, который необходимо подвергнуть рациональной, продуманной «перековке», «переработке», «реорганизации»: «Подвергнуть переработке колоссальную человеческую массу. Пропустить ее через специальные гигантские лаборатории. Миллионы людей подвергнуть тренажу. Устроить из земного шара культурно-трудовой остров доктора Моро» [6, с. 22].
Необходимость «обработки» людей для победоносного завершения пролетарской революции неизменно проповедовал Н. Бухарин. Согласно его теории, люди, которым предстоит созидать будущее, должны быть избавлены от сомнений и вопросов старой культуры и превратиться в «живые машины», которые во всех своих действиях руководствуются принципами пролетарской идеологии. А. Богданов главным открытием «научной организации работ» американского инженера Тэйлора считал не его теорию предельной интенсификации труда посредством конвейера, а создание новой машины — «эта машина — рабочий, переделанный при помощи «научной системы» [3, с. 6]. У Циолковского персонажи повести
63
«Вне земли» — «глубокоученые, давно прославившие мир», «превратились в какие-то мыслящие машины»[14, с. 6]. Платонов в 20-е годы также убежден, что новую цивилизацию сможет создать только новый человек, построенный наукой, которую он называл «антропотехникой». Это будет совершенный человек «свирепой энергии и озаренной гениальности». Экспериментальную попытку его создания предпринимает в «Потомках Солнца» инженер Вогулов, прививая рабочим массам микробы энергии и Исаак Матиссен, превращая человека в «природный автомат» — в универсальный технический инструмент, воздействующий на природу силой мысли.
Необычайно привлекательной представлялась не просто машинизации человека, но перестройка самой его внутренней психической природы, строя его мыслей, души, сознания, изменение человеческих тел и сущностей, в конечном итоге, создание нового биологического типа, которая по-разному варьировалась в научных и политических концепциях. Так, Троцкий наряду с утопическими мечтами о преображении и регуляции природы, высказывал предположения о возможности «урегулировать», улучшить, «достроить» физическую и духовную природу человека. Человеческий род, согласно его теории, должен поступить в радикальную «переработку», стать объектом сложнейших методов искусственного отбора и психофизических тренировок. Человек социализма будет воспринимать себя как несовершенный сырой материал, своего рода полуфабрикат, и при помощи различных научных приспособлений усовершенствует свой организм: урегулирует кровообращение, утоньшит нервную систему, а главное, проникнет в самые глубокие и темные уголки своего «я», в стихию подсознательного, подпочвенного, где затаилась первоначальная его природа. «Человек поставит себе целью овладеть собственными чувствами, поднять инстинкты на вершину сознательного, <. >протянуть провода воли в подспудное подполье и тем самым поднять себя на новую ступень — создать более высокий общественно-биологический тип, если угодно — сверхчеловека» [12,94], — писал Троцкий, видя в этом гигантскую и заманчивую задачу социализма.
О новом биологическом типе говорил и Циолковский, конструируя утопический идеал лучистого человечества. Недовольный современным состоянием человечества, которое, по его мнению,
64
недалеко ушло от животных, он говорил о необходимости проведения целого ряда евгенических мероприятий. Процесс размножения, по его убеждению, должен быть урегулирован. Люди с различными недостатками лишаются права на потомство, качество населения улучшается, а наиболее совершенные заполнят солнечную систему. В эфире произойдет полная биохимическая перестройка земных существ, вместо них образуются разумные животно-растения, парящие в околосолнечном пространстве и питающиеся солнечными лучами. В будущем прекрасные эфирные люди будут рационально переделывать собственную природу, выходя на высший уровень развития. «Пройдут миллиарды лет, и опять из лучей возникнет материя высшего класса и появится, наконец, сверхновый человек, который будет разумом настолько выше нас, насколько мы выше одноклеточного организма. Он уже не будет спрашивать: почему? зачем? Он это будет знать, и, исходя из своего знания, будет строить себе мир по тому образцу, который сочтет наиболее совершенным» [15, с. 21].
