CC BY
17
ФОЛЬКЛОРИСТИКА
УДК 398. 22(=352.3) ББК 82.3(2=Ады) Г9 7
Гутов А.М.
Доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник Института гуманитарных исследований - филиала Федерального государственного бюджетного научного учреждения «Федеральный научный центр «Кабардино-Балкарский научный центр Российской академии наук», e-mail: adam.gut@mail.ru
Идеализация в адыгских эпических сказаниях и песнях
(Рецензирована)
Аннотация:
Исследуются формирование и трансформация эпических образов, связанных с эволюцией сознания всего общества. Целью является установление эстетически мотивированных закономерностей отражения этой эволюции на примере анализа типологически разных эпических героев. Такая задача призвана установить ряд важных закономерностей формирования художественного образа в словесном искусстве. В рамках историко-сравнительного метода, используя приемы генетического и типологического анализа исследования текстов, удается установить основные этапы трансформации художественного сознания и роль повествования в создании образов конкретных персонажей. Это позволяет определить основные стереотипы персонажей, их связь с эволюцией мировосприятия носителей эпической традиции, обосновать логическую мотивированность возникновения героев того или иного типа в зависимости от эволюции сознания, выделить константные и изменяющиеся компоненты повествования, определить доминирующие на определенных этапах функции, их связь со стадиями развития сознания и художественного отражения действительности. Исследование выполнено с опорой на теоретико-методологические принципы отечественной и мировой филологии на материале аутентичных записей адыгского эпоса и фольклора других народов. Полученные результаты имеют важное практическое значение для установления особенностей истории этнической художественной культуры и для уточнения некоторых аспектов общей теории развития эстетического сознания от синкретических нарративов, где система представлений не отделяет вымысел от реальности, до образцов сознательного художественного творчества, в том числе и авторского. Ключевые слова:
Идеальный герой, условность, типизация персонажей, эволюция художественного сознания, мифоэпическое мышление, константы.
Gutov A.M.
Doctor of Philology, Professor, Chief Scientist, Institute for Humanities, Branch of Kabardino-Balkar Scientific Center, Russian Academy of Sciences, e-mail: adam.gut@mail.ru
Idealization in circassian epic tales and songs
Abstract:
The formation and transformation of epic images are associated with the evolution of the consciousness of the entire society. The purpose of this article is to establish aesthetically motivated patterns of reflection of this evolution using the analysis of typologically different epic heroes as an example. Such a task is intended to establish a number of important laws in the formation of an artistic image in verbal art. Within the framework of the historical-comparative method, using the techniques of genetic and typological analysis, as a result of the study of texts, it is possible to establish the main stages of the transformation of artistic consciousness and the role of narration in creating images of specific characters. This allows us to determine the main stereotypes of the characters, their connection with the evolution of the world perception of the bearers of the epic tradition, to substantiate the logical motivation for the emergence of heroes of one type or another depending on the evolution of consciousness, to highlight constant and changing components of the narrative, to determine the dominant functions at certain stages, their connection with development stages of consciousness and artistic reflection of reality. The study was carried out based on the theoretical and methodological principles of domestic and world philology on the material of authentic records of the Adyg epic and folklore of other peoples. The results obtained are of great practical importance for establishing the peculiarities of the history of ethnic artistic culture and for clarifying some aspects of the general theory of the development of aesthetic consciousness from syncretic narratives, where the system of representations does not separate fiction from reality, to samples of conscious artistic creativity, including the author's.
Keywords:
Ideal hero, convention, character typification, evolution of artistic consciousness, mytho-epic thinking, constants.
Всякий вид искусства предполагает свою систему условностей. Поэтому оно не может обойтись без типизации образов. В свою очередь, появление типа предполагает формирование идеала как одного из компонентов системы. Даже в случаях, когда каузальная база его возникновения имеет историческую основу, образы и описания могут расходиться в чем-то с подлинной реальностью, так как события и личности в художественном осмыслении подчиняются условностям жанра. Это с очевидностью проявляется в эпических образах, главным способом создания которых призвано быть действие, жест. Если учитывать такие родовые атрибуты фольклора, как коллективность творчества и протяженность во времени бытования произведения, то надо согласиться с тем, что фольклорное сознание пристрастно фокусируется на обстоятельствах, вызывающих
интерес у исполнителя и его аудитории. Независимо от того, насколько соответствует действительности то или иное явление, оно останется вне внимания, если у певца и аудитории нет к нему интереса. Хрестоматийно естественным представляется концентрация внимания на превосходстве идеального героя над другими персонажами в силе, ловкости, благородстве. Между тем, еще в архаическом эпосе нарт Сосруко использует для победы над противником не только силу, ловкость и мужество, но также хитрость и магию (напр., в вариантах сказаний о добывании огня [1: 57-69, 70-73, 74-77; 2: 224228 и др.] и о поединке с Тотрешем [1: 25-33, 34-41 и др.; 2: 212-220, 228232 и др.]). В представлении носителей эпической традиции это мало в чем принижает значение одержанной победы [3: 200-235]. Также нарты Батраз и Ашамез побеждают не без использования хитрости [1:
82-86, 87-92; 101-122]. Батраз, повстречавшись с врагом, вначале обманом завладевает мечом противника, после чего легко расправляется с ним. Нарт Ашамез, видя невозможность победы в неравном поединке, «умирает», позволяет противнику издеваться над собой, затем «воскресает» и убивает спящего врага.
В то же время, накануне поединка с Тотрешем Сосруко демонстрирует на богатырских состязаниях полное превосходство над нартами-соперниками. Батраз еще в младенческом возрасте разламывает люльку, в которую его уложили спать. Младенец Ашамез не только люльку разламывает, но затем даже оказывается сильнее взрослых воинов. Казалось бы, такой богатырь не должен нуждаться в нерыцарских способах борьбы. Прибегнуть к ним героя побуждают обстоятельства, на первый взгляд, вполне оправдывающие его. Так, великан, у которого Сосруко должен добыть огонь, настолько огромен, что может поместить нарта в дупло своего зуба. Очевидно, что герой обречен или погибнуть, или прибегнуть к хитрости. Противник нарта Батраза, обладает и несравненной силой, и волшебным свойством - погубить его может только его же собственное оружие; поэтому герою и приходится сначала хитростью завладеть мечом врага.
В сказании об Ашамезе противная сторона сама проявляет лукавство: жена его врага в перерывах между этапами поединка заживляет мужу раны, дает ему закаленные стрелы, а герою - стрелы не закаленные. Изложенного уже достаточно для вывода о том, что причины поведения героя могут быть различными. Однако если в эпизодах с участием Батраза или Аша-меза налицо какие-то оправдывающие обстоятельства, то, например, в сказании о поединке двух богатырей, Сосруко и Тотреша, резонно будет обратить внимание на истори-ко-стадиальное положение среды, в которой мог зародиться мотив. По
мнению ученых, оценка поступка с точки зрения морали определяется альтернативой свой - чужой, что характерно для мировоззрения ранней стадии эволюции: относительно человека иной среды, тем более противника. Главное в оценочном плане - победить, а средства вторичны [4: 154]. В поздних циклах нартско-го эпоса, сложенных на более высокой ступени развития, хитрость, коварство, вероломство оцениваются чаще всего негативно. Примером тому могут быть образы героев Бадиноко и Шауея, представленные как безупречно благородные богатыри.
Близкими к ним оказываются многие персонажи из историко-ге-роического эпоса. Таков цикл Анде-миркана, который прямо следует за сказаниями архаического нартского эпоса: в песне и в сказаниях данный герой представляется как воин, отвергающий всякого рода криводушие, хитрости, и коварство [5; 6]. Одной из жанровых особенностей младшего эпоса является то, что цикл из песни и предания образуется вокруг одного события или одной личности. Заслуживает внимания перечень функций цикла (в особенности - входящей в него песни), в числе их мемориальная, величальная, очистительная. Понятно, что в «социальном заказе» уже заложена задача создания образа героя положительного [7: 70-78].