В жажде изменения или, пользуясь советскими терминами, «перековки» и «конструирования» человека, объединились и ученые, и политики, и деятели культуры, преимущественно авнгардистского толка, которые, подобно теоретику ЛЕФа С. Третьякову, были убеждены, что «работник искусства», наряду с ученым, должен стать «психо-инженером» и «психо-конструктором» [11, с. 202]. Лишь немногие в это время напоминали о двойственности человека, поведение которого может быть объяснено не только изменчивой социальной детерминированностью, но и его неизменной «природой», наследственностью, генетическим кодом, и, подобно М. Булгакову в «Собачьем сердце», выражали сомнение в самой возможности скорого его преображения.
Таким образом, идеи русского космизма органически вошли в культурный контекст 1920-х годов, складывающийся в результате сложного пересечения политических, идеологических, научных и художественных концепций, которые все вместе и создавали некий проект новой культуры. Они во многом выразили характерный спектр умонастроений и мирочувствований первых послеоктябрьских дет. Однако к концу 20-х годов становится очевидным, что интерес к естественнонаучной ветви русского космизма постепенно иссякает. Общественное сознание от придуманной утопии будущего все
65
больше обращается к реальному настоящему. Тот же Троцкий, весьма скептически оценив космические порывы пролеткультовцев, писал: «Хорошая вещь астрономия и космогония. Но прежде всего нужно знать человеческую историю и сегодняшнюю жизнь в ее законах, и в ее образной и личной конкретности» [12, с. 161]. И искусство в это время также обращается к живому человеку и сложным процессам настоящей жизни.
***
1. Бердяев Н. А. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. Репринт воспроизвел. издания 1918 г. М.: Филос. об-во СССР, 1990. 240 с.
2. Бехтерев В. М. Коллективная рефлексология. Пг.: Колос, 1921. 432 с.
3. Богданов А. А. Между человеком и машиной (о системе Тейлора). СПб.: Прибой, 1913. 16 с.
4. Бухарин Н. И. Ленинизм и проблемы культурной революции. М.; Л., 1928.
5. Гастев А. К. Поэзия рабочего удара. Пг., 1918.
6. Гольцман А. Реорганизация человека. Пг., 1922.
7. Малыгина Н. М. Андрей Платонов: поэтика возвращения. М., 2005. 334 с.
8. Платонов А. П. Собр. соч. : в 5 т. М., 1998. Т. 1.
9. Платонов А. П. Эфирный тракт: повести 1920-х — начала 1930-х годов. М.: Время, 2009. 557 с.
10. Степун Ф. А. Бывшее и несбывшееся. М.; СПб.: Алетейя, 1995. 651 с.
11. Третьяков С. Откуда и куда // ЛЕФ. 1923. № 1.
12. Троцкий Л. Д. Литература и революция. М.: Красная новь, 1924. 424 с.
13. Федоров Н. Ф. Сочинения. М.: Мысль, 1982. 711 с.
14. Циолковский К. Э. Вне земли. Калуга: ГСНХ, 1920. 320 с.
15. Циолковский К. Э. Общественная организация человечества. Калуга: ГСНХ, 1928. 28 с.
16. Чижевский А. Л. Физические факторы исторического процесса. Калуга; ГСНХ, 1924. 117 с.
17. Чижевский А. Л. Стихотворения / вст. ст., сост. и подгот. текстов В. И. Безъязычного. М.: Современник, 1987.
18. Хлебников В. Мы и дома // Велимир Хлебников. Творения. М.: Сов. писатель, 1987.
19. См. об этом: Шишкина Л. И. Споры о культуре. У истоков культурной политики советской власти // Научные труды СЗАГС. СПБ., 2011.
66
Т. 2. Вып. 2. С. 289-308; Шишкина Л. И. «Великий культурный проект»: нереализованная утопия и ее уроки // Управленческое консультирование. 2014. № 5. С. 114-121.
20. См. подробнее: Шишкина Л. И. Произведения А. Платонова 1920-х годов в контексте идей русского космизма // «Воронежский текст» русской литературы. Воронеж, 2011. С. 83-96.
67