Один из императивов неписаного кодекса чести постулирует скромность как непреложное свойство рыцаря. Уорк-наездник не должен был сам рассказывать о своих подвигах. Поэтому, например, когда соплеменники перестали достойным образом относиться к воину по имени На-ртуг, он вместо рассказов о былых свершениях апеллировал к песне. В форме лирического монолога герой излил свои переживания и корректно упомянул всего об одном из своих подвигов [8: 75-76, 209], чего было достаточно для восстановления его социального статуса.
Также, согласно адыгскому этикету, уорк не должен был ни при каких обстоятельствах выдавать чужую тайну. Одна из красноречивых иллюстраций - цикл об Азеп-шеве сыне Гудаберде. Герой стал очевидцем убийства князя Талоста-нова братьями Тхипце. По обычному праву адыгов, князеубийство - тяжкое преступление. Братья апеллировали к этическому кодексу уорка, на что герой ответил: Уэркъ хашэркъым - «Уорк не доно-сительствует». Когда начались поиски виновных, пошли пересуды, будто только такой смелый наездник, как Гудаберд, мог решиться на подобную дерзость. Чтобы не нарушать данного слова, герой предпочел добровольное изгнание. Но через несколько лет обстоятельства сложились так, что ему пришлось возвратиться домой и обратиться к братьям, чтобы те взяли на себя долю испытаний. Но даже не добившись от них согласия, герой не нарушает обета, а находит этикетный способ доказать свою непричастность к преступлению. Он сочиняет песню, из содержания которой была очевидна его невиновность, а роду Талостановых предлагает способ разоблачения убийц, никак не затрагивающий чести самого Гуда-берда [9: 360-365].
В данном сюжете заслуживают особого внимания два обстоятельства. Первое - это готовность героя к самопожертвованию ради сохранения достоинства. Второе - способ нахождения убийц, но в русле традиционных императивов. От героя потребовалась немалая доля изобретательности, так как соблюдение кодекса чести не прямолинейное следование готовым предписаниям. Здесь налицо сочетание верности стандартам общения и творческого подхода, для чего позволительно формальное отступление от стереотипов. Следовательно, идеальный герой - образ не шаблонный, а вариативный, в котором сочетаются два противоположных начала - верность традиции
и готовность ее нарушить при целесообразности. Это очевидно и в цикле о другом герое - Нашхожуко Суровом. Возвратившийся из похода герой застал селение разоренным. На его предложение преследовать грабителей никто не согласился. Тогда он в одиночку пустился в погоню, отбил свое похищенное добро и молодую жену. Осмелевшие соплеменники просят его вместе вернуть всё похищенное, но он на это не соглашается [10: 20-23]. Согласно неписаным законам благородного наездничества, Нашхожуко формально нарушил рыцарское правило - заступничество за всех обиженных. Однако его жест понимается не как эгоизм, а как урок малодушным и робким, не осмелившимся выступить против сильного врага.
Элементарная логика требует признать, что противник героя должен быть диаметрально противоположным ему. Фактически таков в цикле об Андемиркане князь Беслан. В вариантах предания о его вражде с Андемирканом это человек вероломный и коварный. Даже внешность его несимпатична - он настолько тучен, что ездит не на лошади, как настоящий воин, а в повозке, что низводит портрет до карикатуры. Это один из типичных примеров образа идеального противника. Подобный способ образотворчества характерен и для циклов о Нартуге [9: 371-375] (жестокий князь-самодур Шаотык), о Бора Могучем [9: 344-351] (коварный человек, провоцирующий героя к сыноубийству). Персонажи эти порою настолько эпизодичны, что их образы не разработаны, а противник Боры Могучего даже не назван по имени. Зато князь Шужей из сказания о Созарыхе Куала обрисован достаточно подробно [11: 70-81]. Таков же персонаж из другой песни - предатель, выдавший врагам славного наездника Анзора Могучего [10: 119-125]. Герой идеален во всех отношениях. Порою он даже становится жертвой собственного прямодушия (Бора Могучий, Куала Созарыха,
Анзор и др.). Противник же всегда жесток, коварен, вероломен.
Логично заключить, что типологию эпических образов можно представить в виде графика, где восходящей линией обозначена эволюция образов как идеального героя, так и его противника. Однако в действительности проблема оказывается не столь простой. Как отмечено, в сюжете о гибели Андемиркана фигурируют образы отнюдь не однозначные. Это, например, князь Биту, который был в дружбе с героем, но переметнулся в лагерь врага. Еще любопытнее образ князя Канибула-та: до последнего часа в его сознании идет внутренняя борьба, вызванная тем, что он не имеет мужества противостоять обстоятельствам [6]. Даже коварный князь Шужей, убивающий силача Созарыху нечестным
способом, не одноцветно отрицательный персонаж: его стимулирует дух соперничества, типичный для нравов феодальной верхушки. Таким образом, помимо таких мотивов, как забота об общественном благополучии или защита родной земли от чужеземного нашествия, появляется еще один - стремление к большей власти и большей славе, что особенно актуально для рыцаря-наездника: слава в немалой мере замещает посмертные блага загробного мира. Данное обстоятельство нередко снимает запрет на «неблагородные» способы достижения своей цели. Обращение к нерыцарским приемам борьбы вновь обретает актуальность. Это вначале проявляется в происках героев-злодеев, однако может оказаться даже в арсенале идеального героя.
Примечания:
1. Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов (НПИНА). Т. II. Москва: Сов. композитор, 1980. 232 с.
2. Нарты. Адыгский эпос. Т. 1: Ранние циклы эпоса. Сосруко. Нальчик: Тетра-граф, 2012. 424 с.
3. Ozdemir Ozbay. Dunya mitologisi ve Nartlar. Ankara, 1999. Р. 243.
4. Гутов А.М. Поэтика и типология адыгского нартского эпоса. Москва: Наука, 1993. 208 с.
5. Андемыркъан. Адыгэ л1ыхъужь эпос. Налшык: Эльбрус. 2002 = Андемир-кан. Адыгский героический эпос. Нальчик: Эльбрус, 2002. 372 с.
6. Адыгские историко-героические песни и предания. Том первый: Андемир-кан. Нальчик: ИГИ КБНЦ РАН, 2019. 432 с.
7. Унарокова Р.Б. Песенная культура адыгов (эстетико-информационный аспект). Москва: ИМЛИ РАН, 2004. 221 с.
8. Адыгэ пшыналъэ. Налшык: Эльбрус, 1992 = Старинные адыгские песни. Нальчик: Эльбрус, 1992. 224 с.
9. Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов (НПИНА). Т. III, ч. 2. Москва: Сов. композитор, 1990. 488 с.
10. Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов (НПИНА). Т. III, ч. 1. Москва: Сов. композитор, 1986. 264 с.
11. Сборник сведений о кавказских горцах Вып. VI. Тифлис, 1872. 417 с.
References:
1. Folk songs and instrumental tunes of the Circassians (NPINA). Vol. II. Moscow: Sov. composer, 1980. 232 pp.
2. The Narts. Adyghe epic. Vol. 1: Early cycles of the epic. Sosruko. Nalchik: Tetragraf, 2012. 424 pp.
3. Ozdemir Ozbay. Dunya mitologisi ve Nartlar. Ankara 1999, P. 243.
4. Gutov A.M. Poetics and typology of the Adyghe Nart epic. Moscow: Nauka, 1993. 208 pp.
5. Andemirkan. Adyghe heroic epic. Nalchik: Elbrus, 2002. 372 pp.
6. Adyghe historical and heroic songs and legends. Volume one: Andemirkan. Nalchik: IGI KBNTs RAN, 2019. 432 pp.
7. Unarokova R.B. Song culture of the Circassians (aesthetic and informational aspect). Moscow: IMLI RAN, 2004. 221 pp.
8. Old Adyg songs. Nalchik: Elbrus, 1992. 224 pp.
9. Folk songs and instrumental tunes of the Circassians (NPINA). Vol. III, Part 2. Moscow: Sov. composer, 1990. 488 pp.
10. Folk songs and instrumental tunes of the Circassians (NPINA). Vol. III, Part. 1. Moscow: Sov. composer, 1986. 264 p.
11. Collection of information about the Caucasian highlanders. Iss. VI. Tiflis, 1872. 417 pp.
